Четвёртое измерение, главы 1-5

Часть 1

Глава 1. Приключение монаха Брамса

Ничто, казалось, не предвещало большой беды. Лишь усиливающиеся порывы ветра и обволакивающие небо мрачные тучи снова сулили дождь.
Сидящему в повозке монаху Брамсу было не привыкать. Он лишь озирался по сторонам, с неудовольствием наблюдая метаморфозы погоды.
Монах торопился домой. Ночью, когда негде укрыться от ненастья, даже такому как он закалённому жизненными невзгодами и привычному к аскетическому существованию на этой грешной и неласковой к нему земле, не в радость было прозябать на узкой безлюдной дороге, петлявшей то в густом, мрачном лесу, то по холмистой местности, изобилующей каменистыми осыпями крутых склонов оврагов.
На подъёмах он вынужден был выбираться из повозки и топать пешком, доставляя впряженной в повозку старой кляче немалое облегчение.
Погода, между тем, совершенно испортилась. Моросящий дождь сменился ливнем, а ветер достиг ураганной силы. Ручьи превратились в одночасье в грязевые потоки, смывая всё на своём пути.
Повозка монаха Брамса в какой-то момент под сильным порывом ветра, накренясь, начала медленно сползать с размытого полотна дороги вниз по склону оврага. Пытаясь удержаться, бедный монах судорожно цеплялся одной рукой за скользкий от дождя борт повозки, другой отчаяно дёргал поводья выбившейся из сил лошади, понукая её сопротивляться разбушевавшейся стихии.
Нескончаемые грозовые разряды ослепительными вспышками молний озаряли зловеще-черную, колышущуюся бездну ночного неба, а раскаты грома будто слились в сплошной гул.
Вдруг Брамс почувствовал, как неведомая сила будто приподняла его в воздух, а грудь сдавило так, что он ощутил себя тщедушным птенцом в кулаке гиганта. В этот же миг с оглушительным, до звона в ушах, ударом грома, сквозь струи проливного дождя рядом с повозкой в землю ослепительным хвостом кометы вонзилась молния.
Монаха швырнуло на раскисшую землю, и в кромешной темноте, раздираемой вспышками молний, перед его глазами, переворачиваясь и увлекая за собой лошадь, пронеслась повозка.
Вне себя от охватившего его ужаса, он вскочил, пытаясь вскарабкаться вверх по косогору к дороге, но почва, вздымаясь вертикально, уходила из под его ног, а небо, вращаясь и раскачиваясь, рухнуло вниз.
Брамс чувствовал, что падает. Именно это ощущение он запомнил, хотя и не мог объяснить потом, как можно было падать вместе со струями дождя в оказавшееся под ним небо.
Больше он ничего не помнил. Сознание начало приходить к нему, когда солнце стояло высоко в голубом, без единного облачка небе. Он шел по знакомой ему монастырской дороге, а вокруг было пронзительно тихо, не слышно было ни порывов ветра, ни пения птиц, ни стрёкота кузнечиков.
Уже виднелись за верхушками деревьев крепостные стены его обители, когда он ощутил в левой руке легкое покалывание и до его сознания дошло, что в кулаке зажат какой-то предмет.
Брамс оглядел себя - вся его одежда и обувь была в пятнах и комках засохшей глины, с налипшими травинками и в хвойных иголках. Он хотел было разжать кулак, чтобы взглянуть что за вещица у него в ладони, но не смог этого сделать.
Голова его еще не совсем была светла, чтобы понять, что произошло с ним. Он не мог себе объяснить, как оказался почти у стен обители, преодолев немалое расстояние от места, где настигла его буря. Ведь для этого даже в конной повозке понадобилось бы тащиться самое малое ещё день и ночь.
Впрочем, чем быстрее к Брамсу возвращалось сознание, тем ощутимее подступала к нему смертельная усталость. Ноги отказывались слушаться монаха, но, превозмогая немощь, он заставил себя идти и, прежде чем рухнуть на землю, успел постучать деревяной колотушкой в ворота монастыря, призывая охрану.


Глава 2. Заседание кафедры

- Господа, я с удовлетворением должен отметить хороший уровень студенческих курсовых работ, представленных к защите. Нужно будет решить какие из них пойдут на конкурс.
А вот что будем делать с работой студента Абрамова, не знаю.
Вы смотрели эту писанину? – профессор изподлобъя поглядел на руководителя за которым числился студент, тяжело приподнялся из-за своего стола и переложил папку на стол заместителя, - У меня нет сил читать это!

