Один и много

Сколько он себя помнил – он всегда любил математику. В школе она ему легко давалась, на городских Олимпиадах по математике он занимал призовые места. Дома ему никто не помогал с уроками – некому было. Мать работала допоздна, а отца у них никогда не было. Мама только грустно вздыхала и отводила глаза на вопросы маленького Гриши. Потом он перестал спрашивать, приняв отсутствие отца как еще одну свою странность. После школы он вполне ожидаемо поступил на математический факультет городского университета. Там он до некоторой степени перестал ощущать себя белой вороной среди таких же худеньких нескладных мальчиков в очках, сутками напролет сидевшими сгорбившись над учебниками с формулами. Тихий, домашний, не ходивший по вечеринкам и дискотекам Гриша был маминой единственной радостью и надеждой в жизни. До третьего курса он проучился без особых проблем, если не считать физкультуры. Он никогда не был спортивным, а в секциях борьбы или футбола в которые мама пыталась отдавать его в детстве—Гриша долго не задерживался. К счастью, физкультуры в университете было очень мало, так как все всё понимали на математическом факультете.

А на третьем курсе Гриша вдруг влюбился. Нет, ему, конечно, и до сей поры было знакомо это чувство – в школе ему нравилась девочка из параллельного класса. Он даже ходил на переменах смотреть на нее. Девочка была скромная отличница с двумя тоненькими косичками, грустно висевшими по бокам головы. Предмет его нынешних восторгов был ему явно не по зубам. Красавица Снежанна училась на экономическом факультете и, кажется, перевелась сюда из другого города. Она знала о своей трудновыносимой для глаз красоте и не собиралась играть в скромницу. У нее мгновенно завелась свита, особо приближенные подруги, а также исполнители ее желаний и университетских заданий. Она была красива как фотомодель на обложке Vogue после того, как над ней поработал мастер фотошопа. Хорошие девочки фыркали ей вслед и говорили, что понимают, что’ ей здесь нужно и кто за нее сдает все курсовые.

Гриша безуспешно пытался прибиться к свите звезды, но не вошел даже в дальний круг – и без него было много желающих делать за нее задания – а это было единственное, что он мог положить к ее ногам. Так она, скорее всего, и не узнала о существовании несчастного Гриши. На четвертом курсе Снежанна внезапно исчезла и ходили слухи, что она вышла замуж то ли за депутата, то ли за коммерсанта и уехала то ли в Париж, то ли в Берлин. Гриша пострадал еще немного, но пришло время сдавать очередную курсовую работу и он отвлекся.

После окончания университета у Гриши не стоял выбор куда пойти работать. Он хотел преподавать в школе. Для многих его сокурсников работа в школе учителем математики воспринималась как символ провала, неудачи, куда идут только если чего-то настоящего не подвернулось: большие исследовательские лаборатории, НИИ, аналитические центры, заграничные контракты в университетах и тому подобное. Гриша же спал и видел себя у доски с мелом, объясняющим детям сложности и хитросплетения волшебной науки математики и открывающим им её секреты. Мама тоже одобряла его выбор.

Устроиться в школу проблем не было – молодой преподаватель, да еще мужчина – ему были несказанно рады. Несмотря на мрачные пророчества многих его сокурсников и даже маминых подруг о том, что в школе его “съедят”, Грише продолжало нравиться там работать и по прошествии года. Он любил приходить домой с кипой тетрадок, положить их на свой письменный стол и сидеть до вечера под кружком света от настольной лампы, проверяя их. А вечером пить чай с мамой на кухне и рассказывать ей о школе, о коллегах учителях, школьных планах, но больше всего – о детях. Грише нравилось, что он как будто бы снова вернулся в школу, только теперь в качестве учителя, и что он может сделать все правильно, быть хорошим наставником, тем, которого вспоминают с теплом спустя многие годы.

-- Гришенька, а что это ты все один, да один? - спросила как-то мама за их традиционным вечерним чаепитием.

