Принцесса и жонглёр продолжение3

                ***               
    ...      Много лет странствовал Ланфранк по белу свету в поисках места, где мог бы найти своей душе утешение, а для сердца забвения. Во многих городах побывал, различные графства и королевства видел, в море лазурном ноги омочил. Вначале один промышлял жонглёрством по постоялым дворам,ярмаркам но однажды встретив двух музыкантов, таких же странствующих бродяг, как и он, объединился с ними. Теперь и господские дворы распахивали двери пред ними, а уж они-то могли доставить куртуазную радость господам. Пришло время и всеми признанный талант трубадура обеспечил доступ в замки богатых сеньоров. И стал он в почёте у людей высокородных, знатоков  художества словесного, равно как и у дам охотно внимающим его пению, приносящим радость на сердце. Много возвысил в своих кансонах и сирвентах имен добрых рыцарей, да воспел множество подвигов ратных свершаемых на бранном поприще. Ходил в военные походы против мавров с королём Арагонским, Альфонсом вторым, ибо обладал не только голосом и искусством сложения изысканных рифм и напевов, но умело владел оружием и отличался большой отвагой в бою, за что препоясан рыцарским мечом на поле брани самим королём Альфонсом II. После успешной компании был так же одарен короной виконта и замком в Руере в качестве бенефиции*. Но оседлая жизнь не привлекала трубадура, дорога была смыслом жизни. Странствующий рыцарь-трубадур, виконт Ланфранк де Руер, покинул доброго короля.   

       В один из дней скитальческой жизни, по воле судьбы и предначертанию звёзд попал Ланфранк  ко двору Пюи-ан-Веле. Владелица замка, графиня Тибор была знатная дама, прекрасна собой; хорошо сложена, и станом и лицом, и достаточно сведуща в законах вежества. При дворе её собирались галантные сеньоры и дамы, как и хозяйка, любящие куртуазные торжества, радость и пение. Вся это блистательная публика достойно разбиралась в трубадурском художестве, и чтила добрых жонглёров, оказывая им почёт и уважение.
      Однажды в беседе с ним спросила прекрасная донна, почему в песнях его так много сказано о ратных подвигах, о чести, рыцарском благородстве и куртуазном отношении между возлюбленными,  но так мало в них уделяется места даме, что покорила самого поэта. Неужели аморный сосуд в его груди пуст, и некому посвящать свои стихи. А ежели так, то она с восторгом, без притворства готова наполнить его своей любовью, ибо радость  общение с ним ввергло её сердце в пучину сладостных грёз, о коих он поёт.
      Услышав такие слова, Ланфранк опечалился и загрустил. Не ждал он подобного поворота в своей жизни. Не ждал и не хотел, а посему стал умолять даму пощадить его и не обнажать свою душу пред ним, ибо  не властен он над своими чувствами, поскольку имя другой дамы начертано на гербе его сердца, и заверено клятвой в вечной верности.
      — Мне дорог донна ваш приют и внимание, которым вы почтили моё искусство, благодарю за честь и славу мне здесь оказанные, но извольте забрать обратно выше сказанные вами слова, дабы не пленять себя нежной грустью любовного влечения.  Ибо даровать вам сердечные услады я не в праве. И помятуя строки великого Гомера — … друг другу доверчиво сердце своё открываем… , отворю, донна, вам своё.
     И, взяв в руки виелу, дополнил свой ответ строками поэзии Арнаута де Марейля, — провансальского трубадура и друга, долго странствующего по белу свету, —  рисуя портрет своей горячо любимой дамы:
     … Хоть мы не виделись давно,
Но и в разлуке, всё равно, 
Придёт ли день, падёт ли мрак,—
Мне не забыть про вас никак!
Куда не приведут меня пути,
От вас мне Донна не уйти!
И  сердце вам служить готово
Без промедления и зова. 