 Заместитель заведующего кафедрой взял папку и, не оборачиваясь, через плечо передал ее сидящему сзади.

- Это что такое, Владимир Иванович? Вы можете мне объяснить? – снова обратился профессор к руководителю работы, молодому доценту кафедры. - У нас же не индийский Болливуд, в конце концов, мы ведь готовим историков!

- Михаил Генрихович, а что вы хотите? Этого Абрамова в экспедицию вместе со всеми студентами по состоянию здоровья нельзя. Я его пристроил в городском архиве помогать разбирать завалы спецхрана, сами же ведь направление подписывали. Вот он там под присмотром коллег трудился.
А мне не разорваться – я и на раскопки, я и в краеведческий, я и там, я и здесь. Я ему не могу больше чем другим студентам уделять внимание. У меня группа в экспедиции, того и смотри «Содом-2» организуют, пока меня нет... Не оберешься потом.

- Да прекратите вы свои шуточки! Ещё скажите, что не вы ему тему работы определили и не вы его консультировали. Хотя бы посмотреть, что он там написал могли же! А теперь я должен всё это ...в этом, извините, купаться! Ну ведь нельзя так! Ну, сплошная ахинея!
 
- Михаил Генрихович, а вот мне так не показалаось! Да, изложение, мягко говоря, своеобразное. Но ведь материал интересный. Интересный материал!
Я даже удивляюсь, как он его надыбал. Ему в куче спецхрановского хлама попался том дела, которое ещё с начала того века начато царской охранкой. И чекисты потом отметились. Не понятно только почему его воткнули в раздел художественной литературы.
Видно, ответственные товарищи в кожаных куртках жизнеописание католического монаха определили как вредное пролетарской культуре. А что касается языка - извините, почти язык оригинала - что же вы хотите от следователей 20х-30х?


Доцент кривил душой. Времени у него действительно на всё не хватало, естественно, толком прочесть курсовую и вникать в детали было некогда. Но работа, он в этом был уверен, посвящена теме, историография которой была давно исследованной. Как говорится – бери и пиши, только приложи несколько свежих фактов.
Накануне, практически на ходу пролистав папку Абрамова, он отметил, что формальности по оформлению работы в общем соблюдены, основная часть, возможно, недостаточно раскрыта. Взглянув на выводы, он понял, что студент попытался вытянуть сравнительный исторический анализ, как он выразился - «борьбы с инакомыслием» на примерах двух исторических эпох – позднего средневековья и периода форсированного строительства СССР. Наивно, конечно, но на «удовлетворительно» могло бы вполне потянуть. М-да, морока.


- Как хотите, – щёки пофессора налились нездоровым румянцем, - а к защите не подпишу. Или тему срочно меняйте, или... я не знаю.
А что касается товарищей в кожаных куртках, то их поколение историю делало, а вот ваше, извините – обделало!


Выслушв это, доцент про себя иронично отметил, что профессор скромно умолчал значение в истории своего «застойного поколения», но после столь недвусмысленной профессорской отповеди не рискнул препираться, и кафедра перешла к обсуждению других насущных проблем.
В помещении было душно, все уже устали, стелилась вялая нервозность и, как всегда, к концу заседания гул переговаривающихся между собой по делу и не по делу членов кафедры заглушал последние наставления заведующего.
Наконец, все закончилось, заскрипели отодвигаемые от столов стулья, все заговорили в полный голос, засобирались по домам.
Владимир Иванович Козмин, руководитель курсовой работы студента Абрамова, раскрыл свой портфель, намереваясь воткнуть в него папки с курсовыми работами закрепленных за ним студентов, как вдруг из стопки вывалилась злополучная папка Абрамова и, громко ударившись корешком о поверхность стола, раскрылась.
Взгляд доцента упал на страницу из папки. В глаза бросилась строчка: «...он был мягким и упругим. В тот же момент Хармс услышал голос из ниоткуда: «Найди куда меня вставить, и ты выйдешь на высший уровень познания»».


- Чудовищно... - подумал доцент Козмин. - Ах Абрамов - посмеяться решил?! Я тебе посмеюсь! Я тебе вставлю, ты у меня ещё выйдешь на высший уровень познания! – негодовал Козмин, заподозрив студента в попытке поиздеваться над ним. - Пожалуй, профессор прав, полная ахинея, позор! Что-то нужно срочно предпринимать теперь.
 