-- Как это – один, мама? - не понял Гриша. - Вот же, ты сидишь, - он улыбнулся сидящей напротив него за столом маме.

-- Ну.....я. Я не считаюсь, - отмахнулась мама. - И потом – я не вечная.

-- Мама! - протестующе воскликнул Гриша.

-- Не спорь. Ты у меня поздний ребенок, я уже на пенсии. Мне, может, внуков захотелось подержать на руках.

-- Мам, каких внуков? - ошарашенно спросил совершенно сбитый с толку Гриша.

-- Вот именно! Никаких, - мама грустно вздохнула и украдкой посмотрела на Гришу – как он все это воспринимает. Открытой враждебности она не увидела и поэтому кинулась ковать железо пока оно не остыло.

-- Тебе надо жениться, Гришенька. На хорошей девушке. Она будет о тебе заботиться, тебе будет к кому домой приходить, с кем чай пить. Детей родите, семья будет настоящая, - мама быстро пыталась выдать весь текст пока Гриша ее не перебил.

Но Гриша и не пытался перебивать. Он поначалу открыл было рот, чтобы возразить, но внезапно нарисованная мамой картина настолько захватила его, что он сидел притихший, постепенно развивая в своем воображении мамину мысль. Всплыли в памяти две забытые грустные косички, укатившая в Париж или Берлин красавица Снежанна, замелькали лица полузнакомых женщин.

-- Да где ж ее взять-то, мама? Девушку эту хорошую? - наконец оформил он главный в этом деле вопрос. -- Без девушки никак семью не создать.

Мама снова украдкой взглянула на Гришу и решила, что клиент дозрел и как бы невзначай, смахивая на блюдце крошки от печенья небрежно проронила:

-- Ну, есть у меня одна на примете. Нины Васильевны внучка.

Нина Васильевна была их пожилая соседка, которой Гришина мама помогала и сам Гриша иногда ходил за молоком и за хлебом.

-- Я не знал, что у нее есть внучка. Что же она никогда не приходит и не помогает бабушке? - удивился Гриша.

-- Не знаю, - без интереса ответила мама. -- Занята, наверное, была. Она недавно закончила институт, теперь работает в какой-то компании.

Тут в прихожей зазвонил телефон и мама пошла отвечать. Разговор на этом прервался. Но через несколько дней мама сказала Грише:

-- Всё, я договорилась с Ниной Васильевной. В пятницу ты ведешь ее в театр.

-- Кого – Нину Васильевну!? - ужаснулся Гриша.

-- Да нет же! Вот глупый, - засмеялась мама. -- Внучку ее, Татьяну.

Она протянула Грише два билета в театр и ободряюще улыбнулась.

Роман с Танечкой был скоротечным и довольно скучным. Гриша не чувствовал приятного волнения от встреч, не считал часы до встречи с любимой. Он исполнял, что положено: ходил с ней в кино, гулял в парках, ездил за город на шашлыки. Танечка тоже особой особо романтичой отнюдь не была. Крупная и нескладная она была энергична, хозяйственна и четко знала, чего хочет от жизни. Шансы свои на принца оценивала вполне трезво, и перейдя за четверть века по возрасту, готова была взять в мужья любую подходящую заготовку мужчины, из которого собиралась слепить себе идеального мужа. Гриша не пил, не гулял, имел работу и жилплощадь. Да, там, конечно, проживала еще мама, но с этим можно было разобраться.

Свадьбу сыграли скромно у Таниной родни за городом. Жить стали с Гришиной мамой. Вскорости Татьяна заставила его уйти из школы и устроиться бухгалтером в небольшую фирму, где платили значительно больше. Гриша был несчастен, но спорить с властной женой не решился. Мама тоже почему-то поддержала ее, правда, как-то робко и нерешительно:

-- Гришенька, ну может так и лучше. Глядишь, детки пойдут, деньги не помешают, - она грустно погладила его по руке и глубоко вздохнула, опустив глаза. Вообще, мама стала что-то сдавать, часто хворала и лежала в постели.

