Возвращение. Глава 21-25

Глава 21. ЛЕРМОНТОВ

Много лет спустя она будет бродить по склонам гор Пятигорска, где бывал Лермонтов, проедет по местам и городам, связанным с его короткой и такой бурной жизнью, и напишет единственное стихотворение «Боль»:

Стремительный туман зловеще горы и долину заслоняет.

Асфальт от хвои чист, утоптанный ногами тысяч человек.

Здесь сумрачно и скорбно, — поэта каждый знает,

И время, словно на мгновенье, останавливает свой разбег.



Цивильный мир, прекрасный южный город, —

Ты смело подступил к поляне, где поэт угас.

Автобусы, открытки на прилавках, майский холод,

Привычно равнодушный экскурсовода бас.



Все суета сует. Толпы людей, их драмы, —

Как далеки они от имени и от твоих стихов!

К подножию ложатся алые тюльпаны,

Как избавленье совести от накопившихся долгов.



Зачем мой лик на фоне вечной скорби и печали?

Как доказательство, что без меня и здесь не обойтись?

А я хочу свечу поставить и зажечь, как в храме,

Чтоб причаститься болью сердца и вознестись.

После больницы Саша пришла в школу первого декабря, когда уже вовсю вьюжило, и за ночь заметало все улицы, двери, калитки, и утро для многих начиналось с лопаты и вырезания плотных кубов из утрамбованного ночным ветром снега.

Класс жил своей обычной жизнью. Все обступили стол, а Колька, от волнения, не сдержавшись, обнял Сашу за плечи, но потом стушевался, резко повернувшись к входившей в класс учительнице физики.

Саша без напоминаний учителей сама понимала, что догонять класс придется с большим напряжением.

После уроков в три часа дня она зашла в Дом школьников. До обеда там с воспитателем занимались будущие первоклассники, а после уроков четыре небольшие комнаты наполняли любители шитья и вязания, лепки и рисования, юные танцоры и гитаристы.

Саша собиралась предупредить заведующую, что она пока не сможет танцевать из-за болезни.

Постучав в приоткрытую дверь, услышала:

— Заходи, Сашенька! — и робко зашла в кабинет.

Заведующая разговаривала по телефону, а у стены на стуле сидел незнакомый очкарик лет двадцати пяти. Саша не успела его рассмотреть, так как заведующая Вера Николаевна, высокая крашенная блондинка, близорукая, носившая дорогие на пол-лица модные темные очки, вскочила из-за стола, обняла Сашу с возгласом:

— Ну, наконец, выздоровела! Молодец, что пришла! Скоро Новый год — новая программа.

Но тут молодой человек, в упор разглядывавший Сашу через толстые линзы, отчего его глаза казались большими, черными, перебил Веру Николаевну:

— Смотрите, Вера Николаевна! Это же Нина Арбенина! И никого больше искать не надо. Рост, волосы, худенькая, бледная, — она мне подходит.

Саша смутилась от беззастенчивого рассматривания ее этим незнакомцем, но Вера Николаевна успокаивающе похлопала Сашу по руке:

— Что же вы, Игорь, мне девочку испугали? Сашенька, Игорь Александрович — новый корреспондент нашей районной газеты. Он окончил литературный факультет университета. Согласился открыть у нас в Доме школьников театральную студию.

Игорь Александрович вскочил со стула и начал энергично ходить в узком промежутке от стола заведующей до двери.

По его походке, жестикуляции, было видно, что это — явный экстраверт: активный, контактный, увлеченный и увлекающийся, прямой, открытый, душа компаний:

— Ты читала драму Лермонтова «Маскарад»? Мы начинаем подготовку спектакля. Текст немного сократим. Мы не профессионалы. Но ты, Саша, — вылитая Нина Арбенина, какой я ее себе представляю. Как у тебя с памятью? Слов много придется учить.

У Саши дома был четырехтомник Лермонтова, она знала многие стихотворения, читала исследования Ираклия Андроникова о поэте, мечтала побывать в Тарханах. Но чтобы сыграть главную роль в спектакле? К этому она была не готова.

В зимней куртке в небольшом кабинете ей стало жарко, и сердце тревожно забилось, напоминая, что оно не здорово:

— Мне нужно по всем предметам класс догонять, я много пропустила, — но эти отговорки были не для такого человека, как Игорь Александрович.

— Все, иди сейчас же в библиотеку. Бери Лермонтова, а завтра, в шесть вечера — первая читка пьесы. У нас мало времени. Спасибо, Вера Николаевна, за подарок. Да, кстати, я сам буду играть Арбенина. Приводи своих друзей, — сразу же начнем репетиции.

Дома вместо уроков Саша до ночи прочитала драму и загорелась. Она забыла про свои суставы, тревожное сердце, представив, как съедает целое блюдечко с отравленным мороженым и умирает у ног своего ревнивого мужа из-за коварства окружающих.

И еще одно чудо возрождения ждало ее в собственной комнате. Причудливо изогнутая ветка привитого лимона с жесткими темно-зелеными листьями и устрашающими колючками вдруг за ночь и день выбросила большую гроздь закрытых пока, словно бубенчики, белых цветов. А на утро они дружно раскрылись, источая слабый, едва ощутимый аромат свежести.

Через неделю на месте грозди повис один единственный, зеленый, как крокодильчик, лимон.

А рядом снова вспыхнули новые гроздья цветов, и новые шарики плодов.

Цветы отпадали. Чем-то недовольные, падали на подоконник беззащитные лимончики, а на ветках стали набирать в весе теперь уже пять настоящих лимонов.

И как ожил, отошел от осеннего стресса капризный и обидчивый лимон, так и жизнь Саши после перенесенной болезни наполнилась новым, неожиданным смыслом.

Как писала Галина Николаева в своей книжке «Наш сад»: «Я иду от цветка к цветку», так и Саша осознала себя в новой жизни после больницы, страха смерти, идущей только вперед — от человека к человеку, от судьбы к судьбе.

Я иду от человека к человеку, — только это силу дает,

Хочу понять, что человек может, и почему именно так живет.

