БТ - 1. колыбель

1.КОЛЫБЕЛЬ

Лариса МИЛЛЕР

Погляди-ка, мой болезный,
Колыбель висит над бездной,
И качают все ветра
Люльку с ночи до утра.
И зачем, живя над краем,
Со своей судьбой играем,
И добротный строим дом,
И рожаем в доме том.
И цветёт над лёгкой зыбкой
Материнская улыбка.
Сполз с поверхности земной
Край пелёнки кружевной.

Иван БУНИН

Я помню спальню и лампадку,
Игрушки, тёплую кроватку
И милый кроткий голос твой:
«Ангел-хранитель над тобой!»

Бывало, раздевает няня
И полушепотом бранит,
А сладкий сон, глаза туманя,
К её плечу меня клонит.

Ты перекрестишь, поцелуешь,
Напомнишь мне, что он со мной,
И верой в счастье очаруешь…
Я помню, помню голос твой!

Я помню ночь, тепло кроватки,
Лампадку в сумраке угла
И тени от цепей лампадки…
Не ты ли ангелом была?

Иван БУНИН

«Дай мне звезду, – твердит ребёнок сонный, –
Дай, мамочка…» Она, обняв его,
Сидит с ним на балконе, на ступеньках,
Ведущих в сад. А сад, степной, глухой,
Идёт, темнея, в сумрак летней ночи,
По скату к балке. В небе, на востоке,
Краснеет одинокая звезда.

«Дай, мамочка…» Она с улыбкой нежной
Глядит в худое личико: «Что, милый?»
«Вон ту звезду…» – «А для чего?» – «Играть…»

Лепечут листья сада. Тонким свистом
Сурки в степи скликаются. Ребёнок
Спит на колене матери. И мать,
Обняв его, вздохнув счастливым вздохом,
Глядит большими грустными глазами
На тихую далёкую звезду…

Прекрасна ты, душа людская! Небу,
Бездонному, спокойному, ночному,
Мерцанью звёзд подобна ты порой!

Вениамин БЛАЖЕННЫЙ

Есть тот, кто ничего не понимает –
Ребенок или зверь – и только он
Вселенную душою обнимает
И только он свободен и умен.

Его не мучит грешное соседство
Двусмысленных поборников ума.
Он бродит по тропе, где только детство,
Где детства золотая кутерьма.

И если есть у зверя ум, так это
Союз природы с детскою душой.
В нем что-то от небрежности поэта.
В нем что-то от повадки нагишом.

И если есть у зверя размышленье –
Оно не обвиненье никому,
А маленькое светопреставленье,
Роенье снов, приснившихся ему...

Иван БУНИН

Голубое основанье,
Золотое остриё…
Вспоминаю зимний вечер,
Детство раннее моё.

Заслонив свечу рукою,
Снова вижу, как во мне
Жизнь рубиновою кровью
Нежно светит на огне.

Голубое основанье,
Золотое остриё…
Сердцем помню только детство:
Всё другое – не моё.

Иван БУНИН

Шумели листья, облетая,
Лес заводил осенний вой…
Каких-то серых птичек стая
Кружилась по ветру с листвой.

А я был мал, – беспечной шуткой
Смятенье их казалось мне:
Под гул и шорох пляски жуткой
Мне было весело вдвойне.

Хотелось вместе с вихрем шумным
Кружиться по лесу, кричать –
И каждый мёртвый лист встречать
Восторгом радостно-безумным!

Константин БАЛЬМОНТ

Помню я, бабочка билась в окно.
Крылышки тонко стучали.
Тонко стекло, и прозрачно оно.
Но отделяет от дали.

В мае то было. Мне было пять лет.
В нашей усадьбе старинной
Узнице воздух вернул я и свет.
Выпустил в сад наш пустынный.

Если умру я и спросят меня:
«В чём твоё доброе дело?» –
Молвлю я: «Мысль моя майского дня
Бабочке зла не хотела».