Через некоторое время умерла Нина Васильевна, Танина бабушка, их соседка, и однокомнатная квартирка досталась ее единственной внучке.

-- Надо бы размениваться, - деловито заметила как-то вечером на кухне Татьяна, гремя после ужина посудой.

-- Зачем размениваться? - не понял Гриша.

Татьяна с легким отвращением посмотрела на незадачливого мужа. Вот не было в нем хваткости и хозяйственной жилки, а она этого не любила.

-- Зачем, зачем, остолоп ты! Чтобы жить в квартире побольше. Возьмем однушку, да прибавим комнату от квартиры твоей матери и сможем претендовать даже на трехкомнатную! - раздраженнно пояснила она.

-- А мама как же? - робко осведомился Гриша.

-- Ее тоже не обидим, - шарахнула сковородой о стол Татьяна, - гостинку ей купим или однокомнатную на окраине, смотря как фишка ляжет.

Спорить с Татьяной было что против танка с веером идти, и обмен закрутился. В середине всех этих операций купли-продажи мамино слабое сердце не выдержало и однажды утром Гриша обнаружил ее в постели мертвой. Ужасу его и горю не было края. Ему показалось, будто и его жизнь прекратилась. Но рядом была сильная жена, и она не дала ему расклеиться окончательно. Вот тут-то Гриша и вспомнил дальновидность и слова мамы о том, что она не вечна и что ему нужна жена. Как бы он сейчас был один – даже страшно было представить.

Похоронные заботы и горе мужа не столкнули Татьяну с пути. Наоборот, она утроила усилия по объединению жилплощадей и втайне радовалась как все хорошо устроилось. Сказать такое вслух она не решилась бы своему вечно безответному и тихому Грише, привыкшему никогда ей не перечить. Но даже она понимала, какую грань нельзя переходить.

Вскоре они переехали в отличную крупногабаритную трехкомнатную квартиру в центре с видом на набережную. Ликованию Татьяны не было конца. Она тут же стала заставлять Гришу брать дополнительную работу на дом, покрикивая и понукая.

-- Нам мебель новая нужна. А потом машину купим, будем на дачу ездить, - строила она наполеоновские планы.

-- На какую дачу, Танечка, у нас и дачи-то нет, - грустно возражал Гриша.

-- Вот именно! - грозно сверкала глазами Татьяна на неказистого супруга. -- А ты все сидишь, прохлаждаешься! Шевелись, давай!

Гриша понуро соглашался и шевелился. Что-то шло не так в его жизни, а что – он не знал. Он скучал по школе, по детям, запаху мела, звонкам на перемену. Своих детей у них не было, тут мамина мечта о внуках не сбылась, пусть и посмертно. Татьяна тоже сначала сильно переживала, бегала по врачам, а потом махнула рукой и решила жить в свое удовольствие. За долгие годы их жизни Гриша тоже на многое махнул рукой и смирился. Он уныло тащил свое никчемное, как ему казалось, существование, а любящая супруга не забывала ему напоминать о его никчемности.

-- Чего ты добился в жизни, вот скажи мне? Да если бы не я, так и сидел бы в своей школе за копейки и в старой квартиренке.

Как-то утром в субботу она, после очередного выговора и напоминаний о его бесполезности и ничтожности, послала его в магазин за булочками к завтраку. Она любила с утра выпить большую чашку кофе с молоком и сахаром, заедая сдобной булкой. Гриша пил свой кофе черным. Татьяна никогда не могла понять как можно пить такую, как она говорила, “гадость”. По ее глубокому убеждению кофе должен был наполовину состоять из молока и сахара.

Стоял пышный май, солнце припекало уже с утра и Гриша шел и радовался, мечтами опять перенесясь в свою альтернативную жизнь. В булочной в этот ранний час было мало народу и он быстро получил свежие горячие булочки. Последний раз с наслаждением втянув носом запахи свежей сдобы и корицы, он пошел обратно.

