Если анализировать классификацию бреда, то в корне лежит механизм компенсации. К примеру, человеку не хватало чувствовать свою значимость, болезненно воспринял информацию, что его Эго на самом деле ничтожно на фоне общества, вселенной и чтобы залечить боль, он стал бредить манией величия. В основе всякого бреда — желание любви или страх. Значит я все делаю правильно, я брежу. Это единственная возможность преодоления экзистенциального кризиса. Только не знаю, зачем мне этот бред? Жить в иллюзии я очень устала, утешаться глюками, как во сне, это не жизнь. Будто я и не рождалась для жизни, и не жила никогда...
У нас в семье всегда были страшные скандалы и драки. Первое время я с братом пугались и плакали, боясь, что мама убьет папу, но со временем привыкли и стали относиться к этому спокойно. Однажды когда я сидела в комнате, услышала: "Ай!" и что-то упало на пол в коридоре. Я вышла в коридор, молоток валялся на полу, мама пошла курить на балкон. Отец наклонившись над ванной, мыл голову, а из черепа сочилась кровь. Мама подошла сзади и молча ударила его по голове, пока он чинил розетку в коридоре. "Папа, что случилось?!" - "Все нормально" Иной раз раздавались крики: "Отпусти меня!" - кричал папа, когда мама крепко держала его за волосы. Тот в свою очередь держал ее тоже за волосы и они пинали друг друга. Потом мама отпустила, схватила нож и ударила им отца в бок. Отец взял полотенце и прижал к ране, так и сидел на кресле. Я спрашивала: "Папа, вызвать скорую?" - "Не надо!" Мама так же часто выгоняла его из дома, или не впускала домой после работы, он был вынужден сидеть в подъезде на корточках всю ночь и плакать. Потом привык уходить обратно на работу и ночевать там.
На острове много ловили рыбы. Его товарищи по работе и за услуги отцу вместо денег в благодарность приносили ведро с горбушей. Продуктов могло и не быть, но рыбой морозильник всегда был полон. Папа бесплатно помогал людям и его девизом было: "Помоги другому и он поможет когда-нибудь тебе". Часто отец помогая другим, ничего не получал в замен, а порой и вовсе его считали лохом, которым можно бесплатно пользоваться. Он работал на износ своего здоровья, строил мосты и дома, ходил на работу даже с высокой температурой, уставший и не выспавшийся. Мама не уважала сон и покой отца, когда тот приходил с работы голодный, она не готовила ему, никогда не стирала его одежду, он сам стирал ее у себя на работе. Более того, она запрещала ему мыться в ванной и отец мылся у себя на базе в душевой, где и подхватил грибок стопы, от которого лечился несколько лет. В последующем брату и его семье, маме, всем кроме меня, от него всегда нужны были только деньги, брат не помогал отцу никак. Никто не волновался по-настоящему о его здоровье и поведение папы, от ощущения никому не нужности стало суицидальным, до полной самоотверженности. Желания быть нужным и полезным привело его в такое состояние, когда к нему присосались пиявки, от которых он больше страдал, чем получал пользу. Поскольку пиявки были лишены чувства благодарности, все воспринимали заботу о них отца как должное.
У братика же в ПТУ все было нормально с обучением. Он быстро адаптировался и влился в новый коллектив, подружился с хорошистом Вовой. Володя и поддержал его в обучении и надолго стал его другом и помогал в последствии спиваться. Вова был красивым, мужественным парнем, с внешностью мачо, но алкоголиком. Маме Володя очень нравился, и она все хотела меня с ним сосватать, да и брат предлагал познакомить с Володей. Вова и сам был не против сближения со мной, но у меня сложилось свое мнение на этот счет. Когда мне что-то навязывают насильно, против воли, думают за меня и решают, возникает внутреннее сопротивление и борьба за независимость: "Кто вам право дал решать, кого мне любить?" Из гордости Володю я к себе не подпускала, но видела по косвенным признакам его влечение. У самой тоже что-то было подобное, но признаться в этом себе - это согласиться на манипуляцию собой мамы, брата. Я этого допустить не могла и брату так уверено врала: "Он мне не нравиться!" На самом деле, я его просто боялась. В его присутствии всякий раз ощущала скованность, и видела, что он тоже будто не в своей тарелки, а мама и брат с интересом наблюдали, ожидая что из этого получиться, поэтому не получилось, и он и я чувствовали это их неприятное давление. Сначала все начиналось со скандалов в семье, мама кричала: "Убирайся из дома, не жри мои продукты, ты их не заработала!" Брат курил прямо в комнате, заставляя меня задыхаться в дыму, разбрасывал вонючие носки и включал громко музыку, когда я спала. Жить с ними стало совсем невозможным и мне приходилось переезжать на дачу на лето, чтобы только больше не находиться в атмосфере ненависти. Отец практически все время пропадал на работе и приходил только поздно вечером, сразу ложился спать. Дача стала моим домом и брат с Вовой приезжали ко мне бухать, а я не скрывала от них свою таксикоманию. Я сидела на столе с газовым баллоном, пыхая. Брат и Володя на диване пьяные. Володя попросил у меня газ и я дала баллон. Он словил глюк, показывая пальцем на окно с серьезным видом крича: "Гигантская клубника стучится в окно. Смотри!" Мы с братом рассмеялись, и когда Володя понял всю абсурдность галлюцинации, смеялся вместе с нами. Я закурила, оголив внутреннюю сторону руки и прижгла ее сигаретой: "Так можешь?" - обратилась к Вове? Тут вскочил с дивана и схватил топор, подошел с ним ко мне: "Давай руку!" Это была всего лишь шутка, но страх я свой не выдала, хотя реально в этот момент испугалась. Ради прикола я в подъезде, в котором стояла с баллоном решила ручкой написать на стене: "Ищу парня" и свой номер телефона. Через некоторое время, когда я уже забыла и не наделась, что мне кто-то позвонит, мне позвонил парень, назвался Костей. В трубке слышала смеющиеся чьи-то еще голоса. Он предложил подъехать ко мне на машине, познакомиться. Я согласилась и когда он подъехал, в машине были его друзья. Костя хотел со мной покататься по городу, и уверял, что его друзья не представляют для меня угрозы, но я все равно отказалась и предложила ему лучше сходить ко мне в гости. Так он познакомился с моей семьей. Больше Костя в моей жизни не появлялся. Зато продолжала любить Егора, стоило ему только появиться в поле зрения. Он иногда к нам заходил за машинкой для стрижки волос или у отца что-то попросить, потому что они работали вместе на базе. К тому же Егор был другом Дениса, а тот был нашим другом детства, приходили к брату вместе. В очередной раз Егор пришел к нам домой, я в тот день сидела в комнате и услышав его голос, забилось сердце. Ведь накануне я написала о нем любовный стих. Будто он почувствовал это телепатически. Но он быстро ушел, даже не зайдя ко мне в комнату.
Брат ездил весной на дачу, когда еще не успел растаять снег. Вернувшись он рассказал, что когда он зашел в домик, на диване сидел огромный черный котяра и поедал котенка. Я не поверила, пока не приехала позже на дачу и не увидела маленькие черные лапки котенка на диване. Что тут произошло, я не знала и возможно именно то, что видел брат, хотя это и звучало невероятно. На даче было тяжело физически работать и после нее всегда болели мышцы. Но дача это была возможность прокормиться семье в то сложное время. Я копала, сажала, поливала, колола дрова, пропалывала часами ковыряясь в земле. Таскала тяжелые ведра с водой и сорняками, поливала помидоры и огурцы в теплицах, собирала урожай. В тайне ко мне приезжали подруги, когда родителей не было на даче, ели помидоры, ягоды и огурцы. А вечерами я любила лежать на железной кровати и всматриваться в звездное небо, отмахиваясь от комаров. Ловя падающие звезды и стараясь успеть загадать желание: "Хочу быть всегда с Тобой, Господи!" Моя внешность напоминала кавказскую, от того меня кавказцы иногда принимали за свою. Например, я шла в церковь с дачи пешком, на автобус не было денег, да и автобусы с дачи ходили плохо. Остановилась жигули и кавказец назвал меня "Сестрой" предложил подвести до остановки. Я села в машину и он сказал: "Своим надо помогать". Услышав мой голос засмеялся: "А чего так тихо, кашу плохо ела в детстве?" Когда мы ходили по рынку с отцом, часто кавказцы обращались к моему отцу и мне, как к "своим", предлагая купить что-то у них. И стоило отцу отойти от меня, лезли ко мне знакомиться: "Девушка, красавица, можно с тобой познакомиться?"
Мама в очередной раз выгнала из дома отца, у нее была сильная фрустрация, от несбывшихся надежд, и много попыток суицида. Она резала вены, несколько раз уходила из дома, прощаясь с нами, но всегда возвращалась. В этот раз она снова ушла ночью из дома, попрощавшись со мной и попросила меня не плакать. Когда дверь входная закрылась, я осталась в темном коридоре одна и села на пол, стала за маму молится. Чувство потери родного человека и попытка с этим смириться, надежда, что мама и в этот раз тоже вернется. И она вернулась, рассказывая, что когда она шла, даже ветер перестал дуть, собаки лаять, словно мир вокруг погрузился в тишину, в ожидании чего-то. Она так и не дошла до крыши, чтобы с нее сброситься, почувствовав, что Господь ее останавливает, вернулась домой. А мне сразу представилась библейская, рисованная картинка из брошюр, когда гигант - ангел стоит посреди дороги, раскинув руки, преграждая путь. Я не смела мешать уже тогда уходу, если человек принял решения, я уважала его выбор. И сейчас я остаюсь при том же мнении, что взрослый человек в здравом уме имеет право решать сколько ему жить и когда и как умирать. Надеюсь и мой выбор тоже будут уважать.