Дома Козмин неохотно открыл работу Абрамова с единственным желанием понять, что ещё так возмутило профессора. Но, сам того не ожидая, вчитавшись, просидел размышляя до полуночи.
На следующий день он поехал в городской Госархив, забежав перед этим на кафедру в Университет.
В Госархиве же он застал студента Абрамова, увлеченно листавшего толстенную книгу учёта документации.


- Чем занимаемся, уважаемый? – как можно строже обратился доцент к студенту.


- А я, Владимир Иванович, - смутился студент, – ищу по учетным записям материалы, имеющие отношение к архивному источнику моей курсовой.


- Твоя курсовая! - с наигранной досадой воскликнул Козмин. - Вчера на заседании кафедры профессор твою работу раскритиковал в пух и прах. В общем так - рекомендовано взять другую тему. А эту к защите не допустят.


Лицо Абрамова болезнено перекосилось. Но доцент не дал разгуляться эмоциям. На стол перед студентом шлепнулась папка из числа старых студенческих курсовых работ, которую еще несколько лет назад надлежало утилизировать по истечению срока хранения.
Козмину пришлось выпрашивать её у секретарши кафедры, главной хранительницы кафедрального архива. А что делать! Хоть и противно, но времени в обрез.
Ну, с секретаршей ладно, за ней известные грешки тоже водятся, не сдаст. А вот студент... еще с ним теперь объясняйся. Если проболтается... так ведь обязательно проболтается, неприятностей не оберешься.
 

- Пользуйся, но предупреждаю – грех на себя беру, - безапеляционно и с притворным недовольством приказал Козмин студенту. - Если за неделю не справишься, на себя пеняй!. Да не один к одному передирай. И чтоб как рыба – ни-ни и никому! Эта работа, сам видишь, на «отлично» потянула, прочитай, разберись, подработай, материал хороший, ещё и на госэкзамен тебе пригодится. А про свою находку и курсовую забудь. Кстати, где исходные материалы по ней?
 

- Сдал давно. Все документы спецхрана ведь отправляют на фотокопирование и оцифровку. Мне, как практиканту, поручено было сверку сделать, комплектность проверить, занести в базу данных по установленной форме. Я для себя только ксерокопии сделал.


- Давай сюда. У меня будут. И – никому! Это понятно?!



Глава 3. Рафаил

Жизнь иногда делает такие повороты, которые и не представить себе в планах на будущее.
Бесспорно, некоторые события как бы традиционно очевидны – детство, школа, профессиональное образование, трудовая деятельность. Обычные дела: «Ну, Вовочка, кем хочешь быть, когда станешь взрослым?»
Мечтал быть пожарным, а стал историком. С детсадика тихо нравилась одна девочка, а женился совсем на другой по большой взрывоподобной любви. Правда, разбегались и сходились не раз. Все это связано с нервами - то быт, то работа тянет жилы.
С одной стороны, история - его призвание, все-таки не мало чего добился, а с другой – суета и нервотрепка со студентами, преподавательской рутиной, поглощающей уйму драгоценного времени и сил, которые можно было бы отдать любимому делу.
Денег ни на что не хватает. Благо, квартира от деда досталась, машину купил. Ставить её только негде, от этого дополнительные переживания.
Жена недавно в очередной раз «навсегда» ушла к своей маме, дома теперь пусто и нечего кушать.
Козмин согрел чаю, примостился у кухонного столика и развернул толстенную папку студента Абрамова.
Собственно, сама работа студента уже его не интересовала, из папки он вытащил только увесистую пачку ксерокопий, снятых Абрамовым с комплекта оригинальных документов по делу из спецхрана.
Вскоре он убедился, что комплект действительно, как и было отмечено в курсовой Абрамова, состоял из трёх документов.
 Один представлял собой рукопись на старонемецком языке. Текст написан старинным каллиграфическим, трудно читаемым витиеватым готическим шрифтом.
Каждая рукописная страница немецкого документа, в свою очередь, перепечатана на машинке в русском переводе с «ять» и другими дореформенными буквами, что могло свидетельствовать о дореволюционном периоде создания документа.
Ломать голову, впрочем, не пришлось – на последней странице машинописного текста стояли даты близкие к началу Первой мировой войны и подписи исполнителей, их должности и звания. Все это утверждено подписью начальника канцелярии охранного отделения. Это был второй документ.


- А где же продолжение? Докладная или отчет? Что-то же должно было сопровождать этот перевод? – подумал Козмин.
 

