Его звали Сако...

     Спицами дубов ветер вяжет чёрный плат неба с орнаментом алфавита:

- Скажи, как будет по-армянски «дом»...
- Тун.

     Я догадываюсь, что у нас никогда не будет общего дома, но повторяю про себя это покатое уютное, как морской камень, надёжное слово. Оно успокаивает меня, и в перерывах между редкими встречами, даёт надежду на то, что «всё будет хорошо».
Когда ты не можешь приехать, я почти каждый день нахожу в синем почтовом ящике на двери письмо.  В конце каждого  ты выводишь эту фразу, уповая на то, что «всё будет», а я просто скучаю и думаю о хорошем, в которое всегда хочется верить.

    Убегая на встречу с тобой, я не думаю о том, как к этому отнесутся родные. Мне нет до этого никакого дела. Ты ждёшь меня на старой скамье под ивой. Её ниспадающие до земли косы берегут нас от посторонних взглядов. Но... мы чисты, как снег на горе Арарат. Сливаясь воедино, просто держимся за руки. Большего не надо. Лучше не бывает.
После одного из таких побегов, вся семья ожидала меня за столом. Не в меру раскрасневшийся отец приказал строго:
- Сядь! -и запинаясь немного, спросил,- Ты... ты... ...вы были... близки... с ним?!!!!!!
 Я наклонила голову и тихо, ощущая ещё тепло твоей руки в своей, не решаясь спугнуть, обветрить, предать это, ответила:
- Да, да... - Но после, осознав смысл вопроса, испугалась и перебила себя,- Нет! Нет!!!
- Из дома больше ни ногой,- сорвав голос прохрипел отец. - Завтра мы с дедом отвезём тебя к врачу.
Я посмотрела на старика,  тот всегда заступался за меня и не мог поступить со мной так жестоко, но он сидел с пунцовыми щеками, опираясь на палку обеими руками и молчал. Всё уже было решено за меня, а я не посмела возразить.

     Мы не виделись несколько дней. Родные, успокоившись слегка, несколько ослабили надзор и уехали на рынок, оставив меня одну. Когда раздался стук в дверь, я подбежала и распахнула её, не спросив, кто там. На пороге, рядом с тремя взрослыми мужчинами, стоял ты:
- Это мои дед, отец и брат, мы приехали за тобой.

       Не знаю, что управляло мной в ту минуту,- строгость ли родительского наказа, боязнь перемен, юность, неверие в реальность происходящего, но... почти не раздумывая, я покачала головой:
- Нет. Не могу.
     Ты глядел на меня, не понимая, что происходит. Решив, что ослышался, вышел из-за спины отца, и  сделал шаг вперёд. Я отпрянула к окну, чуть не присев на горячую батарею. Ты крепко ухватил меня за плечи, и спросил, жаром дыхания оплавляя мне лицо:
- Уверена!? ТЫ этого хочешь или... родные?
Подняв глаза, я ответила чересчур равнодушно, и, кажется даже, не вполне различая смысла вылетающих слов:
- Да. Уверена. Я. Сама.
 
     Когда ты переступал порог, не зная зачем, я вдруг спросила вдогонку:
- Как будет по-армянски «до свидания»?
- Стесуцюн,- ответил ты, не оборачиваясь, - но тебе не понадобиться это слово, мы больше не увидимся. Никогда.

     Я не расплакалась тогда, вспоминая об ушедшем, нет слёз и теперь. Но чуть выше колена, на ноге остался след ожога от той батареи у окна, возле которой состоялось наше прощание. Шрам довольно глубок, хотя он явно мельче той раны на сердце, что по сию пору кровоточит.

    Просыпаясь ночами, я наблюдаю за тем, как ветер вяжет чёрный платок неба, и, даже не открывая глаз, знаю, что строчка за строчкой там повторяется один и тот же вопрос:
- Скажи, как будет по-армянски «дом»...