VI 2

Эндра лежала на краю постели, свернувшись в калачик. Все здесь казалось чужим и холодным. Не настоящим. И тяжёлые гардины на окне, и пушистое покрывало, и лакированный столик, и книжка сказок на нём, и поднос с чашкой кофе и тарелкой булочек, от которых пахло корицей. Тоже не по-настоящему. За окном две птицы плавно парили по кругу. Медленно, мерно, они наворачивали уже который круг. Рыжая отрешённо за ними наблюдала.
Из-за двери доносился неприятно высокий голос врача, который докладывал отчиму:
— У девушки обострение. Видимо, осень действует. Наблюдается апатия, равнодушие. К книге она даже и не притронулась, от еды отказывается. Эти периоды чередуются с периодами агрессивности и истерии. Вас она уже ранила… У неё рука обожжена – несомненно, тоже следствие её состояния?
— Да, да, – заверил голос отчима, – она сунула руку в камин.
— Кроме того, по-моему, у неё галлюцинации. Советую быть очень осторожным. Проверяйте её почаще. Лучше, если ночевать она будет не одна. Прячьте от неё колющие и режущие предметы. И ни в коем случае не прекращайте давать ей лекарства.
— Конечно, – заверил отчим. – Я за всем прослежу…
Потом голоса отдалились – видимо, перешли в другую комнату. Эндра долго собиралась с мыслями, чтобы пошевелиться, подвинуться к краю кровати, протянуть руку под неё и нащупать там, на одной из реек днища, холодный телефон-раскладушку. Нащупав его, Эндра немного успокоилась и улеглась снова. Жаль, звонить не имело смысла. Ничего нового она так и не узнала. Отчим предусмотрительно постарался огородить её ото всех возможных источников информации. Ни телевизор, ни радио в доме не включали – во всяком случае, не включали так, чтобы Эндре было слышно, из окна можно было увидеть только соседний дом и кусочек далёкого леса, газет на глаза не попадалось. Дверь комнаты неизменно запирали. Из обстановки тут была только постель, столик и стул. Почти как в тюремной камере, только все шикарно–красивое, дорогое, из тёмного дерева.
Дверь тихо щёлкнула и в комнату, цокая каблучками, вошла жена отчима – Мариночка. У неё были светло-русые волосы, пахнущие духами, и пушистые ресницы. И была она всего лет на пять старше рыжей. Эндру Мариночка боялась и жалела.
— Ты так и не ешь? – спросила она, осторожно подходя, как будто боялась, что Лисицина сейчас накинется на неё. Впрочем, скорее всего, она в самом деле этого боялась.
— Не хочу, – ответила рыжая, чуть приподняв веки.
— Но как же так! Есть надо! – волновалась Мариночка.
— Не хочу… – повторила Эндра и закрыла глаза обратно. Она сообразила, что, если делать вид, что ей хуже, чем на самом деле, то и дозу транквилизаторов снизят. И активно старалась, хотя пока и прикидываться особенно не приходилось – у неё и так язык еле ворочался, а мысли путались.
— Так и лежишь, – продолжала Мариночка, обходя кровать то с одной, то с другой стороны. – Хоть бы почитала… вот книжка.
— Зачем?
— Ну… интересно же.
— Не интересно, – вяло отмахнулась Эндра. Мариночка всплеснула руками.
— А что тебе интересно?
Эндра заворочалась, подтягивая одеяло и натягивая его на нос.
— Что-нибудь посерьёзнее. Можно, к примеру, Сапковского, или, там, Азимова...
— Нельзя. Вдруг тебе от этого хуже станет... Да я и авторов-то таких не знаю... Ты ешь, а то чай остывает.
— Не хочу. – Эндра грустно обернулась на кружку. – А мы далеко от Москвы? Я волнуюсь за своих друзей...
— Мы дома, – успокаивающе проговорила Марина.
— Ничего не дома. – Эндра приподнялась на локте и почувствовала, как голова немедленно наливается сонной тяжестью, а на плечи давит столб воздуха. – Это не мой дом.
— Ты просто расстроена, – успокаивала Мариночка. – А вот…
— Слушайте, – перебила Эндра. – Ну, что ты валяешь дурака? Мы же почти ровесницы. Ты же не такая, как они. Ну, раскрой ты глаза. Никакая я не сумасшедшая.
— Но врач сказал…
— Врачу твой муж дал денег, – поморщилась Эндра. – Чтобы он свёл меня с ума.
Марина ойкнула и погладила рыжую по плечу.
— Вот, видишь, – сказала она. – Ты просто устала. Ну, что ты такое говоришь? Твой отец и я – мы же тебе только добра желаем.
— Ничего он не мой отец, – буркнула Эндра. – Мой отец был настоящий.
— Ты… книжку читай, – посоветовала Марина. – И мысли всякие лезть не будут.
— Не буду я её читать.
— Ты сказки не любишь?