В нем, историке-архивисте, в профессионале, невольно шевельнулось лёгкое чувство досады за нерадивость неизвестных ему растяп канцеляристов, допустившись сто лет назад эту халатность.
Текст третьего документа уместился всего на одной странице, он был накарябан чернилами некрасивым почерком и подписан каким-то уполномоченым местного ОГПУ.
Названия документ не имел, а его содержание и форма походили на выписку из протокола изъятия вещественных доказательств.
Протокол, как было указано, был составлен при аресте некоего гражданина, подозреваемого в антисоветской деятельности и в связях с эмигрантскими кругами за рубежом – совершенно стандартная формулировка тех времен.
Имя и фамилия арестованного были почему-то жирно замараны, а сверху мелким почерком неразборчиво написано что-то другое.
В верхней части страницы, сделаная наискось крупным размашистым почерком, стояла карандашная резолюция о направлении комплекта документов по данному делу в архив. Как и положено, в документе указывались его реквизиты и дата – 1927 год.
Вполне возможно, комплект сопровождали еще другие справки и архивные записи, но они или не сохранились, или студент не счел нужным сделать с них копии.

Только Козмин собрался еще раз внимательно прочитать русский перевод немецкого текста и сделать для себя пометки, как во входную дверь его квартиры позвонили.
 

- Кого это принесло? – вслух сам себя спросил Козмин. За окном уже сгустились сумерки.


Он отворил дверь, и в квартиру сходу, в буквальном смысле слова, впёрся его недавний знакомый Рафаил.


- Ты сам дома? – спросил нежданный гость, оглядываясь по сторонам.
 

- Да, но я работаю, занят. - Козмин, как бы в оправдание, жестом указал на разложенные документы на столике в кухне, с которыми собирался работать. - Мог бы позвонить прежде.


В этот момент снова позвонили в дверь.


- Кто там еще? – ещё больше удивился Козмин.


- Это со мной, открой, – снимая куртку произнес Рафаил.- Я к жене на работу в больницу заходил, дежурство у нее, а это ее коллега смену закончила, с собой к тебе прихватил.


- Что за чушь! Какая коллега, что значит прихватил?!


- Мы же на днях договаривались собраться у тебя. Ты же сам... Вот, я... - Рафаил полез во внутренний карман куртки, в руке у него оказалась бутылка водки.


Вновь длинно и требовательно зазвонил дверной звонок. Козмин почти неосознано шагнул к двери, широко распахнул её. У входа стояла молодая блондинка. Она широко улыбнулась и без приглашения перешагнула порог.
Козмин быстро захлопнул за ней дверь – не хватало, чтобы соседи засекли, ещё чего-то себе напридумывают, тут же жене все будет известно, примчится со скандалом.
В полном недоумении и растерянности от происходящего, он хотел было попросить Рафаила и его даму извинить его за то, что сегодня никак не может принять гостей, но обернувшись, увидел Рафаила на кухне, копающегося в его бумагах.


- Этого ещё не хватало! – возмутился Козмин. Чуть ли не в два прыжка оказавшись в кухне, он попытался забрать документы из рук Рафаила, но тот ловко уворачиваясь, продолжал жадно вчитываться в них, - Рафаил, это уже  никуда не годится, это же документы по работе!


- Слушай , Володя, а это о чем, что это? – сдался наконец Рафаил.


- Да говорю же тебе, я взял дома поработать с историческими документами, сам еще только разбираюсь.


- Разберешься, расскажешь потом?


- Если разберусь.


- Смотри мне!


В проеме кухонной двери появилась блондинка:


- Мальчики, ну вы долго еще? Я голодная, есть что-нибудь укусить?


- Да нету у меня ничего, я не ждал никого, - недовольно пробурчал Козмин, сгребая разложенные на столе листы в папку, собираясь отнести ее в другую комнату, где стоял его рабочий стол.


Вернувшись снова на кухню, он увидел блондинку у распахнутого холодильника.


- Ну говорю же, ничего нет! – почти возмущенно заговорил Козмин. - Вот только сырые яйца и соленые огурцы.


- Что даже колбаски нет?
 

- Нет.


- И даже хлебушка? – блондинка капризно надула губки. – Ладно, я люблю сырые яйца, да, Рафик?


- Сколько раз тебе уже говорил, не зови меня так!


Рафаил требовал его называть полным именем, Козмин знал это. Любая вариация его имени типа Раф, или даже ласковое Рафик вызывало в нем взрывное недовольство.

