Настоящее 030319

13:37 Фрейд...

Не знаю как так происходит, но одежда моя всегда куда-то девается. Остаются только чулки лечебные, иногда очки.
Бандаж на нем смотрится как чёрный пояс, что-то есть в этом воинственное, спартанское. Щит там, меч повесить... Поглядываю на него, улыбаюсь с гордостью, какой он, любуюсь. Встречает мой взгляд, подходит.
Целуемся между раковиной и столом. "Встань, спина болит" , - пододвигает мне табуретку, зачем, не понимаю, предвкушаю неведомое, залезаю на неё. Смотрю на него сверху. Вспоминаю как в детстве залезала на стульчик посреди комнаты, чтобы читать взрослым стихи, их тёплые взгляды, сосредоточеные на мне, внимание, умиление. Щекотно от таких мыслей, от предвкушения. Приятно, хорошо. Он также на меня смотрит, как тогда они, любуется. И я им любуюсь.
Кладу ему руки на плечи, смотрю, как он целует мне грудь, это так красиво, эротично, то, как его губы впиваются в кожу, соски набухают как коралловые ягоды, целует их по очереди, неторопливо. Голова кружится от желания, мне кажется я сейчас свалюсь с этой табуретки, особенно когда ещё и руки его гладят меня настойчиво, вот так, как сейчас. Сбивается дыхание, опираюсь на его плечи, просит осторожнее, спина. Я пугаюсь, что упаду, а он будет ловить, нагружать больную спину. Слезаю с табуретки, смотрим друг на друга, обнимаемся, изнемогаю, как хочется.

Но тут кипит чайник. Иду к шкафу, завариваю чай, размешиваю сахар. Любимый следит за мной взглядом, с кровати, подсунул под спину подушку.
"Иди сюда". Я иду через комнату по линии его взгляда к его губам, рукам, просит подняться выше, снова целует грудь.

Я смотрю на него, смотрю на тени длинных ресниц на его щеках, на его губы, когда он целует, мне он так нравится, нос такой большой, губы красиво очерченные, такие ласковые, тёплые...
"Я люблю тебя", - прижимаю его голову к груди, шепчу ему в макушку, глажу стриженный затылок. "Любимая моя", он шепчет в ответ.
Его губы вдруг рождают во мне забытые ощущения, когда дети сосут грудь, дети всегда любили левую, там сердце ближе, сердце любили слушать. "Ах, ну хватит, молоко сейчас потечёт, что ты делаешь", смеюсь, отстраняюсь.
Смущаюсь, избегаю на него смотреть.

Фрейд, наверное радуется в своём гробу, он ведь до старости дожил?
Болтаем про старину Фрейда. Ну да, говорит, ты же видела фотографии. Бороду седую видела, да.

Приношу ему чай, сама за столом со своей огромной чашкой, Открываю сообщения в ватсапе. Два от сына. "Спокойной ночи", он мне пишет. "Доброе утро". Неотвеченные одинокие маленькие сообщения, от моего маленького сына, сижу реву за столом, потом у любимого на груди, о том, что я виновата. Так во всем виновата, что нет сил.
Ну прямо во всем? Да, говорю, во всем-во всем.
Накажи меня. И он шлепает меня по голой заднице, приговаривая: вот тебе за Верден, за коллективизацию, за то что были не готовы к войне, за двадцать миллионов погибших, шлепает звонко, задница горит, я смеюсь и плачу одновременно, какие там двадцать, там все сорок... Так там бы только женщины и дети остались тогда, возражает. Так и остались, один безногий летчик с войны вернулся и возлежал как паша, спина болела у него. И бабы к нему в очередь.

Отпускает. Я успокаиваюсь.
"Привет, мой золотой, как дела у вас", - пишу сообщение сыну, "ешьте орехи, я скучаю".
Он отвечает сразу, в ту же минуту.
"Ты извини за вчера, я сам не знаю, что сморозил, а ты расстроилась. Масленица началась вроде"
"Ты не виноват,- я ему пишу, - это мы, дураки-родители виноваты, что так всё. Хорошо, что написал, мне сразу стало легче. Не знала про масленицу, чучело что ли будут жечь?"

Смотрю в окно, там снег летит с неба, совсем не похоже, что уже весна. Под деревом суетится синичка, птичка в галстуке. Я снова верю в хорошее, и когда я выхожу на улицу, там солнце и под ногами лужи.

Да, уже весна. Поют птицы. И душа моя поёт, я втыкаю в уши наушники и ускоряю шаг, огибая лужи, улыбаюсь солнцу.