Андрей Дементьев. Город детства

 Телепроект 2007 года

Андрей Дмитриевич Дементьев родился 16 июля 1928 в Твери. Окончил Литературный институт имени Горького. В 1981–1992 – главный редактор журнала «Юность», продолживший либерально-оппозиционную линию издания, начатую в период «оттепели» В.П.Катаевым. В 1990-е годы – представитель государственной телерадиокомпании РТР в Израиле. Известнейший русский поэт.

1.


Тверь переименовали в Калинин в 1928 году, в год моего рождения. Город этот совершенно удивительный. Когда я стал заниматься историей Твери, я поразился, сколько замечательных людей дала эта земля. 
         Я помню своего деда. Он был грузчик, потрясающего здоровья. Зубы – как кукурузные зерна. За всю жизнь – а прожил он 64 года – не принял ни одной таблетки. Такой был крепкий человек. Погиб в тюрьме, по политической статье, как и двое моих дядек. Тогда это всё было, к сожалению, повсеместно и почти в каждой семье. Дед погиб в лагере, его задавило деревом на лесозаготовках. Когда дерево пошло падать, он поздно его увидел, упал в снег, а там оказался пень. Дед еще 20 дней жил – не пил, не ел, а сердце работало. Он бы совершенно спокойно прожил до 100 лет.
У деда был хороший голос, он пел в церкви. И дома с мамой они пели каждый вечер. Это было еще до войны. Каждый вечер пели романсы, русские народные песни. Я вырос в атмосфере музыки. Отсюда, может, и стихи пошли. Стихи мои оказались музыкальными, поэтому на мои стихи написано много песен.
         У нас был частный дом  на улице Салтыкова-Щедрина. В свое время его купил дед с моей бабушкой. Дом был, не скажу, что такой уж богатый – нет. Внизу 3 комнаты, наверху мезонин. Человек 10, мы жили единой семьей. Никаких распрей, никаких раздоров не было.  Война разбросала, ну, и 1937 год – тоже прошелся по нашему дому, по семье. У нас при доме был небольшой сад. Этот сад помогал нам в тяжелые годы войны. Картошку сажали, были яблоки. Вы знаете, так хотелось есть! Голод – страшная вещь. Я его познал полностью. Это страшно, когда кроме еды ты ни о чем не можешь думать. Нам давали в школе булочку, а так – целый день голодный. И мать не может ничего сделать. А где она возьмет? Поэтому я каждый вечер ходил в библиотеку. Я брал интересную книгу, читал и забывал про еду. Я уходил в этот  книжный мир, в чьи-то судьбы, трагедии. Можете представить: я приходил туда в 6 часов и сидел до закрытия, до 11 вечера. Сидел и читал, и это меня спасало.


2.


Что такое школа во время войны? Школа – это семья. Это содружество взрослых и детей. Учителя для нас были больше, чем учителя. Они были для нас вторыми родителями. И мы ходили весной сажать им картошку, копать огород. Нас не надо было заставлять. Нас часто можно было видеть с лопатами. Питались так: 300 грамм хлеба по карточкам. Всё, больше ничего. У большинства моих одноклассников родители были на фронте.
         Я помню, как я пытался помочь маме. Как только наступали летние дни, я ходил в лес, собирал ягоды, грибы. Потом продавал их, покупал молоко или хлеб. Я всю жизнь завидовал высоким ребятам, а мы не могли быть высокого роста. Все мое поколение примерно одинаковое, потому что мы не получали достаточно питания – ни витаминов, ничего. Это всё, конечно, сказалось на физическом развитии. Но я все равно стал заниматься спортом. Поскольку я вырос на Волге, то, естественно, плаванием, греблей. Я Волгу переплывал в детстве туда и обратно без отдыха. Потом я стал заниматься гимнастикой, получил разряд, и это дважды меня спасло. Когда я один раз тонул, провалился под лед. Только благодаря тому, что я занимался спортом, я выкарабкался из-подо льда. И второй раз – когда я попал под трамвай, и руки меня спасли. У меня были сильные руки, и я удержался, когда меня рвануло под колеса. Я удержался, вывернулся, сделал стойку, и это меня спасло. Мне спорт помогал в жизни. И потом, гены - у нас всё-таки хорошая наследственность была. Так вот и жили.
         Я  помню, когда в семью приходили похоронки. У меня погиб брат Сережа. Мои ребята пришли к нам, принесли все булочки, которые получили в школе и положили на стол. Трудно вспоминать. Была война, и нам хотелось уйти на фронт. Мы думали, что попадем на фронт, закончив школу. У нас была преподаватель математики Марья Матвеевна, и мы с ней занимались, вдруг почтальон принес ей письмо. Она стала читать, вскрикнула, и ей стало плохо. Погибла ее дочь. Я хотел уйти, но она говорит: «Андрюша, останься, пожалуйста, я с ума сойду, останься, побудь, я не хочу быть сейчас одна». Я понимал, что это такое. Мне было лет 14-15, наверное. Я школу окончил в 16 лет.


3.