Почему в погоне за славой, деньгами топчет имя свое?

Где прижились комиссары? И почему у них такое заспанное лицо?

Ежедневные репетиции, Колька в роли князя, уроки Игоря Александровича говорить громко, во весь голос, даже в маленьком помещении, никогда не становиться спиной к зрителям, а, самое главное, — слышать Лермонтова. И его перевоплощения на глазах, то в бесчеловечного надменного злодея, то в человека «чей гордый ум сегодня изнемог».

Большая сцена районного Дома культуры в день премьеры спектакля после уютного, привычного кабинета, где шли основные репетиции, заполненные зрителями ряды, и даже, по — театральному, три пронзительных звонка к началу, выбили все мысли, кроме одной: — Хоть бы не забыть слова!

Но когда Саша произнесла:

— Мне больно твои упреки слушать. Я люблю тебя, Евгений, — ей стало обидно. Она представила в роли Арбенина вместо Игоря Александровича Женю, гордого, независимого, произносящего с горечью:

— Послушай, Нина! Я смешон, конечно, тем, что люблю тебя так сильно, бесконечно, как только может человек любить.

Да, она понимала, что это была магия поэзии Лермонтова, но атмосфера происходящего на сцене вдруг захватила, унесла в другой век, в другую эпоху, и она осталась там несчастной влюбленной Ниной до конца спектакля.

После окончания за кулисами Колька взволнованно тряс ее за плечи, повторяя:

— Но ведь натурально получилось!

Подошедший к ним Константин Сергеевич посмеялся: все, Николай, к черту спорт и тренировки! Идите с Сашенькой в театральный институт.

Игорь Александрович, взволнованный, вспотевший, обнимая свою беременную жену за плечи, предложил:

— Хватит драм и трагедий! На будущий год возьмемся за водевиль!

А Саша, не снимая своего роскошного шелкового платья, сшитого мамой из бабушкиных парадных штор жемчужного цвета, шла по заснеженной улице одна двадцать пятого января, в Татьянин день, и радовалась, что выздоровела, и пора решиться и сыграть в хоккей с мальчишками, пока будущие февральские метели не замели окончательно специально залитый каток.

И еще она загадала, что когда-нибудь она обязательно сама подготовит спектакль. Может быть, это будут сказки «Золушка» или «Звездный мальчик».

Сразу стало легко и свободно под яркими волнующими вспышками подмигивающих на темном небосклоне звезд.







Глава 22. ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ СЛЕТ

К лету Саша ожила и расцвела. Она чувствовала это сама, замечая внимательные взгляды посторонних, прохожих, взгляды мужчин.

Ее походка стала другой, более стремительной. И, самое главное, зажглись глаза. Она разговаривала с человеком и вдруг замечала, что он оглядывается назад, словно при разговоре она внезапно увидела за его спиной что-то необычное и тревожное и пристально пытается это что-то разглядеть.

В классе она мысленно улетала через широкие окна к далекой линии горизонта, подальше от настойчивых усилий учителей что-то заставить выучить, рассказать, доказать.

И вот в яркий промежуток засветившихся на горизонте летних каникул, за два дня до линейки последнего звонка Саша попала на районный слет экологов.

Все школьные команды приехали пораньше, заранее. И уже после обеда в лесу загудел палаточный городок. Смех, голоса, стук забиваемых колышков, дымки первых костров, незнакомые лица — все участники слета были готовы к завтрашним конкурсам и к чему-то незабываемому: к новым встречам, к отрыву от привычного школьного существования и просто к свободе.

Саша дважды была на школьных туристических слетах, но там все ограничивалось временем прохождения туристической эстафеты, после чего и участники, и зрители расходились по домам.

Вечерняя линейка, подъем флага, импровизированные выступления команд, общая дискотека, пахнущий шиповником чай, первые парочки на берегу в призрачном свете ночного светила будоражили, волновали кровь.

Утихомирился лагерь далеко за полночь, когда постепенно затихли в палатках взрывы дружного смеха, командные голоса учителей, и только дежурные остались подбрасывать сухие ветки в дремлющие костры и провожать яркие точки спешащих в ночном небе пассажирских лайнеров и беспокойных спутников земли.

Утренняя роса обожгла ноги ночным холодом. Спортивные брюки сразу промокли до колен. За каждым идущим по заросшей поляне вслед бежала темная дорожка.

Солнце начало припекать сразу, как только вынырнуло из-за зарослей прибрежного леска. Брюки через полчаса высохли, и только чавкали в промокших кроссовках остатки росы.

На краю балочки у дороги в тени деревьев сидел на смятой траве Константин Сергеевич. Рядом с ним на раскрытом томике какого-то романа лежали отпечатанные листочки с заданиями.

Саше нужно было, как и другим участникам команд, пройти по окружности огромной поляны несколько пунктов и ответить на каждом на предложенные вопросы.

Первым на ее дороге встретился Константин Сергеевич:

— Как здоровье, Саша? Не боишься простудиться?

— А я теперь вообще стараюсь о болезнях не думать, — Саша, присев на корточки, стала быстро писать ответы на вопросы о правилах поведения в лесу.

В это время к ним по дороге подошла Розочка, учительница биологии:

— Константин Сергеевич! Можно вас на минуточку? — она была в джинсах, милой цветной кофточке, с большой шляпой от солнца в руке.

Саша знала, что целый год у Розочки продолжался роман с Константином Сергеевичем, но в школе их вместе видели редко. Мальчишки подглядели, что на ежедневные утренние тренировки на стадионе Константин Сергеевич появлялся иногда именно из дома Розочки. Эти подробности Сашу не трогали. Это были их взрослые дела.

Но сейчас она невольно стала свидетельницей их объяснений.

— Что же Вы, Константин Сергеевич, вчера вечером оставили команду и всех нас и ушли домой, в село без приказа директора школы? — Роза Андреевна была расстроена, но она совсем поникла, когда Константин Сергеевич так резко встал, что все листочки с заданиями разлетелись по траве:

— Роза Андреевна, я прошу вас еще раз, — оставьте меня в покое! Да, я виноват, что позволил себе…, — он оглянулся внезапно на Сашу, сидевшую с ручкой и планшетом под кустом в двух метрах от них.

