IX 2

— Встать!!
Резкий окрик вздёрнул на ноги, словно рыболовный крючок. Владимир рефлекторно подчинился, быстро поднявшись с раскисшей в жидкую грязь широкой просёлочной дороги, и только затем поглядел на человека. Тот оказался здоровенным и полным, плотно затянутым в мокрую чёрную бриганту. В правой руке щёлкнул кнут, каким обычно стегают лошадей.
— Имя!
Владимир отчего-то не смог ответить. Имя эхом отзвучало в сознании, но другое, непривычное. И в то же время это было его имя, он знал. Голос подчинился с трудом.
— А ты кто такой, чтобы мне приказы раздавать?
Вместо ответа человек в бриганте вскинул руку – взвизгнул распоротым воздухом кнут. Владимир машинально увернулся, и вдруг, поддавшись порыву, ухватил кнут за конец, крепко зажав в ладони, отчего рука вспыхнула болью. Владимир зло стиснул зубы. Оттого, что подчинился в первый раз незнакомому толстяку, он готов был убить всех на этом самом месте. Второй рукой перехватив повыше, он резко дёрнул кнут на себя, тот выскользнул из руки толстяка, который, впрочем, не растерялся и, одарив Владимира красочной матерной тирадой, выхватил короткий меч, вроде тех, что носили римские пехотинцы.
— Не дури, – сказал он. – А то быстро научу уму-разуму. Совсем распустились!
Непонятно было, к кому же относилось последнее высказывание, но Владимир мгновенно ухватил упоминание множественного числа.
— Где мы? – быстро спросил он.
Толстяк сплюнул, чудом не попав себе на густую окладистую бороду.
— Совсем сдурел, – почти сочувственно констатировал он. – Шагай, давай.
Владимир пожал плечами и шагнул вперёд – больно резануло в груди. Осознание всё новых и новых деталей приходило постепенно, фрагментами, будто щадя психику. Так, он машинально отметил, что хлещет ливень, затем увидел дорогу и поля по её сторонам, яркие южные растения на обочине. Поля... Нет, не Грузия. Но что юг – это точно. И почему бородатый мужик одет в средневековый доспех? Владимир перевёл взгляд ниже и обнаружил на себе изодранную до неузнаваемости рубаху грубого небелёного полотна, потрёпанные кожаные штаны, широкий полуметаллический пояс и сапоги на шнуровке. Чёрт-те что получается. Что за маскарад?!
— Эй, рыжий, уснул, что ли?!
Владимир обернулся – позади стоял ещё один человек в таком же чёрном доспехе, только у этого композицию венчал шлем-«сова», тоже, впрочем, выкрашенный в чёрный цвет, а в руках он держал короткое копьё. Рядом с ним топталась средних лет женщина в одной длинной, до земли, рубахе – распущенные медовые косы рассыпались по спине и плечам, лицо заплаканное.
— Пропали! – лихорадочно зашептала она, поймав взгляд Владимира. – Пропали, как есть, пропали!.. Ой, пропали-и...
Истерика, отметил Владимир. Что же здесь происходит?
Тычок древком копья под рёбра вернул его в действительность.
— С кем разговариваю?! – рявкнул в самое ухо обладатель копья и шлема. Владимир развернулся было но вовремя сообразил, что координация нарушена, а каждое, пусть даже незначительное, движение причиняет такую боль, что моментально темнеет в глазах. Не боец. Хотя...
— Да не доживёт он, – сказал кто-то. Холодный металл обхватил запястья, вспыхнула боль. Владимир машинально отметил, что речь-то о нём. – Добей.
— Жалко, – засомневался второй голос. – Может, вытянет. Глянь, какой сильный.
— А ты бы смог работать после полёта с крыши, да ещё и под копыта?.. Говорю тебе, помрёт. Вона, кровью уже плюётся.
Владимир замотал головой с целью хоть немного прийти в себя, но тут его бесцеремонно швырнули наземь, затем широкое, металлическое легло на шею, зазвенело, сыпанули искры.
— Имя! – рявкнули в самое ухо. И кто-то осторожно коснулся плеча. Женщина. Та самая, с медовыми волосами.
— Держись, командир, – быстро шепнула она. – Ты должен выжить. Держись.
От её ладони ударила горячая, мощная волна, разлилась по всему телу, заглушая боль и слабость. В глазах прояснилось. Владимир резко сел, опираясь ладонями о мокрую грязь.
— Следующий!
— Где мы?
— Следующий!!
Женщина отступила в сторону, дёрнув его за руку, и Владимир легко поднялся, будто и не было никаких увечий.
— Тише. Не выдавай меня.
— Кто ты? Что здесь происходит?
Её глаза были совсем близко – огромные, блестящие, пепельно-серые. Теперь Владимир видел её совершенно отчётливо. Красивое лицо, тяжёлые, светлые кудри, лёгкая сеть первых морщинок, ясный, волевой взгляд.
— Велеслава, – тихо произнесла она. – Меня зовут Велеслава. Ты должен выжить, слышишь? Больше я ничем тебе помочь не смогу...
Она вскрикнула и ухватилась за грудь, на рубахе расцвело алое пятно. Выпрямилась.
— Слышишь?.. Ты должен выжить.
Владимир машинально подхватил её.
— Да что здесь происходит?! Откуда...
— Мужчина! Вставайте.
Велеслава осторожно потрепала его за плечо и растаяла.
Владимир вскочил, будто в него кипятком плеснули.
Исчезли поля, исчезла дорога, исчез дождь и раненая женщина в окровавленной рубахе. В ярко освещённом больничном коридоре было тихо и прохладно. Часы на стене показывали десять минут шестого. Чёртов сон...
— Вставайте, – повторила худенькая сонная медсестра, убирая руку. Её голос был очень похож на голос Велеславы, да и по возрасту они примерно совпадали. – Утро уже.
Владимир поднялся, скривившись от боли в боку – спать сидя на металлических стульях не очень-то удобно. Впрочем, он не заметил, как уснул, должно быть, сказалась усталость и недавние ранения. Оттого и ерунда всякая снится...
— Таня в порядке? – сходу осведомился он. Медсестра нахмурилась.
— Таня?..
Владимир проснулся окончательно и постарался улыбнуться.
— Простите. Где кардиологическое отделение?
— Направо по аллее, седьмой корпус. Третий этаж.
— Благодарю.
...Осеннее утро встретило холодом и мелким моросящим дождиком. Владимир остановился на крыльце, прикурил сигарету. Странный сон всё не шёл из головы. Невзирая на резкий подъём, он отчего-то запомнился до мельчайших деталей – удивительно яркий, пугающе-реалистичный.
Так бывало и раньше. То есть, сны посещали с завидной регулярностью, и Владимир успел не то, чтобы привыкнуть к ним – привыкнуть-то, как раз, было невозможно. Но отношение со временем выработалось в некий сплав ожидания и научного интереса. Удивительно, что во сне он замечал странности и несоответствия, гадал, куда же его занесло, здраво анализировал ситуацию. Ведь как правило, во сне человек всё принимает как должное. А тут – мысль работала ясно и чётко, будто он и не спал вовсе.
В любом случае сейчас он не мог думать даже о снах – голова была прочно забита Таней.
 