Козмину было неудобно за то, что гостей, хоть и непрошенных, нечем было угостить, но и беспардонность Рафаила и его спутницы начинала не на шутку раздражать. Пока он собирался с мыслями, Рафаил расставил на столике стаканы, а блондинка расколупала одно яйцо и шумно высосала его содержимое.


- Жрать охота, - с наивной откровенностью объяснила гостья, поймав на себе взгляд Козмина.


Едва они успели выпить по глотку водки, как в дверь снова позвонили.


- Это еще кто?


- А это, наверно, Наташка, моя коллега, - с кокетливой весёлостью отозвалась блондинка.- Я ей по дороге сюда позвонила, напару же веселее.


Подталкиваемый абсурдностью происходящего, Козмин снова подошел к двери, осторожно приоткрыл ее. Перед ним стояла улыбаясь его студентка.


- Тебе чего, Смирнова?


Узнав его, Смирнова изменилась в лице и нелепо произнесла:
 

- А я к Оле...


Козмин догадался о ком идет речь.


- Подожди, я сейчас.


Он прикрыл дверь, резко сорвал с вешалки в прихожей одежду блондинки и Рафаила, войдя на кухню, сунул её в руки опешившим гостям и бесцеремонно подталкивая их в спины, выпроводил из квартиры.

Козмина долго ещё било мелкой трясцой. Он не мог объяснить себе, что за напасть последнее время клеется к нему.
С ним происходило что-то невразумительное, возникали какие-то странные люди, втягивающие его в нелепые ситуации.


- Вот и Рафаил, лезет без спросу куда не надо. Додумался притащить проституток! А Смирнова, с виду такая наивная, кроткая, несколько даже заторможенная, а вот оно что... потом спит на занятиях с открытыми глазами!
А сам?! Хорош, доцент университета. Хоть ума хватило выдворить всю эту компанию.
 

Успокоившись немного, Козмин задумался, вспоминая начало и последующее общение с Рафаилом.
В принципе, ничего странного в их знакомстве не было. Просто однажды Козмина привлекло вывешенное на улице объявление с приглашением посетить собрание одной из вновь возникшей в его районе церкви неохристианского толка. Так, во всяком случае, он сам определил потом эту организацию.
Потянуло его туда обычное профессиональное любопытство, ничего более.
По воле случая его место в помещении, где проходила встреча, оказалось рядом с Рафаилом, тоже впервые оказавшимся там. И, как это бывет, между ними завязался раговор. Рафаил довольно интересно комментировал происходящее и даже упоминал некие окультные особенности действа. Так они познакомились, а потом выяснилось, что и живут они в соседних кварталах.


Глава 4.  Геометр

Уже четверть часа Козмин околачивался в корридоре учебного корпуса, дожидаясь окончания лекционной пары.
Наконец, прозвенел звонок и из аудитории вышел его старый знакомый. Они по приятельски поздоровались, по традиции обменялись - «как дела, что нового?».
Козмин первым, не дожидаясь следующих вопросов перешел к делу.
 

- Слушай, Игорь Иванович, я ведь тебя чего поджидаю. Знаешь, попался мне в руки один странный старинный документ, а в нем какие-то математические выкладки. Короче, не мог бы ты взглянуть и подсказать, что это могло бы быть?
 

- Странный, или старинный? Тебе для чего?


- Да и то и другое. Позапрошлые века. Так сказать, допушкинские времена.


Оба они, еще в их студенчестве, увлекались поэзией, посещали университетский литературный клуб.
Игорь - математик, но чтец был незаурядный, да ещё сам стишки пописывал, девочкам нравились.
Закончив университет, они были оставлены на своих кафедрах в аспирантуре и после защиты диссертаций уже несколько лет преподавали в родном Универе.


- Извини, Володя, не сейчас, тороплюсь, у меня пара следующая в другом корпусе.


- В каком?


- В четвертом.


- Так и мне туда. Ты на троллейбусе? Поехали, я тебе покажу по дороге, там не много, пару листов всего. Мне только, чтобы определиться. У самого времени в обрез, студенты на практике, приходится разрываться.


- Ну, что я тебе скажу, - Игорь, наконец, оторвался от просмотра листков, - это ведь  совершенно не мой профиль, это геометрия и далеко не общего уровня. Я даже затрудняюсь тебе сказать, Володя, кто бы у нас с этим мог тебе помочь разобраться. Сходи к геометрам, это в корпусе где и моя кафедра.