— Все, что было между нами, — это были отношения без будущего. И в этом слете меня просто заставили участвовать по вашей просьбе. Я — спортсмен, мое место — на тренировках, на стадионе, а не под этими кустами лежать, — он снова сел, а Розочка заплакала и пошла к лагерю такая одинокая, обиженная, что Саша не выдержала:

— Разве так можно с женщиной разговаривать, Константин Сергеевич?

Учитель, молча, начал собирать разлетевшиеся листочки, аккуратно сложил их в книжку, потом сел, обняв колени:

— Уеду я, Саша, обратно в Волгоград. Не могу больше. Вот вы все носитесь: наш Еруслан! Наш Еруслан! А я родился и вырос на Волге. Представляешь, какая широта, какой простор! Матчи по футболу моей родной команды на моем стадионе — без меня! Друзья, ребята, мать — все без меня. А я сижу в окружении теток все перемены и слушаю их жужжанье. И эта прелестная Розочка. Я с женой развелся ни для того, чтобы снова себе хомут на шею вешать. Прости меня, девочка, сорвался. Иди к своим друзьям и радуйся жизни, — он лег на склоне балки, подложив под голову томик с заданиями.

Саше стало жаль этого балагура и весельчака на людях и такого одинокого в свете разгулявшегося дня, под синим бездонным небом, на просторе этой многоцветной лесной поляны.

Константина Сергеевича уговорил остаться на работе заведующий районным отделом образования, отпустив на все лето домой в Волгоград.

И если бы кто-нибудь, даже в шутку, сказал бы Саше, что ровно через два года она станет женой Константина Сергеевича, она бы точно повертела указательным пальцем у своего виска.

Одиннадцатый класс пролетел неожиданно быстро, без особых встрясок и приключений: размеренно, спокойно, целеустремленно.

Игорь Александрович в сентябре начал репетиции водевиля с приключениями гусаров, но его жена родила сына, и они уехали в Воронеж к родителям.

Константину Сергеевичу дали однокомнатную квартиру в новом доме, и он, расставшись с Розочкой навсегда, как говорил Колька, теперь пропадал все время в спортивном зале. Его команды завалили школу кубками и грамотами за успешные выступления на соревнованиях разного уровня. Неделями он пропадал в городе.

Саша начала готовиться к поступлению в университет на психолога, но тут Роза Андреевна рассчиталась и уехала в Москву. Биологию стал вести практикант, учитель географии, и рассчитывать на хорошую подготовку к основному экзамену не приходилось.

Решение о поступление на математический факультет Саратовского университета пришло неожиданно.

Увлекшись книгами из серии «Жизнь замечательных людей», Саша была в переносном смысле убита чисто математическим определением Львом Николаевичем Толстым человека: «Человек есть дробь, у которой числитель есть то, что человек собой представляет, а знаменатель — то, что он о себе думает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь».

И еще известные слова Ломоносова: «Математику уже затем выучить надо, что она ум в порядок приводит». Саша решила привести ум в порядок.

Она жила в своих временных рамках, далекая от политики, от ежедневных телевизионных сбросов, которые заставляли близких, имевших свои собственные точки зрения на происходившие в стране события, часами спорить, доказывать, возмущаться.

Ушел по возрасту в отставку отец, но остался работать в райвоенкомате начфином. Ничтожно малой была зарплата старшей медицинской сестры у мамы.

Коммунальные платежи и расходы на лекарства вытягивали большую часть пенсий бывших военного связиста — дедушки и медсестры полевого госпиталя — бабушки, которые прошли всю войну от начала до конца: дедушка — в Польше, бабушка — в Венгрии, в Будапеште.

Стипендия у Саши была сущие копейки, которые она отдавала хозяйке за проживание с подругой в узкой, похожей на железнодорожное купе, комнате с двумя металлическими кроватями, маленьким столиком между ними и половинкой старинного платяного шкафа.

В семье никогда не шиковали, жили скромно, несколько лет даже держали корову. Всегда выручали сад, огород и делянки на колхозной плантации, где выращивали картошку, арбузы, дыни и тыквы.

В заветных лесных чащах ведрами рвали кислый терн, обдираясь в кровь от его невыносимых колючек.

В погребе до мая хранились бочки с солениями: большие кадки — с капустой и помидорами, поменьше — с огурцами, а также многочисленные банки с компотами и вареньем.

Когда Сашу отправляли в конце августа на поезде в Саратов, в качестве грузчика ее сопровождал отец с неподъемными продуктовыми сумками.

Мама была отличной портнихой, и все платья, рубашки шила сама по ночам.

Сводная по матери сестра Настя вышла замуж, жила обеспеченно, но и ей ежемесячно все посылали скромные почтовые переводы.

Денег не хватало, но никогда их отсутствие не вызывало озлобления, споров или скандалов.

Ни дед, ни отец никогда не курили, не пили, но отмечали в семье все праздничные даты и большие церковные праздники.

Первые полгода университетской жизни пролетели быстро, хотя Саша очень скучала по родным, и вот, досрочно сдав сессию, она вернулась домой уже в середине января.






Глава 23. ТАТЬЯНИН ДЕНЬ

Любовь — мерцающий, волшебный лик снежинки.

Подарок дивный, сотканный природой и зимой.

В пространство улетает эхом голос льдинки:

— Я на Земле судьбу нашла. Теперь он — мой!



Лежит на рукаве моем в сиянье тайном,

И взгляд отводишь осторожно, не дыша,

Чтоб не сверкнула в танце вдруг прощальном,

Надежду в сердце навсегда круша.



Их миллиарды будут падать и кружиться,

Барханы наметая, вьюжные к утру.

Зимой пришла пора и мне влюбиться,

Душою устремляясь к счастью и добру.

Двадцать пятого января, в Татьянин день бывшие одноклассники позвали Сашу вечером после танцев в Доме культуры на вечеринку.