На скамейке возле подъезда сидел местный алкаш Толик. Толик был безобидный, не забияка. Пьяным всегда отсыпался незаметно, не приставая к людям, а в перерывах между запоями клянчил деньги. Вот и сейчас Гриша, увидев Толика в расхристанной рубахе и растянутых на коленях пузырями спортивных штанах, по привычке опустил руку в карман, нащупывая мелочь, которой можно было бы откупиться. Но Толик на этот раз почему-то не затянул свою обычную песню о неважном самочувствии. Вместо этого он поднял на Гришу неожиданно ясные глаза и спосил почти чистым голосом:

-- Че, твоя опять за булками послала?

-- Послала, - послушно согласился Григорий.

-- А ты уж и пошел? - с легкой ехидцей осведомился Толик.

Гриша только пожал плечами, ничего не ответив.

-- Ладно уж, что. Я понимаю – со своей бабой ссориться – хуже не бывает. Вот моя, например!.. Тут Толик неожиданно осекся, посмотрел долгим взглядом на ссутилившегося Гришу и задумчиво протянул:

-- Что-то, Гришка, внешность твоя погоде не соответствует, - Толик поднял лицо солнцу, зажмурив глаза. -- Садись, что ли... - он резким движением отъехал вбок по скамейке, освобождая место рядом с собой.

Гриша неожиданно для себя вдруг принял приглашение и сел, глядя в землю и опустив устало руки с пакетом между коленями.

Помолчали. Толик полез в карман необъятных растянутых штанов и стал шарить в нем чуть ли не где-то возле колена. Извлек помятую пачку сигарет и протянул Грише скорее для проформы – он знал, что тот не курит. Гриша помотал головой не глядя. Толик достал одну себе. Поругиваясь невнятно сквозь зубы, стал шарить во втором таком же необъятном кармане и как фокусник извлек оттуда наконец зажигалку. Прикурив, сильно затянулся с причмокиванием. Гриша вяло подумал, что от него будет пахнуть дымом и жена будет ругаться, что он проводит время с алкашами, вместо того чтобы быстрее бежать к ней домой с теплыми булками. “Докатился, - подумал он, - сижу на лавочке с местным пропойцей. Действительно, никчемный я человек”.

Толик продолжал с наслаждением курить, щурясь от удовольствия на солнце и развалившись вальяжно на лавочке. Он напоминал Грише сытого довольного кота, хоть и слегка помятого в ночной схватке. Гриша с завистью вздохнул, покосившись на кота-Толика.

-- А моя вот жизнь никчемная! - неожиданно вырвалось у Гриши.

Толик выпустил струю дыма из ноздрей, затушил о лавочку окурок, сминая и кроша его, шелчком выкинул его через плечо на клумбу и развернулся к Грише.

-- Ну это уж ты загнул, профессор. Это твоя-то жизнь никчемная? Вон у тебя работа хорошая, квартира - хоромы, тачка крутая, на дачу катаетесь каждые выходные. Поди еще и на курорты ездите? Че это она никчемная? - душевные излияния, жалобы и философствования были не чужды Толику и он считал себя экспертом в разговорах по душам.

-- Понимаешь, Толик, я ведь абсолютно не сделал ничего хорошего в своей жизни, - начав жаловаться Гриша уже не мог остановиться. -- Вот раньше я в школе работал, там я чувствовал, что делаю что-то правильное. Там я мог надеяться, что затрону душу хоть одного ребенка, что изменю хоть чью-то судьбу к лучшему, помогу кому-то! А сейчас что – сальдо с бульдо сводить? Кому это нужно? Суета, возня, удовлетворение своих мелких потребностей, - Гришин голос постепенно сошел на нет, голова снова повисла, плечи опустились.

Толик продолжал внимательно смотреть на него.

-- Не, ну ты, профессор, не отчаивайся, может еще и сделаешь что толковое в жизни. И потом, ну не может быть так, чтобы человек всю жизнь прожил и хоть одного хорошего поступка не совершил. Даже возьми, к примеру, меня. Пионером был, бабушкам помогал через дорогу переходить, - Толик горделиво расправил плечи. -- Да мало ли я добра сделал! Вот и ты подумай, повороши в памяти, обязательно что-нибудь вспомнишь.

