Царь Борис. 3. Кошмары

Царю   Борису  той,   ночной   порою,
Виденье страшное явилось и нелепо:
Как будто он,  всей  плотию  живою,
Насильно замурован  в гробе склепа.

Бьёт кулаками Царь по  низу крышки,
Натужась в пот,  спиной,  руками,  лбом.
Кричит, хрипит во тьме, без передышки,
Но   крышке   крик,   удары     нипочём.

Она из камня,   мерзкая  от плесени,
Все  пальцы от натуг разбиты в  кровь.
Расшиблись  даже   дорогие  перстни,
Царь бьёт в неё однако  вновь и вновь.

Стеная,  в брань клянёт свою обитель:
«НеУжли   здесь  безвестно  я  помру?-
Освободи меня,  Христос Спаситель,
Освободи  по   милости,   к   добру !...»

По воле зла, то ль,  подчиняясь Богу,
Гроб,  дрогнув, наконец, заскрежетал,
Враз крышка, громыхнув, упала сбоку…
О,  Господи,  кого   ж   Царь увидал?

Глазами жёг его Богдашка Бельский -
Боярин    ближний  Грозного  Царя.
А  при  Борисе   –  воевода дерзкий,
Служивший,   властолюбием   горя.

Он в Угличе слугою  был Царевича.
Но  сам  о  троне   ревностно   мечтал.
За те  дела,  которыми навредничал,
Борис   Богдашку   пыткой   истязал.   

«Укрылся в   гроб   без  моего суда? –
Вскипел теперь Богдан, склонясь ко гробу. -
Нет,  Царь Борис,  поди-ка ты сюда,
Сам пытки ты сейчас прими-испробуй!»

«Побойся Бога! –  прохрипел  Борис. –
Из гроба вставший,  но ещё растерян.-
Не,  злясь, подумай, вникни, оглянись:
Мой  путь Царя, весь милостию мерян.

Припомни год, лихой  Небесной кары,
Когда на хлебный  злак   был   недород.
В Москве тогда, открывши все амбары,
Безденежно кормил   я  свой   народ!»

«Что ж умного? – осёк Царя Богдашка,-
Все, сыты и голодны, в град сошлись.
Изъев в Москве хлебА, забыв о вспашках,
Вновь с голода в бунтарство подались. 

Они,  на пользу хитрым  чужестранцам,
В лесах, собравшись в шайки воровские,
Бегут   теперь под  стяги Самозванца!
Выходит,   все  слова   твои -   пустые.

Давай-ка, Царь,  без хитрости из слов,
Займёмся лучше  дельными  вещами:
Из   бороды твоей   да   из  усов
Возьмусь я  дёргать  волосы клещами.

Как ты,  искусством   свея – палача,
Рвал в клочья  бороды  моей седИны…».
«Молчи! – взопил Борис, разгорячась.-
На пытку ту  имелись  все  причины.

Не  ты  ли  хвастал,  говоря по  правде:
«Борис он для  Москвы лишь Государь.
А  я,  Богдан, в своём Борисов-граде,
Окрестным  землям тот же самый Царь!»

Я    пытками  вменял вам ум да разум.
До    кротости  Державной    вас влачил.
Что ж,  и  пытал!  Но не  казнил ни разу:
Все казни  смертные в Руси  я отменил…».

«Уж лучше казнь, чем истязанья адские!» –
Вспылил   Богдан и, чтоб пылить  не зря:
Руки,  движеньем воровским и  хватким,
Вцепился  крепко    в   бороду   Царя. 

Тот, ахнув, оттолкнул врага в отчаяньи,
Спасая  бороду,  усы  и плоть, и честь…
Очнувшись же  в своей   опочивальне,
Он  понял,   что   кошмар весь  не исчез.   

Безликий  голос ныл,  взывая  тяжко:
«Борис, гореть,  пылать тебе в  огне..»
И ужас!  Враз   юродивый    Ивашка,
Скользнул, как тень, по расписной стене.
 
Во  свете  зыбком выявились  заново
Гробница, Бельский,  воевода Шеин,
Отправленные в ссылку все Романовы, 
И  вдруг -  Царевич, с раною  на   шее…

Борисом  обуяли  страх   и   паника.
Дрожа,  крестясь,  на сумрачность икон,
Тягучим стоном разбудил он Спальника.
И тот, стремглав,  вбежал на  этот  стон. 

Меж  тем,   в  окне  малиновом  заря,
Играя, пЕнилась, приоткрывая вежды.
А Спальник,  успокоивши  Царя,
Готовить для него дневные стал одежды.