В двухкомнатной квартире с большой кухней набралось человек двенадцать. Хозяйки квартиры — две девчонки — медички, где-то на год или два старше Саши, успели накрыть в зале большой стол с простой закуской: вареная картошка, винегрет, салат-оливье, селедка под шубой, яблоки, конфеты, какие-то рыбные консервы, краковская колбаса, несколько буханок хлеба и соленья. И целая батарея бутылок с вином. Никто никуда не торопился, можно было гулять до утра.

Притащили заледеневшие от мороза доски, положили на табуретки, застелили их старыми одеялами, и, тесно прижавшись друг к другу, уплотнились вокруг стола.

Успели выпить всего по одной рюмке за студенческую жизнь, когда с клубами морозного воздуха в переполненный зал вошли Колька и Константин Сергеевич.

Это было так неожиданно — бывшие ученики с рюмками и вдруг учитель, — что все растерялись. Но Людочка- медсестра, на правах хозяйки сразу застучала каблучками к двери: — Раздевайтесь, ребята, и проходите к столу. Знакомить не буду — сами познакомитесь.

Все очнулись, расхохотались, подвинулись на самодельных лавках, и Колька успел сесть рядом с Сашей:

— Привет, подруга, я только что с поезда.

Село лежало в полусотне километров от небольшой станции Гмелинской, названной так же, как и Палласовка, в честь путешественника, профессора Петербургской Академии наук Самуила Готлиба Гмелина.

И Саша, увидев парадные ботинки и шинель Николая, представила, как он промерз на тридцатиградусном морозе, пока добирался на попутной машине домой.

Снова выпили за дружбу, Девчонки включили магнитофон. Всем стало по-домашнему уютно и весело. Стали вспоминать учителей, случаи из недавней школьной жизни, и Саша несколько раз ловила на себе внимательные, трезвые пока взгляды Константина Сергеевича.

Парни потушили верхний свет, и теперь только серебрящееся в лунном свете окно и елочная гирлянда над дверью освещали большую компанию.

— Пойдем, потанцуем! — Колька первым вывел Сашу в свободный от стола угол, и она опять удивилась, какой Колька стал большой.

Парни приглашали всех девчонок по очереди, но Колька не отходил от Саши, загородив ее у окна собой во время паузы:

— Почему ты мне не отвечала на письма? Саша не успела ответить, когда рядом возникла фигура Константина Сергеевича:

— Коля, иди на кухню, покури с парнями.

— Я не курю, — начал Николай, но Константин Сергеевич настойчиво подтолкнул его к распахнутой двери на кухню.

— Самую красивую девушку от всех в углу спрятал, — сказал он, — приглашаю на танец. Ладонь его была сухая, горячая, он сразу прижал ее руку к своей груди, держа пока, нормальную дистанцию между ними.

— Ты много не пей, Сашенька, а то от этого не лучшего вина тебе позже станет плохо. — От двух выпитых рюмок было свободно, спокойно, хорошо, но нужно было срочно сказать Коле, что его письменные объяснения в любви ее не трогают. Николай — просто друг. И это она теперь в танце попыталась объяснить своему бывшему учителю, который давно дружил с Колькой, и мог бы более понятно объяснить, как старший товарищ, чтобы Коля не обиделся на нее.

Но тут раздались крики на кухне. Выпившие одноклассники устроили маленькую потасовку. Кто-то кого-то толкнул, и Константин Сергеевич, оставив Сашу, вместе с Колей быстро растащили возбужденных студентов. Ребята выпили мировую. Опять включили магнитофон.

Что сказал Константин Сергеевич Николаю, она так никогда и не узнала, но теперь все танцы — и быстрые, и медленные, — она танцевала в объятиях своего учителя.

Он больше не пил, и отодвигал в сторону, молча, все рюмки с вином, которые наливали Саше.

Когда она попыталась возмутиться, он взял ее за плечи и сверху вниз посмотрел так строго: — Нет ничего противнее пьяной женщины, — что Саша обиделась и, выбрав момент, решила уйти домой.

Девчонки — медсестры откровенно вешались на Константина Сергеевича. Одна, расстегнув блузку на груди и сверкая алым бюстгалтером, тянула его за руку в спальную комнату, другая с бутылкой в руке уговаривала выпить за знакомство.

В прихожей половина пальто висели на самодельной вешалке, половина лежали на расстеленных газетах прямо на полу вперемежку с ботинками и сапогами.

Саша замешкалась, держа зимнее пальто и шапку в руках, отыскивая свои сапоги, когда Константин Сергеевич отобрал у нее пальто и шапку:

— Мы сейчас уйдем вместе. Одевайся.

В маленьком коридорчике было холодно, но ее стала трясти дрожь, когда он стал застегивать тугие пуговицы пальто у горла, на груди, держал под руку, когда натягивала высокие сапожки.

Они шли по лунным серебристым дорожкам к реке, и Константин Сергеевич рассказывал, какие собрания сочинений ему по блату удалось выписать в книжном магазине и в «Союзпечати», откровенно хвалился своей домашней библиотекой.

А когда, проваливаясь по колено в снег, вылезли через кусты на замерзший лед реки, сразу замолчал, расстегнул свой пуховик и вдруг притянул к себе Сашу со словами:

— Девочка моя, я, кажется, пропал. Иди, погрею.

Саша, действительно, замерзла, и его тепло, бешено стучащееся сердце заставили ее спрятать свои руки у него за спиной, словно она обнимала его, как горячий столб.

Это ее смутило. Она дернулась, но теперь он сомкнул свои руки в железной хватке у нее за спиной, и ничего больше не оставалось, как закрыть глаза, и, подставив губы, утонуть в незнакомой, впервые прочувствованной ласке.

Сколько это продолжалось, секунды или вечность, но Константин Сергеевич вдруг резко отодвинул ее от себя, застегнул свой пуховик, взял крепко под руку и потащил опять через сугробы по старым следам к прочищенной бульдозером дороге:

— Сашенька, я — опасный человек. Пойдем, отведу тебя домой. Родители, наверное, беспокоятся.

Не доходя до дома, он торопливо поцеловал ее в щеку: — Завтра увидимся. Спокойной ночи!