Я только к вам одной стремлюсь,
А если чем и  отвлекусь,
Моё же сердце мне о вас
Напомнить поспешит тот час
И примется изображать
Мне светло-золотую прядь,
И стан во всей красе своей,
И переливчатый блеск очей,
Лилейно милое чело,
Где ни морщинки не легло,
И ваш прямой изящный нос,
И щеки что свежее роз,
И рот что ослепить готов
В улыбке блеском жемчугов,
Упругой груди белоснежность
И обнаженной шеи нежность,
И кожу гладкую руки,
И пальцев длинных ноготки,   
Очарование речей,
Весёлых, чистых как ручей,
 Ответов ваших прямоту,
И лёгких шуток остроту,
И вашу ласковость ко мне
В тот первый день наедине… *

      Донна слушала сию песнь склонив в задумчивости голову, слова преисполненные сладостной грусти глубоко проникали в её пылкое сердце, смягчая отказ на предложенную любовь.
      — Охотно верю, иначе как бы вы могли так прекрасно о ней петь. Но извините за женское любопытство — кто же всё-таки Ваша дама!
      — Ах, донна, простите, но что вы от меня требуете!? Разве я могу назвать её имя! Это не достойно рыцаря, пусть даже такого как я. Вы же это хорошо знаете. И прошу Вас, более даже, умоляю, не серчайте на мой отказ в вашей просьбе. Запрет лежит на моих устах опечатанных куртуазным оммажем*. А сердце мое взято в плен и долгие годы хранится далеко отсюда в высокой башне за каменными стенами, и стерегут его волны морские да люди ратные. И закрыт мне доступ в тот мир цепями и законом, отчего скорбит в печали душа моя. Одну только её вижу, с ней одной только разговариваю. Она одна моих похвал предмет: строфы кансон для неё слагаю и ей одной пою, будто она предо мною стоит. Лучистый свет её глаз слепит и затмевает от меня Ваши глаза, донна.
      —  О, клянусь, вы дали достойный ответ и будьте уверенны, что я нисколько не серчаю на ваш отказ. Напротив, восхищаюсь вашему верному сердцу и не скрою того на сколько бы вы пали в моих глазах приняв мою любовь, ибо я испытывала вас, и вы с честью выдержали это испытание. Вы настоящий рыцарь и достойны любви вашей дамы, кто бы она не была.  Хотя, однако, говорю вам это с чувством лёгкой досады, я всё таки женщина и ничто женское мне не чуждо, — я немного завидую Вашей даме. Не так уж много настоящей любви в наше время, а так хочется истинных сердечных услад, безо лжи и лицемерия.   
       Лицо её, прикрытое нежной вуалью задумчивости, было несказанно прекрасно в это мгновение, что, казалось, невозможным было не испытать к этой даме аморных чувств.  Ланфранк содрогнулся, уловив себя на этой мысли. Решительно задушив в зародыше чувственный порыв он пал на колени и просил графиню отпустить его с миром, ибо судьбоносная звезда его влечет в дальнюю дорогу, а голос разума не велит оставаться под одной крышей с той чей взгляд затрагивает перетянутые струны сердца, вызывая чувства преклонения.
      — Ну что же, пусть будет так, как Вам угодно.
       Вняла хозяйка гостеприимного дома, графиня Тибор мольбам странствующего жонглёра. Щедро одарила подарками за трубадурское художество: пожаловала доброго коня, рыцарское снаряжение и богатое платье. Хотела наделить ещё землями  с хорошей рентой, но тот отказался, ссылаясь на непоседливый характер и нелюбовь к оседлой жизни.
        В ранний час рассвета, собравшись скоро, Ланфранк тронулся в путь, что вел в далёкую страну, где повстречал он свою первую и единственную любовь. Цель его путешествия — хотя бы одним глазком, издалека, увидеть её, быть может, в последний раз. Да и жива ли любимая дева, много лет минуло с тех пор, как злой рок разлучил их, воздвигнув между ними непреодолимые препоны. После посещения тех славные места своей юности решил вступить в орден цистерцианцев* при аббатстве П*, тем самым прервать свои скитания.