— Журавлёва?.. – дежурная медсестра заглянула в журнал. – Нет, не поступала.
«Нитроглицерин и в реанимацию, быстро!» – вспыхнуло, будто взорвалось в памяти. Голова закружилась. Тогда всё произошло так быстро, что он не обратил внимания на страшную фразу, а память – память зафиксировала. Ей было всё равно, она просто выполняла свою работу. Как и сам Владимир, когда в кровавой мясорубке погиб весь взвод, а он ничего не смог сделать. Тогда он ещё не знал, что ведёт молодых ребят на смерть, на засаду. Другим казалось, что он ничего не боится. А он боялся. Сильно, очень сильно боялся, до леденящего холода в груди, до паники.
Он боялся ещё одной смерти, которой не сможет воспрепятствовать. Ещё одной смерти из-за его недочёта, недосмотра, легкомыслия.
— Благодарю, – машинально выдохнул Селиванов, разворачиваясь к выходу. Лицо медсестры, раскрытый журнал на столе, большущая монстера в углу, в ведёрке – всё куда-то исчезло, превратилось в расплывчатые серебристые пятна. Чёртовы раны, успел подумать Владимир прежде, чем на ощупь добраться до лестницы и опуститься на ступеньку. На посту включили телевизор. Крутили «Гардемаринов».

Увы, не предскажешь беду.
Зови – я удар отведу!
Пусть голову сам
За это отдам,
Гадать о цене
Не по мне, любимая...

Владимиру захотелось разнести к чертям динамики.
А ведь это его вина. Не сорвись он, не перестань себя контролировать – не было бы бешеной гонки по ночным улицам, не было бы страха, может быть, всё бы и обошлось. А теперь...
Если Таня умрёт... умрёт по твоей вине – безжалостно ввернул внутренний голос. Владимир застонал и уткнулся носом в колени. Одно он знал твёрдо. Если Таня умрёт – он умрёт следом. Оставит в обойме один патрон, найдёт в каком-нибудь заброшенном доме лифтовую шахту, встанет на край и пулю в висок. Так проще всего. Труп никто не найдёт, и никто не будет переживать о его смерти. Вначале решат, что он в очередной раз куда-то уехал не сказавшись. Затем отвыкнут, смирятся. И никому не будет больно. Так проще всего.
А жить после этого он не сможет. И рука не дрогнет. Кому достало мужества жить после кровавой и бессмысленной мясорубки, тому достанет мужества и умереть.
...Он не знал, сколько просидел так, прижавшись плечом к холодной стене и ожидая услышать знакомую фамилию. Время будто растаяло, истончилось. Не было ни чувств, ни мыслей. Только лестница, стена, чьи-то шаги, сигаретный дым и мерное гудение лифта.
 