Назавтра он не пришел. Саша напрасно выглядывала в замерзшее окно. Позже она узнала, что в тот морозный день в школе проходил межрайонный турнир по баскетболу среди взрослых, и Константин Сергеевич, как капитан сборной района, бился за первое место с утра до позднего вечера.

Он пришел к ним домой на другой вечер, когда все домашние пили чай с блинами.

У Саши загорелись ярким румянцем щеки, когда Константин Сергеевич прошел к столу, не отказался от блинов и начал спорить с отцом, какие были самые голевые моменты у ЦСКа в матчах по футболу в прошлом году.

Мама испытующе посмотрела на дочь, когда Константин Сергеевич спросил:

— Можно Саша меня немножко проводит?

В этот вечер теперь уже она рассказывала о преподавателях университета, о своих походах с подругой в театры на полученные стипендии, пока он не спросил вдруг внезапно:

— Саша, у тебя уже были мужчины?

Этот вопрос был таким неожиданно-интимным, что Саша взорвалась:

— Как вам не стыдно, Константин Сергеевич, о таких вещах спрашивать? Что я, проститутка какая-нибудь? — она вырвала свою ладонь и быстро пошла, почти побежала по скользкой дороге.

Он догнал ее, смеясь: — Какая же ты еще глупышка! — и стал целовать так неистово, что когда он спросил: — Пойдем ко мне домой? — она только согласно кивнула.

Он, видимо, решившись, торопливо вел ее к своему дому в центре села, но потом становился резко, спросив:

— Сашенька, когда ты уезжаешь? Завтра? Хорошо. Уезжай скорее. Я никогда подлецом не был. — И повел ее обратно к ее дому, предложив неожиданно, чтобы она взяла его под руку.

Дома не спали. Отец читал газету на кухне, спросил:

— Замерзла? Давай чайку горячего налью.

А мама, отложив недошитый бабушкин халат, выдохнула с облегчением:

— Слава тебе, господи! Порядочный человек — этот учитель.

Сашу отвезли на станцию. Поехала со своими банками и сумками на поезде сама, без сопровождения.


    Глава 23. История любви.

Бегут года, все ближе я к земле.

Весною чудной прорастет в душе

Росток любви, прекрасный плод надежд,

Не рву, храню и прячу от невежд.



Зимою снежной растворяюсь в снах,

Весну зову, купаясь в утренних лучах.

Весной из жизни не уйду,

В цветах бессмертье обрету.

Больше всего Саша боялась, что после смерти мужа ее сердце оглохнет, ожесточится или станет равнодушным, а вместе с ним, и она перестанет принимать боль других. Заглохнут безвозвратно все ее воспоминания прошедшей жизни. Но она все помнила….

Константин Сергеевич приехал в пятницу, на середине занятий, заглянул аудиторию, помахал рукой.

Они пообедали в студенческой столовой и пошли в центральный кинотеатр возле Крытого рынка на какой-то американский боевик.

Когда в переполненном зале под разрывы гранат и автоматные очереди, Константин Сергеевич поцеловал ее в щеку и вдруг сказал:

— Сашенька, я тебя люблю. Хоть стреляй меня! — что-то сработало в сознании не так, как надо. На Сашу напал смех, просто какой-то идиотский смех.

Сзади зашикали, но она не могла успокоиться, и Константин Сергеевич вывел ее из зала, благо сидели на проходе.

На заснеженной улице он поставил свою сумку на снег, притянул Сашу к себе и поцеловал в губы с чувством, с толком, с расстановкой. И когда она обмякла в его руках, оторвавшись от ее губ, сказал: — Нам нужно с тобой пожениться! И поскорее.

Они сидели потом у них на кухне, и хозяйка, немного старше Константина Сергеевича, видимо, приняв его за родственника, даже не могла представить его, такого привлекательного, уверенного в себе, в роли влюбленного в эту девчонку — первокурсницу.

Она предложила остаться у них на ночь, на что Саша с подругой Лидой весело переглянулись. В двухкомнатной квартире Константину Сергеевичу предстоял выбор: или на одной кровати в спальне с хозяйкой, или на одной из двух кроватей в комнате девочек.

Он все понял, и вечером Саша отправилась провожать Константина Сергеевича на вокзал.

На улице мело, в свете автомобильных фар было видно, как торопливо волны снега перебегают дорогу, торопясь улечься в непроходимые сугробы.

У безлюдных касс купили билет, посидели на холодных глянцевых диванах под настойчивым голосом диктора, объявляющего о прибытии очередного поезда.

Саша вспомнила о двух серьезных контрольных работах по высшей алгебре и аналитической геометрии, но впереди была ночь, а вот расставаться не хотелось.

Привокзальная площадь была нормально освещена. Саша даже видела свое освещенное окно на третьем этаже над потухшей рекламой «Детского мира». И она поняла, что уже не может представить свою жизнь без Константина Сергеевича, его рук, губ. Он незаметно и удивительно быстро стал третьим своим — после папы и дедушки. Что будет дальше? Константин Сергеевич стал приезжать почти каждую неделю.

Глава 24. ЗАМУЖЕСТВО

Бегут года, все ближе я к земле.

Весною чудной прорастет в душе

Росток любви, прекрасный плод надежд,

Не рву, храню и прячу от невежд.



Зимою снежной растворяюсь в снах,

Весну зову, купаясь в утренних лучах.

Весной из жизни не уйду,

В цветах бессмертье обрету.

Больше всего Саша боялась, что ее сердце оглохнет, ожесточится или станет равнодушным, а вместе с ним, и она перестанет принимать боль других. Заглохнут безвозвратно все ее воспоминания прошедшей жизни. Но она все помнила….








Когда Константин Сергеевич приехал в четвертый раз и, сидя на широком подоконнике второго этажа, ждал пронзительного звонка с последней пары, Саша не выдержала:

— Константин Сергеевич, зачем вы мучаетесь сам и мучаете меня? Зачем вы приезжаете?