Константин БАЛЬМОНТ

Меня крестить несли весной,
Весной, нет – ранним летом,
И дождь пролился надо мной,
И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой моей,
Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей
И смех струился женский.
И прежде, чем меня внесли
В притихший мрак церковный,
Крутилась молния вдали
И град плясал неровный.
И прежде чем меня в купель
С молитвой опустили,
Пастушья пела мне свирель
Над снегом водных лилий.
Я раньше был крещён дождём
И освящён грозою,
Уже священником потом –
Свечою и слезою.
Я в детстве дважды был крещён –
Крестом и громным летом,
Я буду вечно видеть сон
Навек с громовым светом.

Глеб ГОРБОВСКИЙ

Дорога в клубах пыли.
Толпа. Цветы. Кумач.
Кого-то хоронили
Под музыку и плач.
…Малиновым платочком
Пылая на ветру,
Меня спросила дочка:
«Скажи.., а я умру?»
И всё! Вопрос – как яма.
Я замер. В землю врос.
А дочка ждёт упрямо
Ответа на вопрос.
А мне ответить нечем,
Не слов – надежды нет.
Размазывать про вечность?
Зачем ей этот бред?
Сказать малышке правду?
К чему такая прыть?
А дочка вдруг: «Не надо…
Не надо говорить».
Не испросила жалость,
Не корчилась в тоске –
Лишь медленно прижалась
Щекой к моей щеке.

Николай ЗАБОЛОЦКИЙ

Это было давно.
Исхудавший от голода, злой,
Шёл по кладбищу он
И уже выходил за ворота.
Вдруг под свежим крестом,
С невысокой могилы сырой
Заприметил его
И окликнул невидимый кто-то.

И седая крестьянка
В заношенном старом платке
Поднялась от земли,
Молчалива, печальна, сутула,
И, творя поминанье,
В морщинистой  тёмной руке
Две лепёшки ему
И яичко, крестясь, протянула.

И как громом ударило
В душу его, и тотчас
Сотни труб закричали
И звёзды посыпались с неба.
И, смятенный и жалкий,
В сиянье страдальческих глаз,
Принял он подаянье,
Поел поминального хлеба.

Это было давно.
И теперь он, известный поэт,
Хоть не всеми любимый
И понятый также не всеми, –
Как бы снова живёт
Обаянием прожитых лет
В этой грустной своей
И возвышенно-чистой поэме.

И седая крестьянка,
Как добрая старая мать,
Обнимает его…
И, бросая перо, в кабинете
Всё он бродит один
И пытается сердцем понять
То, что могут понять
Только старые люди и дети.

Николай ЗАБОЛОЦКИЙ

В младенчестве я слышал много раз
Полузабытый прадедов рассказ
О книге сокровенной. За рекою
Кровавый луч зари, бывало, чуть горит,
Уж спать пора, уж белой пеленою
С реки ползёт туман и сердце леденит,
Уж бедный мир, забыв свои страданья, –
Затихнул весь, и только вдалеке
Кузнечик, маленький работник мирозданья,
Всё трудится, поёт, не требуя вниманья, –
Один, на непонятном языке…
О тихий час, начало летней ночи!
Деревня в сумерках. И возле тёмных хат
Седые пахари, полузакрывши очи,
На брёвнах еле слышно говорят.

И вижу я сквозь темноту ночную,
Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг,
То спутанную бороду седую,
То жилы выпуклые истомлённых рук.
И слышу я знакомое сказанье,
Как правда кривду вызвала на бой,
Как одолела кривда и крестьяне
С тех пор живут, обижены судьбой.
Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.

Та книга выпала из некой грозной тучи,
Все буквы в ней цветами поросли,
И в ней написана рукой судьбы могучей
Вся правда сокровенная земли.
Но семь на ней повешено печатей,
И семь зверей ту книгу стерегут,
И велено до той поры молчать ей,
Пока печати в бездну не спадут.

А ночь горит над тихою землёю,
Дрожащим светом залиты поля,
И высоко плывут над головою
Туманные ночные тополя.
Как сказка – мир. Сказания народа,
Их мудрость тёмная, но милая вдвойне,
Как эта древняя могучая природа,
С младенчества запала в душу мне…

Где ты, старик, рассказчик мой ночной?
Мечтал ли ты о правде трудовой
И верил ли в годину искупленья?
Не знаю я… Ты умер, наг и сир,
И над тобою, полные кипенья,
Давно шумят иные поколенья,
Угрюмый перестраивая мир.