Эндра встрепенулась и вскинулась ото сна. Было раннее утро, только-только светлело за окном. Рыжая выдохнула и откинула с глаз волосы. Ничего себе, сны снятся после отчимовых лекарств… Долго ещё ей от них отходить, интересно? Даже рубашка взмокла. Картинки снов, яркие, словно наркотические галлюцинации, ещё стояли перед глазами. Только, вот, странные какие-то галлюцинации получаются. Как живые. До мелочей, до запахов и тончайших звуков. Такие бывают? Надо спросить у Тани.
Эндра уселась поудобнее и вспомнила, что и Таня, и Владимир исчезли со вчерашнего дня. Было грустно. Лисицина обхватила колени руками и пригорюнилась. Она уснула прямо в кресле. Рядом, на диванчике дремала Зина под одним пледом с Машей, и Мариночка, которая успела от расстройства напиться успокоительных капель, а в постели спал раненый. Эндра тихонько прошла на кухню и налила себе стакан воды. Спать больше не хотелось – снова погружаться в липкое, яркое забытье было страшно. Она присела за уголок кухонного стола, обхватив стакан руками. В квартире было тихо, только тикали часы. И где этих двоих носит, интересно? Были бы живы и здоровы – появились, наверное… или нет? Не дай бог, ещё отчим заявится по Маринину душу. Эндра передёрнула плечами и глотнула воды, как водки, залпом полстакана.
— Не спится? – в дверях показалась Зина. Проснулась.
— Сопьёшься с вами… – машинально сострила в ответ Лисицина.
Зина усмехнулась и щёлкнула кнопкой электрического чайника.
— Правильно, – сказала она, – лучше чаю попьём. Ты что сама не своя?
Эндра хлюпнула носом, размышляя, стоит ли признаваться Зине в явном психическом расстройстве.
— Сны, – наконец, пояснила она.
— Понятно, – сказала девушка, ничуть не удивившись. – Тебе с сахаром?
Эндра кивнула в ответ и призналась:
— Знаешь, они такие… странные. Это от лекарств?
— А что снилось? Целую чашку или с молоком?
— Без молока. Замок средневековый. Ворота большие, тяжёлые, и знамёна с драконами… нет, с вивернами. А там…
…А там на неё в упор глядели холодные серые глаза, отливающие сталью. Она прекрасно знала эти глаза под прямыми сведёнными бровями. Они принадлежали её приёмному отцу, Григорию Станиславовичу Котову. Но этот человек, похожий на него, как две капли олли, был одет в белую шерстяную котту и высокие сапоги. Кстати, что такое олли, интересно?..
— Ну? – спросил он знакомым голосом, будто звенящим, как скрещённые клинки. – Долго мне терпеть твои выходки?
Отчим сидел напротив неё, лениво поворачивая в руке бокал с вином, только глаза у него были злые. И отчимом он вовсе не был. Его звали по-другому, но как, Эндра не могла вспомнить.
— Так не терпите. – Эндра покрепче вцепилась в лютню. Не в гитару, а именно в лютню. Откуда она у неё, интересно?
— Долго и не собираюсь, – кивнул не-отчим. – На тебя не хватит никакой выдержки.
— Церковь предписывает терпение, – хмуро парировала Эндра.
Человек напротив усмехнулся, холодно, жёстко.
— По отношению к нелюдям? – уточнил он. – Полно-полно. Души у тебя нет, ты – богомерзкое создание.
— Зачем же вы взяли богомерзкое создание на службу, милорд? – сверкнула глазами Рыжая.
Что она несёт, какая служба, какой милорд? Она уже ждала, что отчим наклонится вперёд и, коснувшись рукой её лба, покачает головой, но он только расхохотался. Смех взлетел под высокий потолок, как нетопырь, нервно бьющий крыльями, он словно карябал и царапал стены. Эндре захотелось зажать уши, но милорд неожиданно смолк и вскинул руку, подавшись вперёд. Правда, рука легла не на Эндрин лоб, а ухватила её за волосы. Рыжая отшатнулась назад, но не успела, почему-то полыхнули болью плечи. Вывихнула? Сразу оба?
— Так ты будешь продолжать упрямиться? – ледяные глаза снова в упор взглянули на неё. Рыжая поняла, что она их ненавидит и боится до дрожи. – Снова будешь дерзить? Я заставлю тебя обращаться ко мне уважительно. И петь тоже заставлю, маленькая тварь!
— Не… не заставите! – Эндра не опустила взгляд, болезненно выдохнула и откинулась назад, потому что не-отчим её выпустил.
— Это мы посмотрим, – спокойно сказал он, и Эндра ощутила, как по спине побежали отвратительные холодные мурашки. Страшно! Страшно и больно. И так – постоянно…
— Тут я проснулась… – Лисицина тряхнула головой и выпустила чашку, которую непроизвольно стиснула в ладонях. Помолчала и спросила: – У меня бред, да?
Зина покачала головой, размешивая сахар в чашке.
— А при чём тут отчим, да ещё и в виде какого-то лорда, и почему он заставлял меня петь? Что за ерунда? Откуда такая дикая смесь? – не унималась Рыжая.
— Такая уж сегодня ночь, – качнула головой Зина.
Эндра поняла про ночь, но не до конца. Правда, расспрашивать не стала. Ей тоже казалось, что ночь миновала какая-то… удивительно прозрачная и будто вещая. Она тряхнула головой, прогоняя видение, и улыбнулась. Зина сидела напротив и спокойно пила чай.
— Что-то Владимир с Таней никак не вернутся. – Рыжая тоже глотнула из своей чашки. – Не случилось ли чего? Может… может, больницы обзвонить?
— Не надо, – сказала Зина. Казалось, что она всё знает, даже то, что никому не известно. Поэтому говорить с ней было и легко и трудно одновременно.
Эндра вздохнула, уткнулась в кружку, но вдруг подняла голову. Из комнаты доносились всхлипы.
— Плачет кто-то! Маша, наверное…
Но плакала Марина. Она забилась в уголок дивана и рыдала, уткнувшись в колени.
— Вы чего? Марина? – Эндра присела рядом и осторожно положила руку на локоть молодой женщины.
Та некоторое время молчала, вздрагивая и глотая слёзы, потом вскинула голову. Заплаканная, без аккуратного макияжа она казалась совсем юной – чуть старше самой Лисициной.
— Я боюсь! – выдохнула она. – Боюсь! Он меня найдёт… убьёт…
Эндра вздохнула. С нервами у Марины было явно не в порядке – это было очень похоже на истерику, да оно и понятно, в общем. Лисицина покосилась в сторону постели, где спал раненый Лебедев, и потянула Марину на кухню:
— Идёмте лучше чаю попьём. Никто вас не убьёт, меня же он не убил. Подумаешь, пускай хоть обыщится. Мы вас в обиду не дадим… я вас в обиду не дам!
Тут бы себя защитить, но это неважно. Марину надо успокоить, а то она всех перебудит. Маша уже недовольно заворочалась.
— Что, компания перебирается сюда? – улыбнулась Зина. – Садитесь.
Марина всё ещё плакала, но уселась за стол. Эндра сунула ей в руки свою чашку и опустилась рядом. Ей очень хотелось спросить, зачем она вообще вышла замуж за Котова, но, конечно же, Рыжая промолчала.
Тут в дверь коротко позвонили. Все разом умолкли и переглянулись. Часы показывали четверть шестого утра.
— Кто бы это мог быть? – Лисицина почему-то весело тряхнула головой. – Для отчима рановато.
— Не шути так! – почти суеверно испугалась Марина, разом перестав плакать.
Затрещал телефон Зины. Она сняла трубку. В тишине было хорошо слышно, что говорят «на том конце провода»:
— Да?
— Да я это, я за дверью. Испугались? Открывайте, мыши, – донёсся голос Николая.
— А ты чего не спишь?
— Не спится.
Замок сухо щёлкнул. Эндра осторожно высунула нос. За дверью, и правда, оказался Николай.
— Хорошо, что вы пришли.
— Никто не возвращался?
— Нет. Проходите.
 

Первый день сентября выдался сухим и по-летнему тёплым. Стелились под ноги первые золотые листочки, в прозрачной осенней свежести носились стрижи, но птичьи голоса заглушал не менее звонкий щебет – это галдели, как стая птиц, взволнованные ребята. В грохоте оркестра кружились пары, носились младшеклассники, звенел девичий смех и мелькали тёплые улыбки учителей. Пестрели многочисленные букеты цветов.
— Селиванов! – красивая девушка в ярко-синем платье подпрыгнула, махая рукой. – Володя, ну где ты!
— Иду! – Юноша помахал в ответ. Высокий, стройный и сильный, он бегом кинулся через площадку, на ходу отбросив в сторону потрёпанный портфель. Девушка поджала губы и, покачав головой, принялась оправлять на нём безупречно-чистую белую рубашку.
— У тебя поприличнее ничего не нашлось?
— Осторожно! – предостерёг юноша – и тут же в руках девушки казавшаяся новенькой ткань лопнула почти посередине.
— Ой! – вскрикнула она, отдёрнув руки. – Как ты покажешься в таком виде?!
— Нормальный у меня вид, – невозмутимо произнёс юноша, аккуратно притянув ткань и создав тем самым маскировочную складку. – Вот видишь, всё в порядке.
— Срочно сбегай, попроси у Юлиана Семёныча другую рубашку! Не позорься!..
— Некогда. Ну, пока!
Девушка взволнованно кусала губы. Юноша, с шутками и весёлым смехом, уже легко подхватил и усадил не плечо нарядную девочку-первоклашку. Зазвенел старенький колокол – первый в этом учебном году звонок.
— Карпенко, Юля?
Девушка вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. За спиной стояла строго одетая женщина с безразличным выражением лица.
— Я, – подтвердила девушка. – Что-то случилось?
— Скажи своему другу что его ждут в двести восьмом кабинете.
— Он не мой друг! – вспыхнула девушка, заливаясь краской.
— Ты всё поняла?
— Да… – Юля растерянно проводила женщину взглядом. И снова кто-то коснулся плеча.
— А-а!.. – подскочила она и облегчённо вздохнула. – Володь… тут тебя искали.
— Благодарю. – Володя широко улыбнулся. Он раскраснелся, зелёные глаза сверкали. – Куда ушли?
— В двести восьмой. Селиванов!
— Да?.. – обернулся он. Юля протянула было руку, но её оттеснила толпа.
— Ничего!.. – голос тонул в грохоте музыки, шуме, чужих разговорах. – Ты иди…