В церкви, из-за того что я была молчаливая и стеснительная, мне Вера не давала сложных ролей играть на сцене. Я была как исключение из правил, мне отводилась самая немногословная роль Марии, матери Иисуса. После служения мы забрались на второй этаж и там тетя Вера дала каждой по листу с текстом, который надо было выучить. У меня же было всего два слова: "Это Иисус", их позже я и произнесла на сцене своим противным, детским голосом. Синее платье, которое дали мне, длинное до самого пола, мне шло. Льняное платье было самое обычное, не бальное, но т.к. платьев в моем гардеробе практически не было, то после спектакля я не хотела с ним расставаться. Дали также и косынку, для покрытия головы, ведь замужняя женщина должна быть с покрытой головой, как "знак для ангелов" чтобы они могли отличить мужчину от женщины (- как нас учили). Мама в тот день пришла на служение и записывала все выступление на видеокамеру, а позже я не могла без отвращения смотреть на себя, тем более слышать свой голос. Я была в центре зала на стуле, а все остальные девушки из группы Веры играли роли ангелов. Когда мама пришла в церковь в первый раз во время служения она начала плакать, когда все пели псалом. В церкви воспринимали это как покаяние, и я была в тот момент знакома с этим термином. Молодые сестры пели нежными, музыкальными, уже хорошо разработанными голосами. Мама влюбилась в их исполнение и когда пела псалом вместе с церковью, расчувствовалась. Женщины, сидевшие сзади дали ей свой носовой платок. После служения она пыталась христианкам передать свое видение произошедшего, рассказать об энергетических потоках, но неграмотные женщины таких слов даже не знали. Во время молитвы все вознесли руки, и подняла их мама, чтобы "зарядиться энергетикой христианского эгрегора", но подняла их ладонями вверх, не так как другие, чем выделилась из общей массы. Наставница Вера узнала, что я хорошо рисую. Да по сути, я бездарность как и была, так и осталось. Нет никаких достоинств, чтобы меня уважать, но вот почему-то людям кажется, что я хорошо рисую, впрочем ни я, ни мой отец никогда так не считали. Отец мои рисунки всякий раз критиковал и вероятно, вполне справедливо, но те же рисунки по неведомой причине у других вызывали восхищение. Т.е. встретит тебя человек, пообщается теряет к тебе интерес, но вот если узнает, что ты лепишь или рисуешь, то зачем-то еще пытается за тебя держаться. Это единственное наверное, за что люди меня хоть немного ценят, на это все. Знакомишься с мужчиной, ни внешность моя, ни голос, ни умение вкусные пироги печь, ни другие особенности, ничего его не удержит, а вот скажешь: "Умею лепить" и прям чувствуешь, как его интерес к тебе пробуждается. Так происходило в школе, и в церкви. Тетя Вера мне стала давать задание, чтобы я рисовала, тем служила церкви, хоть какая-то польза, раз на сцене нет, и я рисовала. Домашнее задание было нарисовать символы Духа Святого (голубь, огонь, вода и что-то еще) и я принесла в воскресение утром свой рисунок, все остались довольны. После служения, чтобы напитаться еще большим "благословением" я оставалась ждать вечернего служения в церкви. Женя разучивала с девочками новые песни, а я в одиночестве сидела на лавочке и мысленно разговаривала с Богом. После служения все расходились по домам и кроме Веры и девочек больше никого не было. Пастор тоже уходил домой, готовясь к вечернему служению. Часто бывала так, из-за того, что я боялась есть со всеми, я либо ела немного (стесняясь попросить что-то), либо совсем не поднималась на второй этаж. В итоге до позднего вечера мне приходилось быть голодной и терпеть ради Господа, лишь бы к Нему стать ближе. Иногда я сознательно приносила эту жертву, отказываясь обедать. Кормили бесплатно, что в то время давало еще один повод ходить в церковь, тем более детям из неблагополучных семей. Во время утреннего служения я часто, из-за того что курила, сидела у выхода. Что немного упрощало незаметный выход на улицу, чем если бы я сидела с девочками и Верой ближе к сцене. Я отдалена была на самых крайних рядах одна, словно оторванная от всех. Да и вообще сидеть с другими мне был не удобно из-за сильных комплексов, страха и ощущения недостойности Веры. Веру я слишком идеализировала, считала святой настолько, что когда заходила в ее квартиру, мне казалось, что пол слишком чист для меня и я боялась на него вступить. А когда наставница подходила ко мне, от переполнения трепетом и любовью к ней, я не могла свободно ответить. Я не когда не смотрю людям в глаза из-за социофобии, будто боюсь, что они увидят меня настоящую и возненавидят. И чем сильнее я люблю человека, тем сильнее у меня этот страх, и тем сложнее ему найти ко мне подход. Вера излучала от себя Духа Святого, и настолько я была уверена в ее святости и духовной силе, что меня тянула к ней, как к Нему. Она стала моим наркотиком, я нуждалась в ее молитвах, я ходила к ней в гости как наркоманка за дозой. В ее присутствии я испытывала трепет, обожание и скованность, боясь сказать лишнее слово. Она была для меня воплощением божества на земле. На вечерних служениях мы сидели уже вдвоем с Женей, братья выходили на сцену и после зачитывания цитаты из Библии делились новыми откровениями от Бога. В церкви на вечерних служениях обычно оставались только бабушки в косынках, которые напевали хриплыми голосами псалмы. После слов пастора: "Помолимся!" поднимался гул на иных языках с воздеванием рук и если Рая - пророчица повышала голос, вся церковь смолкала, чтобы услышать новое пророчество от Бога. Рая была женщина кавказской национальности, маленького роста, со звонким и громким голосом, она ходила в церковь со своим мужем рыжим и таким же не красивым, маленьким и худеньким мужчиной, который любил на меня смотреть на служении. Я не улавливала в ее словах особых пророчеств, лишь наставление церкви: "Так говорит Господь: Слушайтесь дети мои Меня! Не грешите" и т.п. После служения к нам подходили женщины, спрашивая о маме, почему она не приходит в церковь. Я никогда сама ни к кому не подходила кроме Веры, и очень редко к пастору за молитвой. Мы шли домой с Женей плетясь за другими женщинами к остановке, садились на автобус и каждый выходил на своей прощаясь с нами: "С Богом!" Нам же с Женей ехать было далеко до дома, до самой конечной, поэтому мы когда уже подъезжали к своей остановке в микроавтобусе почти не оставалось никого. И прощались обычно так же, как лучшие подруги, но дополнительно со словами: "Божьих благословений! С Богом!"Когда я приходила домой, то меня будто прорывало, как плотину. Полная эмоционального подъема, я стремилась рассказать все подробности, откровения, чудеса родителям, делая акцент именно на экстатических переживаниях "теплоты в груди". Она заполняла всю грудь, в ладонях рук и стопах ног чувствовались нежные волны, словно от прикосновения пера. Не хотелось разбрасывать эту энергию напрасно, веря, что в ней должен быть какой-то особенный смысл, раз это дается Богом. Поэтому иногда, после того как начала замечать, что с пустословием "благословение" уходит, я приходила домой и старалась молчать, сохранить хотя бы до утра это чудо. Но с каждым последующим утром "благословения" становилось все меньше и меньше. Присутствие Бога все слабее чувствовалось и в молитвах сложнее было к Нему пробиться. Потому я решила ходить еще и на вечерние служения по средам, и брать с собой Женю. И мы иногда ездили по средам, пока Женя не привыкла еще и к вечерним служениям, даже когда у меня позже пропал интерес. Я реже стала прижимать к сердцу для заполнения пустоты в груди переписанные молитвы или Библию, они лежали у изголовья на моей кровати. Да и зачем, раз я уже почти адаптировалась получать энергию другими способами. Я чувствовала себя энергетической вампиркой и мне все время ее было мало, поскольку она - это и был Он. Его близость ко мне зависела от ее количества, другого смысла сознательно в "теплоте в груди" я не видела. Я даже верила в особое расположение молитв, что если порядок нарушить, будет несчастье и старалась их не трогать. Библию обклеила серебряной бумагой, украсила вырезками картинок из детского Евангелия Иисуса. Читая Библию, на каждом предложении буквально ловила откровения от Бога, впитывая заповеди и законы. Начала я читать ее с Нового Завета, как и советовала Вера, т.к. для неокрепшего духа с такой сложной книги как Ветхий Завет лучше не начинать. Библия практически вся была исписана карандашом, я читала ее между строк, познавая через нее характер Бога. Я то знаю, что меня влекло и влечет до сих пор к Нему — я эндогенная наркоманка и в церковь ходила ради экстаза и мне пофиг было на рациональность и логику. Я была подростком и искала удовольствий. Какая нафиг логика в таком возрасте. В церкви Вера настаивала, чтобы мы перестали ходить в джинсах и использовать косметику, но со мной справиться было сложнее, потому что-то у меня дисморфофобия и без косметики я ощущала себя совсем чудовищем, и как она не упрекала меня, я от нее не отказалась. Однако дочь Веры всегда модно одевалась и красилась, делала в салонах прически, укладывала волосы, а мне все эта роскошь из-за безденежья и бедноты моих родителей были не доступны. Прически я делать не умела, т.к. мои родители как-то всегда не особенно были заинтересованы в моей внешней привлекательности, а по журналам научиться краситься без косметики невозможно. Но все же хоть и скудно, но косметика имелась от мамы. Той, в свою очередь, подарила ее подруга Лена: тушь, тени, помада. Сама же мама косметикой пользовалась очень редко, только на праздники. Позже я купила дешевый тональный крем "Балет", которого мне на долго хватило, потому что им обычно замазывала лишь синяки под глазами и губы. Да, я ненавидела свои губы и хотела их на лице сделать как можно менее заметными, от чего выглядела как бледная смерть с черными глазами от туши. Когда моя мама злилась, ее губы от напряжения превращались в натянутую, тонкую линию. Губы я взяла от нее в наследственность, и потому я их пыталась скрыть, боясь, что окружающие увидят в них "мамину агрессию". У меня даже заколок для волос нормальных не было и единственное, что я могла себе позволить это либо хвост, либо распустить волосы. У Жени была та же беда, она носила либо пучок, либо хвост, начесывая челку на бок. Не было у нас длинных юбок и Вера решила помочь Жени, подарила ей юбку. Мне же пришлось клянчить ее у отца, черную юбку до пят, с боковым разрезом. Мне нравилась эта юбка, но в ней позже неудобно было попрошайничать, поскольку мужчины как-то странно реагировали на меня в этой юбке, с каким-то высокомерием и ничего не давали. Но некоторое время юбку в церковь я надевала и даже когда училась в техникуме, приходила в ней на учебу.
Несколько раз сходить с нами мы уговорили Алину и Машу, но надолго они не задержались в церкви, им было попросту скучно. О каком "благословении" я вела речь, они не понимали, списывая это лишь на эмоции. Так и моя мама, думала, что "это радость в груди" обыкновенная радость, которую можно получить непосредственно от церкви, достаточно погрузиться в молитвы на ином языке. Она ритмично пошатываясь на кровати, входила своими методами в транс. Ее иной язык не был похож на язык пятидесятников: "Омене, омене, ом, ом...." скорей на мантру. Т.к. мама читала много оккультной литературы, ей удалось смешивать совершенно противоположные вещи и создавать новое. Однажды мы с мамой решили совместно помолиться у нее в комнате. Был вечер, мы выключили свет, мама сидела на кровати, я по привычке на полу лицом к окну. Мама молилась по своей методике, я по своей и как только я стала погружаться в транс, увидела в углу рядом со шторой белое облако, как туман оно надвигалось на меня. Я подумала, возможно это что-то от Бога и продолжала молиться. Но почувствовала сильную расслабленность и леность, сопротивляться ему не хотелось, облако словно мною желало овладеть. Оно как мягкое, но бесчувственное, окутало меня и пыталось проникнуть в сердце. Напал ужас и я закричала, выбежала из маминой комнаты. Мама очнулась и вышла спросить, что случилось. Я ей рассказала об этом облаке, а она ответила: "Это же и был Дух Святой!" После того дня, как мама покаялась в церкви, настроение ее радикально изменилось, она перестала плакать, и утверждала, что чувствует приятную легкость и счастье, будто вознеслась на Небеса, теперь ее охраняют ангелы и она чувствует Его Любовь. Позже случай с облаком повторился. Перед сном, когда уже все спали, только у меня была бессонница, я молилась. Я увидела двигающуюся, белую тень на стене. Когда открыла сердце Богу, почувствовала что в него пытается войти нечто мягкое, но чужое, незнакомое, не похожее на Бога к Которому я привыкла. Напала паника и я закричала: "Господи приди!". Проснулся брат, выругался, отец вбежал в комнату: "Что случилось?" Я легла на кровать и заплакала. Вдруг ощутила мурашки по телу, по ногам, а грудь наполнилась "благословением", тогда я поняла, что Он меня никогда не бросал и не отдаст на владение непонятному духу. Прижав к сердцу Библию, влюбленная в Него и счастливая я уснула. Нам в церкви внушали: "Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих» (От Матфея 18:12-14)" Таким образом, за каждого приведенного человека в церковь ждала христианина награда на Небесах и все старались, молились за грешников, бились за родных. И когда маму с Женей мне вначале удалось завербовать в секту, я тоже радовалась, ожидая награды. Вот только уже позже стала об этом жалеть, когда поняла, какую ошибку совершила, я отдала их в руки самого Дьявола и уже радовалась тому, что мама все же не задержалась на долго в церкви, а вот за Женю до сих пор стыдно. Хотя с другой стороны, она обрела семью, которую ей в реальности не хватало и очень надеюсь, что уже вышла удачно замуж, поскольку найти мужа у нас в церкви всегда была большая проблема. Сестер девственниц много, а братьев катастрофически не хватает. Поэтому сестры переходили в другие молодежные церкви в поисках мужей, не выдерживая одиночества, оставляя уже замужних бабушек и женщин петь псалмы самостоятельно. Один из уроков Вера посвятила дарам Духа Святого, в том числе дару пророчества и иных языков. Все дары Духа должны присутствовать в любом истинном христианине, но какие-то из даров Богом даются в большей мере, тогда христианин занимает определенное служение в церкви, либо молитвенное, либо миссионерское, либо пророческое. Все мечтали как правило быть миссионерами, т.к. дает это возможность путешествовать и выйти удачно замуж. Гуляли сказки о том, что пастора из заграницы приезжали с миссионерским служением для проповеди в Россию и находили сестер, увозили их собой. Это у нас считалось идеальным браком, поэтому с каждым приезжим иностранцем девушки напрягались, прихорашивались, в надежде, что он выберет их. Но такие случаи за 12 лет, что я ходила в церковь ни разу не произошли.
