Запах корицы

Запах корицы
                Бабушкам, родным и двоюродным
Квартира бабушки встретила Альберта Владимировича непривычным запахом пустоты. Словно за ночь из лишенных мебели комнат окончательно выветрился жилой дух. Сломанный торшер при входе, кучка хлама на выброс в углу, да валяющиеся на полу гардины усиливали ощущение покинутости. Жизнь ушла из этих стен, оставив о себе лишь тусклое напоминание в виде силуэтов шкафов на выцветших обоях, да торчащих шляпок шурупов, один из которых стал вешалкой для куртки Альберта Владимировича.
Он бездумно прошелся по пустым комнатам, немного постоял у окна в бывшей спальне, а затем решительно прошел на кухню. Сегодня предстояло вычистить кухонные шкафчики, чтоб завтра племянники, заскочив вечером после работы, вынесли их на помойку. Послезавтра – уборка, а в выходные риэлтор приведет первых потенциальных покупателей.
Достав из кармана телефон, Альберт Владимирович взглянул на тускло подсвеченный экран и недовольно поморщился – слишком мало заряда, чтоб разбить давящую тишину  каким-нибудь подкастом или книгой. Однако недовольство наткнулось на идею-надежду, заставившую его вернутся в спальню. Там в вещах на выброс действительно притаился старенький плейер в компании с отремонтированной изолентой зарядкой. Выглядело страшненько, но работало. Внутри обнаружился самопальный диск, на котором красовалась сделанная широким синим маркером неаккуратная надпись: «Онегин»
«Лучше Пушкин, чем ничего»,– вяло думал Альберт Владимирович, пристраивая технику прошлого века к кухонной розетке.
«Не мысля гордый свет забавить...» – начал чтец, после пафосно-тожественного объявления автора и названия.
«Не мысля, – повторил Альберт Владимирович, открывая первую дверку кухонного шкафа,– не мысля – это хорошо, потому что мыслить о хранимом в этих старых замызганных баночках-пакетиках-коробочках совершенно не хочется». Он сходил в коридор за коробкой с черными мусорными пакетами.
«...Незрелых и увядших лет...» – встретил его возращение плейер. Альберт Владимирович с невольным осуждением взглянул на «вещателя»
«…Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.»
Слова неприятно срезонировали с ситуацией. Пальцы, ухватив черный полиэтиленовый краешек, резким рывком выдернули пакет из коробки.
                "Мой дядя самых честных правил,
                Когда не в шутку занемог...»
Перед глазами встал тот вечер, когда впервые телефонный звонок по-настоящему зацепил испугом душу.
                Он уважать себя заставил
Тогда, лет пятнадцать тому назад, леденящее «все очень серьезно» сорвало его в ночь. Он мчался к больнице сквозь непогоду, боясь не успеть... Месяц спустя все повторилось.
                И лучше выдумать не мог.
Потом практически год прошел без госпитализаций. Походы по врачам. Стабильно нерадостные диагнозы. Следующий звонок о больнице не вызвал ни повышенного сердцебиения, ни ненормальной ночной гонки – переживания за бабушку вошли в колею обыденности.
                Его пример другим наука;
Привыкают же люди к свисту пуль на войне. А здесь, как бы цинично не  звучало, «свистело» не над твоей головой. Разумная рациональность сделала нехитрую экстраполяцию, и мозг перешел в состояние ожидания печального события.
                Но, боже мой, какая скука
Вернее, тоскливая серость, на фоне которой конфетти повседневных жизненных мелочей выглядит ярче и цветнее. Трудно сосредоточится...
                С больным сидеть и день и ночь,
Когда дети, их уроки, тренировки, репетиции, соревнования. Еще работа – будь она неладна! По дому куча внезапных дел от засорившегося унитаза до заевшей молнии у жены на сумочке. Да просто в магазин за едой заехать! Ежедневщина цепляет...
                Не отходя ни шагу прочь!
Переживания же порой вспыхнут перед сном. Поскребут противным упреком, мол, как она там. Позвонить ведь мог. Долго ли трубку взять... Но...
                Какое низкое коварство
Утешаешь себя обещанием, которое затирается буднями следующего дня. Итак постепенно-постепенно доматываешь до какого-то семейного события. И вот под праздничный тортик, отыгрывая вину за «не позвонил», подсаживаешься, старательно забывая о стабильно неоптимистических диагнозах...
                Полуживого забавлять,
Рассказываешь о жизни, о детях, о работе, еще о детях. Самих детей шугнешь, чтоб рассказали о своих делах... Только видишь, как не включается человек. Старость берет свое. Да и просто время другое. Интересы другие. Но не обижать же родного человека... Поэтому начинаешь невольно компенсировать минуты общения мелкой заботой.
                Ему подушки поправлять,
Сесть поудобнее поможешь. Салатику праздничного положишь. Кусочек мяса помельче разрежешь. Тарелку сменишь.