Я учился в тяжелые годы. Война, послевоенная разруха. Школа приучала нас к дружбе и к ответственности друг за друга. Была такая круговая порука, мы бесились, и проказничали. У нас был такой Григорьев, он в чем-то провинился – сейчас не помню, и мы решили его проучить. Решили: войдет в класс – набросим на него пальто и устроим темную. А уже вечер был, темно. Открывается дверь, он заходит, мы набрасываем пальто. Но это оказался преподаватель физики. Мы перепутали. Он зашел чуть раньше времени. Мы – на него, а он кричит из-под пальто: «Ребята, это я!»
         У меня был друг Женя Беренштейн. Мы начали дружить с 1 класса. Мы вместе ходили в кино. А мама мне ушила пиджак из старого отцовского, в плече было много ваты, чтобы я выглядел. Мы идем, и вдруг кто-то подбежал сзади, как даст мне железным прутом по плечу! Хорошо – там была вата. Я оглянулся, а там ребята стоят, кричат ему: «Да, не ему, а этому!» Женьке должны были вмазать. Женька побежал, испугался. Нам было 13 лет. И я пошел его выручать. У меня был нож в ножнах, не знаю, откуда я его достал, кто-то подарил, наверное. Я его специально повесил, открыл пиджак и прошел мимо этих ребят, чтобы они видели, что у меня нож. Чтобы они Женьку не били.
         Я очень хорошо кидался камнями. У меня во дворе на всякий случай была горка камней. Я учился кидать камнем в цель. И я помню, когда один парень подошел ко мне с палкой. Между ног сунул, повернул, чтобы я упал. А я не упал. Меня это разозлило. А они все знали, что я хорошо кидаюсь камнями. Я схватил камень и как кинул - прямо ему в глаз. Он упал. Скорая помощь. К нам милиция в дом. Милиционер пришел, разговаривает с батей. Отец мне говорил: «Если тебя обижают, ты ко мне жаловаться не ходи. За  себя сам заступись. Если чувствуешь, что обижают тебя несправедливо, заступайся сам, я не буду в это вмешиваться. Будь мужчиной». Поэтому он меня даже не наказал. А того парня с глазом увезли в больницу! Потом мальчишки собрались и мне все-таки наколотили за это. Это было еще до войны.
         У меня был такой стыдный случай. Стояла очередь. Какая-то женщина уронила рубль, а я увидел. Сейчас бы я поднял и отдал, а тогда я наступил на рубль. Мороженое стоило 20 копеек. Я наступил на рубль, а она увидела и отругала меня. Мне было так стыдно! Это все –  опыт, это все – уроки. Это не проходит даром. И этот стыд что-то во мне изменил, в чем-то меня поднял. Я выхожу, и у нас около дома валяются 100 рублей. А мороженое тогда было уже 7 рублей. Мороженое было в таких железных штучках, нажималось и с вафлей поднималось кверху. 1946 год. И я эти 100 рублей нашел и купил мороженое всем мальчишкам. Я отдал каждому по мороженому, истратил деньги и был дико горд.


4.


А мама была женщина строгая. У нас в семье был матриархат, как это ни странно. Мама была красивая, отец тоже был красивый и безумно ее любил, для него слово мамы было закон. Она была строгая, следила за тем, чтобы  улица меня не воспитывала. Она следила, с кем я дружу. Мы трудно жили. Но я помню, как мама у нас дома устроила вечеринку для моих одноклассников и девочек, которые с нами учились. В это время нас разлучили с девчонками, но мы раньше учились в одной школе. И вот устраивали вечера – то у них в школе, то у нас в школе. Наш 8 «А» класс дружил с 8 классом из 17 школы.
         Мы были плохо одеты. Я ходил в батькиных валенках с галошами. Это было стыдно для мальчика, который уже понимает, что есть любовь, что можно ухаживать. И мы каждый вечер собирались на берегу Волги, почему-то зимой. Может потому, что летом разъезжались. А зимой все собирались, закутанные, я ходил в шинели, перекрашенной в черный цвет, чтобы не был такой уж очень военный. Я носил галифе, носил всё, что было возможно достать. И девчонки нас учили танцевать без музыки. Напевали мелодии и танцевали. Я полюбил танцы, и стал заядлым танцором,  только благодаря тому, что мы начали очень рано. И, конечно, мы влюблялись. Я влюблялся рано, еще в 5 классе. Люся Боярская была красивая девочка. Я не знал, как привлечь ее внимание. Я влюблялся и в 10 классе, и в институте. Я дружил с девочкой с 8 класса – ее звали Лиза. Мы с ней ходили на танцы, в кино – так положено. В 19 лет я на ней женился. Моя мама была в шоке. Жениться в 19 лет было не принято.


5.


Отец был от природы человек одаренный – он вышел из бедных крестьян. Он сначала был гримером в театре, потом дамским парикмахером. А потом родился я, и он решил поменять профессию, поскольку очень любил землю. И он закончил Тимирязевскую Академию с отличием и стал агрономом. С самых маленьких лет он меня каждый вечер приучал к чтению. Я еще не умел читать, а он мне каждый вечер читал хорошую литературу: Пушкин, Лермонтов, Майн Рид.
         Когда мы учились в школе, таскали бревна из Волги, чтобы потом наколоть, напилить. Отапливали школу, чтобы можно было сидеть в классе. В классе сидели в пальто. Не было ничего, всё своими силами делали учителя и мы. Я в детстве хотел уехать учиться на Кавказ. Я уже начал писать стихи в 10 классе и прозу в 7 классе. Мой идеал был  Грибоедов. Романтика Кавказа, Пушкин – такой ореол, и я хотел поехать в Тбилиси. Это было тяжелое время, отец еще был в тюрьме, и мама мне говорит: «Ты что, с ума сошел? А как я? Как ты будешь жить, на что? На стипендию – невозможно». Она меня отговорила. И тогда я подал документы в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Не желая быть врачом, я, честно сказать, пожалел мать. Я знал, что в это время ей материально просто меня не вытащить. А военно-медицинская академия обеспечивала. Поскольку отец меня учил не врать и быть честным человеком, в анкете, которую послал вместе с документами, я написал всю правду: отец – в тюрьме, дядька – сидел, дед погиб, дядька – сидит, другой – сидит. Все сидят. И мне вернули документы. Может, и к лучшему, что я не пошел по этой специальности. И вот тогда с другом Володей мы решили поступать в институт востоковедения, где была по тем временам большая стипендия. Я поступил.