Когда мы в очередной раз собрались на домашнее служение у Веры в квартире, она с возложением рук по очереди стала молиться за то, чтобы Бог дал нам дар иных языков. Женя на языках заговорила в тот же день. Она сидела на коленях с закрытыми глазами, пока Вера громко молилась на языках и держа руку на ее голове. Женя закрыла лицо руками и Вера перестала молится, когда убрала руки по ее лицу текли слезы и она заговорила на языках. Позже я спрашивала, как это произошло, что она чувствовала. Она лишь сказала, что увидела приближающийся к ней свет, а потом просто заговорила. Меня это "просто заговорила" насторожила, т.к. в Евангелие в день Пятидесятницы перед иными языками происходили грандиозные знамения: поднялся сильный шум, комната наполнилась ветром, а в реальности ничего подобного не было. Я пришла домой и начала молится, по настоянию Веры, потому уже в то время все говорили на языках кроме меня и я чувствовала свою ущербность. У меня даже возникла обида на Бога, за то что Он меня обделил этим даром, как какого-то изгоя. Тогда я в молитве стала высказывать Богу свою обиду, плакала, но видя, что ничего не происходит и языки так и не появляются, успокоилась и села на диван в зале. Дома никого не было, было тихо, в окне светило солнце и я подумала: "Попробую я просто заговорить, как это сделала Женя. Расслаблюсь и буду просто говорить всякую ерунду, может из этого что-нибудь получиться" и получилось. Я заговорила на языках, все оказалось настолько легко, что даже не чудесно. Но чувство некоторой гордости и принадлежности к таинственному все же появилось, я уже не ощущала себя крайней, а по-настоящему приобщенной к обществу святых.
Уже через год после покаяния мамы в церкви, как испытания от Господа (так я это воспринимала в то время) мама заболела. Ее спину скрутило и она слегла в не состоянии передвигаться по квартире. Боль заставляла ее ночами кричать, в невозможности уснуть, а мы с отцом выполняли все ее просьбы, лишь бы хоть как-то помочь. Я начала за маму молится, ухаживала за ней, убиралась в ее комнате, наливала чай, приносила что она просила. После обследования в больнице ей поставили грыжу позвоночника и предложили операцию, но мама испугалась операции и решила ждать чуда, сидя на обезболивающих, которые колол отец ей каждый день. Я до сих пор помню как она согнутая, пытается по стенке добраться до туалета или ванной. Мне маму было ужасно жалко, я плакала, умоляя Бога ей помочь, в церкви преодолевая социофобия просила людей молится за нее. Год страданий, а боль не проходила. Ночью из ее комнаты раздавались крики, мы приходили, но не знали что делать и чувство беспомощности вторгало в отчаяние. Мама узнала о мануальном лечении от женщин в палате, в которой она лежала и взяла телефон той чудо-массажистки. Отец ее отвез к ней и после первого же сеанса ей стало легче, а уже после 3го мама разогнулась и с того дня навсегда забыла о боли в спине.
Женя рассказывала, как Витя принял ЛСД и потом целый день ловил каких-то пингвинов у себя в кармане. Мне тогда тоже хотелось хоть раз попробовать ЛСД вместо газа, но я не знала, где они добывают его, у кого покупают. Как выйти на этих людей, да и денег никогда своих не было. Отец иногда давал на проезд в церковь и я либо просила водителя подвезти, либо шла пешком лишь бы сэкономить деньги и купить баллон. До того как я начала ходить в церковь, мы с братом деньги воровали у мамы на баллоны, из-за чего у нее развилась паранойя и она начала всегда закрывать свою комнату на замок. При малейшем подозрении устраивала скандал с обвинениями в воровстве, а ведь воровства не было. Когда я стала христианкой я больше ничего никогда не крала, ведь это грех. Я стала бороться со многими грехами в себе: зависть, жадность, зло, ненависть, коварность, ложь, лицемерие, гордыня, чревоугодие, богатство, похоть и т.д. Постоянно отслеживала свои мысли и пересекала, останавливала, если мне казался в них какой-то грех. Сверяла по Библии каждое свое слово и действие, постоянная работа над собой, бесконечная самокритика и самоуничижение, но курить бросить никак не получалось. Мучилась тем, что никогда мне не удавалось стать безупречной, всегда находила в себе изъян и постепенно начала понимать, что грех в принципе неискореним из человеческой природы. Сколько не бейся с собой, все равно человеку это не по силам стать святым. Тогда я много молилась, чтобы Господь меня изменил, надеясь на чудо, и сделал лучше для Себя, для Своей Любви. И бывало так, что я не находила в себе греха, но Он был далек, а иногда я грешила, но Он был близок и я чувствовала Его любовь. Отсюда сделала выводы позже, что единственный грех - это не быть в Нем, все остальные грехи лишь следствия этого греха. Нет ничего не чистого в тебе, когда ты принят и оправдан Им, когда Он рядом. Его близость и есть единственное верное доказательство твоей внутренней чистоты, к нечистому Бог не приблизиться. Поэтому в курении, в газе и алкоголе нет греха, грех лишь - в смирении с Его отсутствием в твоей жизни. И не смотря на то, что денег ни у кого не было, мы все же находили какие-то копейки на каждое служение, чтобы кинуть десятину в ведро, когда брат с ним ходил по рядом, собирая деньги. Все кидали столько, сколько не жалко, сколько могли.
А еще у меня была странная галлюцинация, которые до сих пор есть, и эта галлюцинация постоянная и непрерывная. Я чувствую присутствие кого-то рядом и почему-то только с левой стороны. Будто кто-то стоит сзади меня. Когда-то я читала, что с левой стороны стоит черт, а с правой ангел, но вот что странно, что присутствие кого-то с правой стороны я ощущаю лишь когда уверена, что меня сексуально хотят. Т.е. будто какой-то дух стоит справа, дух похоти и страсти. Но это настолько редко случается, потому что по-настоящему меня никто никогда не хотел, посему этот дух скорей исключение из правил. А вот слева я всегда ощущаю чье-то присутствие, даже сейчас и думала когда-то что это черт, раз слева. Я его пыталась гнать, плевала через левое плечо, как советовали, руками представляя луч света старалась рассеять его, крестила свечкой с молитвой ту сторону, но он не уходил. Такие вот тактильные галлюцинации, происхождения коих мне до сих пор не ясны. Вера на домашнем служении расспрашивала о странностях, что нас беспокоят и я ей рассказала о духе с левой стороны, она протянула руку сзади меня и сказала, что чувствует холод. Вообще тема холода была частым феноменом у Веры дома во время молитвы. К примеру, форточки были закрыты, но ветер ощущался в комнате и колыхал цветы на пианино, на что Вера обратила всех внимание. Хотя я дух с левой стороны ощущаю как тепло, а не холод. Вечером я с Женей однажды сидели на даче и я ей рассказала о моем друге, духе слева. Тогда Женя попросила меня обратиться к нему и дать какой-нибудь знак, тогда я зачем-то сказала, что дух с левой стороны хочет, чтобы ты взяла на руки кошку. С нами на даче в это время была кошка, я ее привезла из дома и мы с ночевкой оставлись с Женей. Она взяла ее на руки и у той появились рвотные спазмы. Женя кинула ее на пол и кошка вырвала. Женю это удивило и она поверила, что я правда общаюсь с каким-то духом. Однако мне такое доказательство убедительным не показалось.
Я всегда восхищалась Машей, ее пением, женственностью и умением красиво одеваться, преподносить себя гордо, с достоинством. Она была словно принцесса среди недостойных плебеев и нищеты, хорошо говорила по-английски и в музыкальной школе профессионально развила голос, играла на пианино, училась хорошо. В нее многие в церкви были влюблены, но Вера хранила свою дочь от блуда и в прямом смысле преследовала, отгоняя ухажеров. Маша никогда со мной не шла на сближения, брезгуя мараться, как и с Женей. Мы были не ее ранга, слишком бедные и больные, но она была вынуждена терпеть наше общество из-за общего дела веры.
Вечером я сидела в зале на кресле и на столе лежали обычные газеты. Я от скуки решила одну почитать и нашла статью о мальчике, которого все обижали в школе и у него развилась социофобия - страх перед общением с незнакомыми людьми. В то время интернет и ПК были для нас не доступны, информацию узнать можно было лишь через ТВ или газеты, журналы. Когда читала симптомы этого расстройства, все совпало с моим состоянием во время общения. Но все воспринимали мою зажатость, молчаливость и интроверсию, как обычную скромность и никто не придавал этому особое значение. В то время и о социофобии мало знали, в МКБ как отдельное заболевание еще не было внесено, и я просто мучилась, каждый раз себя преодолевая, и думала, что это нормально. Да странная, я не от мира сего, да в обществе предпочитаю позицию в углу и не высовываться, и когда меня о чем-то спрашивают, я отвечаю тихо, голос меняется от страха, в глаза людям не могу смотреть, хочется бежать и не оглядываться. С годами эти симптомы только усиливались и усложняли мою жизнь, чем старше я становилась, тем несчастнее. Но теперь я знала название этой болезни и набирая номер тети Веры, я хотела поделиться с ней своим открытием. Но когда она взяла трубку, у меня как обычно от страха сковало язык и я не смогла объяснить ей ничего толком: "Я знаю, что со мной. У меня социофобия". Она не поняла ничего, попрощалась и сказала, что будет молиться. А я решила этот разговор отложить до следующего раза. Уже дома у Веры я ей попробовала рассказать о своей социофобии, но Вера стала отрицать такую болезнь и молиться за то, чтобы меня оставил в покое дьявол. Это было что-то вроде эзорцизма, когда все девочки молились за изгнания из меня дьявола, а я чувствовала себя прям дьяволицей воплоти. Я помню, мама говорила: "Пусть лучше бояться" и мне даже льстило, что я хоть чем-то выделилась из толпы, пусть даже своим бесом. Но позже молитва за изгнание из меня дьявола стали обычным делом, и не раз еще из меня изгоняли всяких духов: и дух блуда, и дух курения, и дух пьянства, и дух бродяжничества и т.д., но об этом позже. Родители тоже не верили, что у меня есть какая-то социофобия, списывая все на инфантилизм, тормазнутость и лень. Мне было не к кому обратиться за помощью и алкоголь я еще не рассматривала в качестве лекарства, и мне оставалось лишь силой воли каждый раз преодолевать внутренний дискомфорт и делать дела, которые другим даются легко. Вера спросила меня, ты боишься быть не понятой? Я обрадовалась, что наконец-то она близко к сути социофобии подошла: "Да"
Когда я ехала в церковь с Женей на воскресное служение, ко мне подсел бывший одноклассник Тимофей: "Привет! Куда едешь?" Я его не сразу узнала, но ответила, что в церковь. "Какое совпадение, я тоже. А вот и моя остановка, если что приходи к нам на служение" - он вышел, а я удивилась тому, что Тимофей оказался верующим и его церковь по иронии судьбы находилась рядом с моей. Корейская, протестанская церковь - голубое здание из бетона, с большим крестом, рядом с дорогой, сразу бросалась в глаза. И уже на следующей остановке вышли и мы.
Какой это был счастливый день, когда меня отшельницу посетила Вера: "Я с трудом нашла твою дачу". Она принесла несколько пачек куксы и расспрашивала, как я тут живу. Я как обычно из-за сильного смущения была немногословна, но так рада ее присутствию, что все валилось из рук от волнения. Я не могла скрыть улыбки радости, что меня не забыли. Вера помолилась и ушла, а я целый день ходила после этого под впечатлением. Позже Вера еще несколько раз приезжала ко мне в гости, так же как и Женя. Мы с Женей вместе пели и молились, она мне напевала новые песни, которые у них уже разучивали к очередному выступлению. Только я больше не выходила на сцену. Я была только отстраненной и безучастной наблюдательницей. Они постоянно держались вместе, а мне лишь изредка доставались знаки внимания.