      Спустя немного времени, как Ланфранк покинул пределы известные под именем Прованс, он подвергся разбойному нападению и чудом остался жив, и всё благодаря своему искусству. Разбойники, большей частью состоявшие из презренных мавров известных своей жестокостью хотели было уже отрезать, отчаянно сопротивлявшемуся пленнику, голову, как атаман, выказывая своё рыцарское происхождение, приказал оставить ему жизнь и отвести в свою хижину. Там указав на музыкальные инструменты попросил, не потребовал, попросил сыграть на них и спеть какую либо песню. Ланфранк уловил в уважительном обращении атамана нотки иного воспитания, не свойственные низкому сословию, а дарованные благородном происхождении.  Исполняя просьбу пропел несколько известных кансон. Окружавшие их головорезы с бешено горящими глазами приутихли, расселись вокруг зачарованные неслыханными до сей поры звуками. Певец до глубокой ночи забавлял разбойное братство различными куплетами, вызывая неистовые восторги у одичавших людей. 
       Атаман оказался из обширной кагорты обнищавших рыцарей, вынужденных взяться за оружие. Будучи ввергнутые в разорение бесконечными войнами, они как хищники грабили на дорогах не только в границах своих владений, но и вторгаясь на чужие территории более слабых соседей. Когда-то рыцарь эн Лауджер де Лантар служил нормандскому барону де Борну и своей силой и жестокостью завоевал право сидеть по его правую руку за пиршественным столом. Но закончилась вся эта служба, когда тот стал королевским зятем, женившись на очаровательной дочке короля Бретани, принцессе Эйне. Возгордился барон родством и необузданное тщеславие его взлелеяло надежду стать королём упомянутого королевства. Обуяла  барона греховная жажда власти, власти неограниченной, ни с кем не делимой. Дикий, жестокий характер его привыкший повелевать окружающими не мог смириться с ролью второго лица  в королевстве. И уже мня себя приемником престола, вознамерился извести старого короля. Для этого воспользовался услугами прежних своих сотоварищей, которые будучи многим обязанные барону, тайно похитили и умертвили королевского исповедника, придав преступлению видимость случайного падения с лошади. На его место был рекомендован монах Гиларий, верный приверженец барона, сведущий в таинствах алхимии и обладавший обширными знаниями в составлении различных эликсиров, как для поддержания здорового духа, так и открывающих врата в мир иной.    После чего старый король стал угасать, тело его ослабло настолько, что он уже был не в силах подняться с постели и однажды утром его нашли мертвым. Так барон де Борн, зять короля, возложил корону, символ высшей власти, себе на голову. Много лет прошло с тех пор. А ныне король Роллан вместе с сыном, принцем Адемаром уже сколько лет воюет в землях сарацинских  во славу Христову. Живы ли? Про то неведомо рыцарю. Королева же под присмотром старого рыцаря, досточтимого маркграфа Людорика, правит страной до прихода государя. Спокойствие царит в тех краях: закон и церковь охраняет владения рыцарей с крестами.   
      Такую историю услыхал Ланфранк  из уст предводителя разбойников.
      На следующее утро рыцари плаща и кинжала не без сожаления отпустили бродячего певца, оставив тому инструменты коими он мог прокормить себя дорогой и после долгих споров вернули коня, не забыв при этом снять с него дорогую сбрую. Всё остальное ушло по их словам в уплату каретной пошлины* дающей право  проезда по землям рыцаря де Лантар. 