Гриша улыбнулся на эти нехитрые слова утешения.

-- А ты знаешь, Толик, ты прав. Был один раз, как мне кажется. Я тогда еще студентом был, молодой совсем. Зимой на метро бежал. Поздно уже было, темно и холодно. А возле входа на станцию девчонка грязная попрошайничала. Ко всем людям подходила, но народ торопился поскорее внутрь станции зайти – морозно было очень. Она не старше моего возраста была, может и младше даже, хотя там трудно понять было – вся в ссадинах, царапинах и язвах. На билет денег просила. Я тогда подумал – наркоманка. Но денег дал. Мне в тот день как раз стипендию дали, я ей бумажку и протянул. Там даже больше оказалось, но у меня мелочи не было. Он схватила и убежала.

Они снова помолчали. Гриша мысленно перенесся в тот холодный зимний пасмурный вечер много лет назад. Вспомнил как он чувствовал себя неловко, глупо и ему даже было почему-то стыдно, хотя это и не он попрошайничал у метро. На секунду подумал – что-то стало с той девчонкой. Померла, поди. Жаль. Он встряхнулся, отгоняя от себя бесполезное воспоминание.

-- Ну, как знать, может на том свете ангелы и зачтут мне это в хороший поступок, который перевесит всю мою остальную никчемную жизнь, - он усмехнулся, тяжело встал, заранее “предвкушая” объяснение с Татьяной о том, почему булки холодные.

Толик задумчиво смотрел ему вслед, слишком поздно вспомнив, что забыл попросить у профессора денег “в долг” до аванса.

* * *

Весна в Портленде, штат Орегон в мае уже догорала, собираясь уступить дорогу лету. Отцветала сакура, вечера были заполнены запахами поздней сирени.

Мисс Аманда Белл сидела в глубоком кресле в своем загородном доме и смотрела задумчиво на закат поверх сползших на кончик носа очков сквозь большое панорамное окно. На коленях у нее лежала законченная рукопись, которую она правила. Это был ее одиннадцатый по счету роман, не считая коротких повестей и рассказов.

-- Мадам? - в комнату неслышно зашла ее секретарь Конни.

Аманда оторвалась от созерцания догорающего заката и повернула голову. Конни держала в руках пачку писем в длинных белых конвертах.

-- Вам опять пишут. Поклонники. Они не дают вам покою! Хотите, я разберу письма, прочитаю и отвечу?

Конни была секретарем Аманды уже второе десятилетие и очень ревниво относилась ко времени, которое, по ее мнению, знаменитая писательница зря тратила на общение с поклонниками ее таланта.

-- Не надо, Конни, - мягко ответила мисс Белл. -- Я сама.

Конни недовольно фыркнула и положила увесистую пачку на круглый столик у кресла.

-- Я понимаю, конечно, они пишут вам со словами благодарности о том, как ваши книги повлияли на их жизнь, как они даже спасли некоторых из них. Я помню отчаянное письмо одного юноши, который прочитал ваш роман “Нищие духом” и он удержал его от самоубийства. Я все понимаю, мисс, но... - Конни отошла к камину и стала рассеянно переставлять стоявшие на каминной полке статуэтки.

-- Да... - задумчиво протянула Аманда, - я помню это письмо. Я почти все их помню. Понимаешь, Коннни, я благодарна судьбе, что могу хоть как-то помогать людям, пусть не напрямую, но через свои книги. Ты ведь знаешь мою историю.

-- Да, мадам.

Верная Конни была одной из немногих, знающих настоящее имя писательницы и ее происхождение. Псевдоним Аманда Белл она взяла после того, как ее первую рукопись приняло и согласилось напечатать одно малоизвестное издание много-много лет назад. “Полина Колокольчикова звучит неудобоваримо для англоязычного читателя” - сказал ей тогда главный редактор.

