Древлеправославие и никонианство

1. НИКОНИАНСТВО И СТАРООБРЯДЧЕСТВО

«Трудно сказать, откуда взялся этот термин: «старообрядчество», но можно твердо сказать, что этот термин вполне неудачен, потому что он вовсе не выражает сущности того огромного исторического явления, которое называется старообрядчеством» - пишет Священномученик  Андрей, архиепископ Уфимский.
«… старообрядцы никогда не были обрядоверами, но всегда помнили ту простую психологическую истину, что обстановка или воспитывает, или развращает человека…»

Вот об обстановке и поговорим для начала.

«Никонианство» началось в существе дела с того, как царь Алексей Михайлович назвал патриарха  Никона «великим государем». У нового великого государя от этого закружилась его властолюбивая голова, и вскоре Никон сделал какое-то мелкое приказание без соборного решения. Ближайшее к патриарху духовенство заметило ему, что он не имеет права командовать всею паствою, а имеет обязанность только учить её.

Патриарх обиделся и потребовал исполнения приказаний. Протопоп Аввакум отказался их исполнить, хоть и предвидел, что «хощет зима  быти», то есть что наступит гонение.
Патриарх решил опереться на меч кесаря… 

От этого же меча сам патриарх Никон вскоре и пострадал, но кесарь, в лице императора Петра, решил уже не выпускать этого своего меча из рук в отношении к Церкви и стал командовать церковною иерархиею совершенно так же, как командовал своими «потешными».
Роль архиереев с тех пор ограничилась только молчаливым исполнением царских указов, которые заменили собою всю церковную соборность.
ВОТ ЭТО И ЕСТЬ «НИКОНИАНСТВО» РУССКИХ ЕПИСКОПОВ.

Вся с лишком двухвековая история старообрядчества есть протест против государственного насилия и посильная с ним борьба.
Обыкновенно наша лживая семинарская наука рисовала старообрядцев, как упрямых бунтовщиков, бессмысленных защитников двуперстия, сугубой аллилуйи, хождения посолонь и т. п.
ЭТА ЗЛАЯ ЛОЖЬ НА СТАРООБРЯДЦЕВ ВПОЛНЕ ЗАТЕМНЯЛА ПОДЛИННУЮ СУЩНОСТЬ СТАРООБРЯДЧЕСТВА В ГЛАЗАХ РУССКИХ МАЛОМЫСЛЯЩИХ ОБЫВАТЕЛЕЙ.
А СУЩНОСТЬ ЕГО ЗАКЛЮЧАЛАСЬ В ЗАЩИТЕ ПОДЛИННОЙ СОБОРНО-ЦЕРКОВНОЙ ЖИЗНИ, В УБЕЖДЕННОЙ ЗАЩИТЕ ЦЕРКОВНОЙ СВОБОДЫ И В БОРЬБЕ С НАСИЛИЕМ.

Патриарх Никон приказал молиться троеперстием, - старообрядцы стали защищать двоеперстие, как символ церковной свободы.
Патриарх приказал уничтожить древние иконы, - старообрядцы стали защищать свои святыни, прятать их от патриарха.
Патриарх начал вводить исправленные богослужебные книги, уничтожая старые. Старообрядцы ответили, что им дороги книги, по которым молились Московские Чудотворцы.
В новых книгах вводилось новое правописание имени Господа: Иисус, вместо Исус, вводилась трегубая аллилуйя и другие обряды.
Старообрядцы сказали, что они от насильника-патриарха ничего не примут, что они просят одного – оставить их в покое.
Тогда церковная власть пожаловалась царю, что старообрядцы бунтуют против всего того, что признает сам царь.
И начались усмирения царем всяких «бунтов», начиная с монашеского – Соловецкого и кончая Московским – стрелецким.

