Дело было в пионерлагере Маяк

/Размещение данного произведения в анонсах запрещено модератором/

Подготовка к большому празднику – торжественному открытию 3-й смены в пионерлагере «Маяк» – шла полным ходом. После завтрака вожатая отчитала всех, кто забыл или "забыл" повязать красный галстук, а затем повела нас в ленинскую комнату, где читала рассказы о добром дедушке Ленине и рассказывала о подвигах пионеров-героев, которые мы уже не раз слышали в школе. Запомнились её руки – грубые, с неровными ногтями – руки студентки пединститута по квоте для сельских школ.
На стенах висели два Ильича – один с хитрым прищуром, другой – весь в золотых звездах. В углу стояло "знамя дружины", о которое несознательные пионеры норовили вытереть руки. Всем хотелось бегать, играть, пинать мяч или играть в пинг-понг. Это ж долгожданное лето! На счастье я прихватил из дому книжку Жюля Верна и, пристроившись на галёрке, упоенно погружался на батискафе в морские пучины.
Потом мы вернулись к нашему спальному бараку – корпусу №6, где вожатая построила нас полукругом в два ряда, сама встала на крыльцо и заявила, что мы должны выбрать название отряда и строевую песню.
Исходя из названия лагеря, методичка, очевидно, предполагала морскую тематику и патриотическое воспитание в духе военно-морского флота. Вожатая стала монотонно перечислять варианты, апробированные годами: Аврора, Варяг, Чайка, Бригантина, Буревестник, Альбатрос, Каравелла…
Дети ели печенье и конфеты из тумбочек с легендарным запахом земляничного мыла и зубной пасты «Чебурашка» и кидались огрызками яблок. Будучи инициативным и неугомонным ребенком, я, почесав макушку, выкрикнул:
– Титаник!
– Звучит красиво, – менторским тоном сказала вожатая с внезапно остекленевшим взглядом, – а песню к этому названию ты какую предлагаешь?
Мне стало стыдно за легкомыслие. Далее вожатая «по секрету» нам сообщила, что 1-й отряд уже выбрал «Аврору», 2-й – «Альбатроса», а 4-й – «Чайку».
– Как вам нравится «Бригантина»?
На этом слове девочка, которая пробыла в лагере не одну смену, стала маршировать, бормоча «...в лифустерском дальнем синем море бригантина подымает паруса»…
– Молодец, Ниночка! Сейчас ты напишешь слова песни, а все перепишут и выучат. А мальчики найдут кирпич, накрошат его, потом принесут песочку, я дам мел, и мы оформим пионерскую линейку, перед которой будем строиться каждые утро и вечер. Мелом мы выложим кораблик, а кирпичной крошкой напишем название. Если займём на смотре строевой песни и отрядной линейки первое место, начальник лагеря обещал большой кулёк конфет.
– Шоколадных? – спросила одна девочка.
– Выкуси! – ответила ей другая. – В том году дали соевые батончики, по одной штуке.
Мальчики, которым надоело стоять, облегчённо кинулись врассыпную, якобы искать кирпич, а девочки побежали в палату и кинулись к тумбочкам за карандашами и бумагой, так что воздух снова пронизал всепобеждающий аромат сельпо. Закипела лагерная жизнь.
При разучивании песни выяснилось, что никто не знал, что такое «флибустьерский», и мало кто мог выговорить это слово. Вожатая тоже затруднилась объяснить, и когда неугомонный я почесал макушку и выкрикнул «это ж пиратский!», сказала, наматывая жирную прядь на палец и глядя мимо меня:
– Молодец, Димочка! Опередил меня.
Это было в пятницу, а в воскресенье намечался родительский день, открытие смены и приезд большого мясо-молочного начальства. Дело в том, что лагерь принадлежал министерству мясомолочной промышленности, за что дети соседних лагерей при встрече и расхождении колонн на просёлочной дороге обзывали нас промсосисками и показывали языки. Мы в ответ показывали фиги и желали им жрать траву, а лучше подохнуть с голоду.
На самом деле кормили нас очень калорийно, однообразно и невкусно. Однажды по дороге на обед один пионер крикнул:
– Ззза*бали эти биточки!
– Нельзя говорить это слово! – зашикала воспитательница.
– Ладно, за*бали тефтели.
До конца смены эти слова стали нашей маленькой речёвкой при походе в столовую.
После тихого часа мы напряжённо готовились к торжественной линейке: собирали на территории конфетные фантики и огрызки, окурки за ароматным туалетом типа «сортир», ваяли кирпичную бригантину и маршировали, рассказывая друг другу, как «капитан, обветренный как скалы, вышел в море, не дождавшись дня»... Ниночка, которая одна помнила текст до конца, допевала визгливым голосом: «... на прощанье подымай бокалы золотого терпкого вина».
Почти все мы были после шестого класса, считали себя почти взрослыми, курили в кустах за сортиром, и слова про бокалы терпкого вина вызывали у некоторых живой отклик.
Но в субботу в «Маяке» что-то пошло не так. Начальник лагеря собрал 1-й отряд, долго рассказывал про славные традиции лагеря, а также подвиги отцов и дедов, помянув героических матросов крейсеров "Варяг" и "Аврора". Закончилась же пламенная речь освобожденного секретаря парткома мясокомбината призывом покрасить трибуну, на которую взойдёт большое начальство, и скамейки вокруг лагерной линейки в синий цвет с белыми волнами и красными звездами.
Тогда самый наглый пацан встал и заявил, что ребята приехали отдыхать, а не дышать масляной краской. Большинство отряда его бурно поддержало, проявив несознательность и отсутствие патриотизма. Это был бунт. Мясистое лицо начальника вспотело, толстые руки вцепились в края трибуны с облупившейся краской. Он орал, срывая голос, грозился отправить письма в школы, родителям устроить неприятности. В ярости он согнал на покраску всех педагогов и вожатых, а мы под шумок разбежались за территорию – благо все дырки в заборе знали наизусть.
Мало того, один из пацанов первого отряда добрался до телефона, позвонил чиновной мамаше и рассказал о случившемся. Была большая буря в министерском стакане, в результате чего светлый праздник с построениями был отменен, а начлагеря до конца смены мы больше не видели.
Перед сном в палате была традиционная битва подушками, усталые и довольные пацаны быстро уснули. Но мне в ту ночь не спалось, потому что Мишка, мой сосед по придвинутой койке описался, а я с детства не люблю удушливый запах мочи. К тому же другой сосед что-то ритмично делал под одеялом, и панцирная сетка сильно скрипела. Я вышел на свежий воздух и случайно, а может из солидарности с 1-м отрядом, затоптал кирпичную «бригантину». Что-то неумолимо влекло меня к их корпусу. Подойдя, я услышал шум и треньканье на гитаре, зашёл к ним, и мне налили на донышко золотого вина. Оно было с терпким привкусом свободы. Меня приняли как своего, и я вырос в собственных глазах на несколько отрядов.
Утром я проснулся от крика вожатой под окном. Наша Макаренко в красной пилотке стояла перед кирпичной бригантиной и с чувством повторяла как пионерскую клятву: "твою мать, твою мать..." А на соседней койке сидел Мишка на влажном голом матрасе, в новых трусах и красном галстуке, с текстом песни, и шепотом зубрил:
"Пьём за яростных, за непокорных,
За презревших грошевый уют.
Вьётся по ветру «Весёлый Роджер»,
Люди Флинта песенку поют"...