В один из летних дней в воскресной школе наставница предложила мне с Женей поехать в христианский лагерь вместе со всеми детьми. Мы радостно согласились и с энтузиазмом стали готовиться к поездке: обсуждали детали и собирали вещи. Когда пришли с сумкой на рассвете в церковь, было больше детей, чем взрослых, все ждали автобус. Я взяла с собой мало вещей, как и Женя, т.к. вещей в то время было у нас не много. Когда подъехал автобус, пастор за всех помолился и мы поехали. Я помню как при свете солнца светлые волосы Маши как золото переливались, она сидела впереди меня. Когда расположили палатки, и мы залезли внутрь, Вера сняла обувь и меня поразили ее белоснежные носочки на ногах. У меня же одежда была заношенная, ничего чистого, и одежду я с собой не брала. Все моя одежда это только то что было на мне, сменной не было. Я специально не взяла с собой сигареты, в надежде что Бог мне поможет освободиться от зависимости за две недели жизни на природе и потому чувствовала себя очень плохо. Шла по берегу озера ногами или руками разрыхляя песок и землю, в надежде найти хотя бы один бычок. Что-то сырое находила, но зажечь это без зажигалки и покурить было невозможно. Пока в лагере творилась суета, я бродила одна по лесу изучая местность и ища хотя бы одну сигаретку. Иногда встречала людей, просила закурить, но ни у кого не было. Вера увидела меня, как я раскапываю песок, подошла и спросила, как я себя чувствую, и я признавалась, что у меня ломка, тогда она помолилась, дабы Господь помог изгнать беса курения из меня и ушла к остальным. Женя участвовала со всеми в играх, и с подругой я практически не общалась. Из-за социофобии я весь лагерь мучилась от ощущения себя лишней и чужой. Что я тут делаю среди этих людей, которым до меня нет дела? Но природа красивая и я наслаждалась ее видами, приятными запахами леса и одиночеством, наедине с Богом. Я сидела на берегу прячась ото всех, специально отошла на далекое расстояние, чтобы уединиться, так и проводила все дни лагеря. Утром поем и ухожу в лес, до вечера бродя одна и общаясь с Богом, а вечером снова поем и ложусь спать. Я никогда не была в лагере, это был единственный и последний раз в моей жизни, потому что позже Вера зареклась никогда меня больше в лагерь не брать, поскольку я не послушная. Я Жени сказала, что взяла с собой перцовый баллончик, она передала это Вере, на что та ответила: "Ты согрешила перед Господом. Отдай баллончик! Нельзя иметь средства самообороны, иначе тем самым ты не доверяешь защите Бога! Из-за тебя полил дождь, Бог гневается теперь на нас". А погода и впрямь испортилась и небо заволокло тучами. Я отдала баллончик и Вера его закапала в песок вдали от лагеря, дабы отвести гнев Божий. Иногда я заходила к поварам и чтобы хоть как-то помочь старым женщинам, которые вынуждены кормить ораву детей, постоянно у плиты, стала мыть посуду. Меня никто об этом не просил, чисто моя инициатива хоть как-то послужить Господу. В христианском лагере всем разрешили купаться в озере, и я разделась и пошла в воду, обернулась и увидела на себе осуждающий взгляд тети Веры. Позже мне сказали, что девушки и парни купаются отдельно, не в закрытых купальниках, что был на мне, а белых сорочках, чтобы нагота была максимально скрыта. Мама мне подарила свой розовый купальник, который мне был большой и я его затянула у талии чтобы не спадал. Белой сорочки у меня не было, поэтому я ушла подальше от лагеря, чтобы не совращать никого, и купалась в озере одна. Я и не знала про белые сорочки, меня ведь никто не предупредил.
Мне запомнился только один почти приятный вечер в лагере, когда все сидели возле костра и жарили сосиски. Мне пожарили одну, т.к. я сама брать сосиски и жарить их не решалась. Не помню кто поделился сосиской, возможно это была Женя или т.Вера, но сама романтичная атмосфера теплой ночи у озера, у костра с гитарой, подарила мне минуты счастья, которые никогда не забудутся даже не смотря на ущербность моего положения среди здоровых и полноценных. В одной палатке спала я, Юля, Женя, Вера и Маша. Я спала прямо в одежде, ложилась не раздеваясь, потому что всегда чувствовала сильное внутреннее напряжение спать с чужими людьми. Будто на случай опасности, чтобы была возможность бежать. У меня не было средств гигиены и когда я просыпалась, я стеснялась себя приводить в порядок на глазах у Маши и других, потому что у меня была очень бедная косметичка, состоящая из черной ручки, туши, зеркальца и тонального крема. Я заменила, да и сейчас заменяю косметику фломастерами и ручками, потому как привыкла делать это уже давно и так дешевле. Я всегда сразу же выходила из палатки, взяв с собой сумку и уединяясь в лесу, чтобы накраситься. Маша же была красивой и она не комплексовала краситься и делать прически при нас. Я сидела на берегу озера, ко мне подошел парень: "Ты из того лагеря?" Так мы и познакомились. Я ему рассказала о Боге, о вере, о чудесах, которые происходили в моей жизни, с желанием спасти еще одну заблудшую душу. Парень пригласил меня посидеть с ними и мы направились к костру. Рядом с огнем сидел мужчина лет 40 и кипятил в железной кружке воду, он предложил присесть рядом. Всю ночь мы общались на тему религии, а мужчина рассказывал о своих чудесах, которые у него происходили, как Бог его спас от смерти. Под утро он провел меня к палатке и я легла спать, а на утро он меня искал и спрашивал у Веры. Но она когда узнала как я провела ночь, была в гневе. Он постарался объяснить, что просто хотел поговорить и обещал мне покатать детей на лодке. Вера сказала мне, что это последний раз, когда она меня взяла в лагерь. А днем этот мужчина, прокатил на своей надувной лодке детей по озеру, от одного берега к другому.
Мы ездили на море на автобусе, и я с собой взяла шампунь. Залезла в море, помыла волосы. Все смотрели на меня как на сумасшедшую, а потом Вера спросила: "Тебе надо было помыться, сказала бы мне, зачем в море волосы мыть? У нас есть душевая". Я не знала о душевой, а спросить боялась, ведь я никогда не подхожу к людям первая из-за страха быть отвергнутой. Была у нас в лагере девушка с ДЦП на инвалидной коляске, ее звали Маша. Я сидела вечером за столом одна, пока все были на собрании. Она подъехала ко мне чтобы поинтересоваться, почему я грущу. Я ей рассказала, что хочу умереть, и что у меня уже были попытки, показала шрамы на руке. Она назвала меня дурой и рассказала, что сама ни раз в прошлом пыталась покончить с собой показав свои шрамы, но у нее есть хоть уважительная причина, и она не понимает меня, здоровую. Еще она сказала, дабы я мирилась с Верой и попросила у нее прощение. Я тогда ничего на это не ответила, встала и пошла в большой туристический шатер, которую специально поставили для молитвенного служения. Шло собрание, все сидели по рядам, читали проповеди и Вера была на сцене. Я шла прямиком к ней, упала на колени и прижалась к ее ногам, стала плакать: "Простите меня! Простите!" Вера обняла меня и вся церковь стала молиться. Мое желание было только одно - Быть с Ним, и мне из-за этого терять тетю Веру было опасно и если для этого мне необходимо было унизиться публично, то я это сделаю. Я боялась, что ее гнев - это Его гнев. Если Он меня не простит, мне конец. Да и хорошей репутации как таковой у меня все равно не было: курящая одержимая, не послушная, одинокая, непонятная, как позорное клеймо на церкви, которой дают шанс на исправление. От комаров использовались спиральки, которые дымились и я во время служения наблюдала за дымом, до сих пор помню этот запах. Во время служения пела Маша, а Сергей смотрел на нее влюбленными глазами. Она молилась, закрыв глаза и подняв голову, я смотрела на ее профиль, он бы прекрасен. Смотрел на Машу и Сергей, брат Тани. Таня с Сергеем относились к другой группе, младшей, у них была другая наставница. Утром я заметила, что Маша плачет и мне захотелось ее утешить, но когда я к ней подошла, Вера стала кричать: "Не трогай Машу, это наше дело! Не вмешивайся. Ты ее заразишь своим пороком!". Я вышла из палатки словно на меня вылили ведро с помоями, ведь я лишь хотела искреннее помочь, я же ничего плохого не желала ни ей, ни кому другому, за что такая неоправданная агрессия? Будто Вера берегла Машу от меня, как от прокаженной, и эта та женщина, которой я доверяла свою душу, которой я верила как Богу. Но в то время я воспринимала это как заслуженное, поэтому злилась скорей на себя, чем на нее. Видимо я и впрямь настолько порочная, что даже не достойна приблизиться к ее дочери. Я ушла в лес, бродила там по заброшенному лагерю. Потолки в домах висели надо мной, готовые от малейшей встряски упасть, обшарпанные стены, с облупившейся штукатуркой. Во дворах ржавые качели и лестницы. Я села на качели и стала петь Богу псалом под тоскливый скрип железа, полная любви к Нему и обожания, раскачиваясь под теплым дождем смотря в серое небо. В тот момент я была счастлива. Неожиданно услышала свое имя, кто-то меня звал. "Я нашел ее!" - вышли из леса несколько человек: "Мы тебя везде ищем. Ты зачем убежала из лагеря, кто тебе разрешил?" Меня привели в лагерь, поставили в центр круга и вся церковь вознесла молитвы за изгнания из меня Дьявола. Меня обнимала Настя и почему-то плакала, стоя в центре вместе со мной. Я была рада, что за меня молятся, ведь тогда я буду чувствовать Его еще ближе. Дальше я ушла из круга ко всем остальным и все стали петь псалмы, и я вместе со всеми впервые громко, не стесняясь своего голоса. На меня оглядывались, но я старалась не обращать внимание, ведь я пою Ему. Мне мало было заброшенных зданий и ржавых качелей, меня тянуло на приключения и я решила отправиться в поход. Шла по лесу, по тропинке пока не забрела очень далеко и не заблудилась. Мне стало страшно после того, как я, в попытках выбраться из леса не могла найти ни одной дороги. Уже темнело и я боялась остаться ночью одна в лесу, и стала плакать и молиться: "Господи, пожалуйста, помоги выйти в лагерь" Как только произнесла "Аминь" услышала лай собаки и поспешила к ней. Лесник с хворостом и собакой, бродил по лесу. Я попросила его помочь мне найти христианский лагерь, т.к. я заблудилась. Он вывел меня на дорогу, а там уже я вышла к лагерю. Никто так и не узнал, кроме Жени позже, какой страх мне пришлось пережить. Перед отъездом прощаясь с лагерем, нас всех собрали и девушек поставили в ряд: всех награждали подарками за разные заслуги, и Вера спросила, обращаясь ко мне: "Какой твой любимый цвет?" Я ответила: "Голубой" Она: "А я почему-то думала розовый" Она вытащила из коробки розовый, искусственный букет цветов и вручила его мне за то, что я помогала поваром мыть посуду. Странно, как она не запомнила моего любимого цвета, ведь на одном из домашних собраний, когда она каждую из нас спрашивала о нашем любимом цвете, все ответили про свои цвета: Женя - синий, Маша - розовый, я - голубой. Я даже запомнила, что у Веры любимый цвет - бирюзовый. Потом эти цветы, которые обычно покупаются для поминок на кладбище, еще долго украшали мою комнату. Когда я приехала домой, меня никто не ждал, я стояла в подъезде с сумкой, мама не хотела открывать дверь и некоторое время мне пришлось долго звонить. Когда она открыла со словами: "Что приперлась?" Меня это глубоко ранило, ведь я отсутствовала почти две недели и никто по мне не скучал, напротив, я тут на фиг кому сдалась. Мама бросала курить, потому на нервной почве сказала: "Чтобы ты сдохла!" и громко и истерично рассмеялась, я стала молиться на языках от обиды, прямо стоя в ее комнате, думая, что в нее вселился бес, но она смеялась еще громче. Это было всего лишь никотиновая ломка, и ей было так же тяжело как и мне. Я своим приездом помешала ей бросить курить, она пошла на балкон и закурила, из-за меня сорвалась. И я тоже сорвалась в тот день, нашла сигареты и вылезла в форточку дымить. У меня же есть и был всегда один самый страшный недостаток, я верила людям и слишком их идеализировала. Есть в Библии заповедь: "Почитай другого выше себя" так вот, советую никогда этого не делать, нужно видеть уметь людей насквозь, а не идеализировать. "Всегда во всех сомневайтесь" - стало моим правилом.