Константин Сергеевич встал с подоконника, отряхнул побелку с левого рукава и вдруг начал краснеть, как обычно, краснота наползала с шеи на подбородок, щеки лоб. Глаза сузились от волнения, а, может быть, от обиды или злости:

— Саша, ты что, маленькая девочка? Неужели ты не понимаешь, зачем, — он выделил это слово, — я приезжаю к тебе? Может быть, ты не знаешь, что нужно мужчине от молоденькой, красивой девушки? Я не могу ни спать, ни есть, ни работать, как только представлю, хоть на минуту, что ты с кем-то, не знаю, просто говоришь, или идешь по улице. Или вдруг целуешься. Или спишь. У тебя есть кто-нибудь здесь в университете?

Саша растерялась. Константин Сергеевич был всегда такой выдержанный, веселый, галантный. Всегда смешил их с подругой Лидой на кухне, рассказывал анекдоты.

Правда, когда они расставались в подъезде их дома поздно ночью, с каждым разом он все больше давал волю рукам, прижимал крепко к стенке и становился неистовым, трогая грудь, целуя, молча, ненасытно. Но она всегда выскальзывала, стараясь не обидеть, летела по лестнице на третий этаж и у спасительной двери в квартиру кричала вниз, в лестничный пролет:

— Пока. До встречи!

Но сегодня эта откровенность обожгла открытостью, правдой.

Сейчас, с вершины своего возраста, Саша понимала, как Константин был тогда напряжен, заведен, влюбившись в очередной раз, и встретив такое очевидное упорство, у неопытной в любовных делах девчонки.

Ведь он был тогда такой же по возрасту, как они с Женей сейчас. И, не желая ничего оставлять на потом, влюбившись, сгорал от вероятной ревности. Хотел убедиться, что его также беззаветно любят, как и он.

И единственное препятствие их любви — университетские занятия — можно было так легко преодолеть, бросив их ради любви, или просто перевестись на заочное отделение.

Но сначала, прежде чем давать клятву верности и становиться мужем, не давала покоя навязчивая мысль после неудавшегося брака, измены жены, действительно ли Саша никогда не знала мужчин и сохранила наивность, доверчивость и чистоту.

Это злили, выводило из себя. Представлял, как в их первую брачную ночь она будет рассказывать о несчастной любви в девятом классе, о первом интимном опыте с каким-нибудь прыщавым недорослем. Это был бы удар, которого он не желал.

После неблагополучного развода с бывшей женой, расставания с сыном-малышом, который пока просто не понимал всей трагедии, своего внезапного отъезда за сотни километров — практически бегства от прежней жизни — все это давало ему решительность вести себя продуманно, не торопясь в очередной плен брака.






Перед первомайскими праздниками Константин Сергеевич сделал Саше предложение.

Она вылезла из переполненного автобуса с торопящимися на короткую побывку домой студентами, сделала два шага и вдруг в темнеющих сумерках позднего апрельского вечера оказалась в объятиях Константина Сергеевича.

Он, не стесняясь, здоровавшихся с ним, опешивших от неожиданности бывших выпускников, залепил такой продолжительный поцелуй, что, когда они пришли в себя, вокруг на автобусной остановке было удивительно пусто, и только опустевший автобус шумно сворачивал на соседнюю улицу.

— Сашенька, я буду хорошим мужем, потому что люблю тебя. Выходи за меня замуж. Завтра вечером мы придем с друзьями тебя сватать. Я без тебя просто не могу.

Он вел ее по улице, нес сумку — бывший учитель, которого она привыкла называть Константин Сергеевич. И неизвестно, как долго ей придется собираться, чтобы назвать его просто Костя.








На сватовство она пришла после десяти часов вечера, когда закончилась торжественная часть с докладом о правах трудящихся и большой праздничный концерт. Просто девчонки уговорили выступить в знакомой танцевальной композиции вместо заболевшей участницы, и с переодеваниями и ожиданием своей очереди в программе Саша совсем забыла о сватовстве.

Когда переступила порог дома, похоже, из-за шумных хмельных разговоров ее просто не заметили. Потом Константин Сергеевич, увидев Саша в проеме двери, поставил рюмку, вышел из-за стола, обнял за плечи, обдав винным запахом, и сказал:

— Вот моя невеста! Она была занята, пока мы ее сватали. Сашенька, скажи всем сразу — согласна выйти за меня замуж?

Саша видела улыбающиеся лица своих родных, школьных учителей за празднично накрытым столом, удивившись про себя, когда мама с бабушкой успели все наготовить, не сказав ей ни слова. Ведь Саша проспала до обеда, а потом убежала к подружкам в гости.

Растерявшись, она ничего не успела сказать, когда Константин Сергеевич, никого не стесняясь, обнял ее по-хозяйски и поцеловал так, что Саша на секунды просто потерялась в пространстве и времени от желания раствориться в близости с этим человеком, остаться наедине с ним, и пусть делает с ней, что хочет.

От этих поцелуев и от того, что они обещали, она убегала в Саратове на третий этаж, запирала дверь на все запоры, шепча взволнованной подруге: — Ради бога, не впускай его!

Потому, что его желание передавалось ей, выбивало из привычных устоев невинности, грозило всеми неприятными последствиями, о которых были исписаны десятки прочитанных ею книг.

Саше налили вина, шумно чокаясь, желали счастья, говорили, какой Костя — порядочный человек, а потом все включились в какой-то общий разговор. И Саша воспользовалась случаем, чтобы прийти в себя, ушла незаметно в спальную комнату, не раздеваясь, легла на высокую старинную мамину кровать, на гору пышных подушек, натянула на ноги край бархатного покрывала и уснула без всяких сновидений.

Она не слышала, как в комнату заходила мама и укрыла по плечи легким пледом, выпроводила отца и ушла угощать гостей чаем с пирогами.

Как, присев у нее в ногах, Константин Сергеевич сидел смирно, не касаясь даже пледа, и о чем-то долго-долго грезил, а потом его позвали, и он ушел, сказав в дверях учителям-коллегам: — Пусть отдыхает, мое солнышко.

Как вздохнула, заглянув в спальню, бабушка:

— Вот и выпорхнет скоро в жизнь, наша птичка.

