Гриша Токарев глава из повести

Гриша Токарев…


Порой задаю себе вопрос: почему мы, салаги, и не только по возрасту, но и по сути, позволяли себе такое фамильярное обращение с людьми, которые старше нас на целое поколение? И не нахожу ответа, кроме одного – так сложилось. Так уж сложилось после первой же, как правило, встречи с каждым из них в результате взаимодействия тех самых таинственных биополей, возникающих меж людьми, из которых складываются впоследствии то, что называют – человеческие отношения. Вот, к примеру, лесник Селиванов, которого не только я, но и никто в лесхозе иначе, чем на «вы» и – Никодим Васильевич, – не зовут. В чём тут дело? А вот тот же Боря Хромовских. Иногда его могут назвать и Борисом Александровичем, но он в ответ такую обезьяну скорчит!.. Палец в нос засунет да тут же демонстративно о штаны его и вытрет. Поглядишь с тяжким вздохом на его ребяческие фокусы: «Боря, ёлки зеленые, ты как пацан в детском саду. Платок тебе носовой подарить, что ли?» А тот только улыбается да носом швыркает: что, дескать, с меня взять...


С Гришей мы познакомились недавно. Подошли к нему вместе с Канителью, тот сказал: «Привет, Гриша». Мы с Женькой тоже поздоровались. На наши рукопожатия он представлялся: «Гриша». «А как по отчеству?» – спросил я. «А никак, Гриша и Гриша». Ну, никак, так – никак. Больше вопросов не задавали. Мне он сразу понравился, этот тихий, расторопный мужичок с благостным лицом святого старца, с тёплыми, задумчивыми глазами цвета майского неба. За всю долгую дорогу Гриша ни жестом, ни словом не выказал усталости. Его отрешенно-сосредоточенный вид и мне придавал новые силы, будто гипнотизировал на выносливость; так всегда завораживает любое дело, выполняемое умело и сноровисто. Глядя на него, как-то и не думалось совсем, что бывал он здесь не раз, а потому мысленно вымерил весь путь, распределил силы и шёл размеренно, не спеша, смиренно поглядывая вперед и под ноги.


Странно: память мало чего оставила о нем. Жил рядом, шурудил костёр, варил похлёбку, веял молотую шишку… Остались же в памяти только глаза его и добрая улыбка, да ещё рассказ словоохотливого Михалыча о том, как Гришу взяли однажды на охоту на медведя. Токарев – охотник слабенький, практически – никакой. Изредка, разве, белковать бегал, да и то, только в те годы, когда белка, как мужики выражались, чуть не огородами шла. А на медведя взяли его из-за мягкого, компанейского характера, из уважения к возрасту и заслугам опытного плотогона, известного когда-то по всему Иркуту.

Пришли они, в тот раз, на место, отаборились, Гришу оставили кашеварить, а сами направились к берлоге, которая была в километре примерно от табора. Гриша костерок держит, снега в котёл подбрасывает, – скоро добытчики мясо принесут… А тут и пальба, слышит, пошла. Да густо так! Дуплетами! "Ладно, - думает Токарев,- завалили мишку". Ждёт охотников, а сам прислушивается, и скоро слуха его достигают странные звуки: треск, стон, рык… и, что самое интересное, звуки те в его сторону катятся, приближаются, стало быть. Почуяв недоброе, Гриша рванул к дереву, на котором висела его старенькая одностволка, сорвал ружьишко с сучка и едва успел затолкать в патронник единственный пулевой заряд, как на поляну, пятная кровью снег выкатился оскаленный подранок. Рыком выхаркивая из пасти пенную сукровицу, медведь всей лохматой горой наехал на застывшего в ужасе Гришу. В единый миг, за который Гриша успел проститься с жизнью, зверь восстал на дыбы…


Человек машинально сунул ствол зверю подмышку, нажал… и долго потом выбирался из под рухнувшей туши.

Когда подоспели мужики, бежавшие по следу раненого медведя, Гриша, не спеша, свежевал добычу. Аккуратно вытря нож о шкуру, он, улыбаясь своей простодушной улыбкой и смахивая тыльной стороной ладони пот со лба, весело спросил:

– Что, охотнички, дым густой – обед пустой?

– Да-а! – изумлённо разводя руками, подхватил шутку шагавший впереди Канитель. – У нашего «рыбачка» жопа мокрый, но уха жи-ирный!

Эта история часто повторялась у таёжных костров в охотничьих компаниях, веселя слушателей и крепя Гришин авторитет.

– Ну, ребятки, сиди не сиди, - поднимается Михалыч, – а нодью на ночь делать надо. Пойдёмте, я вам кедрушку покажу, с прошлого года примечена у меня.


Мы с Женькой поднимаемся, берем топоры и идём следом за ним в ночную чащу. Пока валили и кряжевали заподсоченную с прошлого года «кедрушку», мужики тем временем залатали крышу балагана свежей лиственничной корой, наломали лапника, прикрыли его подседельными потниками – приготовили постель-лежанку. Мы принесли брёвна, уложили их пирамидкой прямо на жаркие угли костра и скоро синеватые язычки пламени заплясали на покатых боках кедровых баланов.