Господствующая Церковь стала вводить и троеперстие, и трегубую аллилуйю, и  священные книги – арестами, казнями и пытками.
Старообрядцы после этого окончательно возненавидели всё, что исходило из рук никониан, а Петр Великий в их глазах обратился в настоящего антихриста.
Поэтому, когда этот антихрист стал вмешиваться и в самую организацию церковной общины, когда выборные священники стали заменяться ставленниками антихриста, тогда началось бегство старообрядцев в леса и на Дон, и на Яик, и в Румынию, и куда попало – только бы спастись от проклятого русского насилия над религиозною совестью…

И вот, защищая право собственного самоопределения, старообрядцы и страдали за свой родной быт, и ИЗ НИХ-ТО И ВЫРАБОТАЛИСЬ ПЕРВЫЕ РУССКИЕ СОЗНАТЕЛЬНЫЕ ГРАЖДАНЕ.
А ТЕ, КТО ГНАЛ СТАРООБРЯДЦЕВ, КАК БЫЛИ РАБАМИ И ЛАКЕЯМИ, ТАК И ОСТАЛИСЬ ИМИ ДОСЕЛЕ.

Такова вкратце несложная философия истории старообрядчества. И за свое стремление сохранить свободу своего религиозного быта старообрядцы платились и каторгою и даже жизнью. А их храмы и скиты подвергались облавам, поруганиям и разграблениям. Так было всегда, вплоть до революции» [1]

При этом и двоеперстие, и сугубая аллилуйя были для старообрядцев не только частью Православного Предания, нуждающегося в защите от никониан, но и духовными  символами религиозной свободы, символом сохранения цельного христианского бытия, без которого невозможно спасение.
Таким образом, слова Священномученика Аввакума: «Мучься за сложение перст» — кратко и своеобразно выражали эту религиозную парадигму.

Анализируя причины раскола в русском православии, философ Владимир Сергеевич Соловьев пишет, что «НИКОНИАНСТВО СОСТОИТ СОВСЕМ НЕ В ТРЕХПЕРСТНОМ СЛОЖЕНИИ И НЕ В ТРЕГУБОЙ АЛЛИЛУЙЕ, А В ЛОЖНОМ РИМСКОМ НАЧАЛЕ, ПО КОТОРОМУ ИСТИНА И БЛАГОДАТЬ ХРИСТОВА, БУДУЧИ СОБСТВЕННОСТЬЮ И ПРИВИЛЕГИЕЙ ЦЕРКОВНОЙ ИЕРАРХИИ, МОГУТ ПРИНУДИТЕЛЬНО НАВЯЗЫВАТЬСЯ ОСТАЛЬНОЙ ЦЕРКВИ КАК БЕЗГЛАСНОМУ СТАДУ, И РЕЛИГИОЗНОЕ ЕДИНЕНИЕ ВСЕХ МОЖЕТ ДОСТИГАТЬСЯ СРЕДСТВАМИ НАСИЛИЯ…

Когда не по христиански действует светская власть – это явление ненормальное, но в этом явлении нет внутреннего противоречия, нет внутренней лжи, поскольку власть не есть непременная носительница христианского начала.  Кесарь может быть и язычником.

НО КОГДА ВЛАСТЬ ДУХОВНАЯ ПО САМОЙ СВОЕЙ ПРИРОДЕ, ПО САМОМУ СВОЕМУ НАЗНАЧЕНИЮ ИСКЛЮЧАЮЩАЯ ВСЯКОЕ НАСИЛИЕ,  НОСЯЩАЯ НА СЕБЕ ОБРАЗ ХРИСТОВ - НАСИЛЬСТВЕННО ВТОРГАЕТСЯ В РЕЛИГИОЗНУЮ ЖИЗНЬ НАРОДА, СОЗНАТЕЛЬНО ДЕЙСТВУЕТ ВОПРЕКИ ДУХУ ХРИСТОВУ, ОНА БЕСПОВОРОТНО ОСУЖДАЕТ СЕБЯ…

Несмотря на весь погром Ивана IV, русский народ остается спокоен. Страшен царь, да милостив Бог. Еще можно было жить при царе Иване IV.
Отчего же через 100 лет при «тишайшем» Алексее Михайловиче, народ вдруг почувствовал, что жить нельзя, и в отчаянии стал бегать по лесам и болотам, засел в трущобах и полез на горящие костры? Что такое случилось?