— Входи.
Селиванов переступил порог кабинета и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Добрый день, – поздоровался он и тут же, разглядев лица, перестал улыбаться.
— Антонина Сергеевна сегодня не придёт, можешь её не ждать.
Он ничем не выдал ни страха, ни беспокойства. Просто молча ждал продолжения, и это смутило двоих присутствующих в кабинете – мужчину с потрёпанным дипломатом и строгую женщину.
— Вот… – мужчина протянул ему какие-то бумаги. – Это адрес больницы.
Красиво очерченные губы едва разомкнулись.
— Я могу идти?
— Можешь.
— Тогда до свидания.
Дверь захлопнулась.
Двое переглянулись.
— Странный парень, – сказал мужчина. – Даже ничего не спросил.
Женщина покачала головой.
— А ты видел выражение его лица? Такое бывает, когда чувствуешь, что рот сейчас лучше не открывать – не знаешь заранее, чем это обернётся.
 

— Вы здесь долго ещё сидеть намерены?
Владимир поднял взгляд на уборщицу. Уборщица была сурова и категорична, она стояла парой ступенек выше, держа швабру, словно боевое знамя, и ждала ответа.
Владимир улыбнулся и легко поднялся.
— Простите, – сказал он. Серебристые звёздочки исчезли, давление нормализовалось. Люди после контузии становятся легковозбудимыми, в то же время, как любое нервное напряжение для них оборачивается смертельной опасностью. Владимир знал это и успел привыкнуть как к нервным срывам, так и следующим за ними опасным состоянием.
— Совсем обнаглели, – принялась бурчать уборщица, методично и аккуратно продолжая свою работу. Владимир хотел было спуститься вниз – глупо ждать вестей на больничной лестнице – как вдруг ставшее привычным гудение лифта смолкло пролётом выше. Ловко обогнув уборщицу и не обратив внимания на разом удвоившееся ворчание, Владимир вернулся к дверям отделения.
Он не ошибся: из лифта вывезли койку-каталку, на которой лежала укрытая одеялом Таня. Она спала и не видела его, но байкер, не удержавшись, осторожно коснулся её волос, пока санитары разворачивали каталку. Где-то в груди разлилось мягкое тепло – жива.
Жива... Значит, и он будет жить. Недавняя мысль о суициде вдруг показалась глупой и по-детски наивной – теперь, когда всё хорошо, было сложно представить, как она вообще могла взбрести в голову.
— А вы кто, муж её, что ли? – поинтересовался один из санитаров.
— Ага, – зачем-то соврал Владимир, всё ещё глядя на Таню. Она казалась белее подушки. Под глазами залегли глубокие тени, правая рука безвольно свесилась вниз. Владимир быстро уложил руку на каталку.
— Тогда идите домой и принесите ей вещи, – порекомендовал санитар, ловко вписывая каталку в дверной проём. – Кружку, ложку, бельё. Сами знаете.
— Знаю. – Владимир всё никак не мог сообразить, откуда у него взялась эта дурацкая необоснованная улыбка. Какие ещё вещи?.. – отстранённо мелькнуло в сознании. Он даже не знает, где эти вещи находятся... не знает ни телефона, ни адреса. Ничего, что-нибудь придумаем. Пока что он выхватил телефон, хотел было позвонить Николаю, но вспомнил о времени и вернул аппарат обратно в карман. Ребята, наверное, за них беспокоятся...
Владимир пересёк по-утреннему тихий больничный сквер, замедлив шаг и невольно любуясь красотой поздне-осеннего утра. Ночью городские улицы прихватил первый робкий морозец, и выпал снег, слегка посеребривший грязь, ближе к утру обратившийся в холодную морось, но воздух дышал почти зимней свежестью. Владимиру всегда нравилась такая погода – ещё прощально-тёплая, но уже по-зимнему нарядная. Сейчас не верилось даже, что ещё накануне вечером он бежал, не разбирая дороги, по темноте и сырости, с одной только мыслью – скорее. И не было вокруг ни деревьев, ни скамеек, ни людей, ни «Газелек» «скорой помощи». Вообще ничего не было. Весь мир перестал существовать, осталась только эта бешеная гонка и слабеющая с каждой минутой пульсация под рукой, бешеный стук его собственного сердца, темнота и осенний дождь.
А теперь Таня в безопасности, и всё по-другому. Владимир подошёл к припорошённому «Уралу», так и стоявшему рядышком с проходной больницы, словно ожидающий хозяина верный пёс.
— Ну здравствуй, друг. – Владимир усмехнулся, привычно оседлал «коня» и потянулся, с наслаждением разминая затёкшие мышцы – ему предстояли следующие полтора часа без особого движения. Дёрнули швы, но это было и неважно. Он, вообще, заметил, что в последнее время ему очень не хватает нормальной физической нагрузки. Несколько дней дома, раны, как следствие, – больница, и снова дома – всё это повлияло самым, что ни на есть отрицательным образом не только на физическое состояние, но и на психику. Апофеозом вышла вчерашняя истерика по дороге от Котова. Владимир чувствовал: ещё немного бездействия, ещё чуть-чуть времени, в которое снова навалятся мысли и воспоминания – и он просто-напросто рехнётся.
Нет, надо ехать. В Волгоград. Или выходить на работу... На работу не допустят в таком состоянии. Значит – Волгоград. Или Приозерск – встретит Андрюху с Энди. Неважно. Главное – дорога и ночёвки на земле быстро выветрят из головы то, чего там быть не должно.
Так ведь не оставлять же новообретённую «семью» без защиты, когда гранаты в окна летают...
Ладно, не развалится.
Владимир едва не успел включить зажигание, как услышал голос.
— Вы не могли бы мне помочь?
Этого быть не могло. Но было. Тани тоже быть не могло, но она есть.
Владимир мысленно досчитал до трёх и поднял голову, встряхнув намокшими волосами.
— Разумеется. Что я могу для вас сделать?
Она смущённо улыбнулась, теребя кончик тяжёлой медовой косы.
— Видите ли... Моя сестра лежит в этой больнице. В кардиологии. – (Владимир невольно насторожился, услышав название отделения) – И... мне нужно купить цветы. Деньги есть. Вы не могли бы мне помочь?
— Запросто. – Владимир выдернул ключ. Он успел привыкнуть к этому и уже не удивлялся. – Идём.
Велеслава шла по левую руку, торопливо семенила, поспевая за быстрым шагом Владимира – как ни старался он идти медленнее, а всё равно за ним трудно было угнаться – и обыкновенная пуховая куртка, перепоясанная широким ремнём, шла ей гораздо больше средневековой домотканой рубахи. Сапожки на каблуках громко цокали по мокрому асфальту, на котором таял первый снег. Они обогнули территорию больницы, свернули на Астрадамский проспект.
— Сюда, – позвала женщина. – Вот цветочный магазин.
Они поднялись по скользким ступеням и вошли. Внутри пахло водой и, конечно же, цветами. Владимир никогда не любил такое обилие цветов. Он вообще не любил срезанные цветы – ему казалось, будто он попал на кладбище.
Велеслава ловко набрала небольшой букет.
— Она любит красные тюльпаны. Отнесите на кассу, пожалуйста.
Таня тоже любит красные тюльпаны. Цветы ткнулись в руку, душистые и прохладные.
— Как зовут вашу сестру?
Женщина обернулась, глядя на него серьёзно и как-то неспокойно. Во всём её поведении неуловимо сквозила некая тревожная поспешность. Взгляд серых глаз обежал Владимира с головы до ног и обратно, наконец, остановившись на лице.
— А это важно?
— Неважно. – Владимир положил букет перед кассиром, Велеслава отсчитала несколько купюр. Девушка пересчитала цветы.
— Упаковку будете брать?
— Да.
— Мы даже незнакомы, – зачем-то сказал Владимир, когда они вышли на улицу. Женщина прижимала к себе букет.
— Это неважно, – повторила она. – Вас знал мой сын. Вы в одном полку служили.
— Кто? – Отчего-то имя казалось Владимиру очень важным.
— Подержите цветы. – Алые тюльпаны вторично легли в руки – по-прежнему ароматные и прохладные. Владимир разглядел капельки воды на лепестках. Женщина стянула перчатки. – Давайте обратно.
Он протянул цветы – и руки вдруг соприкоснулись. Так бывает – не очень точно, небрежно рассчитанное движение. И почувствовал, как его ладонь обхватили неожиданно сильные, тёплые пальцы. Букет едва не шлёпнулся на асфальт – они машинально подхватили его вдвоём одновременно. Женщина подняла лицо. Взгляд у неё был отсутствующий. Голос прозвучал твёрдо и ясно.
— Ты совсем себя не бережёшь. Ты не должен умирать. Ты должен жить, слышишь? Твоё место здесь. Среди живых.
Владимир вздрогнул от неожиданности, рефлекторно потянул руку, но женщина не отпускала. Ему вдруг показалось, что глаза её как будто бы слегка светятся.
От руки вдруг ударила, прошила всё тело, будто электрический разряд, горячая волна. Владимир невольно отступил на шаг, привычно стиснул зубы – раны будто взбесились, прожигая резкой болью.
— Ты должен жить.
Боль исчезла столь же внезапно, как и появилась. Пальцы разжались. Владимир невольно ухватился за перила лестницы, на которой они так и стояли, осторожно пытаясь снова вдохнуть. Цветы всё-таки упали на мокрую плитку – ещё обманчиво-свежая, умирающая красота на уличной грязи.
Женщина нагнулась и быстро подхватила букет.
— Ну, прощайте.
Владимир обернулся, когда она торопливо сбежала по ступеням.
— Как зовут вашего сына? – крикнул он вдогонку. – Как его имя?
Женщина обернулась наполовину – теперь Владимир видел её в профиль, но лицо скрывал капюшон.
— Витя. Витя Мещеряков.
Владимир медленно развернулся, прислоняясь к перилам.
— Витька... Так он же погиб давно...
Стоп! Неужели...
— Постойте! – Он быстро сбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. – Ваша сестра... Как мне её найти?
Женщина остановилась, на этот раз не оборачиваясь, глядя себе под ноги. Владимир затормозил следом, не добежав до неё нескольких шагов. Он не мог сказать, что его остановило, но замер, ожидая ответа.
— Вы её не найдёте.
— Тогда... тогда кому цветы? Вы сказали, цветы для вашей сестры!
— Ей уже не нужно.
В глазах снова потемнело, шумный проспект исчез, уступая место знакомым серебристым звёздочкам, и он ухватился за прохладное стекло автобусной остановки, привычно пережидая приступ.
А когда Владимир пришёл в себя, женщины с тюльпанами рядом не было.
 

