Цвет любви. Глава XХШ

      Глава ХХIII. ВДОГОНКУ


      Рауль очнулся в лежачем положении и уселся на зелёной траве, Катце проделал то же самое в метре от блонди.

      — Ты как?

      — Как ты, а груз?

      На первый взгляд багаж был в целости и сохранности. Странники оказались на небольшой заросшей густой травой полоске берега, прилегавшей к лесу. Берег принадлежал небольшой реке, она сама и лес — стране, в которую путешественники прибыли, вдали угадывалось и её народное (а, может быть, и чьё-то частное) хозяйство — россыпь редких труб в паре километров от места приземления. Средних размеров населённый пункт под пасмурным небом. Ни ветерка, намечается летний дождь, в воздухе около двадцати градусов и тишина, нарушаемая лишь неторопливым журчанием и птицами. Лес не шумит: преимущественно хвойный. Красиво, здорово, столько зелени — даже первому в Галактике биотехнологу, следовательно, и высококлассному биологу очень широкого профиля такое в новинку: раньше ничего подобного на Амои лицезреть не приходилось. Перед отсылкой Гидеон залез в архивы инопланетной топографии, чтобы ненароком не высадить преследователей в бывшее русло, вырытый ранее пруд, прежде наличествовавший котлован под строительство или канализационный сток. С задачей он справился, руки-ноги целы, а это что?

      — Катце, откуда этот листок? Его здесь не было.

      — Из твоей клади выпал.

      — Она запакована.

      — Значит, из кармана.

      — Не было там ничего.

      — Тогда просто не заметил.

      — Белое на тёмно-зелёном? Даже дальтоник разберётся.

      — Лучше разверни и прочитай — авось, сразу поймёшь.

      Рауль берёт листок, разворачивает и читает короткие строчки, написанные на чистом амойском:

      — «Мальчики, чуть не забыла: №4 — Массимо ди Катальдо, 2001 года. Компания та же».

      — Я же тебе говорил…

      — О, женщины!

      На отправке именно в Россию настоял Катце, рассуждавший прежде всего с практической точки зрения и понимавший, что при огромной коррупции, охватывающей всё снизу доверху, при снабжении документами им не будут задавать лишних вопросов. Привычку не светиться зря рыжий позаимствовал у Ясона и не раз убеждался в её пользе делу.

      — Проверь сеть, гражданин начальник: вряд ли под неё подойдёт мой комп.

      Рауль проделывает ту же операцию, что и Ясон на раскалённом песке пару недель назад, и удостоверяется в том, что гиперпереход сработал идеально.

      — Всё в порядке. Кроме того, что мы ещё не граждане. Этой страны, я имею в виду.

      — А я граждани;н той или как?

      — Если миссия выполнится успешно, наверняка будешь. Прав был Ясон, когда говорил о неприятных последствиях. Он плохо спал, а у меня, например, голова заболела. У тебя не тяжёлая?

      Катце неопределённо пожал плечами, более соглашаясь, чем отрицая.

      — Держи таблетку, снимешь ощущения. А ночевать где будем? В гостинице, пожалуй, не стоит без документов.

      — Ломанёмся в частный сектор, снимем домик с цветочками в горшочках.

      — При такой буйной растительности они ни к чему.

      — Да, никогда такого не видел. А с языком у тебя как? Я пару сотен выражений запомнил, но акцент, наверное, дикий.

      — Я выучил, акцент на практике уничтожу.

      — Отлично, а то я думал, что комп всем под нос буду совать с напечатанными программой перевода потребностями.

      — Положись на меня, я тебе доказал уже не единожды, что справляюсь с тем, за что берусь.

      — Ого, какие нотки!

      — А тебя что, лес провоцирует на лирическое восприятие?

      — Или дела рук твоих? — Катце рассмеялся и хлопнул Рауля по плечу.

      — Бес ты рыжий…

      — Леший: они как раз в чащах водятся. Давай через лес пойдём, полюбуемся, а ты заодно и просветишь меня, как эти ёлки-палки по-русски обзываются.

      — Пошли.

      Катце взвалил на себя примерно половину кейсов и сумок, но Рауль, уже убравший золотое облако под скромную кепку, без долгих проволочек отобрал у него бо;льшую часть.