- Да оно-то так, да ни я никого там не знаю и меня, соответственно, никто.


- Ладно, давай, так сделаем, я узнаю и позвоню тебе. Черкни мне свой номер телефона. Не пойму, нахрена оно только тебе нужно.


Прошла уже неделя, а звонка от Игоря все не было. Но, к счастью, набрав номер телефона его кафедры, Козмин попал прямо на него.
Игорь не дал Козмину и слова сказать, сходу посыпал скороговоркой:
 

- Старик, я переговорил, можешь подойти, записывай – зовут Вениамин Евсеевич, старший препод. Правда... он из тех еще. Он тебя проконсультирует, прихвати с собой материал. Нет, он не пьющий, я имел в виду тот материал, что ты мне показывал, а лучше - все, что есть по этому вопросу. Ну, давай, успеха!


Козмин тут же набрал записанный номер телефона, попросил пригласить геометра и договорился встретиться с ним.
При встрече в назначенный срок до Козмина дошло, что значило брошенное Игорем –
«... из тех еще».
В возрасте пенсионном, сухой и долговязый, с невзрачным, потухшим взглядом сероватых глаз, геометр выглядел не вполне здоровым человеком.
Он надолго остановил на листах свой ничего не выражающий взгляд, после чего уставившись на Козмина, выдержав длиную паузу, поинтересовался, слегка картавя и забавно шевеля полными синюшными губами, похожими на раздувшихся пиявок, высосавших всю кровь с его пергаментно-неподвижного лица:


- Молодой человек, - начал он, - а что это, откуда это у вас?


Козмину показалось, что в глазах Вениамина Евсеевича промелькнула хитринка.
Никакого желания сходу давать геометру обьяснения о происхождении документа у него не возникло. Заготовив заранее, на всякий случай, более менее безобидную версию, что-то вроде того, что это ему случайно досталось от «глубокого» прародственника, он предварил ею дальнейший разговор.


- Но вы же, как я понял, историк, вам-то оно зачем? – возразил геометр.


- Вот тип! Тебе какая разница? - неприязненно подумал Козмин, но не стал это показывать.
Слегка напрягшись в поиске подходящего ответа, продолжил тихим вкрадчивым голосом: - Знаете, оно как бы со стороны может показаться странным, но мне как историку и человеку не чуждому познания философских, да и вообще гуманитарных свойств жизни, - Козмин сам удивляясь спонтанно полившейся из него лексике позапрошлого столетия, не думал тормозить, - да, да, мне хотелось бы не столько понять свойства этих геометрических фигур, сколько значение их возможного приложения, или лучше сказать – применения. Вы, конечно, можете спросить зачем, так я вам скажу – мне хочется лучше понять моего предка, так сказать, проникнуть в его сущность...


Козмин говорил, вглядываясь в лицо собеседника, в глазах которого хитроватая искорка разгоралась все сильнее и отчетливее, а раздувшиеся губы-пиявки растянулись в гладкие колбаски, изображая полуулыбку.
Наконец красноречие историка иссякло.
В течении образовавшейся, в некоторой степени натянутой паузы, геометр, убрав с лица наплывшую маску, принял обычное скучное выражение. Ненадолго задумавшись, он негромко произнес следующее:


- Знаете, коллега, вы правы, эти геометрические фигуры и описания построений уже давно в большинстве своем имеют принятые названия, или по другому - научную терминологию и классификацию.
Да, их называют фигурами, формами или пространственными отношениями предметов – в общем, неважно как они называются, суть не в этом. – Вениамин Евсеевич снова сделал паузу, пронзительно всматриваясь в Козмина, как бы размышляя стоит ли далее что-либо говорить.
Наконец решившись, тихо и размеренно произнес, - Вас ведь интересует не это и даже не то, где это применяется. Вас интересует мистическая компонента этих абстрактных пространственных форм, не так ли?


Козмин был ошеломлен. В принципе, он всего лишь рассчитывал узнать, что в самом деле представляют собой эти математические описания и графика, во всяком случае – общую картину.
Он решил, что для ознакомления геометру достаточно будет представить только формулы и геометрические построения, тщательно переписанные им на листки без описания всей истории.
А этот Вениамин, как его – Евсеевич, как-то уж слишком легко взломал, кажущейся теперь ему самому примитивной, конструкцию заготовленной им версии.
Как этот старик догадался? Сам Козмин в этой ситуации вполне удовлетворился бы простым объяснением обратившемуся с вопросом к нему чела, без того, чтобы искать подоплёку его интереса.
Но, по ходу геометр показал, что не повёлся на это.
Что бы это значило? И что он теперь должен ответить этому Вениамину Евсеевичу? Согласиться с предложенным ему выводом?
Нет, он не готов.