А случилось то, что представители духовного начала изменили этому началу, архиереи уклонились в латинство, не стало истинной духовной власти в России, наступило царство антихристово.
НА ПРЕСТОЛ МИТРОПОЛИТА-МУЧЕНИКА СЕЛ ПАТРИАРХ-МУЧИТЕЛЬ — И НАРОД, ТЕРПЕЛИВО СНОСИВШИЙ СТРАШНЫЕ МУЧИТЕЛЬСТВА ЦАРЯ ИВАНА, НЕ ВЫНЕС СРАВНИТЕЛЬНО НИЧТОЖНЫХ  МУЧИТЕЛЬСТВ ПАТРИАРХА НИКОНА»[2]

Никону не удалось стать «православным папой».
За различные волюнтаристские поползновения Большой Московский Собор (в котором принимали участие восточные патриархи и архиереи, а также  представители западнорусского клира) в 1667 году «низверг  Никона из архиерейства».
После совещания с епископами, царь Алексей Михайлович избрал Иоасафа - архимандрита Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, которого и провозгласили новым патриархом.
Незадачливый «православный папа» был лишен патриаршего и священного сана и сослан в Ферапонтов монастырь.

Одновременно, московский собор подтвердил новшества Никона, однако часть православного духовенства не приняла этих решений, считая их еретическими - поскольку они противоречили Деяниям Седьмого Вселенского Собора.

Именно этот московский собор 1666-1667 годов,  продолжая дело Никона, ЗАЛОЖИЛ ОСНОВЫ ДЕГРАДАЦИИ русской православной церкви, начав практику МАССОВОГО ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ЗА ВЕРУ.
Собором был осужден инок Епифаний, несогласный с решением о переходе на новый обряд и на проклятие старого обряда. ЕПИФАНИЮ ОТРЕЗАЛИ ЯЗЫК И ОТПРАВИЛИ В ССЫЛКУ.

Протопоп Аввакум в своем «Житии» пишет, что и его на соборе приводили на суд к греческим патриархам, которые уговаривали Аввакума изменить взгляды:
«Побранил их, колько мог, и последнее слово рекл: «чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: «лутче един творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконных!»
Так на меня и пуще закричали: «возьми его! - всех нас обесчестил!» Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, - велико антихристово войско собралося!

Ухватил меня Иван Уаров да потащил.
И я закричал: «постой, — не бейте!» Так они все отскочили.
И я толмачю-архимариту Денису говорить стал: «говори патриархам: апостол Павел пишет: «таков нам подобаше архиерей, преподобен, незлоблив», и прочая; а вы, убивше человека, как литоргисать (т.е. служить литургию) станете?» Так они сели.

И я отшел ко дверям да набок повалился: «посидите вы, а я полежу», говорю им.
Так они смеются: «дурак-де протопоп! и патриархов не почитает!»
И я говорю: мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестни; вы сильни, мы же немощны!

Потом паки ко мне пришли власти и про аллилуия стали говорить со мною.
И мне Христос подал - посрамил в них римскую ту бл@дь Дионисием Ареопагитом, как выше сего в начале реченно.
И Евфимей, чюдовской келарь, молыл: «прав-де ты, нечева-де нам больши тово говорить с тобою».
Да и повели меня на чепь» [3]

Братия Соловецкого монастыря отказалась служить по новопечатным книгам, одобренным московским собором, полагая их еретическими – против монахов были посланы войска.
В течение длительной ДЕВЯТИЛЕТНЕЙ осады монастырь так и не был взят – правительственные войска проникли в него с помощью предателя.
Почти все защитники монастыря (несколько сотен человек) погибли в схватке, в живых осталось только шестьдесят монахов.

С оставшимися в живых «борцы за православную веру» учинили дикую и кровавую расправу:
28 из них были казнены сразу, остальных жгли огнём, топили в проруби, подвешивали за рёбра на крюках, четвертовали и заживо морозили во льду.

(29 января / 11 февраля Древлеправославная Церковь Христова, - она же Русская Православная  Старообрядческая Церковь, - совершает  память святых мучеников и исповедников: архимандрита Никанора, инока Макария, сотника Самуила и иже с ними в Соловецкой обители за древлее благочестие пострадавших.