Я стаяла возле зеркала в маминой комнате и смотрела в него, мама лежала на кровати. Мы в этот момент не были в соре и причин, почему так мама сказала я не знала: "Тебя муж будет презирать". Учитывая, что у меня дисморфофобия, т.е. я всегда чувствую себя уродиной, даже когда это не так, мое воображение рисует совершенно не правдивую картину о себе. Из-за не понимания ненависти и злобы людей, все это переходит в когнитивный диссонанс с такими мыслями: "Раз ненавидят, может это со мной что-то не так?" А почему я говорю "ненавидят", ведь когда людей держишь на расстоянии и не позволяешь переходить личные границы, то они вполне дружелюбные, но стоит только довериться человеку и расслабиться, как видишь всю его внутреннюю мерзоту, всех его демонов. Потому что я очень часто доверяла людям, открывалась и позволяла нарушать свои личные границы, ища в каждом друга. Позже я узнала, что в принципе "настоящих друзей" как таковых крайне сложно найти, это травматично искать их в мире межвидовой конкуренции. И в тот период времени, когда аутоагрессия зашкаливала, я готова была поверить маме, ведь как можно любить такого гоблина? Можно лишь унижать, презирать и убивать, что в дальнейшем подтверждала вся моя жизнь. Нет, ни то что я гоблин, а именно то, что гоблины вокруг меня, их тысячи и найти мужа, который не будет презирать крайне сложно. И я нашла свое сокровище, алмаз среди навоза, но сколько слез мне пришлось пролить, сколько боли пережить, в этом дневнике я расскажу. Внутреннее человеческое уродство хорошо видно в интернете, чувствуя свою безнаказанность, они смело открывают свою скверну и не чистоту внутренностей. И в реальности я своим светом, своей беззащитностью обличала таких чудовищ, мое существование заставляет их снимать свои лицемерные маски. Ведь в моем присутствии они тоже чувствуют свою безнаказанность, поэтому не бояться показать свое истинное лицо.
Я пошла снова учиться на бухгалтера, потому что по мнению родителей, это работа с деньгами, а значить шанс быть хорошо обеспеченной. Но и в этот раз я не прошла тест, хотя я к ним даже не готовилась. Пришла в техникум, мне дали листы с вопросами и я на них ответила как смогла, оценку мне не сказали, а лишь: "Места на бухгалтера уже заняты, есть места на специальность ГМУ. Пойдешь туда учиться?" Я посоветовалась с родителями, те даже обрадовались такой перспективе, ведь ГМУ - это будущий чиновник, и я поступила учиться на ГМУ. В этот раз я решила защититься от агрессии христианством. т.е. стать "блаженной", лишь бы меня больше не трогали. Всем улыбалась, смотрела на людей самыми чистыми и невинными глазами ребенка. Я не просчитывала этот ход, это получилось случайно, интуитивно. Раз не могу быть как все, попробую спрятать себя за религию, якобы: "Это не я странная, такой меня сделала церковь" Это было не притворство, я искреннее отказалась от агрессии, заставляя себя "любить врагов" и у меня это очень даже получилось. Я полюбила группу в которой училась, насмешки парней воспринимала как неуклюжие заигрывания (этому уже наловчилось в школе), а девушек, как желания стать моими подругами, но невозможности найти ко мне подход. Я внушала себе, что они не злые, они меня любят на самом деле, просто это хорошо скрывают, и зато я заставила себя полюбить их. В этом и заключается мой эротоманский бред, в желании компенсировать ту недостающую любовь, выдуманной. Одна часть меня говорит: "Это ложь, твои фантазии!", а другая: "Но как же приятна сладкая ложь и поэтому буду в нее верить". Все знакомились, общались, я всегда стояла одна у стены, наблюдала за всеми. Их первые попытки познакомиться со мной привели к выводу, что не стоит. Но такое мое поведение очень усложняло мне обучение. Я по прежнему боялась отвечать на парах, когда приходила моя очередь учащался пульс от страха, мутилось сознание и голос становился еще тише и тоньше. Из-за сильного волнения, некоторые учителя делали мне исключения, не спрашивали или позволяли не выходить к доске, но это было редко. Чаще я мучаясь, сознанием уходила в дереализацию, а язык что-то говорил заученное. Желание было только одно, быстрей бы все это закончилось. Но проблема была в том, что я курила и как-то в сознании у людей не состыковывается "курение + блаженная", а этот факт скрыть от одногруппников было крайне сложно. По дороге в техникум я собирала бычки и складывала в спичечный коробок или экономила на проезде. Деньги на проезд туда и обратно и ни копейки лишней давал отец. Родители уже были в курсе, что я таксикоманю и боялись давать лишние деньги. Идя домой полчаса пешком после пар, у меня появлялась возможность купить дешевую Приму или Беломор. Курила за общежитием, забором, уходила подальше в лес, чтобы не попадаться на глаза студентам. Иногда в этом же лесу я и застревала, не желая возвращаться в техникум из-за социофобии, и как было приятно делать такие себе поблажки, освобождать себя от лишнего стресса. В лесу я как обычно одна, наедине с Ним, Ему рассказывала о своих желаниях, переживаниях и пела о любви. Я все время мыслями была в Нем, Он был мой единственный Друг. Я чувствовала Его присутствие и близость, тактильными галлюцинациями. Я ощущала как Он наблюдает за мной, реагирует ветром, природой, облаками, даже окружающими людьми. Когда проезжала машина, из нее гремела музыка: "За тобой поднимусь в небо. За тобой упаду в пропасть..." и эту и следующие подобные я мысленно подхватывала и посвящала Ему. Нас учили в церкви, что Бога за все надо благодарить, а за страдания тем более: "Наказания Господня, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему". А благодарность естественно лучше всего выразить через "славословие". Поэтому чем сложнее жизнь, чем больше испытаний, тем больше должно быть "славы Богу". И я как послушная христианка старалась Ему петь, как бы плохо мне ни было. Не молится, а именно петь, потому, как учили в церкви, молитва это прошение, а просить что-то у Бога эгоистично. Нужно отдавать, а не просить, Бог лучше знает, что нам нужно и без наших молитв, ведь Он видит наши сердца. Из-за того что я боялась подойти что-то спросить, я не могла знать изменившееся расписания пар и кабинетов. Утром приходила на занятия, но кабинет был закрыт, в расписании на стене ничего не изменено, поэтому мне приходилось ходить по этажам, коридорам и искать своих. И если хотя бы встречала одно знакомое лицо, я шла за ним и разыскивала так свою группу. Но чаще бывало, что я никого не находила, поэтому уходила в лес и там ожидала следующей пары, прогуливая занятия. Если слышала приближающиеся голоса, тут же тушила сигарету или прятала за камнем, пока люди не проходили мимо. Курила в туалете, это пожалуй было самое удобное место, где точно никто не увидит. Я призналась, во время попытки контакта одногруппников со мной, что я верующая. Мое признание предполагало в дальнейшем два варианта развития событий: либо страдать за веру и терпеть травлю за Иисуса, что я и ожидала, либо в лучшем случае, стать просто не интересной для других. Но чего я точно не предполагала, что я тем самым вызову симпатию у студентов. Две девушки передо мной, которые выглядели моложе всех в группе, подруги - отличницы даже признались, что тоже ходили в церковь, а одна из них сыграла Марию в сценке, "Необычное совпадение" - подумала я. Да и вообще ребята в нашем составе словно были подобраны специально по какому-то принципу, все были разные, но каждый обладал своей чудаковатостью. Например, был парень - мечтатель, он смотрел на меня на парах и не отводил глаз, даже когда я к нему поворачивалась, но больше знаки внимания не следовало. Облокотиться на руку и смотрит так серыми, блестящими глазами. Только однажды я услышала как он сказал: "Она будто балерина", но не предала этому значения, т.к. думала, мне возможно показалось. Была девушка на вид ей 25 - 28 лет, в короткой юбке из черной кожи и длинных сапогах скрывающих колени, крупная на вид, с громким, властным голосом. Кажется она была старше всех в группе. Она не часто появлялась на занятиях, поэтому о ней я мало что знаю. Рядом с мечтателем сидел деревенский парень, маленький, худенький, бедно одетый. Высокий, кучерявый блондин - Андрей, который позже выбил дверь ногой в туалете, когда я курила и спалил меня с сигаретой. Для них было необычно видеть такую противоречивую христианку, как в прочем и церкви. Поэтому на стене кто-то оставил надпись, где указана была моя фамилия и к ней приписано: "Курит!" Большие буквы на стене в коридоре общежития сразу бросались в глаза всем, кто проходил мимо. Но я не стала стирать эту надпись, не понимая, от чего ко мне серой и не взрачной столь повышенное внимание. Потом меня нашла какая-то женщина и сказала стирать надпись, но я ответила, что я ее не писала и я не знаю, кто ее тут оставил.
На даче у нас был свет только с весны до конца осени, потом электричество отключали по всему району. Зимой было холодно и жить на даче не представлялась возможным, т.к. ни света, ни воды, ни тепла. Домой не пускала мама, просто не открывала дверь, когда я приходила с техникума. Тогда я шла на работу к отцу и мы вместе с ним возвращались домой. Отцу мама дверь открывала и я заходила следом. Иногда я звонила упорно в звонок, стояла часами в подъезде, проходили соседи, спрашивали: "Опять не пускают?". Делала попытки забраться через балкон, если окно на балконе было открыто. Ставила доску и забиралась по нему, потом стучала в окно, чтобы открыли балконную дверь. А бывало, что кидала камушки в окно на кухне, но мама все равно не слышала. Появилась привычка, прежде чем идти на работу к отцу, проходить мимо своего балкона на всякий случай. Вдруг мама на балконе курит, тогда ее можно было попросить уже на прямую открыть дверь и она открывала. На вопрос, почему она меня не впускала, отвечала: "Я спала". Возможно мама и спала под шипящий звук имитации водопада на телефоне-радио, как она привыкла это делать, для нейтрализации внешних звуков и поэтому не слышала, как звоню. Мама спала очень чутко и любой малейший шум ее мог разбудить. Тогда мама как разъяренная медведица выходила из комнаты и доставалось всем, кто попадался под руку. Т.к. я хотела кушать, а денег мне на еду не давали и целый день мне приходилось оставаться голодной, я приходила к отцу на работу специально чтобы поесть и он угощал булочкой с йогуртом или иногда давал ровно на булочку и йогурт и я шла в ближайший магазин, покупала и отчитывалась перед папой за каждую копейку. Он следил, чтобы ни копейки лишней я не припрятала на газ или сигареты. И сидела, порой, на базе до вечера, пытаясь спать на скамейке, на чьих-то куртках. Домой попасть после пар было сложно, но еще сложнее жить с моими родными. Брат не давал спать музыкой, включал специально ее громко, чтобы меня мучить, прятал под мою подушку свои вонючие носки, закидывал мусор мне под кровать, ломал мои вещи, часто несправедливо оскорблял и унижал. Курил прямо в комнате и от дыма я задыхаясь, просыпалась. Я пыталась досыпать днем после пар, но из-за братика это сделать было не возможно. Драться с ним я уже не могла, потому что он стал сильнее меня физически, теперь не получиться успокоить его агрессию заломив руки и положив на пол, когда он на тебя кидается, приходилось звать на помощь родителей. Папа заходил в комнату и кричал на брата: "Выключи музыку и не кури в комнате!" Он убавлял звук, но стоило мне только уснуть, как он его снова включал громко. Другой комнаты жить у меня не было, тогда я психанула однажды и взяв одеяло и подушку, с Библией легла на пол, на кухне. Так вечерами я проводила на кухне, но было так же не удобно, потому что все ходили кушать и включали свет. У меня не была своего угла в квартире, мне негде было спрятаться от всех, меня изживали всеми способами. Мама прямым текстом, почти каждый день кричала: "Убирайся из дома! Тут все мое, ты тут ничего не заработала! Хватит мои продукты жрать, моими вещами пользоваться! Не жги свет ты за него не платишь!" Однажды мама кинула в меня тарелку, та разбилась о дверь, и я ушла в комнату. Отец убирал осколки, а я плакала и молилась, чувствуя себя никому ненужной. Только Он один единственный, Кто никогда меня о не оставлял, всегда был рядом и поддерживал тактильными галлюцинациями: поглаживанием по ногам, голове, плечам. Я плакала и мысленно погружалась в Него, а Он отвечал, окутывая меня Собой, словно одеялом, будто в желании спрятать от всех. Часами я проводила в одиночестве, весь мир словно стал чужим, никто не любил, не понимал, никому не было до меня дела.