Глава 5. Настоятель Хармс

Настоятель монастыря Хармс искренне считал, что он находится на службе. Он находился на службе у Бога и свято веровал в Него и Святых его Церкви.
Хармс безусловно был предан Церкви и трепетал в покорном смирении перед её предстоятелями. И это было то, что в его понятии сочеталось с искренностью в помыслах и делах.
На службе у Всевышнего все должны трудиться. Трудиться, значит, постоянно находиться при деле, старательно, скрупулезно исполнять долг христианина, соответствующий сану и положению.
Перепуганный монах Брамс принес ему загадочный предмет, похожий на кристалл. Если бы не исходящее изнутри из него едва различимое перемежающееся, иногда вообще исчезающее свечение, то можно было бы предположить, что это естественный, вполне натуральный, изящной формы минерал.
И еще весьма странное ощущение вызывал он, если поднести к нему ладонь. Было ли это тепло, или какое-то другое энергетическое воздействие на кожные покровы, Хармс не мог объяснить.


- Попытаемся разобраться с этим, и подумаем как его для пользы применить, или как уберечься от него, – решил Хармс.


С Брамса он взял клятвенное обещание не рассказывать никому о находке. Затем велел ему идти к себе в келью отдыхать и молиться, а дверь в неё Хармс, на всякий случай, запер на замок.


- Только спокойствие, уговаривал он себя, - сначала надо измерить и описать находку, а то вдруг она исчезнет, как и появилась. Итак, линейка и циркуль, будут необходимы при измерениях. Трудиться и только трудиться!


После короткой молитвы Хармс подробно записал, что поведал ему монах Брамс о обстоятельствах, при которых был найден этот предмет.
 

- Что он там бормотал? Гроза, качание земли, вспышка…
Неизвестно еще сколько Брамс залил себе за воротник, перед тем как начались эти приключения. Извалялся в грязи, как свинья. Пусть молитвы в тиши его монашеской кельи и пара дней воздержания от пищи помогут ему прийти в себя.
Итак, - продолжал делать записи настоятель, - предмет имеет форму пространственного объема. Отверстий и каких-либо явных изъянов на его поверхности не наблюдается и ничто не просматривется изнутри, кроме едва заметных внутренних прозрачных граней, как бы образующих кристаллическую структуру этого предмета. Свиду предмет полупрозрачный, практически бесцветный.

Хармс долго размышлял как правильнее сформулировать свои ощущения при ощупывании предмета. Странно было, что кристалл с его пирамидальными вершинами и кажущимися острыми, как лезвие ножа ребрами, на ощупь не производил такого впечатления. Не найдя подходящего сравнения, Хармс решил так и записать - «не твердое и не острое, скорее упругое».

Так же Хармс долго не решался лизнуть предмет – нужно было определить имеет ли он вкус, или какой-либо характерный привкус. Нет, ничем таким он не обладал, запаха тоже не имеется. Изнутри кристалл ни линейкой, ни циркулем обмерить было, естественно, нельзя, потому Хармс вооружился увеличительным стеклом.
Однако, даже под большим увеличением нельзя было отчётливо разглядеть геометрию некоторых внутренних элементов.
По окончании осмотра он записал: «Для завершения внешней формы у кристалла явно не хватает нескольких элементов. Вероятно, они утеряны в результате повреждения кристалла из-за некоего воздействия на него извне. Не исключенно также, что они могут быть похожими на элементы внутренней стркутуры кристалла.»
 

- Что нельзя увидеть и измерить, можно попробовать вычислить, – успокаивал себя настоятель.