ПОМЯНЕМ И МЫ СОЛОВЕЦКИХ МОНАХОВ И ВСЕХ МУЧЕНИКОВ ПРАВОСЛАВИЯ, ПОГИБШИХ В БОЮ ИЛИ УМУЧЕННЫХ ЗА ХРИСТА И ПРАВОСЛАВНУЮ ВЕРУ)

Вряд ли можно сомневаться, что до-никоновское православие не имело того казенно-полицейского, а тем более мучительского характера, какое оно приобрело в результате церковных реформ XVII и XVIII веков.
Если при ближайших предшественниках «великого преобразователя» вмешательство государства в дела Церкви только началось и сводилось преимущественно к репрессиям за несблюдение новых  внешних, обрядовых форм богослужения, то при Петре I и его преемниках Церковь была уже сведена до положения одного из государственных департаментов под управлением синода и общим руководством гражданского обер-прокурора.

Более того, с 1722 года синод обязал священников ПОД СТРАХОМ СМЕРТИ НАРУШАТЬ ТАЙНУ ИСПОВЕДИ:
«если кто при исповеди объявит духовному отцу своему некое несделанное, но еще к делу намеренное от него воровство, наипаче же измену, или бунт на Государя ли, на Государство, или злое умышление на честь или здравие Государево и на фамилию Его Величества…
то должен духовник не токмо его за прямо исповеданные грехи прощения и разрешения не сподоблять (не есть бо исповедь правильная; аще кто не всех беззаконий своих кается) но и донести вскоре о нем, где надлежит…

А ежели кто из священников сего не исполнит, и о вышеозначенном услышав, вскоре не объявит, тот без всякаго милосердия, яко противник, и таковым злодеям согласник, паче же государственных вредов прикрыватель, по лишении сана и имения, лишен будет и живота» [4]

Исповедь, или Таинство покаяния – это одно из семи Таинств православной Церкви.
Таинство покаяния настолько важно для христианина, что святые отцы называли его вторым крещением, крещением слезами. А неотъемлемая  компонента этого Таинства – тайна исповеди, в которой христианин искренне раскаивается в своих грехах не перед священником, тем более не перед государственной властью  – только перед Христом.
И от Христа же, - не от священника, и не от департамента полиции надеется получить прощение.

Кому было тяжелее – бедному попу, которому власть навязывала иудин грех, или кающемуся, который после исповеди оказывался в Тайной канцелярии – на дыбе и под кнутом?
Как мог относиться древлеправославный христианин к прямому предписанию нарушать тайну исповеди? 
Только как к полному фактическому пренебрежению власти к духу христианства – при внешней, декоративной государственной поддержке православной Церкви.
Как оно и было на самом деле.

 «…при петербургском казенном православии, ПРИ СТРАШНОМ ПРЕЗРЕНИИ К РЕЛИГИИ, КОТОРОЕ ВОСПИТЫВАЕТСЯ ЭТИМ КАЗЕННО-ПОЛИЦЕЙСКИМ ПРАВОСЛАВИЕМ, ВСЁ ЧИСТОЕ, ЧЕСТНОЕ И СОВЕСТЛИВОЕ ДОЛЖНО ОТОЙТИ ОТ ЭТОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ЦЕРКВИ И СОЗДАТЬ СВОИ СВОБОДНЫЕ ОБЩИНЫ…» - пишет философ XIX века [5]

Разумеется, и реформированная Церковь рождала истинных христиан и подвижников, - отрицать это было бы глупым и несправедливым.
Тем не менее, со времен Никона, русская православная Церковь усилиями государственной власти и лакействующих перед ней иерархов, все более превращалась в казенную организацию.
Главой этой организации сначала был патриарх, затем обер-прокурор синода, а прочий клир часто более напоминал чиновников, чем духовных пастырей.
Причем деятельность этого «департамента» все более не воспитывала, а скорее, - по словам Сщмч. Андрея, - развращала паству.

