Самая красивая-Матенька 1, 2

               
(история семьи)

Оглавление 

Матенька      
Бабушкин дом
Капитолина
Коллективизация
Дед Михаил
Дед Митрофан
Василий-строгий дед
Матенька, голод и Средняя Азия
Как Матеньку у мужа украли
Дочка
Дом на Погрузной
Петр
Иван
Нинушка
Русская свадьба в деревне
Семен Матвеевич и Матенька
Сестры
Тетя Шура и потоп
Как цыганка судьбу предсказала
Церьковь
Шоковая терапия 90-х
Послесловие

                Предисловие

Народ моей страны пережил очень много бед в хх веке. Были общие беды как революция, война, голод, лагеря. А к общим бедам добавлялись еще и личные: потери близких, родных, любимых. И несмотря ни на что, люди старались выживать,  помогать друг другу, подерживать в трудную минуту и делиться всем, что было: едой, одеждой, домом.
Люди старались оставаться людьми! За то, что они были такими добрыми, искренними, веселыми, заботливыми, за теплоту их сердец — низкий им поклон и добрая память о них в наших сердцах, пока мы живы!
Воспоминания о них написаны для будущих поколений нашей семьи, чтобы знали их и помнили!
Таких историй на Руси было немало, и почти каждый может в ней найти что-то свое, похожее и родное.

               
МАТЕНЬКА

Жизнерадостный Тимоха под вечер загонял домашнюю птицу в курятник, когда услышал крики мальчишек, бегущих гурьбой по улице, и повис на своем плетне:
— Вы куда?
— Мы, Матеньку смотреть!
— На пятачок, за околицу!
— Пошли с нами!
— Я догоню! — ответил Тимоха и быстро загнал кудахтающих птиц в сараюшку.
— Вот еще, буду тут возиться с вами! — бормотал он у бочки с водой, стряхиваю пух и перья. Других штанов у Тимохи не было, а с этих единственных хотя бы пыль стряхнуть перед дорогой.
Околица — это край деревни, где собиралась на вечерки молодежь для гуляний.
А Матенька была хороша! И все деревенские мальчишки гордились ее красотой и ходили на нее любоваться, как на картину.
Тимоха с дружками был еще мал, и им не разрешалось гулять со взрослыми, но подглядывать было деревенской нормой. Даже, когда в деревне играют свадьбу, все окна снаружи облеплены любопытными ребятишками. И, возможно, поэтому многие события остаются в народной памяти и передаются из поколения в поколение.
...Прошли многие годы, Матенька была уже давно на пенсии, а мы, следующие поколение, приехавшие на свадьбу к родственникам, были удивлены одним эпизодом. Неожиданно к нам подошел мужчина, лет пятидесяти, и спросил:
— А правда, вы дети Матеньки?
— Правда.
— А я ее помню всю жизнь: какой красавицей она была! Мы бегали еще мальчишками на нее смотреть! — сказал с восторгом, посмотрев на нас с некоторым сожалением. Может потому, что мы не были такими красавицами, как она?!
Когда мы возвращались со свадьбы, моя кузина пошутила:
— Можно я с тобой сегодня лягу спать, может мне красота перейдет немного?
— Да, что толку-то спать со мной, ты иди с тетей поспи, ведь она — красавица, а я только ее дочь.
К сожалению, мы не знали ее такой красавицей, какой ее помнят односельчане. Переживания и горести стерли почти всю красоту с лица, но в характере ее я чувствовала, что со мной разговаривает женщина, которая знает себе цену и не опустит свою планку ни за какие ватрушки!