Утром в гости зашел Николай. Ему дали отпуск на майские праздники за отвагу на пожаре в большом промышленном городе, где он учился.

Оглядев стол уже без скатерти с целой батареей чистых рюмок, стаканов и горой тарелок, он поздоровался и позвал Сашу выйти во двор.

Он сидел на лавочке под окнами дома, такой большой, сильный, в своей аккуратно отутюженной форме с буквами К на погончиках, ее верный и надежный друг. Она помнила, как тогда, на выпускном вечере, он обнял ее, грустно сидевшую в уголке праздничного стола:

— Саша, оглянись. Ведь кроме Женьки вокруг тебя сотни людей. Сколько его можно вспоминать? Уехал — и все: ни одной строчки, ни одного звонка. Избранные. Они Родину продали из-за своих сумасшедших пособий. Да, если я его здесь или где-нибудь встречу, — я ему руки не подам. Друг, называется! И что? Уехали, а мы и без них великолепно управляемся. Но, честно, обидно!

Письмо, которое Николай прислал ей в университете, она помнила наизусть, но тогда так и не ответила: «Насчет болезни. Сашка, ты — сильная. Подумаешь, порок сердца. Главное, не сдавайся и не хандри. Влюбись в кого-нибудь, пока я далеко. Пусть эта любовь даст тебе силы победить болезнь. Пишу, а сам готов прибить того, кто к тебе притронется. Сашенька, люблю тебя больше всех на свете. Пожалуйста, пиши».

Саша только, что встала, и никак не ожидала такого грозного наскока от всегда спокойного друга:

— Да, ты знала, кого выбрать! Против Константина Сергеевича я не пойду! Он — мой друг, он — как старший брат. Его авторитет не обсуждается. Мы все за него. И ведь он выбрал именно тебя! Мало ему учительниц незамужних, что ли? Нет, именно тебя! Уезжай в Саратов, Сашенька, немедленно и не появляйся в селе. Вот увидишь, вся твоя влюбленность пройдет! А я с ним поговорю спокойно. Скажу — не мешай нашей умнице учиться. Что тебе других женщин мало? Саша, давай я тебя сейчас же в Саратов на дядькиной машине отвезу!

И Саша, взяв горячую Колькину ладонь, сжала своими ладошками, и, не давая ему подняться с лавочки, сказала с улыбкой, изменившимся голосом:

— Я очень его люблю, Коля. От судьбы не убежишь.

Коля, молча, встал и пошел к себе домой, по-военному чеканя шаг, хотя был на простой сельской улице.

В мае Саша досрочно сдала сессию. Рано утром в одну из суббот встретила с поезда Константина Сергеевича. Он был сдержан, не лез целоваться, вел себя, как когда-то, предупредительно.

В шумном Крытом рынке купили все сразу: элегантное свадебное платье до колен, расшитое блестками, длинную фату, кольца, белые туфли и светлый костюм.

Продавщица невежливо выпроводила Константина Сергеевича, когда он хотел заглянуть за высокие шторы: — Нельзя, молодой человек, до свадьбы на невесту глядеть.

А потом она проводила его со всеми покупками снова на вокзал и засела за математический анализ. Все было решено. И теперь только беготня по деканатам, согласование с преподавателями дней сдачи контрольных работ, зачетов и экзаменов были на первом плане.

Сейчас, спустя столько прошедших лет, Саша понимала, что вот это волнующее слово «Люблю», которое она произнесла перед Колей, которое произносила мысленно наедине сама с собой, не имело тогда для нее строго определенной окраски в обычном понимании, как другие слова.

Просто в нем, этом слове, сконцентрировалось сразу все: неизвестность, любопытство, чувственность, притягательность поцелуев, пронизывающая теплота объятий, новизна. А главное чувство было осязаемо, понятно — нетерпеливое ожидание.

За неделю до свадьбы приехала из Волгограда будущая свекровь. Когда Саша пришла из библиотеки после обеда, то за накрытым столом в зале увидела только женскую половину семьи — маму и бабушку и во главе стола –неизвестную даму с высокой прической, в зеленом брючном костюме. На диване с неизменной гармошкой сидел хорошо навеселе дедушка. Они пели так дружно и весело «Пчелочка златая, что же ты жужжишь», словно репетировали вместе всю сознательную жизнь.

При появлении Саши все замолчали, и она, услышав только имя, отчество — Анна Алексеевна — тоже замолчала, пока не пришли отец и Константин Сергеевич.

Он расцеловал мать, обнял ее за плечи и сказал:

— Мой отъезд в город откладывается, мамочка. Я остаюсь здесь.

И Саша запомнила то страдальческое выражение на лице Костиной матери, почувствовала ее уже заранее созревшее недоверие к девушке, любовь к которой поменяла планы сына вернуться домой.

И эту материнскую ревность Анна Алексеевна никогда не скрывала, обвинив Сашу даже в безвременном уходе сына.

Свадьбу организовали в школьной столовой в первое воскресенье июня. Не было традиционных машинных выездов с часовым показушным фотографированием на память и приставными улыбками на фоне достопримечательностей села, когда все гости исходят слюной в ожидании у давно накрытых столов.

Пешком прошли триста метров до ЗАГСа после выкупа невесты. Регистрация, шампанское, фотографии на память и еще двести метров до столовой.

Для Саши все было, как в тумане: держалась за руку, радовалась, улыбалась, танцевала, но эта публичность смущала. И мечтала, чтобы поскорее остаться наедине с Костей без этих настойчивых, фотографирующих каждое движение, любопытных взглядов.

Он тоже думал об этом и, сжав руку, шепнул: — Давай сбежим отсюда.

Они прошли, срезав угол, безлюдный в июньскую жару парк, заперлись от всех в квартире. Но их никто и не беспокоил. Гуляли в школе до полуночи, а потом родители Саши увели Анну Алексеевну к себе домой.

А рано утром Костя разбудил Сашу, проведя кончиком косы по лбу, глазам, губам. Он, стоя на коленях перед раздвинутым диваном, на котором они провели свою первую супружескую ночь, смущаясь, сказал:

— Давай, Сашенька, пока все спят, сбежим из села. Собирайся. Люблю тебя, как никогда никого не любил и больше не полюблю.