Отцу надоело, что я постоянно околачиваюсь у него на работе, его товарищи стали задавать лишние вопросы и он просил меня где-нибудь погулять подальше от базы до вечера. И я гуляла, шатаясь по городу, улицам, дворам. Позже я решила осенью уехать жить на дачу. Собрав свои вещи: полотенце, шампунь, ручки, тетради, зажигалку, мел, заколку, плойку, Библию. Я была одета в розовую кофту, шерстяную юбку до колен, капронки, черные сапожки на платформе, купленные на китайском рынке. Отец дал ключи от железного гаража, где хранились все инструменты для работы на даче, там прятали и старый, электрический камин, которому в то время было больше 17 лет. Я приносила камин в домик с гаража, а на утро, когда отправлялась на занятия, убирала его обратно в гараж, чтобы не украли бомжи, взломав дом в мое отсутствие. Туда же и прятала другие свои вещи привезенные из дома. Жила жизнью отшельницы, ни одной души рядом, ни одного близкого человека, даже соседи под осень собрав урожай все съехали с дач. Ни интернета, ни радио, ни плеера с музыкой, ни книг, ни смартфона, ни телефона, ни телевизора, ни какой другой связи со внешним миром, абсолютная изоляция. Район опустел и ночами горел свет только в моем доме. А я громко пела Богу псалмы и молилась на языках, ходила кругами по комнате и разговаривала с Ним, так спасалась от одиночества, чтобы окончательно не одичать. Отец приезжал первое время почти каждое утро на дачу на красной Лаурель (название запомнила в тот день, когда мы собирались на море семьей и я смотрела на выпуклые буквы на коврике в машине, подумала: "Красивое название, похожее на имя Ариэль - русалки из мультика), чтобы меня отвезти в техникум, привозил продукты. Так за целый день я разговаривала только с отцом и только на повышенных тонах, потому что он иначе со мной обычно не общался. Он был зол на меня за то, что я разрушаю свое здоровье, за то что слабая и не могу себя защитить от мамы, за то что я странная и вдобавок сектантка, и из-за многих других причин. Поэтому у нас с ним были всегда напряженные отношения, его разочарование в дочери было несоизмеримо. Я проснулась от того, что отец выбивает дверь: "Открой сука!" Я испугалась такой реакции, потому что обычно папа редко материться, а в этот раз он был сам на себя не похож. Я открыла дверь и он: "Одевайся быстрее, снова опаздываешь! Больше я тебя возить не буду." Я теперь понимаю, почему папа в тот день был в таком раздражении, его достало постоянно ездить за мной на дачу, из-за меня он сам опаздывал на работу, тратил бензин на дорогу. Он просто устал от всего этого и хотел отчаянно снять с себя бремя заботы. Таким образом в техникум я стала ездить на автобусе, а отец раз в три дня заезжать ко мне и привозить продукты: растительное масло, хлеб, чай, куксу (китайская лапша быстрого приготовления) и давать деньги на проезд на три дня. Я либо ходила пешком, экономя на проезде. Приходилось просыпаться очень рано, потому что дорога от дачи до остановки где останавливалась 16 маршрутка была далеко или просила кондуктора автобуса подвести. Таким образом часть денег мне удавалось сэкономить на сигареты. В то время я уже не пыхала, старалась не срываться, потому что таксикомания это такой же грех. Но мир галлюцинаций неудержимо манил и когда я проходила мимо киоска, видя газовый баллон на витрине, сложно было удержаться от искушения снова испытать сказочные ведения. Того, что приносил папа из продуктов не хватало и я перекапывала поле, добирала из земли оставшуюся после сбора картошку. Колола дрова из сломанного дачного забора, так как не знала где еще взять доски для растопки печи. За всю осень таким образом я сломала и сожгла весь забор нашей дачи. Он все равно был сломанный и не стоял, а лежал на земле. Когда же закончились все доски на даче, приходилось искать на других заброшенных участках. Растапливала печь и на чугунной сковороде жарила картошку. Благо соль и растительное масло всегда были. Воду я набирала в канаве, вырытой возле дороги, ею мылась и в ней стирала. Питьевую воду возила на тележке в металлической фляге на 40 литров. Ее полную было не поднять, поэтому без тележке не донести. Воду брала у соседей, которые разрешили пользоваться их колодцем моим родителям. Подъезжая с баков и видя соседей на даче, я должна была попросить набрать у них воды, но из-за страха контакта я поворачивала обратно. Ждала когда они уедут. Их дача находилась относительно далеко от моей и донести тяжелый полный бак я физически не могла, даже с тележкой, поэтому набирала только 20 литров и с трудом, таща его до выхода из их участка, потом с тяжелыми усилиями старалась поставить на тележку и после довести до дачи. Эту воду я экономила, потому что она доставалась не легко. К тому же соседи стали возмущаться, почему я беру воду так часто. И чтобы лишний раз не мозолить им глаза, использовала колодезную воду только для питья, а из канавы для всех остальных нужд. В канаве вода была грязная, желтая и в ней плавали головастики, насекомые и другая живность. Вера учила, что нужно всегда петь Богу, даже когда занимаешься каким-либо делом, все должно делаться только для Него и в Нем. Чем бы я ни занималась: готовила или убиралась, я пела Ему каждую минуту или разговаривала с Ним. На утро вставала, умывалась, закручивала челку плойкой, красила мелом вместо пудры лицо, подводила глаза черной ручкой, красила губы красной ручкой, одевалась и шла пешком до остановки 16 маршрута. По дороге, не зависимо лил ли дождь или было холодно, я шла и пела. Я боялась что мои блестящие от любви глаза увидит кто-нибудь и поэтому на людях прятала их, отворачивалась в сторону. Я была счастливая в тот период времени, не смотря на трудные обстоятельства моей жизни, потому что я была влюблена в Него и чувствовала Его Любовь. Да и вообще, я не помню в своей жизни реального счастья, все моменты сильной эйфории, которые припоминаются, было лишь погружение в самообман. Видимо само по себе счастье иллюзорно. При достижении любого материального объекта, сулящего удовольствие, приходит пресыщение и разочарование, об этом буддизм. Буддизм призывает находить счастье внутри себя, а не в окружающих вещах. Натренировать свой мозг так, чтобы всегда прибывать в нирване, т.е. научиться вырабатывать самостоятельно эндогенные опиата и умело использовать свойство своего организма. Таким образом, нет разницы от чего ты счастлив: от материальной или внутренней иллюзии, ведь эффект один и тот же. Но внутреннюю иллюзию легче поддерживать, она всегда с тобой и в любой момент, не зависимо от обстоятельств, ты можешь вызывать у себя чувства эйфории. Тогда почему же над верующими смеются? Ведь они выработали это свойство быть счастливыми. Они эндогенные наркоманы и кажуться со стороны дурочками, как и любой другой наркоман, ведь сильное счастье всегда опьянеет и дурманит, делает человека чудаковатым, неадекватным и смешным. Стоит ли их за это осуждать? Кто-то выбирает здравый рассудок, потому что находит в этом свою комфортность, а кто-то стремится затуманить свой мозг, вернуться в блаженное состояние неведения и не пробуждаться. Как маленькие дети, прячутся от страшной реальности и не хотят видеть ее монстров. И я была такой же, годами укрепляла свой панцирь иллюзии и теперь мой домик достаточно прочный, чтобы при случае опасности в него прятаться. Верующие люди, выбирают смыслом жизни именно абсолютное счастье, а не познание мира. И не стоит их осуждать за это, ведь не известно, что было бы, если отобрать у них способность к искусственной стимуляции дофаминовых рецепторов, возможно они бы подсели на другие наркотики, антидепрессанты или покончили с собой. Каждый выживает как может, и если тебе больше повезло и не известно состояние депрессии, то тебе не понять их отчаянных попыток найти абсолютное счастье. Брат приходил иногда вместо отца повидаться и передать продукты и деньги на проезд, сам немного себе прикарманив на сигареты.
На перемене студенты решили приколоться. Поднесли игрушечный гробик и просили нажать на него. Я отказывалась, пока один из них не уверил, что ничего страшного не произойдет. Я нажала на гроб, крышка раскрылась и поднялся эрегированный пенис скелета, который лежал внутри. Вся группа хохотала, а я не могла понять, что тут смешного. Мне показалось, что меня все считают непорочной монахиней, будто я никогда не видела подобных вещей. На предмете конфликтологии всем раздали тесты на выявление темперамента, мой тест показал преобладание меланхолического типа. Когда же преподавательница объясняла характеристику каждого темперамента, дошло до меланхолика и кто-то крикнул с группы, указав на меня. Учительница истории, крупная блондинка с правильными чертами лица и грустными глазами, после пар попросила меня остаться. Мы сидели вдвоем в кабинете и она со мной заговорила: Ты хорошо отвечаешь письменно и видно, что не глупая, но устно я вижу тебе трудно отвечать. "Почему, как ты думаешь?" Ее попытки выяснить причины ни к чему не привели, и она меня отпустила. Учитель физики ко мне относился особенно плохо, когда узнал, что я верующая. Но не мог почему-то догадаться, что не вера виною странному поведению, и что скорей я позорю собою церковь, пытаясь ею спастись от агрессии и замаскировать свою асоциальность и не адекватность, и церковь тут совершенно не причем. Они обсуждали меня с пожилой женщиной химиком в коридоре, и та в свою очередь тоже меня невзлюбила. "Вот и началось гонение за веру" - думала я, хотя это на самом деле это было гонение не за веру, а за особенность психики. И физик, и химичка мне занижали не заслуженно оценку, только потому что я верующая. Требовалось не понимание предмета, а лишь зубрешка конспектов, что я добросовестно выполняла, как и вся группа. Две девушки хорошистки, которые сидели на передних партах, стоило им только начать пересказывать выученный конспект, на полу слове преподаватели их останавливали и ставили 5ки, но когда я делала тоже самое, мне ставили 3ки. Т.е. из-за предвзятого отношения мне не давали совершенно никакой возможности и надежды хорошо учиться. Мало того, физик, мужчина лет 50ти, похожий чем-то на Высоцкого, публично старался унизить и высмеивать меня, делая замечание. К примеру, однажды он вызвал меня к доске: "Ты не можешь понимать моего предмета, поэтому даже не старайся. И что это у тебя на лице, штукатурка?" В группе повисла тишина, всем казалось, что я сейчас расплачусь, но я и не такое выдерживала. Тогда Андрей, который сидел на самых последних рядах, нарушил тишину: "Зачем вы так?!" В первые в жизни за меня заступился парень, и я готова была в тот момент в него влюбиться. Физик мог бесцеремонно подсесть со мной рядом или стоять надо мной и гладить по голове во время написания контрольной работы. Его странное ко мне отношение не оставалось не замеченным. Однажды я пришла на пары в черном, бархатном платье, было холодно и я в нем замерзала. Когда шла в техникум по улице, мужчины на меня смотрели. Может я выгладила нелепо, а может сексуально, я не знала, от чего столько взглядов. Но именно в тот день мне от физика досталось унижений больше обычного. Я ненавидела его предмет, но боялась прогуливать, потому списать конспект было не у кого, а он заставлял каждую пару рассказывать конспекты прошлого занятия. А когда дело дошло до сдачи сессии, он не хотел у меня принимать предмет, ставить зачет, хотя всем остальным поставил. Он выставил меня за дверь закрыл кабинет, спросил уже на улице: "Знаешь 10 заповедей? Перечисли" Я ответила, что знаю и стала перечислять, тогда он раздраженно: "Ничего ты не знаешь!" и ушел. Но без зачета по физике я не смогу перейти в следующий семестр и потому мне пришлось жаловаться отцу. Отец не мог его выловить, физик в буквальном смысле убегал от отца и не хотел с ним разговаривать. Тогда папе пришлось идти к директору жаловаться. В итоге все же мы добились, что он принял зачет, не спрашивая, с раздражением поставил роспись и молча ушел. Такая вот странная ситуация сложилась у меня с этим преподавателям и до сих пор не понятная. В церкви было запрещено читать книги без одобрения пастором, а одобрялась лишь протестанская литература пятидесятников и баптистов. Такие книги ходили по рукам и читались по очереди всеми членами церкви, и одна из них была "Доброе утро, Дух Святой!" Бенни Хинна. Как раз в тот день, когда заданием стало написать о своей любимой книге, я находилась под впечатлением от этой небольшой книжки и писала сочинение, когда та лежала рядом со мной на парте. Я уже не помню о чем писала, но старалась выразить свои мысли как можно более образно и художественно. После проверки сочинений только одна я из всей группы по литературе получила четверку, остальным же за нехватку фантазии поставили тройки. Видимо учительница литературы была верующей и поэтому мою работу выделила из группы, как лучшую, сказав: "Единственное сочинение, которое мне понравилось!", что всех удивило.