Моя мама, Матенька, родилась еще до революции, в начале первой мировой войны, и этим совпадением с большой бедой и прошла вся ее жизнь. Жизнь — это от слова жить, а у русских, познавших революцию, голод и войну — это было выживание, растянувшиеся на долгие годы, с начала и до конца двадцатого века.
По паспорту она была записана как Матрёна, но имя это она не любила и стеснялась его. В молодости, когда подходили знакомится парни, часто представлялась Марией. Родные и близкие ласково звали ее Матенькой, и это имя так к ней и пристало.
В документах ее записали моложе, а старшую сестру Катеньку старше. Тогда была большая путаница в первые годы Советской власти. Паспорта крестьянам на руки не давали, и сестры не сразу обнаружили ошибки в своих датах рождения.
Много лет спустя, когда выходили на пенсию, то радовалась уже Катенька, так как ушла раньше. А моя мама огорчалась, что ей до пенсии придется лишний год работать. Теперь они поменялись местами и справедливость как будто бы восторжествовала.
Матенька была самой красивой девушкой на селе: среднего роста, хорошо сложена, с глубоко посаженными голубыми глазами на белоснежном лице, темными, негустыми, волосами, которые она все время укладывала «волнами» перед зеркалом. Была она веселой, доброй, с легким характером и все ее любили. А тут еще и с паспортом повезло!
Катенька была девушкой умной, рассудительной и даже мудрой иногда, но с красотой ей не сильно повезло. Родилась она крупной, рыжей, да еще конопатой: вся, как есть, в веснушках. Ох, и намучилась она с ними: чем только не отбеливала, и чистотелом, и травами, и мазями, и ничего не помогало, а тут еще и сделали ее на год старше по паспорту, совсем беда!
Эту Матеньку давно бы выдали, так как все женихи сватались именно к ней, но она только одного Ваню любила. А Катеньку, к сожалению, никто не хотел сватать, а тут еще и старше по паспорту сделали. Очень она печалилась.
Главное, что она, на самом деле, не была страшная, просто с веснушками, и сегодня такие девушки считаются симпатичными. А тогда, в двадцатые годы, считались они дурнушками, и не имели успеха у парней.
Дело был в том, что раньше, в русских деревнях был такой обычай, что сначала должна выйти замуж старшая дочь, а потом только — все остальные по старшинству. И пока старшая не выйдет — другим и носа показывать нечего в невестах! Вот так! А если старшую никто не берет, тогда что?!
Беда, да и только!
Но Матенька не переживала, был у нее любимый парнишка, звали Ваней, и их счастью и любви, казалось, не было конца. Жила Матенька в большой семье с отцом и матерью, с братьями и сестрами, и царили в их семье лад и трудолюбие.