— Люблю. Только это не сказки, а глупые пересказы для детей. Тогда дайте настоящие сказки – ирландские, там, или валлийские. Я про эльфов люблю. Ты читала про Народ Пустых Холмов?
— Нет, – попятилась Мариночка, которая, видимо, решила, что у Эндры бред. – Знаешь, я лучше пойду.
Щёлкнула, закрываясь, дверь, и рыжая снова осталась одна. Совсем одна. Даже птицы куда-то улетели.
 

Подтаявшие сосульки хрусталём сверкали на акварельном весеннем солнце, дорогу развезло, но мальчик весело прыгал по лужам, не обращая внимания на насквозь промокшие ботинки. Он шёл, закинув портфель за плечо, и что-то напевал себе под нос.
Женщина встрепенулась, приподнялась со скамьи, но тут же опустилась обратно, бессильно уронив руки. Съехал старенький платок, открыл будто присыпанные тусклым серебром волосы.
— Володенька, ты рано. – Она, улыбнувшись, ласково отвела с лица его собственные, прямые пряди, искрящиеся на солнце расплавленной медью.
— Нас отпустили, – пояснил мальчик, прищурившись на табличку у двери. Табличка была медная, и стыла на холоде. Из здания, распахнув тяжёлую дверь, торопливо вышел мужчина в шляпе и прошёл мимо, зябко придерживая полу плаща. Следом выглянула молодая ярко накрашенная девушка, она куталась в пушистую шаль, и ветер играл широкой юбкой.
— Судакова!
— Иду! – Женщина торопливо поднялась. Несмотря на ещё зимний холод, на ногах у неё были простые чёрные туфли на низком каблуке. Мальчик увязался следом.
— Ты почему в туфлях?
— Ты ещё здесь? Ступай домой, я приду.
Шаги торопливо застучали по широкой лестнице, мальчик не отстал.
— Почему в туфлях? – не по-детски строго повторил он.
— Так сапоги в ремонте, Володенька. Ступай.
— Вторую неделю?!.. – Зелёные глаза строго сощурились. Но женщина уже распахнула дверь. Мальчик тенью скользнул следом и встал у порога.
— Судакова? – В просторном помещении было несколько человек, но лысеющий мужчина за столом поднял голову и заговорил первым. Рядом с ним худая женщина с неприятным выражением лица. Мальчику они сразу не понравились. – Антонина Сергеевна?
— Да. – Она прошла вперёд, и в наступившей строгой тишине шаги по паркету гулко отдавались эхом.
— Садитесь, – сказала женщина. Антонина Сергеевна по привычке придерживала платок.
— Ваше заявление об оформлении опекунства рассмотрено и отклонено. Судакова. – Она уставилась на собеседницу взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение. – Вы уже пятый раз подаёте заявление. Вы же понимаете, что, в связи с вашим материальным положением, мы просто не можем доверить вам ребёнка.
— Я понимаю, но мальчику будет лучше…
Мужчина досадливо потёр лоб.
— О господи, Судакова… когда же вы, наконец, успокоитесь?.. Почему вы в туфлях?
— У вас недостаточно средств, вы не сможете обеспечить мальчику достойную жизнь.  Чем вы будете его кормить?
— Я сам себя буду кормить, я уже взрослый!
— Володенька, ступай домой…
— Кто пустил сюда ребёнка?!..
Мальчик подбежал к столу – и вдруг заявил:
— Даже если вы отправите меня обратно в приют – я опять сбегу! И вернусь к ней! Ясно вам?
Отзвучали отчаянные, решительные слова. И повисла тишина.
 

Владимир поднялся и прошёлся по комнате, анализируя своё состояние, и пришёл к выводу, что в случае, если придётся снова с кем-нибудь драться, боеспособность несильно снижена. Дырка в боку – самое серьёзное, так ведь можно постараться не очень вертеться, чтобы не тянуть швы. К боли легко привыкнуть, если о ней не думать, а вот координация движений сильно разладилась. Сотрясение у него лёгкое – всего-то вторая степень, но зато их, то есть сотрясений, уже два. Таня спала, устроившись в кресле. Ей же нельзя терять кровь! И без того кровообращение ни к чёрту, а тут ещё и рана. Если она пройдёт несколько шагов – она упадёт. Правда, к счастью, ходить Таня не порывалась – нога её не слушалась. Андрюха тоже по стенам ползает. Им понадобится минимум несколько дней, чтобы прийти в себя и суметь хоть что-то сделать. А Машу лучше бы пристроить, пока что, к Фёдору – там её не найдут. К Радде нельзя, слишком опасно.
— Больно? – Словно догадавшись, что он думает о ней, Маша подняла голову от книжки и поймала его взгляд. – Вы будьте осторожнее.
— Непременно. – Владимир подошёл и сел рядом с ней на диван. – А что ты читаешь?