— Документы.
— Что? – Владимир заставил себя распрямиться.
Таня!..
— Документы, – лениво повторил милиционер. – Пьяный, что ли?
— Не-а, – машинально отозвался Владимир, помотав головой. – Контуженный...
Для кого же всё-таки тюльпаны?.. С чего бы это – «уже не нужны»?
— Не хами. – Милиционер был молоденький и зелёный. – Паспорт давай.
— Да отвали ты! – Владимир, резко оттолкнув служителя порядка, опрометью кинулся назад, в больницу.
 

За окном кружился снег, и тёплый жёлтый свет, казалось, придавал немного уюта тусклой больничной палате. Женщина, бледная и исхудавшая настолько, что можно было разглядеть все кости, любовалась вальсом снежинок. Казалось, болезнь сжигает её, и она тает, как свечка. На бледном, осунувшемся лице только по-прежнему горели, как звёзды, большие, ясные, лучистые глаза.
— Как красиво, Володенька. – Голос прошелестел, как сухая трава, но бескровные сухие губы растянулись в улыбке. – Ты ведь до сих пор пишешь стихи? Вот бы хорошо написать про такую красоту!
— Я пишу… только про другое. – Молодой человек встал, подошёл к окну и закрыл фрамугу. – Ну, достаточно. Вернусь – обязательно напишу. Для тебя.
Она снова улыбнулась.
— Ты напиши сейчас. А то не дождусь я тебя, Володенька.
— Дождёшься!.. – выдохнул он, порывисто обернувшись. И прибавил спокойнее: – Давай договоримся: я напишу, а прочту, как вернусь. Хорошо?
— Хорошо… – прошептала женщина, обессиленно прикрывая глаза. – Ты пиши, не забывай.
— Обязательно. – Он, наклонившись, осторожно поцеловал сухую горячую руку. – В любую свободную минуту.
— Ну, беги. Ещё опоздаешь на поезд.
— До свидания. – Молодой человек подхватил брезентовый солдатский рюкзак. Непривычно было видеть его стриженым, без тёмно-медных волос, вечно падающих на глаза.
— Прощай… – тихо проговорила женщина закрывшейся двери. – Прощай, сынок.
— Если и ты умрёшь… – прошептал Володя и стиснул зубы назло душившим слезам, – если ты умрёшь – я больше никогда ничего не напишу…
Он оттолкнул ладонью дверь, будто отстраняя болезнь, отодвигая боль, саму смерть. И ушёл не оглядываясь.
А верить – верить не хотелось. До последнего не хотелось верить.