      — Ты почему меня разгружаешь?

      — Потому что блонди приспособлены к большим нагрузкам. Кроме того, ещё неясен твой механизм адаптации к земным условиям, и он также наверняка несовершеннее моего.

      — Ещё скажи, что мне после операции беречься надо.

      — Никогда не помешает.

      — И в постели?

      — А ты на неё рот не разевай так резво: сначала я с Консулом трахнусь.

      — А если он не захочет?

      — Если он захочет, то выйдет ему награда, если не захочет, всё равно трахну — в наказание за то, что попёрся в Дана-Бан, не известив меня, и за все остальные глупости. И так, и так выходит справедливо.

      — Как это у тебя с двух сторон выходит справедливо!

      — Так, что ты не возражаешь. Ой, смотри!

      Рауль даже опустил сумки и сделал осторожный шаг вперёд. На взгляд Катце, перед ними у ближайшего дерева лежали какие-то серые огромные яйца, чем-то усыпанные: два маленьких, почти шарообразных, и одно крупное, заметно вытянутое.

      — И что это такое?

      — Это ёжики, — умилился Рауль. — Какие хорошенькие!

      — Слушай, вон то очень здоровое. Может, ещё и кусачее?

      — Да, кусачее. Ты не суйся — тогда не тронут.

      — А почему разные?

      — Мама с детками. Семейство. Знаешь, ежу, чтобы пережить зиму, надо весить не менее восьмисот граммов.

      — Судя по маме, наберут. Только ты их в руки не бери.

      — Жалко, что свернулись: у них такие милые мордочки! — Рауль вспомнил своё недавнее изучение русского: — О них детская книжка есть:

     «Эту сказку ты прочтёшь
      Тихо-тихо-тихо…
      Жили-были старый ёж
      И его ежиха.

      Старый ёж был очень тих,
      И ежиха тоже,
      И ребёнок был у них —
      Очень тихий ёжик».

      Семейство, свернувшееся клубочками, общаться с пришельцами не пожелало. Сбоку от Катце метнулось нечто подозрительно рыжее, дилер повернул голову и остолбенел:

      — Рауляй, эт чё?

      — Это же белка! Как на тебя похожа!

      — А что — симпатичная. Я, правда, не такой пушистый…

      Рыжий зверёк, проворно карабкавшийся по стволу, заставил путешественников поднять головы вверх, зрелище впечатляло: в небо на десятки метров ввысь рвались стройные, идеально прямые корабельные сосны. Ветви начинали отходить от стволов очень высоко над землёй, вершины терялись в пышных кронах, затеняя пространство под собою.

      — Это строевой лес. Видишь, какие прямые? Раньше из них делали мачты для парусных кораблей.

      — Впечатляет. А что белке там надо?

      — Шишки. Она ими питается. Семенами, понятно.

      — У тебя так глаза горят, будто ты собрался это всё на Амои вывезти.

      — Я бы не отказался. Они мне нравятся больше любых петов.

      — Ладно, полюбуешься потом. Пошли дальше. У тебя какой-нибудь план в голове сварился?

      — Да. Идём в скупку или в ломбард, сдаём один бриллиант и снимаем жильё. Очень скромное, высовываться не будем.

      — По спрятанным волосам вижу.

      — Потом распаковываемся…

      — Кстати, что ты в эти сумки понабрал? Надеюсь, не выращенную копию Ясоновой ноги, хотя всё равно тяжело.

      — Нет, это я оставил на Амои, а взял то, что может запустить аналогичный процесс и здесь. Мало ли что: вдруг не захочет возвращаться домой одноногим.

      — Как я с ним согласен…

      — Ну, и соответствующие инструменты. А что, тяжело стало? — ехидно осведомился блонди.

      — Терпимо, — пожал плечами Катце. — Просто затея с выносной лабораторией мне кажется трудновыполнимой в начале XXI века на чужой планете.

      — Мы откроем филиал с очень узкой специализацией.

      — Рики в него не влезет?

      — Потерпит до Амои.

      — Слушай, а Ясон сам может себя восстановить?

      — В принципе это возможно, я ему многое рассказывал, зачатки биотехнологий здесь имеются. Только бы он выбрался! Нестабильность ситуации меня беспокоит больше всего… После найма жилья принятым здесь компом обзаведёмся, потом заявка на документы, а как искать будем, ещё неясно.