— Вот. – Маша явно смутилась и показала ему обложку книги. «Б. Полевой, "Повесть о настоящем человеке"», прочёл Владимир. Книжка была старая, зачитанная, но не истрёпанная, будто хозяйка обращалась с ней предельно аккуратно.
— Хорошая книга, – сказал он. – Я её в детстве очень любил.
— А сейчас?
— И сейчас тоже. Многому учит.
Они впервые разговаривали, с тех пор как познакомились, и ощущение было очень странное. Владимир успел привыкнуть к девочке, но и привыкнуть к тому, что она постоянно молчит и прячется. А теперь она вдруг заговорила.
Маша помолчала и тихонько произнесла:
— Это из-за меня вас ранили.
— И вовсе даже не из-за тебя. Неправда.
— Правда. – Маша съёжилась и прижала к груди книгу, будто стараясь её от кого-то защитить. Странный жест, подумал Владимир. Ей, что, читать не давали?.. – Если бы не я, он бы и не приставал к вам.
— Так мы же сами на это подписались. А в этом виновата исключительно наша неосторожность. Знали ведь, на что идём. Не вини себя.
— А почему? – Маша подняла янтарные глаза. – Вам меня жалко?
— Жалеть можно только низшее существо. А ты не такая. – Владимир осторожно отнял её ладошку от груди. – Книга у тебя в руках... помнишь, о чём там говорится? Её герои никогда не бросают товарищей в беде. Вот и мы не бросили.
— Но они были товарищами, – заметила Маша. – А вы меня даже не знали.
— А нам все хорошие люди – товарищи. – Владимир улыбнулся. – Мы же с тобой соотечественники, а значит, товарищи. Знаешь, что означает это слово?
Маша мотнула головой и вопросительно уставилась на него. Владимир осторожно переменил позу и пояснил:
— Это древнее русское слово, означающее членов братства, либо одного народа, либо полка. Товарищи – больше, чем друзья. Товарищей объединяет общая кровь и общая цель, общие идеалы.
— А какая у нас цель? – простодушно уточнила Маша. Владимир засмеялся.
— Наша общая цель – благо нашей Родины. Как в этой книжке.
— Но у нас нет войны.
— А вдруг, будет. И тогда мы все встанем под одни знамёна. Но, в общем-то, каждый день в жизни – это своеобразная маленькая война. С врагами, просто с обстоятельствами, с самим собой.
— С самим собой? А зачем?
— Чтобы совершенствоваться. Нам приходится вести настоящую войну со своими слабостями и недостатками... Не грызи ногти. Вот видишь! Этот бой – самый трудный. Многие его проигрывают. Ведь очень тяжело избавиться даже от глупой привычки. А знаешь, почему? Потому что кажется, будто за себя не несёшь ни перед кем ответственности. Но это не так. Тебя окружают разные люди, и ты тоже своеобразно влияешь на них. Поэтому здесь тоже есть ответственность. Какой ты есть – таким и будет твоё окружение, ведь мы все помогаем друг другу, где-то в мелочах, где-то – в чём-то более глобальном. Я же сказал, не грызи ногти.
Маша вздрогнула и втянула голову в плечи, зачем-то сунув руки подмышки, но при этом ухитрившись не выронить книгу.
— Ты чего? Я на тебя не ругаюсь. Я просто советую.
Голос у Владимира был спокойный, уверенный и тёплый, и Маша заметно расслабилась.
— Простите, – сказала она.
— За что? Слушай, а ты ведь рисуешь, да? Я видел у тебя карандаши.
Маша кивнула.
— Можно поглядеть?
Маша кивнула вторично и живо вскочила, потянулась за своим рюкзаком.
— А вы смеяться не будете?
— Не буду. Обещаю.
— Вот. – Девочка извлекла потрёпанный альбом и распрямилась. – Да вы не вставайте. Я сама подойду.
— Благодарю.
Маша устроилась возле него на диване и, положив альбом на колени, раскрыла первую страницу. Руки у неё были худенькие, пальцы длинные, как у творчески одарённого человека. На запястьях переливались радужные разводы ещё не заживших синяков.
— Вот, – начала она. – Это мой дом. Я там живу иногда, когда совсем плохо. Вот здесь растут цветы. А это – лошадь. Она по ночам улетает на Луну, чтобы пастись...
Цветы были сиреневые, а лошадь крылатая. На окнах деревянного домика-сруба висели тщательно прорисованные занавески в горошек. Владимир невольно представил солнечную полянку на краю леса, тихое фырканье и трепетание перьев на ветру, журчание ручья, хлопанье утиных крыльев и запах волшебных сиреневых цветов – он был терпкий и мягкий, как Ласточкины духи. А труба тянула тоненькой струйкой ароматного дыма от берёзовых поленьев, и было совсем неважно, что Маша не знала о том, что летом в деревенских домах не топят печь. Мир вспыхнул перед глазами – радужный, светлый, яркий. Волшебный. В нём не было влетающих в окно гранат и плохих людей, тоскливой безысходности и боли от побоев. В нём вообще не знали насилия.