Тук-тук... тук-тук...
Стучит...
Сознание возвращалось медленно, и будто нехотя. Где-то в окружающей темноте, далеко, неровно вспыхнул свет. Приглушенный, неяркий, белый... Что это?.. Вода?.. Какие-то звуки смутно пробивались в сознание, но тоже были далёкими и приглушенными. Точно, под водой. Как так можно – уснуть на воде и чуть не утонуть?..
Нужен воздух!
Таня рванулась, изо всех сил – наверх. К свету! Но тело почему-то не слушалось, руки не подчинялись. В какой-то момент ей показалось, будто удалось пошевелиться, но тут же сделалось ясно – иллюзия.
Так... успокоиться... Воздуха не хватало критически, а потому лучше не дёргаться – тогда вода сама вытолкнет на поверхность.
Да какая же это вода?.. Горькая...
Больно резало в груди.
Звуки приближались. Свет тоже.
— Снова!.. Задыхается. Дефибриллятор готовь. Быстро, чего копаешься!..
 

Таня сидела на берегу реки и читала книгу.
Было тихо и спокойно. Вокруг зеленели мягкие лесные сумерки, вода внизу тихонько плескала – светлая, прохладная, кристально-прозрачная. Она ласково омывала босые Танины ноги. Деревья полоскали в реке длинные изумрудные косы ветвей – густые, величественные деревья, настолько огромные, что вершины их терялись где-то в вышине, в малахитовых сумерках, ветви сплетались, образуя над рекой бархатно-зелёный свод, а корни были в обхват толщиной. Таня сидела на одном из корней, на мягком моховом ковре, покрывающем лесного исполина. Она не знала названий деревьев, но смутно узнавала местность. Однако на данный момент её больше занимала книга.
Книга повествовала о ней, Тане. Так, будто вдруг нашёлся писатель, решивший запечатлеть её жизнь. Таня как раз дочитала главу про Эндру и Мариночку, тут же, не останавливаясь, начала следующую.
В этой главе был лес, река и почему-то Владимир.
«Нельзя умирать, не исполнив того, что должен, – гласили с новенькой белой страницы его слова. Таня заметила, что, чем дальше – тем новее становятся листы. Если первые были истрёпаны и успели пожелтеть от времени, то эти были совсем свежими, и ещё остро пахли бумагой и типографской краской. – Рано.»
— Очнись, Ласточка!!..
Эхом взорвалось, взметнулись прозрачные брызги – Владимир вброд перебежал реку, вырвал книгу из её рук, швырнул подальше. Таню будто подбросило.
— Рано тебе умирать!! Слышишь?! Ты нужна мне, Ласточка, не оставляй меня!! Слышишь?! Не оставляй меня!!
— Что?.. – Таня никак не могла сообразить, чего от неё хотят. Она попыталась было обнять Владимира, но он оттолкнул её.
— Ты не должна умирать! Ты живая – так иди к живым!!
— Куда?..
— Быстрее!!
Таня вскочила и понеслась со всех ног – через лес, под сень деревьев, вглубь, в черноту чащи. И на бегу только одно не давало ей покоя.
Глаза у Владимира были не зелёными. Они были пепельно-серые, как осеннее небо. И будто немного светились.
 

— Вот так…
— Не продует, у окна-то?
— Ничего, здесь же стеклопакеты. Пусть у окна и стоит.
— Ну, пусть стоит. Катетер поправь, Валь. Вот так...
— Спокойно, девочка, спокойно.
Таня приоткрыла глаза. Голоса медсестёр отдалились было но стоило ей пошевелиться, обе женщины вернулись.
— Очнулась? Молодец.
— Как ты себя чувствуешь?
— Больно, – честно ответила Таня.
— Ещё бы. – Медсестра присела рядом. У неё были мягкие, но жилистые руки и лучистые карие глаза. Из-под косынки выбивались посеребрённые временем густые кудри. – Отдыхай, милая.
На прикроватной тумбочке в банке стоял букет красных тюльпанов. Таня обрадовалась цветам и невольно улыбнулась – единственное яркое живое пятно в безликом и прохладном помещении палаты.
— Ты чего? – спросила медсестра.
— Красивые цветы, – с трудом прошептала Таня, обессилено прикрывая глаза обратно. – Это чьи такие?
— А тут как раз до тебя девочка лежала, – пояснила медсестра, поправляя Танину подушку. – Ей и принесли. Но её уже не было к тому времени. Пусть будут твои теперь. Любишь тюльпаны?
— Ага. – Таня ощутила, как мысли плывут и путаются. Разговаривать было тяжело, да и лень.
— Спи, милая, – ласково сказала медсестра.
И Таня уснула.
 