В конце концов он даже был рад попробовать справиться с этой, казавшейся ему все более интересной задачей.
Старательно снимая размеры и сопоставляя геометрию внешних и едва видимых внутренних элементов кристалла, Хармс непроизвольно увлёкся тем, что занимало его с младых лет, когда он только учился счету.
Теперь, с возрастом и накоплением знаний, его детское увлечение приобрело мистические черты.
Абстракция чисел и формул в его воображении как бы материализовывалась, преображаясь в реальность. А реальность, как ему было известно, в определенных сочетаниях обладала чудесными и даже магическими свойствами.
Это настоятель не просто ощущал, он давно и упорно занимался изучением этого феномена.
Нет, добытые им знания не были его исключительной заслугой – еще древние арабы, задолго до появления Священного Корана, пользовались кодировкой предсказаний и их толкованиями.
Но об этом настоятель Хармс узнал позднее, изучая религии и древние науки. А в совсем юные его годы - первое, что подтолкнуло его к этому, были повседневные молитвы.
Он много лет потом исследовал магическую энергию сочетания слов, составленных в молитвенные предложения и фразы.
Он научился рассчитывать их магический потенциал доступными ему математическими методами, а найденные закономерности в его быстром мозгу поневоле ассоциировались с реальными предметами, событиями и явлениями.
Чем это было не похоже на игру его детства?
Он сопоставлял эти предметы, события и явления, нередко находя в Святых Писаниях и исторических хрониках шокирующие подтверждения результатов его исследований.
Случались совпадения и в попытках предугадать будущее. Но это не было его целью, хотя, будучи ещё простым монахом, он стремился изучать даже Кабаллу, которую иудеи пытаются представить как некое теософское учение.
Впрочем, Хармс не сомневался, Кабалла – магия, истинные знания в которой на самом деле - великая тайна, хранимая иудеями "за семью печатями".
Теперь, после многолетних усилий, он мог с горечью признаться себе в том, что ему так и не дано было познать её.
Осознание этого несколько сглаживало его безапелляционность в суждениях о этой эзотерической науке, таящей в себе мистический код доступа к знаниям прошлого и будущего.
Только узкому кругу посвященных, открыт к ней доступ, остальные довольствуются фарисейскими поучениями. Вот уж, что действительно порождает скорби!
И все же, свойственные Хармсу любопытство искателя и живость ума, влекли его к познанию тайного.
Да, сомнения иногда посещали его, но он тут же отвечал на них давно усвоенным:
«...творить благо возможно только молитвами, праведными трудами и достойными поступками».
Он никогда не позволял утвердиться в нем сомнениям в единственности пути к познанию через веру, служению которой посвятил себя.
Для него было очевидным, что все подчинено и принадлежит Богу и только у Него, воистину, знание обо всякой вещи.
Всему своё время. Придёт оно, это время - тайны откроются.

Как бы не увлекала Хармса магия чисел, это было и оставалось его сокровенной тайной, ибо сан аббата и положение настоятеля монастыря не позволяли ему даже помышлять о магии, а недруги далёкие от математических знаний, слабо разбирающиеся в сакральных геометрических построениях и фигурах, могли представить это именно как чёрную магию, извратить факты его изысканий, использовать их для того, чтобы очернить его, заподозрив в колдовстве.
Не все обитатели его монастыря были преданы ему и верили в его святость и чистоту помыслов. Но успокаивало то, что это его тайное увлечение никому из окружающих не приносило вреда и ни в чем не проявлялось внешне. А свои мысли и эмоции Хармс умел скрывать.

Надо выпить, решил наконец настоятель. Это помогало ему избавиться от отвлекающих от работы попутных мыслей.
Хармс налил себе вина и смакуя выпил. Приятное тепло, разлилилось по телу. Позволив себе еще немного побыть в расслабленном состоянии, он раздумчиво вслух проговорил:
 

- Тысячи лет математика, признанная просвещенным человечеством, развивалась, чтобы приносить людям пользу. Только далеко не всем она доступна.
А вот вино доступно каждому, но если злоупотребить – отвратительные последствия.
 

Несколько времени погодя, Хармс вновь приступил к работе.


- Странный, странный этот кристалл, - размышлял про себя монах, - семь внешних плоскостей и одиннадцать рёбер. Число 7 и число 11 - два совершенно противоположных по своей мистической сути начала, 7 - число созидания, а 11- число, состоящее из двух единиц, тождественно хаосу и разрушению.
Но стоит сложить цифры 1+1 да прибавить 7, получится число высшего мистического совершенства 9 - число развития, достижения постоянства и гармонии через очищение от прежних наслоений, символ достижения целостности.
В девятке также заключён принцип цикличности. Если просто сложить 11+7, в сумме получится 18, а 1+8 – всё равно будет 9. Сколько не складывай девяток, сложение цифр полученной суммы даст девять. Где же эта девятка в кристалле? Какой формы она? Как выглядит? Как распознать её? Может быть в этом кроется разгадка кристалла?

Продолжение следует..