                ***
       Случилось, как-то раз, королеве набрести в дальнем уголке сада на место  где она никогда не бывала, а может ей только показалось, что никогда здесь не была. Внимание её привлёк птичий гомон, что исходил от не в меру резвящихся птах. Заинтересовавшись, она решила взглянуть на их весёлые игры — не много же развлечений в этих  серых замковых стенах. Но увиденное не принесло ей радости, а лишь сильнее защемило сердце от тоски. Из вросшего в землю окна, перекрытого ржавой решеткой, высовывалась чья-то рука и кормила птиц. Окно это представляло собой узенькую щель свободы для неизвестного узника подземной темницы. Невозможно было увидать лица бедного страдальца, только грязная рука, со сломанными ногтями могла получать скупые лучики света, а уши узника слышать птичьи песни. Беспечные птахи подскакивали к самой руке и, осмелев, клевала крошки с ладони. Королева, затенённая листвой старого платана и кустами боярышника, хранила молчание, наблюдая эту сцену. Позже в разговоре с маркграфом Людориком поинтересовалась об узнике, что томился в подвале башни. Вельможа удивился просьбе её величества, и, узнав в чём дело, хотел было повелеть замуровать то окно, но всемилостивая королева охладила его усердие. И только ещё раз повторила свою просьбу, намекнув при этом, что  узник  никоим образом не должен пострадать, какое бы страшное преступление он ни совершил. И если есть возможность, то выдавать ему больше хлеба, так как часть своего скудного куска он жертвует малым птахам.
      На следующий день  поведали королеве о несчастном узнике: мол томиться тот в башне за тайное проникновение в королевский сад. О своём имени и своих преступных намерениях несчастный умолчал на дознании. С тех пор минуло около года. Судьбу его дальнейшую решит король возвернувшись из похода. Но добрая воля её величества королевы, желающей одарить бедолагу, будет исполнена: с оного дня заключенный станет получать более добрую пищу. Это всё, что было велено передать её величеству.   
 
       А тем временем король, не обременённый военными трофеями, что рассчитывал получить, с остатками своего рыцарства возвращался домой. По дороге вторгся во владения знатного герцога Гильома Гасконского, который после всеобщего крестового  похода произвёл несколько набегов на территории мавританских королей и, воспользовавшись их междоусобицей, вернулся с разбоя отягчённый великой наживой. Но конное и пешее воинство Роллана было настолько прорежено тяжелым походом, что вступать в единоборство в открытом бою было бы подобно самоубийству, а цветущая земля и богатая добыча казались таким соблазнительным лакомым кусочком. Поелику задумал король Роллан совершить коварство. Прознав, что у старого герцога Гильома, красавица дочь Альенора, решил к ней посвататься, объявив себя вдовцом. Мол, за время его долгих странствий по военным тропам, его жена, королева Эйна не выдержав длительной разлуки с супругом предстала пред святым ликом господа. А сам в это время послал срочно гонца, монаха Гилария с секретным поручением извести королеву, дабы его слова о вдовстве не сочли лживыми.
      Через семь дней и ночей прибыл посланец в царственную резиденцию. Прямо с дороги спешит в покои королевы с печальной вестью. А весть та печальная была выношена дорогой и рождена  в сердце коварном, жестоком и если бы королева знала всю правду, то разорвала бы то сердце породившее ложь, на тысячу кусков. Но не ведома ей истина, не видит она вероломства в словах отца святого, не может она не верить служителю церкви.   
      Бросившись в ноги королевы, извергая потоки слёз из ясных, будто небесная лазурь глаз, сообщил монах о смерти её сына, возлюбленного принца Адемара. Ужасные речи глаголили губы его, повествуя о гибели принца, этого славного и доблестного рыцаря. Как он в ратном бою, пренебрегая опасностью, на каждом шагу поражая врагов, мужественно бросился на защиту своего отца, коему грозила неминуемая гибель. Несмотря на свою молодость, он, не дрогнув, принял на грудь свою удар меча могучего араба. Благодаря такому самоотверженному поступку, который сравним с подвигом героев Эллады описанных самим Гомером, был спасён король. Над телом принца разгорелась жестокая сеча, много полегло нечестивых язычников, многие рыцари в белых плащах сложили рядом свои головы. Но день приблизился к концу и сцену драматических событий застилала багряным пологом заката, наступающая ночь. Трубит Роландов рог, взывая к помощи, но тщетно. Окончен бой. Со скорбью в сердце отступили рыцари креста, оставив груды мертвых тел питать кровью святую землю. Возликовали неверные, разыскали на бранном поле останки знатного дворянина и, доставив в свой стан, в злобе обезглавили мертвое тело.