— А вот там, в лесу, живут феи, – рассказывала Маша. – Ночью они танцуют на поляне, и светят маленькими фонариками. Это очень красиво!
Она как будто забыла и про своего отчима, и про огромный город за окном, и про Мишкину комнату. Она была там. Должно быть, она частенько туда пряталась... Владимир рассматривал рисунки и думал, что должен обязательно поправиться, только для того, чтобы не позволить больше никому мучить девочку с янтарными глазами и её волшебным придуманным миром, где танцуют феи. Никогда. Ведь больше некому её защитить.
Маша неожиданно закрыла альбом и поглядела на него.
— А хотите, я вам тоже нарисую дом? Мы там будем жить все вместе.
Владимир тряхнул головой, неохотно возвращаясь в реальность, и улыбнулся.
— Ну, давай. Благодарю... А кто там ещё будет?
Маша подняла глаза к потолку и принялась старательно и глубокомысленно загибать пальцы.
— Ну, вы, Ласточка и я. Вы будете муж и жена...
— Ой... – Владимир едва с дивана не свалился. – Ласточка?.. Моя жена?.. Звучит неплохо...
— Ну, да. – Маша удивлённо обернулась к нему. – Вы же её любите.
— А ты откуда знаешь?
— Ну, я же не слепая! – с чисто детской снисходительностью широко улыбнулась Маша. При этом на лице у неё было написано что-то вроде «я же не ребёнок, а вы со мной как с маленькой, ох уж эти взрослые со своими тайнами».
— Надо вначале у неё спросить, хочет ли она быть моей женой, – улыбнулся Владимир.
— Ой, ну, разумеется, хочет! – отмахнулась Маша. – Вот, хотите, она проснётся и мы у неё спросим. Потом, там будет Эндра, Андрюха и тётя Радда. Они будут наши соседи. Это будет большой дом, чтобы все поместились. А хотите, я буду вашей приёмной дочкой? Ну, как будто мы так играем. Только мы маму тоже возьмём...
— Обязательно возьмём, – заверил Владимир. Маша радостно схватила карандаши.
Байкер невольно улыбнулся, глядя на неё. Маша старательно рисовала прямоугольник сруба для будущего дома. Потом принялась за окошки. Окошек было много – дом действительно выходил большим, чтобы всем хватило места.
Андрюха тоже листал альбом, только Мишкин, и разглядывал наброски. Они ему понравились, живые и быстрые. С одного глянула смеющаяся Эндра с непослушными завитками волос, упавшими на лоб. Продолговатые глаза весело щурились. Рисунок был карандашный, но его и не нужно было расцвечивать, и так было ясно, что волосы медно-рыжие, а глаза оттенка травяной зелени. Это было видно даже без красок. Андрюха перекинул рисунок Владимиру.
— Рыжий, глянь.
— Неплохо. – Владимир наблюдал из окна, как какой-то бомж роется в контейнере помойки. Лица с такого расстояния не было видно. – Грязь – это способ остаться чистым...
— Чего? – удивился Андрюха. Владимир вздрогнул и отвернулся от окна.
— Нет, ничего. Как ты себя чувствуешь?
— Хреново.
Маша мурлыкала себе под нос какую-то песенку. Андрюха покосился на неё.
— Рыжий, почему тебе все доверяют? Даже такие...
Владимир пожал плечами.
— Ну, я пока что, никого не предавал.
— Она-то об этом не знает.
— Чувствует, – повернулся к нему Владимир.
— А я, что, предавал, что ли? – насупился Андрюха.
— А ты бы перестал изображать из себя дикобраза.
— Это как понять?
— Фигурально.
— А я не понимаю. Тоже мне, сенсей. Ещё скажи, что я, мол, сам должен осознавать свои ошибки.
— Не скажу, – улыбнулся Владимир. – Я имел в виду иголки.
— Иголки?
— Иголки.
Андрюха возмущённо фыркнул, что, вероятно, обозначало его отношение к логике рыжего, и перевёл взгляд на увлечённо рисующую Машу. Щеки у неё разрумянились, глаза оживлённо заблестели. Должно быть, она представляла, как там всё будет, в волшебном мире.
— Надо бы её к Фёдору отправить, – сказал Владимир.
— Зачем? Она привыкла к нам. А тут – новый дом, новые люди. Она же испугается.
— По-моему, если нагрянут менты и вытащат её отсюда за шкирку – она испугается ещё больше, – заметил Владимир.
— Да уж, – признал Андрюха. – А кто её повезёт? Ни ты, ни я на байк сесть не сможем. Не говоря уже об общественном транспорте.
— Это верно, – усмехнулся Владимир.