Владимир остановился в просторном холле приёмного отделения, в который раз задавая себе один и тот же вопрос: какого чёрта он так распсиховался?
— Вы к кому? – зевнула дежурная в окошке регистратуры.
— Журавлёва, Татьяна. – Владимир машинально отметил, что её имя уже произносится автоматически, почти неосознанно. – Вчера поступила. – Что он здесь забыл? Призрак однополчанина?.. Таню?.. Женщину с красными тюльпанами?.. Или просто с лестницей сроднился...
— Что-что? – вежливо переспросила дежурная, поднимая взгляд от журнала.
— Простите, – извинился Владимир, сообразив, что про лестницу случайно озвучил. – Мысли вслух.
— Когда хочешь поделиться мыслями, подожди, когда их накопится хотя бы две – а то себе ничего не останется, – пошутила дежурная. Владимир невольно рассмеялся.
— Плохо, когда слишком много ненужных мыслей, а поделиться ими не с кем, – тихо проговорил он, резко оборвав смех. Дежурная удивлённо поглядела на него поверх очков, на минутку перестав перелистывать страницы журнала. На руке сверкнул жёлтый ободок обручального кольца.
Счастливый брак. Владимир умел безошибочно определять, каков тот или иной человек в семье. Дежурная была прилежно и аккуратно одета и причёсана – следит за собой. Если женщина следит за собой, значит, ей есть, для кого хорошо выглядеть. А вот чересчур вычурная одежда и обилие украшений говорили бы о недостатке внимания со стороны мужа и подсознательном стремлении нравиться мужчинам... Жилистые рабочие руки, мягкие, материнские. Наверняка у неё есть внуки... Только у него близких – байк да гитара. И память чёртова.
— Второе кардиологическое, – наконец, сообщила дежурная. – Только для посещений рановато ещё.
— Знаю, – сказал Владимир.
В самом деле, чего он в истерики впадает через два шага на третий? Неужто, из-за дурацких снов? Или из-за тюльпанов – что было бы уже совсем смешно. Мало ли, кому из женского народонаселения огромного города тюльпаны симпатичны. Чего он носится по больнице как племенной жеребец по загону?! Идиотизм какой-то.
— До свидания, – попрощался Владимир, разворачиваясь к выходу. Нечего сидеть на лестнице и психовать из-за несчастных цветочков.
— У вас всё в порядке? – Голос дежурной странно разнёсся по пустому помещению. Владимир остановился и обернулся, улыбнулся ей.
— Всё хорошо. Благодарю вас.
Хватит людей пугать своими домыслами, идиот!..
Ругая себя последними словами, Владимир дошёл до байка, стряхнул с сиденья воду рукавом – всё, что осталось от недавнего снега. Теперь снова моросил дождь. Да что за утро сегодня... Владимир прикурил сигарету, закрывшись от ветра курткой.
— Дяденька!
— Кажись, не тётенька, – мрачно огрызнулся Владимир, оборачиваясь. К счастью, на этот раз внезапно оживших покойников в поле зрения не наблюдалось. Напротив него стояла девочка-школьница с длинными тёмными волосами, чем-то похожая на Машу. Только у этой не было ни болезненной худобы, ни анемичной бледности, ни затравленного взгляда. Вполне обычная школьница – стройненькая, румяная пятиклашка.
— Дяденька, с первым снегом вас!
Владимир виновато улыбнулся. Ничего ведь плохого не хотела девчонка – а он сходу окрысился. Ребёнок в его проблемах уж точно не виноват.
А Велеславу звали Ириной. А он псих ненормальный.
— Благодарю, и тебя. – Он вдруг весело улыбнулся, быстро провёл ладонью по «вилке» руля и брызнул водой с мокрой руки. Девчонка взвизгнула и звонко рассмеялась, отмахнувшись от полетевших в неё капель.
— Дяденька, а чего вы мрачный такой? У вас кто-то заболел, да?
— Заболел, – согласился «дяденька» Владимир, отбрасывая сигарету – нечего на ребёнка дымить. – А ты в школу не опоздаешь?
— Не-а. – Девочка поудобнее перехватила пакет со сменной обувью. – Ничего, обязательно поправится. Сейчас осень, все болеют.
— Точно, – улыбнулся Владимир. – А далеко школа? А то я смотрю, ты рано.
— Далеко, – вздохнула девочка, разом погрустнев. – Я в лицее учусь, на Авиамоторной.
— Ого, – удивился Владимир. – Далековато. А скрипка?..
— А мне потом в музыкалку. – Девчонка улыбнулась и показала ему язык. – А у вас гитара есть, я вижу.
— Как – видишь?.. – Владимир удивлённо распахнул глаза. – Где?
— А по рукам, и по пальцам, – снисходительно пояснила девочка.
— А... ну да, точно. – Байкер машинально оглядел свои руки, длинные сильные пальцы музыканта, коротко обломанные ногти на левой руке. – Ну, ты Шерлок Холмс...
— Метод дедукции! – важно изрекла девочка. Она немного шепелявила, и получилось у неё забавно – «метод дедукф-сии». Владимир фыркнул.
— Ладно, юный детектив, до Авиамоторной замучаешься ехать, давай, подброшу тебя.
Девочка издала клич Ирокезов и так высоко подпрыгнула, что Владимир машинально вскочил, дабы успеть, в случае чего, её подхватить, но всё обошлось.
— На мотоцикле?! – благоговейно выдохнула она, глядя на старенький «Урал» так, словно вместо него у тротуара бил золотыми копытами сам грозовой жеребец Слейпнир. Вот, правда, у Владимира, к счастью, оба глаза были на месте, а чувство юмора отнюдь не уступало грозному божеству.
— Прости, самолёта нет! – весело сверкнул он зелёными глазами, движением головы отбрасывая длинные волосы и заводя мотор. – Не боишься?
— Вас-то? – сдувая с носа тёмную прядь, снисходительно фыркнула пассажирка, уже деловито пристраивающая футляр со скрипкой куда-то в район багажника. – Не-а. Вы добрый.
— Я?! – Девочка поражала Владимира всё больше и больше. – Ну что ж... Добрый, так добрый. Приятно слышать комплименты, спорить не буду... Садись.
Девочка ловко оседлала «Урал», обхватив водителя за пояс.
— А вы дорогу знаете?
— Знаю! – отозвался байкер, но ответ потонул в шуме мотора.
Они триумфально подрулили к воротам лицея, описав круг почёта. Окончательно развеселившийся Владимир рисовался, едва сдерживая смех и представляя, какую популярность обретёт это нахальное чудо со скрипкой среди одноклассников. Что-что, а всё же частенько он вёл себя как мальчишка. Может, потому, что в детстве ему некогда было шалить.
Владимир изящно вписался в последний поворот, крикнул своей пассажирке «держись!» и, под аккомпанемент восторженного визга, поставил машину на дыбы, затем довершил эффект лихим разворотом и заглушил мотор.
— Приехали, – проинформировал он.
Девчонка ловко соскочила на землю, подхватила рюкзак и скрипку, отступила на несколько шагов и быстро поклонилась в пояс:
— Спасибо большое!
— Иди уж, – смешливо отмахнулся байкер, краем глаза наблюдая совершенно ошалевшие мордашки учеников. – Стой, пакет забыла!
Девочка вприпрыжку вернулась за пакетом. Глаза её горели таким шальным восторгом, что Владимир невольно и сам вспомнил свою первую поездку на мотоцикле.
— Спасибо! – повторила пассажирка, принимая из его рук пакет. – Ой, а подождите секундочку!
— Зачем? – уточнил Владимир ей вслед.
— Я сейчас! – на бегу обернулась девчонка, не сбавляя шага. Владимир философски вздохнул.
Ученики толпились вокруг, те, которые находились в здании лицея, прилипли к окнам, но подходить никто не решался. Селиванов делал вид, что не замечает всеобщего внимания, и невозмутимо читал, облокотившись на тёплое, как лошадиный бок, крыло «Урала».
Девочка явилась спустя пару минут – всё так же бегом, румяная, с горящими глазами, она вся так и лучилась шальной, безудержной радостью жизни, той, которая бывает лишь в детстве. Байкер вдруг осознал, как же ему нужна эта смешная девчонка. Не нужна – она ему необходима. Потому что он разучился радоваться. Да, наверное, никогда и не умел. Просто не успел научиться. Всегда приходилось огрызаться, драться, убивать, ждать предательства, и он так и не смог узнать, каково это – радоваться. Просто жить и испытывать счастье от каждого мгновения – так, как живут только дети, для которых мир ещё не успел стать жестоким и грязным, и после дождя видеть радугу на небе, а не грязь на одежде.
Она была нужна ему, девочка со скрипкой. Ему и Маше.
— Вот. – Девочка протянула ему что-то объёмистое, завёрнутое в газету. – Это вам. Меня Кристиной зовут.
— А меня – Владимир. – Байкер крепко пожал протянутую ладошку. – Ну, беги, а то на занятия опоздаешь.
Кристина замялась.
— А... – наконец, робко проговорила она, куда-то вдруг растеряв всю свою бойкость. – А вы меня ещё покатаете?..
Владимир рассмеялся.
— Почему бы и нет. Хочешь, после уроков за тобой приеду?
Кристина просияла, кивнула, подпрыгнула, чмокнула его в щёку и вприпрыжку умчалась на учёбу.
— Жизнь циклична, – сам себе усмехнулся Владимир, сунув книгу за пазуху и заводя мотор.
В последний момент он всё же решил поглядеть, что за свёрток у него в руках, и быстро развернул газету.
Возникшее мгновение назад нехорошее предчувствие полностью себя оправдало.
Изнутри свёртка ярко алели душистые свежие тюльпаны.
 