В XIX веке один из лучших представителей официальной Церкви с тревогой говорит о результатах работы церковных реформаторов:

« Религия вообще в народе падает. Нигилизм проникает в мещанское общество, откуда не далеко и до крестьян. Во множестве крестьян явилось решительное равнодушие к Церкви, явилось страшное нравственное расстройство. Подрядчики, соседи здешнего монастыря, единогласно жалуются на утрату совести в мастеровых. Преуспеяние во всем этом идет с необыкновенною быстротою» [6]

Касаясь отношения народа к религии в России уже ХХ веке, Сергей Дроздов, - со ссылками на соответствующие источники, - пишет в своем исследовании о Первой мировой войне:
«После  февральской  революции  1917  года,  когда  Временное  правительство освободило православных солдат от обязанности соблюдения церковных таинств, военное духовенство  с  тревогой  сообщало  о  безразличном  отношении  солдат  к  религии.

Священник  113  бригады  государственного  ополчения  уведомлял:  «В  марте 1917 года…  вход священнику с беседами в роты стал невозможен, оставалось только молиться в храме. Богомольцев вместо 200 – 400 человек стало 3 -10 человек...  не редкость при случайной встрече стали насмешки и хулы по адресу священника и офицера»

Весной 1917 года,  всего лишь через два месяца после принятия закона «О свободе совести», в Великий пост только лишь 10% православных военнослужащих причастились»[7]

Обстановка, развивающаяся в Церкви после никоновских реформ, развращала не только паству,  но и самих «пастырей».
Свщмч. Аввакум Петров с негодованием ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО христианина пишет из своей земляной тюрьмы бывшему соратнику по кружку «ревнителей благочестия» - архиепископу Иллариону:

«Друг мой Иларион, архиепископ Рязанской.
Видишь ли, как Мелхиседек жил? На вороных в каретах не тешился, ездя!
Да еще был царские породы. А ты хто? Воспомяни-тко, Яковлевич, попенок!
В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по площади, чтобы черницы-ворухи унеятки (униатки) любили.
Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать!...

Явно ослепил тебя диявол! Где ты ум-от дел? Столько добра и трудов погубил!
На Павла митрополита что глядишь? Тот не живал духовно, - блинами все торговал, да оладьями, да как учинился попенком, так по боярским дворам блюдолизить научился: не видал и не знает духовнаго тово жития.

А ты, мила голова, нарочит бывал и бесов молитвою прогонял.
Помнишь, камением тем в тебя бросали на Лыскове том у мужика того, как я к тебе приезжал!
А ныне уж содружился ты с бесами теми, мирно живешь, в карете с тобою же ездят и в соборную церковь и вверх к царю под руки тебя водят, любим бо еси им.

Как им тебя не любить? Столько християн прижег и пригубил злым царю наговором, еще же и учением своим льстивым и пагубным многих неискусных во ад сведе! Никто же ин от властей, якоже ты, ухищрением басней своих и пронырством царя льстишь и люди Божия губишь.
Да воздаст ти Господь по делом твоим в день страшнаго суда!»

Обличает своим пламенным словом Аввакум и других никонианских иереев:

«Посмотри-тко на рожу-ту, на брюхо-то, никониян окаянный, - толст ведь ты!
Как в дверь небесную вместитися хощешь!
Узка бо есть и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот (т.е в жизнь вечную).
Нужно бо есть царство небесное и нужницы (т.е. добивающиеся, прилагающие усилия) восхищают, а не толстобрюхие…

Разумный! Мудрены вы со дьяволом!
Нечего разсужать.
Да нечева у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продавать, как куповать (покупать), как есть, как пить, как баб блудить, как робят в олтаре за афедрон хватать.

А иное мне и молвить тово сором, что вы делаете: знаю все ваше злохитрство, собаки, бл@ди, митрополиты, архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи, другия немцы руския.
Святых образы изменили и вся церковныя уставы и поступки: да еще бо християном милым не горко было!»[8]

Через двести лет после Аввакума, уже в XIX веке, по свидетельству Николая Семеновича Лескова, император Николай I выражал неудовольствие по поводу «событий, свидетельствующих о большой распущенности в жизни монахов».
В повести «Инженеры бессребреники» Лесков передает его диалог с митрополитом Филаретом (Дроздовым) по этому поводу:

«Митрополит не возражал, но сказал, что есть теперь прекрасный игумен, настоящий монах, на которого можно положиться, и с ним можно будет многое почистить и исправить в монастырях.
- Кто этот редкий человек? – спросил государь.
- Игнатий Брянчанинов.
- Брянчанинов?  Я помню одного Брянчанинова в инженерном училище.
- Это тот самый и есть.
- Разве он пошел в монахи?
- Он уже игумен.
- Да, я помню, он и в училище еще отличался набожностью и прекрасным поведением. Я очень рад, что он нашел свое призвание и может быть полезным для управы с монахами. Они невозможны.
- Отец Игнатий уже привел несколько монастырей в отличный порядок.
- В таком разе, если он уже привел в порядок, то я попрошу вас теперь дать его мне, чтобы он мне поочистил, хоть немножко мою петербургскую Сергиевскую пустынь. Там монахи ведут себя так дурно, что подают огромный соблазн.
- Воля вашего величества будет исполнена, и я твердо надеюсь, что Игнатий Брянчанинов окажется полезным всюду, куда вам угодно будет его назначить.
- Очень рад, но жалею, что он один такой: один в поле – не воин.
- С ним есть друг, такой же строгий монах – Чихачев.
- Ба! Чихачев! Это тоже из той же семьи – мой кадет.
- Точно так, ваше величество.
- Ну, так и прошу перевести из вместе.

Брянчанинов приехал игуменом в Сергиевскую пустынь и привез с собою своего друга Чихачева, который был с этой поры его помощником, и оба они начали «чистить» и «подтягивать» сергиевских монахов, жизнь которых в то время действительно представляла большой соблазн, легендарные сказания о коем и до сей поры увеселяют любителей этого жанра» [9]

Мы далеки от мысли огульно обвинять всех представителей официальной Церкви в распространении «соблазна».
Но, на наш взгляд, тот факт, что во всей православной империи (к концу жизни Николая I, - 1855 год, - в России  насчитывалось 544 монастыря) [10] - нашлось ДВА ЧЕЛОВЕКА, способных привести сонм обитателей этих монастырей во вменяемое состояние, - многое говорит о ситуации в русском казенном православии.

Последние полные данные «Статистики русской православной церкви» предреволюционного периода о количестве монастырей относятся к 1914 году:
перед началом Первой мировой войны в России насчитывалось 1 025 монастырей (550 мужских и 475 женских), в которых  жило 29 128 монашествующих (11 845 мужского и 17 283 женского пола). Кроме того 65 501 человек находились в монастырях в качестве послушников (9 485 мужского и 56 016 женского пола).

Т.е. примерно за 60 лет после смерти Николая I - число монастырей в России увеличилось почти вдвое (в 1,86 раз). Увеличилось ли вдвое количество святителей Игнатиев Брянчаниновых и схимонахов Михаилов Чихачевых, способных навести и поддерживать порядок в этих монастырях - мы не знаем.

Если судить по тому, с каким воодушевлением русское архиерейство приняло отречение Николая II в марте 1917 года (не абы кого, а Божьего Помазанника, между прочим), то искренние православных христиан среди него было не слишком много.

Мне неприятно описывать всю сервильность официальной православной иерархии, которая была в полной мере проявлена ей при смене власти. Поэтому и не буду этого делать.
Приведу для порядка только пару цитат из выступлений тогдашних архиереев:

епископ Иннокентий (Фигуровский):
 «Как мы все искренно радовались и торжествовали, когда низвергнут был Богом с престола безвольный, подпавший под власть хлыстов, император, и волею Божией, а не волею народа - как ложно утверждают неверующие люди - во главе нашего Отечества поставлены были лучшие люди, известные всему миру своей неподкупной честностью и благородством».