— Можно попросить кого-нибудь из цыган. Тут езды всего двадцать минут, ничего не случится. А у них наверняка есть машина. Или позвонить Фёдору, чтоб заехал.
Маша погрызла карандаш и на секундочку подняла голову.
— У вас, – сказала она Владимиру, – на окнах будут красные занавески. Нравится? У меня – синие. А у Андрюхи с Эндрой – зелёные…
— Это почему это у меня с Эндрой? – чуть не слетел с кресла Андрюха. – Эй-эй, что за намёки?
Маша удивлённо поглядела на него и простодушно пояснила:
— Просто места больше не хватает. А что особенного? Товарищи же могут жить в одной комнате?
— Ну… Товарищи – могут, – дозволил Андрюха.
— Ну, вот, – удовлетворённо резюмировала Маша, возвращаясь к работе. Владимир рассмеялся.
— Ты чего так не любишь Эндру? – поинтересовался он.
— Не люблю? Кто сказал, что я не люблю конкретно Эндру? Просто я не люблю в жопу ужаленных в целом.
— Кошмар, – насмешливо произнёс Владимир. – Моё сердце разбито.
— А по-моему, твоя любовь к неприятностям очень даже взаимна. Им льстит твоё внимание.
— Ну, тогда я спокоен.
— Ага. Это у тебя, похоже, хроническое. Даже если на Землю упадёт огромный метеорит, ты будешь улыбаться и любоваться на красивые огоньки.
— И назову этот метеорит Андрюхой.
Хлопнула дверь – вернулся Мишка. Таня моментально проснулась и уселась, растирая виски.
— Ну, как вы тут? – Вольный художник заглянул в комнату. – Не скучали?
— Не очень, – ответил за всех Владимир. – У тебя тут преемники появились. Подрастающее поколение.
Маша застенчиво прикрыла рисунок ладошкой, продолжая при этом сосредоточенно над ним сопеть. Она рисовала дверь, а это занятие требовало внимания. Мишка удивлённо обернулся к ней, но тут же понимающе улыбнулся и мешать не стал. Вместо этого полез под стол – сунуть вилку в розетку, чтобы можно было включить компьютер. При этом он на ходу умудрялся снимать куртку.
— А вот… – художник на секундочку выглянул из-под стола и выложил на стул новенький диск. Потом вылез целиком и нажал кнопку включения. Тихонько зашумели вентиляторы охлаждения. – Только я не знаю, как ею пользоваться. Я таким никогда не занимался.
— Я знаю. – Владимир ухитрился подняться и подойти к столу. – Сейчас найдём...
Таня поудобнее устроилась в кресле, жалея, что ей с её места не видно монитор – она хотела непосредственного участия во всех событиях. Ничего не делать было невыносимо тяжело, особенно когда другу понадобилась помощь. Владимир улёгся на стол, голова у него кружилась, а компьютер загружался медленно. Андрюха тоже завозился, а Маша, как самый разумный человек в компании, продолжала рисовать, прекрасно осознавая, что в этом деле она явно бесполезна. Компьютер издал музыкальный звон.
Мишка уселся за стол. Андрюха заметил, что студент уже успел обзавестись новыми очками, правда, они плохо подходили – он всё равно щурился. Зашуршал дисковод – Мишка  поставил диск. На мониторе появилось окошко загрузки.
— Ласточка, сиди, – строго одёрнул Владимир, заметив, что Таня пытается подобраться поближе.
— Чтобы сесть, надо что-нибудь украсть, – обиженно буркнула Таня.
— Необязательно. Кому-то достаточно просто нарушить комендантский час.
— Вот возьму и нарушу, будете знать. – Таня осторожно выбралась из кресла и встала рядом, для надёжности обхватив Владимира за плечи и дожидаясь, пока в глазах перестанет темнеть.
— Я тебе буду сигареты присылать... Ласточка, сядь, пожалуйста, кому сказал.
— Мне.
— Вот ты и сядь.
— Не буду.
Звонок раздался неожиданно, громким щебетанием оповестив о приходе гостей. Все вздрогнули. В последнее время они успели заработать нехорошее предчувствие от дверных звонков. И телефонных тоже.
Повисла пауза. Звонок защебетал вторично.
— Это… это… – Мишка нерешительно поднялся. – Я открою.
— А, может, не надо? – предложила Таня. – Никого нет дома.
— Ну уж, нет, – неожиданно гордо выпрямился студент. – Я в своём доме прятаться не собираюсь.
— Ещё один псих, – обречённо вздохнул Андрюха. Владимир подобрался, машинально проверяя фиксатор на ножнах.
Мишка вышел. Щёлкнул дверной замок. Послышалось шуршание. Все напряглись. Маша подобралась к Владимиру и взяла его за руку.
— Ми-ишенька! – донеслось из коридора радостное, – ну, ясно, уже успел похудеть! А мы, вот, с отцом на день раньше.
— Хватит с меня отдыхать, – подтвердил мужской голос. – Работать пора. Михаил, а почему ты не в институте, кстати?