      — Можно вылететь на остров. Окажемся на месте — будет легче разобраться, что они сами могли предпринять.

      — Но если их спасли и подобрали, ситуация становится непредсказуемой.

      — Ладно, пока рано об этом. Ты забыл про обед и ужин.

      — Кто вспомнил, тому и готовить.

      — А тебе — беготня по магазинам и рынкам. Блонди говядину покупает на рынке и с торговкой ругается — ха-ха!

      — Прислугу возьмём, — оскорбился Ам написанной картиной.

      — Так я её на кухню прямиком и отправлю.


      Основная часть бриллиантов, которую амойцы взяли вместо твёрдой валюты, была зашита в их пояса; в целом первый день прошёл спокойно, без эксцессов; новоприбывших раздражали только восторженные взгляды мгновенно становившихся томными глаз на моментально окрашивавшихся в красный цвет лицах, бросаемые в их сторону всеми без исключения представительницами женского пола от десяти лет: женщины, по убеждению и Рауля, и Катце, должны были вожделеть мужчин менее явно, зная, что об ответных желаниях и речи быть не может. Воздух был безнадёжно загажен выхлопами жутко тарахтевших драндулетов, но в общем ситуация сложилась приемлемая.



      Тихий вечер в неприметном домике на окраине небольшого российского городка. Тикают часы, неутомимый Катце по своему обыкновению терзает клавиатуру, Рауль усиленно соображает, успешны ли будут поиски и как их продолжать, если даже они найдут на маленьком островке следы пребывания двоих инопланетников. Как вообще мог Ясон оставить след, наводящий на последующее обнаружение, оставил ли или специально замёл всё, решив раствориться на Терре практически бесследно? Неожиданно дилер взвивается из-за стола, издавая победный вопль.

      — Да что там? Что?!

      — Ясон!!! Жив!!! В Регмании! — Катце что есть мочи дёргает Рауля за волосы. — Смотри!

      Блонди бросается к компьютеру. «„Блонди и К“, — горят на дисплее священные письмена. — Программное обеспечение, системы электронной безопасности, информационные технологии, автомобилестроение, медицина. Консультации, прогнозы, инновации». «Мы предлагаем…» — изумительный платиноволосый высокий стройный красавец парит на своих двоих перед здоровым монитором. Снисходителен в своём высокомерии. Не зазывает: и так приползёте на поклон. Последние кадры рекламного ролика. Рики прислоняется к бешено дорогой машине. Не стоит допытываться, есть ли у него что-то между ног: и так, по беззаботному смеху и сияющим глазам, понятно, что он абсолютно счастлив.

      — У бля! — Катце переполняют эмоции.

      — Ясооон… — стонет в изнеможении Рауль. — Живой… спасённый… слава те, господи…

      — Не «те», а нам. — И дилер закидывает ноги на стол и блаженно закуривает. — Программа расширяется. Паспорта, загранпаспорта, визы. На крайняк, если не дадут, будем косить под беженцев.

      Рауль не слышит. Пальцы бессознательно скользят по обшивке дивана. Жив, жив, мой родной…

      — Эй, очнись, Рауляй! — Рыжий брызгает смоченными в графине пальцами на лицо с призывно приоткрытыми губами и совершенно сумасшедшими изумрудами. — Кто там болтал что-то про таинственный остров… — и осекается: блонди изумительно красив. — Охренеть от тебя. Невозможное что-то…

      Блонди сжимает в ладонях щёки Катце и сливается с ним в упоительном поцелуе. Вкус любви и победы. Янтари, изумруды — здесь. Сапфиры, обсидианы — там, в пяти тысячах километров, но это так близко! Цвет любви…

      — Наверно… надо… завтра… в миграционную службу…

      — Ра, ты олух. Сразу ясно, что не крутился на чёрном рынке. — И дилер подносит ноутбук. — Печатай в эту строку «куплю российский паспорт (настоящий) — 2 шт.». И дальше пойдём так же: это гораздо быстрее. Ффу!.. — рыжего отпускает, он вслед за Раулем разваливается на диване. — «It’s the final countdown», то есть предпоследний.