Казалось бы, - кедр – Сосна Сибирская – уникальное дерево, которое впору в «Красную книгу» заносить, а не костры из него складывать, но в тайге свои законы, и логика у тех законов довольно проста и практична. Пустяк вроде бы – костёр, да только без головы, как говорят, и комар не полетит. Попробуйте-ка на ночь сделать костёр из лиственничных дров. В лучшем случае – вся ваша одежонка к утру будет в прожжённых дырах, а то и, чего доброго, какая беда более того приключится. А всё потому, что, сгорая, лиственница, помимо жара, ещё и много треска производит, а, значит, и искрами сыпет во все стороны, как дырявый паровоз. У кедра же, в отличие от неё, пламя очень мягкое, ровное, без всякого треска. Тепло от кедровых дров густое, крепкое, но не жгучее, а обволакивающее, словно от печки. Губят же кедр по настоящему, масштабно, так сказать, не лесники своими кострами, а лесозаготовители. Леспромхозы. Расшифровать? Пожалуйста. Не знаю, как сейчас, а тогда леса Прибайкалья относились к водоохранной зоне. Это значит, что рубку леса, то бишь – заготовку древесины в них можно было вести с оглядкой на специальные правила, разработанные лесными учёными. Контроль же за их исполнением возлагался на лесную охрану, то есть на нас. Вроде бы всё просто: живи, как говорится, по уставу – завоюешь честь и славу. Только не тут-то было! Наша «мышь» в любой ловушке дырку сыщет. А дело вот в чём. Среди прочих, есть в тех правилах такое положение: отводить под рубку  лесонасаждение можно только в том случае, если состав кедра в нём не превышает двадцати процентов. И все эти места, по лесному говоря – выделы, чётко обозначены на планах и в таксационных описаниях. При отводах делянок приходилось сталкиваться с такой ситуацией: по лесоустроительным документам кедра – двадцать процентов, а на самом деле – тридцать, сорок, пятьдесят и даже больше. Обсчитаешь одну, вторую, десятую делянку и невольно задумаешься: что это? Может, ошибка лесоустроителей? Но почему такие ошибки встречаются именно и только в кедровниках? Не во всех, конечно, а в основном в тех, что расположены рядом с уже проложенными лесовозными дорогами. Загадка? Какая уж тут загадка – ежу понятно… Так было, есть и будет на Руси, потому что велика она, а порядка в ней…


«Кто в лесу не вор, тот в доме не хозяин». Среди многих премудростей, которые вкладывал в наши головы преподаватель лесоэксплуатации Козлович, крепче других засела вот эта, лукавая, но оч-чень жизненная.


Ёпэрэсэтэ! А ведь нам в Управлении, благословляя на работу, говорили: «Не заигрывайте с лесозаготовителями!» Попробуй тут, «не заиграй», если за каждой мелочью и пустяком к ним на поклон приходится ходить. Машину дай, трактор – дай, автобус, чтобы школьников на посадку возить – опять дай. Да те же продукты, тушёнку ту же несчастную, которую в магазине не купишь, а в лесхозе тётки её всю по домам растащили – дай-дай-дай!

Не заигрывайте… Не «заиграешь» тут.

Принесёшь лесничему ведомость делянки, которая под рубку идёт, а в ней восемьдесят процентов кедра. Тот долго матерится, ругает продажных таксаторов, алчных лесорубов, а потом посмотрит печально и спросит:
«Как по-другому называется кедр, помнишь?»
«Конечно. Сосна Сибирская».
«Вот и пропусти слово «Сибирская». Что останется?»

С наивным удивлением и томительной сердечной тоской отмечаю про себя, что всё это похоже теперь на воспоминания старого воробья о первых полётах на неокрепших ещё крыльях; восторгов много, а опыта – пшик. Но самое главное то, что приходящий постепенно опыт никогда не заменит тех, первых восторгов и радостей, которые уже не повторятся и не возвратятся, как ни зови…

А, между тем, ночь подкралась тихая, прохладная, с лёгкими вздохами ветра в высоких вершинах, с редкими криками бессонных ночных птиц, с тихими перезвонами колокольцев пасущихся поблизости коней… И как-то по-особому благостна усталому телу ночная тишина и уютный покой таёжного табора. Не смотря на усталость не спалось. Налил кружку густого, настоявшегося чая из котелка, поставил к огню. Народец уже похрапывал во всю, а я всё смотрел и смотрел в темноту, наблюдая, как слабый свет костра выхватывает из мрака то ствол кедра, стоящего поблизости, то мохнатую лапу пихты, будто висящую в воздухе, то влажную изнанку коры, которой только что покрыли балаган. Когда огонь слабел, высоко в небе зажигались крохотные угольки звёзд. И это медленное чередование земного и небесного баюкали, усыпляли.
Глотнув пару раз из кружки, я заполз в спальный мешок и скоро уснул.


далее:   http://www.proza.ru/2015/07/16/1729