В комнату вошла аккуратная, уже немолодая женщина с полуседыми волосами, убранными в пучок под головную повязку с вышивкой и в скромно-изысканном сером платье.
— Здравствуйте, – удивилась она, но тут же улыбнулась: – А вы – Мишины друзья?
— Здрасьте! – приветливо улыбнулась Таня, после чего ей даже удалось встать ровно. Правда, зашитые джинсы всё равно в глаза бросались, и она спряталась за компьютерным креслом.
— Друзья, – сказал Владимир, поднимаясь. – Добрый день.
Андрюха кивнул, думая, как бы так ему не очень демонстрировать рану, а Маша вскочила и спряталась за Владимира. Правда, улыбнулась.
— Да сидите, что вы как на параде, – улыбнулась женщина. – А я Мишина мама, Зоя Николаевна. Мишенька, почему ты до сих пор не озаботился чаем? – обернулась она.
— Не успел, – отозвался Мишка из кухни, куда его отрядили разгружать сумки.
В комнате показался высокий пожилой мужчина в очках и с седой бородкой, как у Чехова. Мишка был на него очень похож.
— Приветствую, – сказал он, пожимая руку сперва Андрюхе, потом Владимиру. – Павел Михайлович, отец этого оболтуса.
— Да вы не стесняйтесь, – заволновалась Зоя Николаевна, – сейчас, мы переоденемся с дороги, и все вместе сядем чай пить.
— Он рисует здорово, – улыбаясь, возразил Владимир. – А это Маша. Она стесняется. Маша, всё хорошо.
— Не надо нас стесняться, – Павел Михайлович серьёзно протянул Маше руку. Она выглянула из-за спины Владимира и робко пожала протянутую ладонь. Зоя Николаевна ушла переодеться. В комнату заглянул Мишка. Вид у него был обречённый.
— Михаил, – обернулся его отец, – ставь чайник.
— Поставил уже.
— Курицу разогрей пока.
— Уже греется.
— Да, и намажь бутерброды.
— Уже.
— Молодец.
Павел Михайлович ушёл следом за женой. Мишка опустился в кресло.
— И так постоянно… – пробормотал он.
— Я бы на твоём месте радовался, – порекомендовал Владимир. – У меня, к примеру, вообще родителей нет с моих двенадцати. И дома тоже. Ни родного, ни детского.
— Не, я радуюсь, конечно, – согласился Мишка и предупредил: – Только вы морально готовьтесь к вежливому допросу. Ну, как там программа, установилась?
— Полагаю, это позже. – Владимир выключил компьютер и спрятал коробочку от диска в ящик стола. Двигался он с почти прежней грацией, только медленно. – Хороши мы, нечего сказать. Особенно для знакомства с родителями.
— Да ладно, – беспечно улыбнулась Таня. – Главное резко не вставать, и всё обойдётся.
— Хотелось бы. Идёмте?
— Вы только их не пугайте, – шепнул Мишка. – А то они не поймут и позвонят в милицию.
В кухне уже вкусно пахло жареной курицей, пыхтел чайник. Мишка снял его с плиты.
Появилась Зоя Николаевна. Она успела переодеться в серо-синее платье. И тут же принялась хлопотать по хозяйству.
— Мать, давай я, – поднялся было Мишка, но она усадила его обратно.
— Сиди уж. Лучше расскажи, как учёба? Ты цветы поливал?
— Поливал, – заверил Мишка, созерцая буйно-зелёную бегонию на окне.
— А вы в институте познакомились? – спросила Зоя Николаевна. – Или тоже художники?
— Нет, мы живём по соседству, – почти честно ответил Владимир. – Недавно переехали. Правда, рисовать, как я погляжу, здесь любят все. Только все остальные – именно, что любители.
— Ой, кстати, – засуетилась женщина. – А что, опять пожар в квартире на первом этаже? Стёкла разбиты, всё разворочено.
— Нет, это не пожар, – начал было Мишка, но Таня толкнула его незаметно здоровой ногой. Да он и сам сообразил и поспешно поправился: – А может, и пожар. Я не знаю.
В дверях показался Павел Михайлович с трубкой в зубах.
— Ну, как, – весело поинтересовался он, – к обеду я не опоздал?
— По-моему, там взрыв был, – осторожно произнёс Владимир. – Мы как раз в лифт входили, нас и задело. Хоть ребёнка успели прикрыть.
Можно было бы и не сочинять, но не заметить раны было бы крайне затруднительно. А сопоставить раны гостей с очередным происшествием в «нехорошей квартире» родителям Мишки не составило бы особого труда.
— Мы хотели вначале милицию вызвать, затем подумали, что её и без нас вызовут, – добавила Таня.
— Ну и правильно, нечего соваться, – одобрила Зоя Николаевна. – Хоть никого не ранило?