БАБУШКИН ДОМ

Он выходил окнами на т-образный перекресток: на главную улицу и на дорогу, которая вела прямо к железнодорожной станции. Дорога была не сильно длинной, км два, и бежала между высокими пшеничными и ржаными полями. Летом мы ходили по этой дороге пешком, зимой на запряженных лошадях.
А весной и осенью там была непролазная грязь, так как почва представляла собой жирный чернозем, в котором застревали лошади и люди, поэтому мы в это время не приезжали в гости.
Дом был маленький, но очень уютный с палисадником и плетнем перед ним, и с большим огородом позади. В хорошие времена с него убирали до пятидесяти мешков картошки. Перед окнами рос зеленый лучок для летней окрошки, у калитки стояла лавочка.
Как для меня — так это была самая лучшая лавочка на свете! Она стояла почти перпендикулярно калитке, за ней был плетень и высокие, густые, кудрявые клены, а перед ней открытая широкая улица. Очень удобно для свиданий, перед тобой все открыто, а со спины тебя не видит никто.
Будучи старенькой, бабушка часто сидела на этой лавочке с палочкой в руке и смотрела вдаль улицы, как будто поджидала. Да, в основном нас, гостей из города: детей и внуков. И когда мы появлялись, заметив нас издалека, она вставала со скамейки и радостно шла нам навстречу с палочкой в руке. Палочка была самодельная, отломанная от какого-то дерева, очень гладкая, очищенную от коры, и с небольшим сучком в нижней части. С ней она приезжала и к нам в город. «Это мой друг — посох», — говорила она с улыбкой, ставя его у порога, в угол нашей маленькой комнаты.
Крыша бабушкиного дома была соломенной, и дом немножко заваливался набок от старости. Вход был сначала в сени, потом в избу. Сени представляли собой такую большую длинную комнату с высочайшим потолком под крышу. С левой стороны от входной двери стояли в едином ряду темные деревянные шкафы, типа буфетов, в них хранили разные продукты, а поверху шкафов были настелены толстые доски. Это был такой длинный и широкий настил от шкафов до самого конца сарая и там находилось сено. Рядом стояла лестница, по которой можно было подняться на этот сеновал, загрузить сухую траву или просто поспать, поваляться на сене.
Направо из сеней — вход в избу, а между потолком и крышей было большое пространство, которое называлось чердак и, приставив лестницу от сеновала на противоположную стену, можно было туда забраться, что мы и делали. Там было все интересно: стояли сундуки со старинными вещами, платьями, юбками и клетчатыми накрывными шалями. Позднее, лежали старые овчинные тулупы и сушилось много веников из полыни, развешанные под крышей. Иногда бабушка брала меня с собой заготавливать эти веники. Серпом она срезала траву, чаще всего полынь, а я складывала их в кучки и вязала. Серп мне не доверяли. Веников надо было много заготовить, чтобы хватило на всю зиму.
На веранде стояли два больших деревянных ларя: один с мукой, а другой поменьше с пшеном. Пшеницу, полученную за трудодни, возили на мельницу, мололи, и привезя домой, ссыпали по несколько мешков в большой деревянный ларь. А из пшенки варили кашу в русской печи, а также кормили и курочек, рассыпая крупу в сарае или во дворе.
Меня тоже однажды взяли на мельницу. Я помню, как очень довольная, ехала на телеге, высоко забрашись на мешки, а рядом тетя Нина шла пешком и управляла лошадью. На мельнице было все интересно: какие-то большие лопасти крутились, на них лилась вода, а меня, любопытную, не пустили поближе, чтобы все рассмотреть.
— Опасно, — сказали. И единственным впечатлением было, что я, наглотавшись мучной пыли, которая кружилась в воздухе, густо припудренная мукой, вернулась домой к бабушке.
Каждую осень в сени закатывали огромные тыквы. Они были такие большие, как в сказке «Золушка». Одному человеку было не справится, поэтому их катили, обычно, вдвоем с огорода. Бабушка Капитолина очень любила тыкву и часто запекала ее в русской печи в чугунке одну или с кашей. Тыквы были такие толстые, что их рубили топором, отрубят кусок и в чугунок. Каша с тыквой — моя любимая еда. Что может быть лучше?! Очень вкусна еда из русской печи!
А в доме была одна большая комната, у стены, справа, стояла та самая русская печь. У порога, как заходишь, можно было залезть на печку, а в печурках положить мокрые от снега варежки и носки шерстяные из валенок.
Рядом с печкой были полати. Недаром же есть поговорка : «С печки на полати»!
Полати представляли собой такую длинный настил из толстых досок под потолком, примерно на метр ниже потолка, но чуть повыше печки. И вот на этих палатях и спала детвора, а те кто помладше на печи.
Посредине избы на потолке был вбит здоровый крюк, на котором висела зыбка для самых маленьких. Вот в такой зыбке качали и меня. Еще у окна стояли большой стол, за которым обедали, деревянные диван и лавки. Рядом стояла прялка — подружка крестьянок. Зыбка качалась немного сверху-вниз, а также и в сторону. В ней удобно было качать малыша.
Однажды, когда родители ушли по делам, то они оставили со мной старшую сестру, девяти лет от роду. Она, недолго думая, села на край зыбки и стала качаться вместе со мной, отталкиваясь от стены ногами. И зыбка не выдержала — слетела с железного крюка, и мы упали вместе с люлькой и сестрой на пол, а на меня упал еще и здоровый железный крюк. Было мне тогда около года.
Моя сестра испугалась не на шутку.
— Он меня убьет! — подумала она о моем отце, а ее отчиме, и до прихода взрослых натирала меня разными мазями, чтобы не осталось синяков.
Не знаю как там было дальше, но она ничего тогда не рассказала родителям: очень боялась наказания, а созналась она нам, только тогда, когда я школу закончила и моего отца уже давно не было в живых.
Много позже врачи, рассматривая рентгеновские снимки, констатировали, что вся носовая перегородка сломана, и как я дышу, они удивляются и не понимают. Нос с виду был нормальный и я умудрялась им более-менее нормально дышать, не догадываясь о травме. Потом зыбка перекочевала на чердак, как бы на заслуженный отдых.