Он вел ее за руку по еще сонному селу, не отпускал руку в автобусе. И даже, когда она задремала в плацкартном вагоне на нижней полке, он сидел рядом, положив свою ладонь на ее плечо, словно баюкая.

Их медовый месяц прошел за Волгой, в спортивном лагере, где они спали до обеда, купались в прохладной волжской воде, катались на лодке, валялись на горячем песке и ни на минуту не расставались.

Рядом не было родных, близких. Были только двое, принадлежавших друг другу людей, радующихся счастью близости, познания, свободе, любви и, просто, молодости.

Саша запомнила слепящее отражение солнца на воде. Солнечные блики догоняли и провожали летящие моторки, тяжелые груженные самоходные баржи, скользили по рукам пловцов, вместе с водой набегали на песчаный берег…. Как это было давно, в другой жизни….







— Вот мы и приехали, Женечка. Смотри, какая красота! Ты здесь бывал?

— Нет, не успел, — сказал Женя.

Не успел сказать «люблю» или «прости», промедлил, опоздал признаться в своих чувствах, засомневался, оставил на потом, на завтра исполнение своей заветной мечты, — жизнь не простит тебе твоей нерешительности. Все это сложится позже в такие тревожные, неисполненные, невозвратные, в прошедшем времени, слова — не успел.

Глава 25. РОДНИК

«Самое большое счастье в жизни —

это уверенность, что тебя любят».

Виктор Гюго

Сухая осень сдернула всю листву с деревьев и кустарников, и теперь склоны с вековыми дубами вокруг родника золотились лиственным ковром — призывной осенней красотой — в ожидании непогожих ноябрьских дождей и холодов.

На вершине холма отдельные березки еще размахивали застенчиво одинокими ярко-желтыми, словно приклеенными, листочками, а за ними до самого горизонта, до далекой Волги на многие километры строились в колонны просек могучие сосны в роскошных темно-зеленых шубах.

Грибов было мало, а если, где и встречались маслята и подосиновики, то насквозь червивые, поэтому не было наплыва грибников в прибрежных лесах.

Салтовский или Дьяковский лес вырастили в бассейне реки Еруслан переселенцы из Салтово Харьковской губернии, которые основали села Салтово, Харьковка, Квасниковка.

Найти родник в степной зоне уже само по себе событие редкое, родник в степной дубраве — тем более.

Живительный родник находился в дубраве, расположенной практически у подножия песчаного массива, где и произрастает Дьяковский лес.

Вода в роднике билась неровными толчками ритмично, точно загадочное существо дышало где-то в глубине недр, а на поверхности земли был виден только его открытый пульс.

В озерце деревянного сруба под навесом плавали вздрагивающие от прикосновений с тугой водой роскошные дубовые листья. Вода неторопливо сбегала вниз к не засыхающему болотцу и дальше, дальше, продолжая жизнь заповедной дубравы.

На склоне было много старых поваленных деревьев, не выдержавших жаркого лета или просто уставших и уступивших в жизненной схватке более молодым и настойчивым деревцам.

Запах упавшей листвы, живой хвои, перепревшей в болотце травы, шум ветра в оголенных вершинах засыпающих великанов в ожидании предзимней паузы — все это успокаивало, убаюкивало, умиротворяло.

— Такое чувство, что завтра снег выпадет, — сказал Женя. Они прошли по тропинке через мостик над балкой, держась за руки, скользя по лиственному ковру, взобрались, сразу согревшись, на самый верх холма.

Саша вспомнила, как спасаясь в июне от комаров, вот здесь же много лет назад, вечером они поставили по широкому кругу палатки, в центре разожгли совсем маленький дымный костерок, даже не грели чай, боясь, чтобы случайно улетевшая искра не наделала беды. Съели теплую тушенку, запивая родниковой водой. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, закрывая лес от огня.

Как испугались, когда на мотоциклах и лошадях подъехали местные ребята, с которыми быстро познакомились, и съели вместе все шоколадки, завтрашний запас хлеба и четыре банки сгущенного молока в честь знакомства.

А как удивились гости, когда узнали из рассказа, что туристы идут по реке от самой Старой Полтавки до станции Красный Кут.

В ту ночь Саше пришлось поспать только два часа на рассвете, когда сонные гости отправились домой.

На всю жизнь она запомнила холодную свежесть чистейшей воды из степного источника.

— Пойдем к роднику, — предложил Женя. Он принес из машины толстый плед, расстелил на склоне, усадил Сашу, лег, положив голову ей на колени, и они замерли, слушая голоса готовящегося к зимнему сну леса.

— Саша, я завтра уезжаю в Москву и еще раз прошу тебя — поедем со мной. У меня в Москве служебная квартира. Ты же любишь путешествовать. Мы с тобой будем ходить в музеи, театры, на выставки. Решись, наконец, в корне изменить свою жизнь. В любое время, когда захочешь, сможешь приехать сюда, к родителям, или к дочери в Волгоград. Поедем, прошу тебя.

— Женечка, это невозможно. Я остаюсь в селе. Я не хотела говорить, чтобы не было помех твоим планам, твоей работе. Решила промолчать. Но ведь это нечестно. Женечка, у нас будет малыш.

Женя стремительно вскочил, потом сел, снова встал:

— Невероятно! Я даже не смел об этом мечтать! Сашка, это точно? Правда?

Саша кивнула: — Я уже встала на учет

— Так это меняет все! Я остаюсь здесь. Весной начинаю строить дом. Саша, тебе не нужно сидеть на холодной земле. В это невозможно сразу поверить! Пошли, пошли! — И он закутал ее в плед, схватил в охапку, но тут оба поскользнулись, снова сели и съехали почти к самому роднику.

— Женечка! Ничего не нужно менять пока. Ты уедешь, а я буду тебя ждать

Они наклонились над срубом родника, который, продолжая свою повседневную работу, разгонял на дне в легком водовороте танца послушные песчинки, жил и пел: — Жизнь продолжается.

Конец первой части