Начались заморозки и земля уже отвердела. Было сложно теперь выкапывать картошку, заново перекапывая поле. Лопатой разбить ледяную землю почти невозможно. Гремел гром над головой и я замерзшими руками била лопатой по земле, в попытках добраться до картошки. Я подняла глаза к небу, серые тучи, сверкающая молния над головой, стало страшно и одиноко. Казалось Бог гневается за что-то на меня, а это значит, что не только все меня бросили, но и Он. Тот ради кого я еще продолжаю жить и бороться за свое существование. Поглотило сильное отчаяние. Я пошла в домик и стала плакать, молится и каяться. Потом успокоилась, и решила что-то сделать с тыквой, которую родители почему-то не забрали с дачи, а оставили лежать на веранде. Готовить тыкву я не умела, поэтому ее почистила, порезала, закинула в кастрюлю и залила водой, посолила и отварила. Пожарила лук и смешала с тыквенным пюре и от сильного голода это блюдо показалось самым вкусным, что я пробовала на свете. Так я доедала тыкву с веранды. Вечерами читала Библию, это единственная книга, которая мне была интересна, остальные шли на разжигание печи. Их специально для этих целей складировали родители, и я не относилась к ним серьезно. Даже не смотрела их содержание. К концу осени выключили электричество и камин стал бесполезен, дрова для разжигания печи и приготовления еды кончились. Стало очень холодно и я лежала под одеялом, пытаясь согреться. Практически не вставала с кровати. Я заболела, поднялась температура. Лежала в кровати и фантазировала о том сероглазом парне, который на меня смотрел на парах. А что мне оставалось делать парализованной холодом, слабостью и болезнью целый день в кровати? Стремилась коротать время сексуальными фантазиями, потому что уже в этот момент я стала отходить от своей духовности из-за свалившихся неожиданно на меня проблем. Есть у меня такая защитная реакция - сексуализация страданий, когда становиться очень плохо, психика пытается в этом увидеть что-то приятное и перевести это в другую плоскость. Бог наказывает за грехи, потому что любит, если бы не любил не наказывал. Если Ему нравиться наказывать, значит мне должно нравиться страдать, иначе так можно свихнуться. Но Бог настолько свят, что к Нему нельзя даже мысли допускать о сексуальном желании, поэтому переключаемся на самый ближайший и доступный объект, который проявил, как кажется, ко мне хоть малейший интерес. В следующих главах в моем дневнике будет наглядно и ярко показана вся прелесть такой психической защиты. Приехал отец на дачу и видя меня лежащую в постели, голодную и с температурой, сказал: "Одевайся, едим домой!" Таким образом я вернулась домой, но не надолго. Потому что уже через некоторое время брат снова начал включать музыку громко и мешать спать, мама кричать, чтобы убиралась из дома. Я однажды не выдержала и когда брат ушел, взяла его магнитолу и хотела выбросить в окно, как мама, зайдя в комнату, меня схватила и стала ее отбирать. Я пыталась объяснить, что брат меня уже замучил этой музыкой, она же кричала, чтобы не трогала магнитолу и что мне самой нужно убираться из дома. Стала бить, таскать за волосы, я схватила канцелярский нож и поцарапала маму. Мама вцепилась мне зубами в ухо и я услышала хруст, закричала: "Отпусти меня!" Мама отпустила и ушла на балкон курить, я со слезами, с трясущимися руками провела по волосам и клок волос упал на пол. Одела куртку, собрала вещи и выбежала из дома. Из уха лилась кровь всю дорогу, пока я ехала к Вере и смотрела в окно. Вечером за темным окном мелькали огни домов, города, фар, я держала кровоточащее ухо рукой, капала кровь на куртку и весь рукав испачкался. Когда приехала к Вере кровь почти остановилась. Я ей рассказала о произошедшем и что больше не хочу возвращаться домой, потому что меня родные в прямом смысле изживают из квартиры. Вера предложила пожить пока у нее, а потом будет видно. Меня поместили в холодный чулан, где стоял диван и коробки. Вера дала теплое, пуховое одеяло и я чувствовала себя счастливой, потому что прибывала в святом доме самого Бога. Я хотела в туалет, но не могла выйти из чулана, боялась раздражать Веру лишний раз. Хотела так же кушать, но сказать об этом стеснялась. А умыться или пройти в ванную совершенно не решалась из-за социофобии. Поэтому я страдала молча, все терпя и выдерживая, как умела, пока однажды не лопнуло терпение. Утром Вера давала только один раз мне покушать, одну маленькую курочку и несколько ложек плова. За целый день я ничего больше не ела. А Маша, как говорила Вера, на диете, чтобы похудеть и такой рацион для них нормальный, потому как они всегда в посте прибывают и в молитве. Хотелось очень есть и я после пар стала попрошайничать еду в техникуме. Заходила в ближайший техникум, в столовую и притворившись студенткой этого училища, просила дать что-нибудь поесть, якобы нет денег. И несколько раз мне так удалось раздобыть себе бесплатно еду. Я настолько ощущала себя недостойной Веры, такой святой и доброй женщины, что не хотела ее обременять собою, своими проблемами, так как чувствовала, что не очень я желанна в ее квартире. Она тяготилась моим присутствием и я решила больше не возвращаться к ней, а покончить с собой. Таким образом, прожила я у Веры не больше 3 дней. На мне было кожаная, осенняя куртка, красный шарф, шерстяная юбка и блузка заправленная в нее. Блузку я сделала из маминого платья, которое она носила в молодости, отрезав от нее длинную юбку. Те самые сапожки на платформе, на которых был сломан замок и я каждый раз замок затягивала черными нитками, чтобы не расстегивался. Жалела лишь об одном, что вместе со всеми вещами я оставила Библию в черном пакете и умирать мне придется не попрощавшись с ней. А хотела ее прижать к сердцу и прыгнуть с крыши 9 этажа, чтоб даже умирая, с Ним мысленно не расставаться.
Я слезою обращусь
Упаду и разобьюсь
И на голубом сугробе
След останется из крови
Если рядом Ты не будешь,
То тоску в душе разбудишь
Сердце с золотой иглою
Перед Тобою я открою
Огоньки души телесной
Окуну в холодной бездне
Бог страдания судьбы вяжет
И клубок сернистый ляжет
Там у ног Твоих прекрасных
Развеется нить напрасно...
Специально дождалась вечера, когда уже стало темно и направилась к девятиэтажке. Я почти уже подходила к ней, на встречу шли два парня, в приподнятом настроении и один из них меня окликнул: "Девушка, можно с вами познакомиться? Почему вы такая грустная? Куда идете?" Я в тот момент находилась в очень подавленном состоянии, безразличия и фобия от отчаяния почти пропала: "Умирать иду" Один из них сразу оживился, подумав, что это шутка, но вглядываясь в мое грустное лицо, понял, что я на полном серьезе иду умирать. Его выражение лица изменилось: "Как же мы позволим вам умирать? Что случилось, рассказывай". "Из дома выгнали" - тихо сказала я. Один из них, который выглядел моложе и симпатичнее предложил сначала с ним поседеть на лавочке во дворе и все рассказать. Я не хотела, потому что решительно была настроена, но он обещал, что потом отпустит, если решить мою проблему иначе не удастся. Мы сели на лавочку и он стал рассказывать о том, что знает где могут меня приютить и принять и где я смогу пожить. Мне в тот момент было настолько на все плевать, что я решила: "А что мне терять? Меня все равно скоро не станет, рисковать нечем. Пойду я в эту квартиру, вдруг и впрямь что-то измениться к лучшему. Умереть я всегда успею. Вдруг случиться так, что этому парню я стану нужна. Может мне Бог его послал как спасителя?" И я согласилась. Мы пришли в квартиру к женщине лет 45, за ее спиной в комнате пряталась маленькая девочка 5ти лет, как позже я узнала ее звали Вика. Женщина Ира была уже подвыпившая и парни объяснили ей ситуацию, она согласилась: "Пусть поживет". Сергей, так звали симпатичного парня, предложил раздеться и пройти в комнату к Вике. Пока я знакомилась с неугомонной и болтливой девочкой Викой, они пили втроем на кухне. Женщина зашла поведать нас и предложила к ним присоединится и я ответила, что не пью. Мы с Викой рисовали в альбоме-раскраске. Я ей рассказывала сказку, спрашивала о чем она мечтает. Она ответила, что мечтает о длинных ресницах. На кухне стали кричать, разгорелся скандал, Вика взяла меня за руку и испуганно потащила в ванную: "Пойдем!" Пойдем! Я боюсь!" Я пошла с ней и мы закрылись в ванной. Я вытащила из своей сумки некоторую косметику и Вика попросила ее накрасить. Тогда я немного накрасила ей губы, а потом себе. Мы сидели так некоторое время в ванной и выжидали, пока ссора утихнет на кухне, потом вышли и спрятались обратно в зале. Самый длинный парень (имени его не помню), зашел, шатаясь в зал и улегся спать на диван. Сергей остался вдвоем с Ирой и еще долго о чем-то на кухне спорили. А я легла с Викой на ее кровати. Ей со мной было спокойнее поэтому она и предложила лечь рядом с ней. Я ее обняла и мы уснули. На утро мы решили пойти погулять и Ира под мою ответственность отпустила Вику. На улице было морозно, а у меня ни перчаток, ни шапки и ноги голые. Вика стала капризничать: "Хочу пить!" и я не знала где взять воду, ведь у меня нет денег. Я просила ее меня понять, что воду взять нам негде, нужно возвращаться домой, только там можно попить, но Вика не хотела домой. Я сделала попытку найти воду в другом месте и мы зашли в кафе, где я попросила воды для девочки, но мне отказали. Мы вышли из кафе, а Вика расплакалась. Тогда меня стало все это ужасно раздражать и я сказала: "Идем домой или я одна пойду, а ты тут оставайся!" Вика испугалась когда я от нее стала удаляться и побежала за мной. На второй день Вика просила ее не бросать, она ко мне привязалась, а я понимала, что рано или поздно меня выгонят из этой квартиры и долго терпеть не будут. Сергей решил меня покормить и предложил на кухне с ним посидеть, пока варятся пельмени. Я смотрела на стол, боясь поднять глаза, а он пристально вглядывался в мое лицо и улыбался: "У тебя улыбка как у Моно Лизы" и через минуту добавил: "Надеюсь ты оставила желание умирать?", я ответила, что нет. Он наложил пельменей и ушел в зал. На третий день утром друг Сергея, когда я спала на диване, улегся со мной и стал приставать, я стала сопротивляться. Зашел в зал Сергей, схватил его за шиворот и оттянул от меня и они жестоко подрались. Я испуганно выбежала в коридор, когда его друг с разбитым лицом, пьяный сидел на полу. Сергей сказал мне: "Мы уходим!" взяв мою куртку с вешалки. Вика плакала, просила ее не оставлять, а пьяный друг Сергея с угрозами матерился. Я оделась и мы вышли. Сергей сказал, что у него мать добрая, она поймет, а я не пьющая, скромная и поэтому меня примут в его семье. Мы пришли на его квартиру и я села на диван, пока Сергей объяснял на кухне маме и своей сестре, у которой был годовалый ребенок и муж, всю ситуацию. Маленький ползал по полу, были везде разбросаны игрушки, а я от страха и напряжения боялась сделать лишнее движение. Я в Сергея почти влюбилась, он мне в тот момент казался ангелом, которого мне послал Бог, чтобы спасти от смерти и была надежда, что у нас с ним что-то получиться большее. Его мама заговорила со мной, чтобы узнать подробности, но со мной как обычно сложно о чем-то говорить, я отвечала односложно. Мне постелили матрас на полу рядом с батареей, потому что семья большая, а комнат всего две, кроватей больше не было. Семья с