      — Как ты вообще?..

      — Да просто: вбил в поиск «блонди Ясон Минк Рики Дарк». Это же ты, правильный, генно-модифицированный, в Индийский океан попёрся бы, а у монгрелов всё проще.

      — Снимаю шляпу…

      — Проехали. Он здоров и обеспечен, раз может не таиться, — это главное. Небось, своими комбинациями уже нахватал несколько миллионов… Слушай! — У Катце дух захватывает от придумки: — А давай хакнем! На все сразу! И начнём игру! Называется «Монгрел»…

      — Фи, это мелко…

      — В тебе пропал дух авантюризма…

      — Во мне его никогда и не было. Теперь понимаю, почему вы спелись с Ясоном, но, при всей своей испорченности, чернявого ты всё-таки не превзошёл.

      — Ты перестал лазить в окна к любимым мужчинам…

      — С зависшего флаера, что ли… Ясон живёт на восемьдесят первом этаже.

      — Я говорю об Апатии.

      — А зачем медлить и ждать до Апатии? Я и здесь возьму и залезу к нему через забор.

      — А я с другой стороны подложу тебе нескольких ежей.

      — А я ещё раньше тебя хвостом белки удушу.


      После того, как пропащие нашлись, Раулем овладела какая-то страстная истома — томление юной неопытной души в беззащитности своей первой влюблённости, готовности и упиться ею, и сгореть в её пламени. На Амои, познав предательство, блонди заключил себя в строгие рамки работы, работы и ещё раз работы и гордо поднятой головы в присутствии кого бы то ни было. Он был гениален; идеи фонтанировали в умнейших мозгах; гипотезы извергались вулканом; опыты шли за опытами. Отдыха биотехнолог практически не знал: вернее, предаваясь ему, погружался в океан порушенных отношений и испытывал единственное желание выплыть на поверхность, броситься на берег и отдышаться, а берегом снова и снова оказывалась его лаборатория, и уже через несколько часов опять и опять записывались идеи, составлялись планы будущих экспериментов, проводились исследования. Гены, геномы, ДНК, скрещивания, врачебная практика, чтобы рука не отвыкала от скальпеля: ведь ситуация могла повернуться так, что кому-то вдруг это станет насущно необходимо.

      В романтике господина Ама на Амои, жившей в то и дело накатывавших террористических атаках и в неизживавшемся противостоянии плебса и знати, роились мечты о спасении неверного возлюбленного, попавшего в смертельную опасность, опутанного кознями монгрелов и федералов. В общем-то, Рауль его и спас и рад был бы оказать необходимую помощь, но в аврале последних мгновений перед финальным взрывом в Дана-Бан так глупо перепутал девятку с нулём…

      Рауль был томим своей страстью и благородной жертвенностью; он уходил от своей ненужности любимому в долгие научные изыскания и формализм рабочих отношений; работал не покладая рук, что давало возможность думать о многом, только не о потерянном счастье и синих глазах, искрящихся теперь иной любовью, — и вот момент Х. Трагедия, кульминация, переворот, переоценка всей жизни. Не только его и не только им — и ныне Первый почему-то был уверен, что Ясон вернётся к своему Ульке. Здесь, на Земле, в России, не было лабораторий, совещаний, бдительных сослуживцев, давно отзевавшихся на пет-шоу и посещающих их с целью просканировать души неудачников момента и посудачить об их незадачливости. Над Амом не глумились — его искренне жалели, но продолжали сплетничать о нём — и это ранило. И вот он оказался вдали от привычного распорядка, знакомых лиц и интерьеров. Работа и обстановка, устои и обязанности не давили — и любовь, тщательно забрасываемая пеплом, гонимая на задворки души, душившаяся, задыхавшаяся в своей обречённости, воспрянула и царила всевластно в сознании своего величия и своего могущества. Ей мало было своего создателя — она рвалась из глубин души наружу, расцветала на губах, сияла в глазах и заполняла пространство накалом, горением, свечением и жаром. В залог её будущего свершения и счастья губы Рауля сливались с губами Катце, с которым происходило то же самое. Блонди и монгрел возносили молитвы одному богу, любили одного, братались в стремлении к одному. Они были так близки, что никто не осудил бы их, если бы их тела сплелись в постели и, сложив наслаждение, и его отослали бы Ясону… всё в той же надежде, в том же единении поклонения. Но их хранили глубинная чистота, долгое вынужденное воздержание и ожидание Встречи. Они потягивали вино и обнимались, обменивались поцелуями — в глазах стоял Ясон. Перед каждым по-разному, в самых драгоценных личных воспоминаниях. « — Рыжик!» Две луны льют свет на изумительные формы в смятых простынях, руки усаживают на колено, пальцы подносят сигарету, защёлкивается на затылке замок тоненькой золотой цепочки с подвеской на добрую память… « — Улька!» Подходит подросток в светлом, протягивает коробку конфет, они наконец-то вместе, Первый и Второй, мрамор гениального скульптора в бликах оплывающих свечей, запах апельсинов, струйка вина, льющегося на сокровенное… Я тебя никогда не забуду.