Она принялась раскладывать по тарелкам аппетитно пахнущую курицу со сметанной подливой и картошку.
— Хоть не сильно? – поправил жену Павел Михайлович. – Михаил, сгоняй ко мне в кабинет и тащи коньяк.
Владимир поглядел на стол и только теперь вспомнил, что занимается вынужденной голодовкой третий день подряд. Последний раз он ел ещё в больнице, да и то чисто символически. Голова немедленно закружилась сильнее, и даже муть немного отступила. Так бывает – если не вспоминать о голоде, то его и не почувствуешь пока едой не запахнет.
Едой пахло. И очень вкусно. Хотя, коньяк воодушевил всех собравшихся – включая Владимира – не в пример больше. Кроме, пожалуй, Маши.
— Не сильно, – отозвался байкер. – У меня на работе и похуже бывает. Вплоть до ЛЕИСа...
— Чего? – переспросила Маша, которая его совсем не боялась, а потому рискнула влезть во «взрослый» разговор. Вне зоны досягаемости отчима она постепенно становилась похожей на нормального ребёнка.
— Летальный исход, – разъяснила вместо Владимира Ласточка.
— Это когда птицы летят на юг? – предположила Маша.
— Именно, – подтвердил Павел Михайлович, разливая коньяк по рюмочкам. А перед Машей Зоя Николаевна поставила кувшин с соком. – А где вы работаете?
— В пожарной бригаде, – отозвался Владимир.
— Рыжий у нас псих, – доверительно сообщил Андрюха, оживлённо поглядывая на тарелку с курицей.
— Почему же? Зоечка, садись ты уже, хватит хлопотать… Почему – псих? По-вашему, – улыбнулся он, – если мы вылечим всех психов, то пожарных не останется? А кому ж тушить пожары?
— Ну... – призадумался Андрюха. – А как ещё назвать человека, если ему себя не жалко?
— Я думаю, если бы ему не было себя жалко, он бы просто бросился с моста, – заметил Павел Михайлович. – А в данном случае мы имеем дело с вопросом разумного риска, основанного на каких-либо соображениях.
— Отчего же, – согласился Владимир. – Мне себя жалко. Зато людей-то жалко больше.
Таня прищурилась. Непохоже было, что ему наплевать на собственную жизнь. Он ведь только казался спокойным и невозмутимым. Ласточка прекрасно видела пламенный темперамент, иногда нет-нет, да и проскальзывающий в голосе, движениях, насмешливых изумрудно-зелёных глазах. Владимир был из тех, кто чувствует всем сердцем, делает всеми силами, стремится – всей душой. Такие люди ничего не делают наполовину. Они отважны и безрассудны, но они всем существом любят жизнь – жизнь во всех её проявлениях, и эта любовь заметна в каждом взгляде, в каждом жесте. Шальная отвага их вторая натура, но спокойствие и рассудительность их основная черта. Может, кого-то и способен сбить с толку этот его напускной флегматизм, но только не тех, кто умеет смотреть в глаза и способен видеть за ними душу. Ту самую, непонятную иностранцам, загадочную русскую душу, парадокс которой в этом и состоит.
Таня понимала этот парадокс. Она тоже была русской.
— Вот, я и говорю, – удовлетворённо резюмировал Андрюха. – Псих.
Владимир только улыбнулся.
— Тогда – за здоровье, – пошутил Павел Михайлович, поднимая рюмку.
Уютно зазвенело стекло, весело соединили бокалы. И, наконец, к радости Андрюхи, да и остальных тоже, принялись за еду.
Зоя Николаевна радовалась, глядя, как все уплетают курицу и, улучив момент, положила добавки Андрюхе, который со своей порцией расправился раньше остальных.
— Спасибо, – сказал Андрюха.
— Ну, а вы чем занимаетесь? – спросила она.
Байкер вздрогнул и поскорее запихал вилку в рот – авось, пока он жуёт, разговор переключится на кого-нибудь другого.
— А он диспетчер, – пришёл на помощь Владимир. – Бывший.
— Значит, ищешь работу? – предположила Зоя Николаевна. – А нам в больницу как раз санитар нужен…
— Зоечка, – укоризненно протянул Павел Михайлович. – Ну что ты, в самом деле.
— А чего, – воодушевился Андрюха, – я с удовольствием... – Тут он наткнулся на взгляд Владимира и сразу сник. – Пошёл бы... Но у меня медкнижки нет...
— А нам в часть диспетчер как раз нужен. – Владимир невозмутимо принялся разливать коньяк по второму кругу, полностью опровергая аксиому о том, что черепно-мозговые травмы воздействуют на вестибулярный аппарат. Видимо, сказывалась армейская привычка – алкоголь священен каждой каплей вне зависимости от состояния раненого бойца. – Вот и думаю предложить тебе, да всё забываю...
— Зараза, – упрекнул Андрюха, снова воодушевлённо принимаясь за курицу. – Не сказал сразу... По голове тебя стукнуть разок!