Таня безразлично разглядывала потолок.
Мысли текли медленно и плавно, словно патока с ложки. За окном стемнело, и по стеклу мерно барабанил разошедшийся дождь. Из ярко освещённого коридора доносились шаги и голоса. Часы на стене показывали четверть седьмого.
Она проспала почти весь день, и теперь очень хотелось встать и размяться, но сил не было. Таня повернулась на бок, осторожно вытянула руку, стараясь не задеть катетер в вене. Было странно лежать тут на узкой больничной койке, видеть яркий электрический свет, слышать шаги из-за двери. Странно даже дышать. Таня невольно отмечала каждый вдох, каждый проводила осторожно и старательно. Дыхание, которое всегда оставалось естественным, настолько естественным, что она не замечала его, не обращала внимания, теперь обратилось в методичный кропотливый труд. Движения казались чужими, свет вызывал полубезумную мысль – а вдруг это всё сон? Ничего этого нет. И она лежит сейчас не в палате, а в морге, раздетая, накрытая простыней, и окостеневшие руки не движутся, поправляя тонкое одеяло, а лежат на холодном столе. Не бьётся сердце и не циркулирует по венам кровь.
Таня гнала от себя подобные мысли, но они всё равно навязчиво лезли в голову. И было страшно.
Мир, привидевшийся ей во время клинической смерти, отчего-то казался более реальным, чем безликая больничная палата, и этим пугал. Сердце стучало медленно и осторожно – тук-тук… тук-тук... Лампочка над головой едва слышно жужжала, и в её бледном свете неестественно алели тюльпаны.
Таня непроизвольно вцепилась в подушку. Страх нарастал, он душил и сдавливал горло, она знала, что это всего лишь гонит по жилам адреналин вновь запущенное сердце. Это нормально. Это пройдёт...
Дверь приоткрылась, впуская человека в чёрной кожаной куртке. От него веяло свежестью дождя. Таня вскочила бы, да не было сил. Поэтому она только приподняла голову с подушки и постаралась улыбнуться. Ею овладело невероятное облечение – вместе. Вместе...
— Ты пришёл... – прошептала она. – Наконец-то ты пришёл...
Владимир молча шагнул вперёд, опустился на колени, ухватил её руку и прижал к губам, уткнувшись лицом в одеяло, и Таня не сразу сообразила, почему он ничего не говорит. А когда поняла – вздрогнула и погладила тёмно-медные влажные пряди.
— Ты чего?.. Перестань... ну же... перестань...
Байкер не отозвался, только крепче сжал её пальцы, сильно, но бережно.
— Ты ни в чём не виноват, – твёрдо произнесла Таня в ответ на невысказанную просьбу. – Прекрати. Я тебя ждала не для того, чтобы ты без вины извинялся.
Владимир снова промолчал. Таня вспыхнула.
— Вот так вот, да?! – выдохнула она. – Ты меня даже не слушаешь! Я тут... я... Дура-а-ак! – Тут Таня разревелась, правда, руку не отняла. Владимир молчал. Таня поревела ещё некоторое время, затем успокоилась и поинтересовалась, всё ещё шмыгая носом: – Ты так и будешь на полу сидеть?
— Почему бы и нет, – наконец-то подал голос Владимир, распрямляясь. Зелёные глаза подозрительно поблёскивали, но он вдруг улыбнулся, озорно прищурившись. – Ты как смеешь умирать, а?! Я чуть с ума не сошёл. В следующий раз умрёшь – похороню по-христиански, так и знай.
— Не надо! – подхватила разом повеселевшая Таня. – Я тебе по ночам тогда буду являться. И ронять на тебя червей.
— Зонтик над кроватью повешу.
— А я подлезу.
— Не подлезешь. Развалишься.
Таня не выдержала, засмеялась. И протянула к нему руки. Владимир обнял её и поцеловал русые кудри.
— Всё равно не смей умирать, – сказал он. Таня притихла, задумавшись.
— Слу-ушай... А это ты ко мне являлся?.. Ну... там.
— Где? – не сообразил байкер, отстраняясь и ловя её взгляд.
— Забудь, – вздохнула Таня. – В общем... это ты меня вытащил.
Владимир призадумался.
— Странно, – резюмировал он. – Впрочем, сегодня всё странно. И тюльпаны эти... Что?!
Таня вскрикнула и ухватилась за сердце. Владимир, замерев в полудвижении, глядел на букет тюльпанов так, будто увидел привидение.
— Да что с тобой?!
Байкер взял себя в руки и усилием воли отвёл взгляд от цветов.
— Знаешь... я их лучше унесу, если ты не против, – тихо проговорил он.
— Зачем? – ещё больше удивилась Таня, которой положительно начинало казаться, будто всё это ей снится. Владимир тряхнул головой.
— Неважно, – туманно отозвался он. – Примета плохая – цветы эти.