                Печально подносить лекарство,
И вежливо, как бы заинтересованно спросишь о жизни. Только что там за жизнь? Поездка к врачу – событие. Разговор с соседкой – подробности жизни неизвестных. Незатейливое старческое меню, да какие-то идиотские телепередачи. Но слушаешь, усиленно удерживая интерес. Даже что-то переспрашиваешь, уточняешь...
                Вздыхать и думать про себя:
Что перед тобой не человек, а его тень. Бледнеющая и блекнувшая с каждым днем. Она еще не выцвела окончательно, но уже ушла из твоей жизни. Так же как ушли и переживания за человека. Для разума ее финальная будущая точка уже реальнее сегодняшней жизни.  И почти не стыдишь себя, мысленно прикидывая что потом возьмешь. Просто тупо ждешь...
                Когда же черт возьмет тебя!
Рука резким «змеиным» броском цапнула плейер и отрвала его от хвоста зарядки.
« ...Пушкин... сукин сын»
Гася внезапное раздражение, Альберт Владимирович с нарочитой медлительностью вернулся к мусорному мешку. В распахнувшуюся полиэтиленовую утробу с полок шкафчика полетели дряхлые коробочки с травами-какао-цикориями, пакетики с не известно чем, бутылочки с настойками, баночки со специями... Видимо, последние не выдержали грубого обращения и, откинув крышки, вывалили свое содержимое на предшественников...
Из мешка пахнуло корицей... Сладкий аромат булочек из детства. Пышных, румяных. Ими с приходом бабушки в гости всегда наполнялась с горкой большая миска. Маленький Алик очень любил, когда в миске, поскольку на противене их легко пересчитать и сразу понятно, что мало. В миске же, особенно с горкой, их казалось больше. Бабушка смеялась над его словами и давала булочку с пылу с жару. Особенно Алик любил последнюю –теста в конце оставалось чуть меньше, и булочка получалась «детская» – специально для него.
А еще бабушка делала маковый рулет... Жалко не долго – мак в стране пропал. Но зато был запас гвоздики и бабушка пекла леках (еврейский медовый пирог). Такая большая, просто огромная сковорода, прямо в целую духовку. Тебе отрезают ломоть, и со стаканом холодного молока... Или с чаем. Особенно когда вся семья за столом и вместе вспоминаем что-то хорошее. Например поездки на отдых. Или рассказы о детстве папы и мамы. Или не детстве, но все равно веселое. А бабушка еще вспомнит о дядях и тетях. Расскажет о временах, кода жили прадеды. И даже о пра-прадедов упомянет. Но все же чаще за чаем вспоминали о поездках... в которые бабушка всегда всем пекла сладкие сухарики. Просто так к чаю она их тоже пекла, но все же они стали неизменным атрибутом поездок. Особенно когда едешь с ней. С бабушкой. В вагоне поезда сидишь за столиком напротив, а она улыбается и песенки поет, чтоб дорога веселей шла. И в комнатушке на базе отдыха сидели, да песни пели, пока гром за окном гремел. Пели с душой и «Чунгу-чангу», и «Катюшу», и Окуджаву, и многое другое. Ведь музыка была такой же частью бабушки как улыбка. Нет, она не была музыкантом, и Алик никогда не видел, чтоб она когда-нибудь на чем то играла. Однако стоило ей услышать какую-то мелодию и «Это из Травиаты», «Ну как же ты не помнишь! Это же «Картинки с выставки»  как его... Мусоргского», «Зинчук, шельмец, хорошо поганирует,» И улыбка, и смех. И простая незатейливая радость. Поэтому ждешь с предвкушением выходные, когда бабушка останется у нас с ночевкой, чтоб наполнить большую миску булочками с корицей. Или забрать к себе на два дня. Или поехать в гости к ее знакомым. Или на отдых. Или просто погулять. Или возьмёт к себе на работу. Или просто сядет рядом, улыбнется и ласково погладит по голове...
Все детство наполнено ей. Ее улыбкой, смехом, музыкой, булочками и бесконечной радостью, что у нее есть он, Алик.
А у него теперь есть вазочка, которую давно уже наметил забрать себе, да склеенный фаянсовый петушок-графинчик, на память о детстве, из которого вырос.
А вот бабушки больше нет. Только понимание, что не только детство, а ты сам пропитан ей. Она в том, что ты любишь, ненавидишь, ценишь, уважаешь. Она в твоей работе, и отдыхе. В том, как ты смотришь на мир, и в том, как мир смотрит на тебя.
Зажмурившись, Алик вдохнул запах корицы и с трудом проглотил вставший в горле ком.
«Я люблю тебя, бабушка,»–прошептал он.
Слезы катились по щекам, и под несдерживаемые всхлипы черный мусорный мешок продолжал глотать коробочки, пакетики, баночки...