ребенком в одной комнате, а мама с Сергеем и мною в зале. Ночью пришел Сергей лег рядом со мной на полу, положив мне руку на ноги и так уснул. Утром он ушел и я осталась наедине с его семьей. Очень хотелось кушать и голод заставил пойти на кухню, поискать еду. Запах макарон с мясным соусом стоял по всей квартире я не выдержала и немного съела, потому что попросить боялась. Сестра Сергея увидела, что макарон стало меньше и спросила, кто ел ее макароны. Мне пришлось со стыдом признаться, что я их ела. Тогда она сказала, что надо было попросить, а не так есть их без спроса. Я чувствовала сильный страх, стыд и скованность в этой семье, как и у т. Веры, ощущала себя лишней и очень захотелось уйти. Но надо было сказать об этом Сергею, ведь если я уйду, могу его обидеть. Вечером я дождалась Сергея и на кухне сказала ему, что якобы мне есть где жить, что я уеду на дачу, там есть свет и вода. Я разумеется врала, мое желание было одно закончить то, что начала. Тогда Сергей позвал свою маму и ушел в зал, и мне пришлось его маме тоже самое говорить на ее расспросы. Мама сказала: "Я знаю одну бабушку, ты можешь пожить у нее. Она одинокая, ее бросили подросшие дети, уехали в другие города. Ей нужна забота, убираться, готовить, ходить в магазин, за это тебе будет предоставлено жилплощадь и еда". Мы отправились к этой бабушке. Квартира было практически пустой, мало мебели, голые полы, без ковров, но просторно. Мне восхитили, красивые, розовые обои с блестками, переливающиеся на свету, видно было поклеены недавно. Но я так была полна решимости покончить с собой, что когда ушла мама Сергея, я бабушку убедила, что мне есть где жить, и я поеду на дачу. Бабушка вытащила детские перчатки и теплые колготки и попрощалась со мной, дала немного денег. Детские перчатки на мои маленькие руки идеально налезли, а капронки разорвались еще при домогательствах друга Сергея и мне их пришлось выбросить. Уже шел снег, было очень холодно, а я с голыми ногами, в осенней куртке и единственное что согревало это красный, шерстяной шарф. Теперь вот еще немного спасали бабушкины колготки и перчатки. Я направилась к ближайшему киоску, чтобы купить алкоголь для смелости в совершении суицида. Единственное на что мне хватило денег это на клубничное вино и закуску - детскую зубную пасту, тоже клубничного вкуса. Тогда еще не все подъезды закрывались на кодовые двери, и не все чердаки были на замках. Перед этим я проверила несколько 9этажек, люки которых были закрыты. Единственный вариант с открытым люком удалось найти. Забралась по лестнице, и придерживая рукой тяжелую крышку люка, постаралась бесшумного забраться на чердак. С чердака вылезла на крышу, с трудом перелезла через кровельные ограждение и свесив ноги, смотрела вниз. Внизу по дороге ездили машины, изредка ходили люди и я представляла себе, как мое тело в неестественной позе будет лежать там на снегу. Возможно приедет скорая или милиция, но спасти не удастся, потому как высоты 9этажки вполне должно хватить, чтобы разбиться на смерть. Я не верила в смерть, думая, что и после жизни буду продолжать существовать. Только уже не в этом мире, где я никому не нужна, где ни одной души, кто бы без лицемерия и фальши, без коварного умысла принял бы и искреннее полюбил. На холодном, зимнем небе сверкали местами звезды. Открыла вино, из горла стала пить. Вот она пропасть под моими ногами и осталось только толкнуть себя вниз, и больше меня не станет. Я обратилась к Богу, незримый взгляд Которого я каждую секунду чувствовала: "Сейчас хоть приди, пожалуйста?", но черное небо молчало равнодушием. Я заплакала и пригубила еще вина, потом еще и... очнулась на чердаке от холода, лежащей на доске рядом с теплой трубой. Как ни пыталась, не могла вспомнить, как я смогла перелезь через ограждение в таком сильно опьяненном состоянии и не упасть. Ведь даже будучи трезвой мне с трудом удалось перелезь через нее. И после событий как я выпила бутылку до конца, память будто отрезана. Мерзли ноги, которые я пыталась согреть красным шарфом, из вытяжки трубы исходил запах чего-то жаренного и вкусного. Женский и мужской голос о чем-то разговаривали на кухне и слышался шум льющийся воды. Я лежала возле трубы и мне не хотелось вставать, чувствуя себя разбитой и жалкой. Я лишь хотела домой в тепло, где было сыто и уютно, но такого дома у меня не было. Я спустилась в подъезд и привела себя в порядок, накрасилась. Вытащила из сумки зубную пасту, она пахла приятно клубникой, вызывала аппетит, выдавила ее на стену, размазав ее в виде сердца. Она было красивого, нежно-розового цвета. Губной красной помадой я написала графическим шрифтом "Lord" внутри сердца и вокруг сердца создала что-то вроде кружева. Рисунок получился красивым, больше 50 см. и цвета красный с розовом хорошо гармонировали. Но я услышала шаги соседей и поспешила вниз. Мимо меня прошла женщина с девочкой. Они поднялись на этаж с моим граффити и девочка воскликнула: "Смотри как красиво!" Клубничный запах стоял по всему подъезду. А я вспомнила, что сегодня воскресение и возможно еще есть шанс встретить Веру в церкви. Водителя 16 маршрута попросила меня подвести, таким образом доехала до церкви, но на служение уже опоздала. Вера с девочками провела урок и увидев меня, обняла: "Как же я за тебя волновалась! Ты где была? Мы за тебя молились". Она предложила девочкам поехать ко мне домой и помолиться за мою семью. Я ответила, что мама возможно и не пустит домой, но мы все равно поехали всей группой: Юля, Маша, Женя, Вера, я. Мама открыла дверь услышав голос Веры, она впустила всех домой и стала жаловаться на меня, описывая меня как аморальную, одержимую бесом, блудницу. Я снова как обычно морально не способна была защититься из-за социофобии от клеветы и оставалось только надеяться на благоразумие Веры. Мы прошли в зал и девочки, Вера и я встали на колени, мама села на кресло. Все стали молится. Вера и мама стали молится, дабы изгнать из меня дух блуда, потому что Вера была уверена, что я провела ночь с какими-то мужчинами и именно этот дух меня гонит на улицу: "Оставь ее дух блуда во имя Иисуса!" Меня это обидело, ведь именно блуд - это то с чем я практически справилась, заблокировав в себе всякие сексуальные импульсы. Мне не понятно было почему они сделали обо мне такие выводы? Блуд это смертный грех, который даже в мыслях допускать нельзя, а я во весь этот период времени, что отсутствовала не была в том состоянии, чтобы даже позволить мысль о каком-то блуде. Я лишь хотела быть с Ним и умереть. Позже я стала замечать одну странную закономерность, что чем лучше у меня получается убить в себе всякую сексуальность, тем активнее во мне церковь начинает видеть злого духа блуда.
Когда я пришла домой после служения, мама не открывала дверь и мне пришлось ехать обратно, потому что идти было некуда. Ко мне подошла женщина из церкви чтобы поинтересоваться, живу ли я сейчас дома, т.к. почти все уже знали, что меня выгоняют из дома. Я ответила, что и сейчас домой не пускают, тогда она попросила меня подождать, а сама зашла в пасторскую. Меня пригласили зайти в кабинет и там был сам пастор, старенький дедушка с трясущимися руками и несколько женщин. Они меня расспросили, советовали не грешить, помолились и отпустили. Это случилось днем, когда мама накинулась на меня, повалила на пол и стала душить. Не помню о чем в тот день ссорились, но я разбила вазу, которая стояла на столе, толи упала на нее, толи специально. Мама душила меня, а я даже не сопротивлялась, только хрипела: "Убей меня". Она схватила за волосы и протащив по коридору вышвырнула в подъезд. Я поехала обратно в церковь и снова ко мне подошла женщина. Я ответила, что из дома выгнали, тогда она пригласила меня с ней сходить к Рае пророчице. Мы зашли в очень бедный, одноэтажный дом, вокруг которого бегали козы и утки. Вместо ковров лежали на полу тряпки. Дом был огражден деревянным забором, лаяла собака и ужасный запах стоял по всему двору. У Раи многодетная семья и людей в доме было много, особенно детей, все шумели, бегали, кто-то плакал. Рая суетилась в домашних делах и просила подождать. Пол часа я стояла в коридоре пока меня женщины не пригласили войти. Рая стала молиться и пророчествовать: "Так говорит Господь: За грехи страдаете, кайтесь и я отведу гнев Свой от вас! Кайся дочь моя! Проси прощение у всех кого обидела! Возвращайся в дом свой и падай на колени перед матерью и проси прощение со слезами, пока Я не прощу тебя!" На этом пророчество было окончено, мне дал Бог инструкцию, что делать, дабы меня мама пустила домой. Одна из женщин спросила: "Поняла ли ты, что сказал Господь? Так иди и поступай". Я кивнула, одела обувь и поехала домой. Мама через дверь ответила: "Я тебя не пущу!" Я жалобно: "Мамочка, прости меня" Она открыла дверь и я упала перед ней на колени, захлебываясь слезами, просила прощение. Мы помирились и мама мне сказала повесить белье на балконе. Пока я вешала белье, мама снова меня несправедливо оскорбляла и унижала. Я терпела, старалась не отвечать, промолчать и не сорваться, но ничего не вышло. Стала защищаться, оправдываться и вновь от мамы агрессия, и опять я в подъезде. Можно подумать, что именно я не выполнила наставление Бога, я не достаточно искреннее покаялась перед мамой и поэтому у меня не хватило воли, чтобы не отвечать маме на ее злые слова. Я виновата в том, что не могла сдержать язык, терпеть и молчать. Потом я развивала со временем эту способность, когда мама накидывалась с несправедливыми и беспричинными оскорблениями, агрессией и ненавистью, я молилась громко на иных языках, чтобы заглушить ее голос. Таким образом я соблюдала заповедь: "Злословящий отца или мать, наказывался смертью (Марк. 7,10; Исх. 21,16)". Мама кричала: "Шлюха, ленивая свинья, крыса", а я старалась не отвечать, а лишь молиться. Нет такой заповеди, дабы родители хоть немного уважали своих детей и не оскорбляли, не выгоняли из дома, не пытались убить. Если сын поднимет на отца или мать руку, его наказывали смертью, а вот родитель (отец) у древних евреев имел полное право убить своего непослушного сына. Если у отца с головой не все в порядке и он перережет всю свою семью, т.к. он глава семьи, правда на его стороне. Консервативное протестантское христианство старается жить по "букве закона", поэтому в прямом смысле библейская "справедливость" была на стороне мамы, а меня защитить было некому.
Отец подрабатывал тем, что сварил киоски или решетки на окна, делал соседям двери на заказ. Такая подработка не всегда приносила прибыль, иногда отца обманывали и ничего за это не платили, а иногда платили продуктами. Но папа не отчаивался, в надежде на совесть человека он стремился помогать людям, повторяя, что: "Ты ему поможешь, в следующий раз он тебе". Я однажды вечером пришла к отцу на работу вместе с братом посмотреть, как папа работает после основной работы. Киоск был похож на гараж, внутри все уютно обделано досками. Когда мы уже пришли, папа попросил нас подождать на улице и мы гуляли рядом. Потом я видела как крупный мужчина арабской национальности подошел к отцу. Они о чем-то поговорили, он ушел, а отец закрыв и убрав все инструменты, подмел пол и закрыл киоск.
Глава 5
© Copyright: Алиса Владимировна, 2020
Свидетельство о публикации №220041802340
Свидетельство о публикации №220041802340
Рецензии