      Вот такую лживую историю поведал коварный монах Гиларий королеве Эйне.
      Стоя выслушала королевна речь монаха. Светлый лик её стал белее мрамора, камня могильного. Пот холодный, словно бисером, выткался на лбу.  Взор, ранее лучезарный, отуманился, стал неживой.  И как от топора рушится древо отделённое от корней своих, так и королевна, потеряв последнее сцепление с жизнью, рухнула на каменный пол под ноги вестнику смерти.
       Страдальчески угодливая маска спала с лица монаха, обнажив истинное лицо палача. С ледяным равнодушием, если не с презрением,  взглянул он на поверженную королеву. Ни жалости, ни сострадания не было в его сердце. Выйдя из покоев, он вновь одел на себя снятую маску смирения и, впустив к госпоже встревоженную челядь, осенил их крестом.
       Многие часы пролежала несчастная мать на пороге вечности, но не впустили её в мрачные чертоги смерти. Видимо не испила до дна она свою чаша жизни.
      Ранним утром, пробудилась она будто от долгого, тревожного сна. Осмотрелась вокруг. В лучах света пылинки кружатся в танце под озорной птичий щебет доносящийся из окна. Какое-то воспоминание из подсознательного поднимает её тело и подводит к окну, за которым зачинается новый день, но узкое окно не позволяет узреть весь простор рождения. Эйна выходит из покоев и поднимается на высокую башню. Утренний  воздух, освежив виски, вернул к реальности. Заволновалась грудь от возникшего сердцебиения. Промелькнул перед глазами тот малый и далёкий миг счастья из прошлой жизни, когда юность позволяла наслаждаться великими дарами любви. Сей миг юной радости, гонимый сословными предрассудками, всегда оставался в памяти, ибо истинные солюбовники в воображении своём никогда не покидают друг друга*. 
      … И вдруг грудь её  замерла, дыхание остановилось. Ветер донёс до её слуха слова из далёкого прошлого: 

      …Радоваться должен человек,
      Вот и мне бы радоваться той,
      Кто меня приворожил навек
      Верностью, Любовью, Чистотой.
      Если б сердце увидало
      Ту, пред кем бы, как пред чудом
      Вечно счастьем трепетало!
      Я ж её и видел только раз,
      Но доныне ей дивлюсь как чуду.
      Или так близко она от глаз,
      Что без глаз мне видится повсюду?
      Как такое колдовство прекрасно:
      Видеть милую не видя,
      Видеть всюду и всечасно.
      Люди спросят: «Что за колдовство?
      За сто миль глаза твои глядят!»
      Эти мысли сердца моего
      И сквозь стены видят милый взгляд.
      Будьте вы хранителями ей,
      Чувства, чьи глаза всезрящи
      Страсть и жар души моей.
      Доживу ль узнать, что мне в ответ
      На меня без глаз она глядит
      Каждой мыслью мне стремиться в след
      И любовь мою вознаградит*…

      Откуда звучит эта песня? Кто мог знать слова кои затрагивают струны её сердца? Сердца, раны которого после стольких лет разлуки  не затянулись и кровоточат! Кто может так над ней шутить? А голос… откуда этот голос…
      Королева в волнении  подступает к самому краю бойницы и заглядывает вниз. Под башней ранние птахи скачут собирая хлебные крошки брошенные рукой томившегося в подвале узника. Песня, песня грусти и надежды льётся из этого узкого вросшего в землю окна.
      — Ланфранк … — это имя с силой исторгается из её груди  и стремительно летит в низ, к земле, где растворяется в различных звуках, что окружают нас в природе.
      Пораженная звуками этого имени высказанного вслух, и  ещё не веря возникшей догадке она хотела ещё раз выкрикнуть. Но не смогла. То ли ветер резким порывом подтолкнул сзади, то ли прикосновение  человеческой руки повлекло за собой движение вперёд. Королева Эйна  сделала шаг в раскрывшуюся перед ней бездну. Будто белая лебедь взмахнула она крылами, но не взмыла от этого вверх к облакам, а как подстреленная птица пала к подножию башни. 