      Конечно, проскальзывали и думы, не связанные с нежными чувствами. Рауль оставил Амои, закрутив на планете колесо реформации. Закладка империи, перевооружение, отведение угроз федералов, предотвращение блокады и вторжения, восстановление фурнитуров, свободы Церере, изменение военной доктрины — как всё это осуществляется сейчас, то есть, простите, девять веков спустя на родине? Масштаб мышления Катце был приземлённее. Эх, сколько раритетов можно набрать на Земле: иконы, образцы фауны и флоры, смешно пыхтящие и жутко воняющие, но всё равно красивые автомобили! Забить бы торговые точки антиквариатом, реализовать с приличными процентами! Жаль, гиперпереход дорог, а то бы он такой поток организовал! Ну что ж, туризм, не только территориальный, но и временной, — тоже неплохо, можно открыть турбюро с перемещением в пространстве и в веках. Но это — после воссоединения с Ясоном, а для этого надобны документы. С паспортами всё прошло гладко, а вот с визами обернуться быстро не вышло. Вот они, границы и деление на государства. И ещё беготня за образцами ДНК приглянувшихся Юпитер звёзд шоу-бизнеса… Но ничего, и это можно обратить себе на пользу: время идёт, Ясон насыщается свободой любви и должен непременно остыть в её вседозволенности.

      И Катце, и Рауль ни минуты не сомневались в том, что Ясон вернётся на Амои под лучи Глана и в сень мамочки, — и, скрашивая ожидание, бродили по лесам и полям, напоенным величавым спокойствием и притягательностью. Ничего не скажешь, красивая природа, огромная страна, бескрайние просторы… Рауль понял, «как упоительны в России вечера». И что в преддверии каждого из них, выйдя на берег реки, крайне необходимо матюкаться на закат… Прогулки и вечера под абажуром, воспоминания и мечты, общая любовь, единое стремление… Как-то само собой решилось, что сначала Ясон отправится в бархатные ручки биотехнолога, а уж потом и Катце его ухватит: это по хронике, по тоске, по чувствам, по мере — в общем, по справедливости. Даже если страсть Консула к Рики и не заглохнет окончательно, всё равно он вернётся на Амои обращённый, менее привязанный к черноокому монгрелу. Теперь-то, когда знаешь, что Ясон жив и благополучен, не грех и отдышаться, не след и торопиться, не надо и горячку пороть.


      В этом множестве ощущений и время прошло, и долгожданные визы оказались в руках пришельцев. Собирались спокойно. До западной границы, а там на машине махнут, выведя запасы бриллиантов из-под нежелательного досмотра в аэропорту: с таможней на автотрассе кто-кто, а дилер точно договорится. Прощай, Россия, ты принесла нам удачу!

      — Вперёд, на Берлин! — орал Катце, ведя машину по польским дорогам. — Давай в следующий раз в 1945 махнём, хочу на рейхстаге расписаться!

      — Берлин нам не нужен, свернём южнее.

      — Слушаюсь, мои изумруды! Смотри не заваливай Ясона на целую неделю, я тоже хочу, мне тоже неймётся!

      — Вот самонадеянность! А Рики ты куда денешь?

      — Перед твоими радостями накачаю снотворным, а перед моими ты сам придумай.

      — А, увезу мальца на якобы важный разговор, а машина заглохнет километрах в двадцати от дома Ясона.

      — Можно и так.