— Благодарю, уже стукнуло, – невозмутимо отпарировал Владимир. – И даже не один разок.
— Угу, по тебе видать, – буркнул Андрюха, принимая у него стопку.
— Ещё как. Ничего, раны затягиваются. Однако Ласточка, похоже, будет временно разочарована: таскать её на руках некому.
Таня одарила его испепеляющим взглядом и взяла свою стопку коньяка, который разгонял кровь, и оттого становилось теплее.
— Я тебя в больницу сдам, – тихонько прошипела она ему на ухо. – Совсем ведь себя не бережёшь...
— Только в психиатрическую. – Владимир погладил её по руке. – В другую я не согласен.
— В травматологическую! Я тебя спрашивать не стану!
— Ш-ш!.. – шикнул Владимир.
— Вы ешьте, ешьте! А не болтайте. А то, небось, голодные, – сказала Зоя Николаевна. – Мишенька, ешь.
Мишка едва не подавился.
— Как с учёбой, Михаил? – спросил его отец.
— Пока сессия далеко – всё нормально, – логично отозвался студент.
— Смотри у меня, – для порядку погрозил Павел Михайлович, закуривая.
— Паша, ну, опять ты за столом! – упрекнула его жена.
— А можно я тоже? – немедленно воодушевился Андрюха. Владимир поднялся.
— И в самом деле, у нас тут женщины и де... и одна будущая женщина. Может быть, выйдем на лестницу, чтобы никому обидно не было?
— Можете на балкон, – разрешила Зоя Николаевна. – А я пока к чаю накрою.
Павел Михайлович поднялся и поцеловал её в макушку. 
 

Зёрна упали в землю, зёрна просят дождя.
Им нужен дождь.
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там всё горит огнём.
Через день будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет уже не встать.
Если к дверям не подходят ключи,
Вышиби двери плечом, 

– доносилось из-за двери.
— Что это такое?! – взъярился отчим, грозно глядя то на Марину, то на охранника.
— Это… Это, кажется, Бутусов… – нерешительно выдавила Марина.
— Это Цой, – сказал охранник.
— Это я знаю! Я спрашиваю, откуда?!
— Ну, музыкальный центр стоит на нижней полке столика, – невозмутимо отозвался охранник. – А диск у неё, наверное, был с собой, в сумке.
— Так почему не обыскали… я не знаю… не отобрали?
— Так вы распоряжения не давали, Григорий Станиславович, – пожал плечами охранник.
— Так даю сейчас!
Эндра сидела на постели, скрестив ноги и сжимая виски руками.

…И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так рад, кто-то так рад...
Мама, мы все тяжело больны...
Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

– неслось из колонок, которые Лисицина включила на полную громкость.
Скрип двери потонул в жёстком ритме музыки. Охранник затворил дверь за собой, постоял немного. Потом шагнул и, повернув ручку, уменьшил громкость.
— «Кино» любишь? – спросил он.
Эндра помолчала немного и спросила:
— Что?
— Я говорю, любишь Цоя? – медленно повторил охранник, так чтобы Эндра могла понять. Так говорят с иностранцами или с детьми.
— Люблю, – кивнула Лисицина.
— А отец тебе не велел его слушать, – сочувственно уведомил охранник. – Вредно тебе.
— Мне вредно лежать тут и тупо пялиться в потолок, – вяло сообщила рыжая. – Включи обратно…
— Нельзя.
Охранник присел, нажал «стоп» и вынул диск.
— Слушай, – спросил он, убирая его в карман и поднимаясь. – Я думаю, ты притворяешься. Не такая уж ты и больная.
— Нет, конечно… Э, ты что делаешь? – подняться сил не хватило и Эндра со своего места удивлённо уставилась на то, как охранник вытряхивает на край постели содержимое её сумки.
— Ничего.
Содержимого оказалось немного – толстая книжка «Айвенго», зачётка, кошелёк и ещё один диск – Высоцкого. Книжку и диск охранник забрал.
— Вы ещё и воры, – констатировала Эндра. – Я же так совсем с ума сойду! Хоть книжку оставь.
— Как же. Врач сказал – нельзя тебе. Вдруг ты буйная, откуда я знаю.
— Слушай, – рыжая уселась, преодолев сонное полузабытье. – Слушай, ну ты же не эта дура Марина. Ты же нормальный парень. Не сумасшедшая я.
— Ну? – прищурился охранник.
— Скажи хоть, где находимся! Это-то мне не опасно? Ну, сам подумай, какая мне от этого польза? Я просто знать хочу. А то от неведения точно с ума сойду.
Охранник оглядел сидящую на коленках рыжую, её умоляющие глаза и стиснутые тонкие руки.
— Не велено, – рявкнул он.
Потом шагнул к постели, наклонился и быстро шепнул:
— Подмосковье, город Вишневск.