      Зашумели тяжелые ветви векового платана росшего рядом с крепкими стенами. Какая-то птица разбуженная буйным ветром крикнула в глубине сада. Темная тень промелькнула в пространстве между башенными зубцами.

      Узник, привлеченный шумом падения, встав на скамью, приник к окну.  Боже, что он увидел! Разбитое женское тело распростёрлось перед его взором. Роскошные волосы растеклись золотыми ручьями в изумрудной траве, грудь, застыв безжизненно, молчала. Лик  несчастной был обращен к саду, где продолжала кричать какая-то птица. Рука, откинувшись в сторону, легла рядом с ржавой решеткой, за которой возникли горящие глаза узника вперившего взор свой в тонкую длань несчастной, безымянный перст которой был украшен бронзовым колечком. Он узнал это колечко сплетённое в виде девичьей косы. И как было не узнать, если он сам подарил его своей возлюбленной Эйне в те далёкие времена, когда их жаждущие любви сердца слились воедино. Подтянувшись ближе к решетке, он вытянул свою дрожащую руку в надежде коснуться бледных как мрамор пальцев и не смело, еще не желая верить в случившееся, прошептал:
      — Эйна ?! — и уже начиная прозревать, понимая всю трагичность ситуации, гортань его раскрылась и от ужаса исторгла крик — Эйна!
      Крик был столь пронзительно призывен, что золотые ручейки волос дрогнули. Голова медленно обернулась и лицо, без единой кровиночки, белое как полотно обратилось в его сторону. Королева была ещё жива. Крик узника вонзился в её уши и, проникнув в мозг, пробудил сознание. Она открыла глаза. Взгляды их встретились. И этого было достаточно. Сердце узнало в этом полубезумном взгляде глаза возлюбленного Лафранка. Ни волосы, ни грязь покрывавшие лицо узника, не смогли скрыть дорогих черт запечатлённых в любящем сердце.      
      — Эйна, моя принцесса... — шептал Лафранк, стараясь изо всех сил дотянуться до её руки.  И, дотянувшись, коснулся её пальцев.
      Разбитое тело жены короля неловко лежало на земле возле башни, но она не чувствовала боли, вновь обретённая любовь исторгла из тела физическую боль. Многие годы горестных страданий были перечеркнуты одним лишь взглядом любимого. «Он здесь! он рядом. Почему он так долго не приходил? Почему лицо его так изменилось?  Но это он… он… Разве можно обмануть любящее сердце. Его глаза…» — И она вновь потеряла сознание.
      Струйка крови окрасила бледные губы и змейкой скользнув по щеке скрылась в примятой траве.

      Было раннее утро.  Северный ветер, отринув от себя сонное покрывало ночи, выгнал на небесные пастбища могучих черных быков, которые с шумом и грохотом заполонили всё небо, скрывая алую ленту зари. Вот-вот грянет буря. Птицы, только проснувшись, пропели первые нотки своих песен, смолкли. Деревья согнулись под тяжестью всевластного ветра. Треща и стеная ломались кряжистые ветви дубов. Мощный порыв этого буйного волногона и подхватил королеву, — раздул её широкие юбки, и этим смягчил силу удара. Королева осталась жива.
     Единственное что мог сделать Ланфранк, так это позвать на помощь. И он, издав дикий крик, на который только были способны его лёгкие, бросился к двери, пытаясь привлечь внимание стражи. Тяжелая дверь подвала глухо отозвалась на яростные нападки узника. Видя тщетность своих усилий он в отчаянье заметался по темнице рыча и воя. Он рыдал и бился головой о дверь так что задрожали б стены ада. Стражники, эти сыны Цербера и тьмы, услыхали учиняемое буйство. Отворили кованую дверь и, не уразумев в чём причина странного поведения арестанта, принялись избивать нечестивца, посмевшего нарушить их сон в такой ранний час. 