Но даже и верная Конни знала не все. Да, она знала, что чудачка-русская приехала много лет назад в Штаты, когда была совсем молоденькой девчонкой. Она знала, что в России у той была непростая жизнь. Знала как она пробивала себе дорогу в Америке. Но она не знала как подростком в России Полина скиталась по подвалам, как пристрастилась к наркотикам.

Аманда снова взглянула в окно, где за верхушкой холма на той стороне реки исчезло кирпично-рыжее солнце.

-- Конни, открой окно, пожалуйста.

Конни подошла к большому, во всю стену окну, отодвинула его в сторону и с сомнением выглянула в сумеречный сад:

-- Мадам, вам не будет холодно?

Мисс Белл молча покачала головой. Конни пошире распахнула окно, повернулась к сидящей в кресле одинокой фигуре:

-- Вам что-нибудь еще нужно, мадам?

-- Нет, спасибо, ты можешь идти. Завтра приходи попозже, я хочу подольше поспать.

-- Хорошо, мисс Белл, до завтра, - Конни посмотрела еще раз на эксцентричную русскую, не боящуюся сквозняков майских ночей и неслышно прикрыла за собой дверь.

Аманда сидела, вдыхая запахи почти уже летнего сада, наслаждалась вечерней прохладой и вспоминала тот день в России, изменивший ее судьбу. Поздним вечером зимой, голодная, окоченевшая от холода, она твердо решила исправить свою жизнь. Кто-то ей сказал о приюте для подростков и молодежи где оказывали помощь. Но добираться туда надо было на другой конец города. Весь день она шла, но далеко уйти не смогла от слабости и неподходящей для мороза утлой одежонке. Сознание путалось и только бумажка с адресом в кармане давала силы и надежду. Увидев станцию метро, она попыталась пройти, но без денег и билета это было невозможно, а попадать в руки милиции ей не хотелось. Она как затравленный зверек пряталась в темных углах от людей. Наконец она осмелела и решила подойти попросить денег на билет. Люди отводили взгляд от нее, ловко лавировали, чтобы обогнуть ее подальше и она уже потеряла надежду и только какое-то отчаянно-холодное упрямство заставляло ее бубнить одну и ту же фразу: “Одолжите на билетик, пожалуйста. Одолжите на билетик”. Тот длинный худой очкарик был первым, кто остановился напротив нее и посмотрел ей в глаза. “Одолжите на билетик, пожалуйста”, - заученно пробубнила она. Он полез в карманы и стал смешно и поспешно рыться там. Покраснев, он протянул ей бумажку. Она тогда даже не сказала ему спасибо. Сейчас ей было за это стыдно. Он дал ей гораздо больше, чем нужно было на билет в метро и она смогла взяла такси. Таксист поморщился от ее вида, но все-таки взял ее, потребовав деньги вперед и кивком головы указав на заднее сиденье.

В приюте ей открыли дверь, улыбнулись и она впервые за многие месяцы приняла горячий душ, переоделась в чистое выданное ей белье и уснула в теплой кровати. Впереди было еще много месяцев лечения, срывов, падений и снова подъемов. Но все же она считала тот момент у метро поворотным. Не дай ей тогда случайный прохожий денег на билет, она уснула бы под каменной стеной какого-нибудь дома и утром ее окоченевший труп как неопознанный увезли бы в городской морг, где было много таких ничейных бродяг особенно после ледяных ночей.

Мисс Белл поежилась не столько от вечерней прохлады из сада, сколько от воспоминаний. Последний раз кинула взгляд на лежавшую на ее коленях рукопись. Завтра ее предстояло отправить в издательство. Этим займется Конни. А она станет думать над следующим романом.

Она вдруг подумала, что ей хочется написать об этом неизвестном ей парне, лица которого она даже не помнит. Ей казалось, что ей есть что о нем сказать.

A.I.,
Maple Ridge, BC
April 9, 2020

Фото с сайта https://ru.wikipedia.org/