      А он не молил о пощаде. Нет. Окровавленными руками он указывал на окно, за которым угасала его возлюбленная. Наконец один из тюремных церберов, устав от истязаний над плотью заключенного, подошел к щелевидному окну сделать глоток свежего воздуха. Взглянув в него, он изменился в лице и, бросившись вон из камеры, увлек за собой сотоварища. Обитая железом для пущей строгости дверь, осталась открытой…
        Во дворце поднялся переполох: видано ли дело, её величество королева пала с высокой башни. Шепчутся по тёмным углам оруженосцы с прислугой — видят в происшедшем злой умысел. Но что могло быть причиной такой беды, кто мог воспылать жгучей ненавистью к смиренной и божественно милосердной госпоже. Печалью окутался царственный дом.
      Супругу короля перенесли из сада в опочивальню, и послали за лекарем. Тот долго колдовал над бесчувственным телом и наконец, объявил, — ничто из жизненно важных органов королевы не пострадало от падения. Королева будет жить. Легкий вздох облегчения вырвался у окружавших ложе, и благостным ветерком пронёсся по коридорам замка.
      А тем временем по всему замку ищут сбежавшего узника. В смятении и страхе замковая стража обвинила его в преступлении. Прибывший  маркграф* Людорик,  доблестный рыцарь убелённый почтенными сединами, бывший в сей должности ещё при прежнем государе, учинил допрос.
      Монах Гиларий, — а это он виновник драматических событий: ещё не известно, как бы распорядилась судьба жизнями наших героев не ввергни он свою душу во тьму грехов, — боясь быть разоблачённым, решает отравить больную королеву —  он же так и не выполнил до конца своё черное дело. Монах берётся изготовить нужное лекарство. Придворный лекарь, зная его сноровку в аптекарском деле, смело доверяет ему. Служитель церкви, во всём достойный своего господина  подмешивает в лекарство яд и с лицемерным смирением подносит больной.
      Королева очнувшись от глубокого обморока была более чем удивлена  увидев себя лежащей на постели. Первое что она вспомнила, то были глаза бедного узника с  любовью и страданием смотревшего на неё. И стало тоскливо и скверно на душе, ибо мнилось ей, —  то был сон иль бред. А тут монах протягивает кубок с настоем из корней известных лишь ему. И не дрожит рука, дарящая могильный холод. Привыкло сердце его к тому, что вершит над людьми суд. Смиренное лицо, благожеланный взгляд внушают доверие. Высокородная госпожа принимает кубок и подносит его к губам. Преждевременно злым блеском полыхнули очи монаха Гилария. Ещё слабая рука принявшая кубок дрогнула и опустилась. В этот момент из-за тяжелого гобелена, отгораживающего холодный камень от комнатного пространства, отделилась некая фигура и, метнувшись к королеве, выбила из её рук кубок. Жидкость с ядом расплескалась, а золотой кубок со звоном встретился с каменными плитами пола. С диким рычанием незнакомец схватил отравителя за горло и пытался задушить, но видно немного сил осталось в истощенном теле, только благородная ярость и желание спасти беззащитную  женщину, пусть даже ценой своей жизни. Между ними завязалась борьба. На производимый ими шум прибежала стража и уняла дерущихся. Монах, предчувствуя свою гибель, указал на противника как на преступника, тайно проникшего к королеве с целью погубить несчастную. В этот момент явился маркграф и признав в незнакомце  сбежавшего узника тут же осудил того на смерть. Охрана, бряцая оружием, окружила беглеца. Королева теряет связь с реальностью: происходящее для неё кажется лишь сном, и она, откинувшись на подушку, закрывает глаза. 
      Ланфранк  вновь оказывается в своей темнице, но на сей раз руки и ноги его одеты в железо, и дальнейшая судьба предрешена — как государственного преступника посягнувшего на жизнь коронованной особы его завтра повесят.  Печально когда петля из пеньки с хрустом ломает твои позвонки, но он не страшится своей участи, печаль разлуки сжимает его плоть сильнее верёвочной петли. Подведена черта под летописью жизни, точку поставит палач, пинком выбив скамью из-под ног.
 

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