Какие лучшие люди Отечества Божьей волей были поставлены во главе Отечества – пастве  объяснил епископ Михаил (Космодемьянский):
«Вчера еще сами создатели новой, свободной народно-правовой русской жизни, устои, столпы этой жизни: Родзянко, Львов, Керенский, Милюков и иже с ними сами не знали, не смели думать, мечтать и гадать, что русская жизнь, русский народ может совершить такой небывалый в истории человечества скачок, а уже ныне этот скачок стал совершившимся фактом. Вчера была самодержавная монархия, а нынче уже и конституционная мало кого устраивает…
Воскрес Христос - и пали рабские дьявольские цепи. Пал самодержавный строй, деспотический режим…»[11]

Таковы результаты, с которыми официальная православная Церковь подошла к рубежу эпохи: архиерейство, готовое лизать пятки любой власти и паства, которая за три века, - от Никона до Временного правительства, - была этим архиерейством отучена от духа  христианства.

Конечно и старорусское, древлеправославное  общество не было идеальным:
оно дало и спекулянтов-скупщиков хлеба в периоды неурожаев и массового голода, и воевод-самодуров вроде Афанасия Пашкова,
но это общество дало и таких людей как протопопы Аввакум и Лазарь, диакон Феодор, инок Епифаний, Феодосья Прокопьевна Морозова, Евдокия Прокопьевна Урусова, Мария Герасимовна Данилова и еще огромное множество знаменитых, почти неизвестных или вовсе безвестных христианских подвижников и мучеников.

Источником, из которого эти подвижники и мученики черпали силы к сопротивлению грубому вмешательству «никониан» в свободу совести, без всякого сомнения, была старорусская Церковь.

Для ее ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ, а не формальных, членов, Церковь - не казенная организация, не департамент, надзирающий за тем, двумя или тремя перстами крестятся прихожане и не «умышляют ли они на государя и его фамилию»
Церковь – для старорусского ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО прихожанина, - Тело Христово, добровольная  общность ЛИЧНОСТЕЙ, живущих по заповедям Христа.
Для Бога все живы, поэтому к той же общности принадлежат также уже отошедшие к Нему великие подвижники земли Русской, да и простые ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЕ христиане.
И главой ЭТОЙ ЦЕРКВИ является Сам Христос, а отнюдь не какой-нибудь «православный папа» или обер-прокурор.

Потому и называли нашу землю Святой Русью, что кроме Пашковых, да Никонов - были на нашей земле совершенно уникальные личности, члены единого Тела Христова, ИСКРЕННЕ живущие по-христиански: очень просто и незатейливо – без всякого пафоса.
Вот о них мы и расскажем далее.

2. ДРЕВЛЕПРАВОСЛАВНЫЕ ЛЮДИ ИЛИ ВЕРА БЕЗ ДЕЛ МЕРТВА

1891 году Василий Осипович Ключевский прочитал публичную лекцию, сбор от которой он направил в пользу крестьян, пострадавших от неурожая. Тема лекции была соответствующей: благотворительность в средневековой и московской Руси (Ключевский называет ее «древняя Русь») [13]
 
«Древнерусское общество под руководством Церкви, - говорит Ключевский, -  в продолжение веков прилежно училось понимать и исполнять и вторую из двух основных заповедей, в которых заключаются весь закон и пророки, - заповедь о любви к ближнему.
При общественной безурядице, при недостатке безопасности для слабого и защиты для обижаемого, практика этой заповеди направлялась преимущественно в одну сторону: любовь к ближнему полагали, прежде всего, в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню.

Идея этой милостыни полагалась в основание практического нравоучения, потребность в этом подвиге воспитывалась всеми тогдашними средствами духовно-нравственной педагогики. Любить ближнего – это, прежде всего, накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице…

Древнерусский благотворитель, «христолюбец», менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования.
Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христа, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обоих…

«В рай входят святой милостыней, - говорили в старину, - нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается».
Благотворителю нужно было воочию видеть людскую нужду, которую он облегчал, чтобы получить душевную пользу; нуждающийся должен был видеть своего милостивца, чтобы знать, за кого молиться. Древнерусские цари накануне больших праздников, рано по утрам, делали тайные выходы в тюрьмы и богадельни, где из собственных рук раздавали милостыню арестантам и призреваемым, также посещали и отдельно живших убогих людей…

КАК В КЛИНИКЕ НЕОБХОДИМ БОЛЬНОЙ, ЧТОБЫ НАУЧИТЬСЯ ЛЕЧИТЬ БОЛЕЗНИ, ТАК В ДРЕВНЕРУССКОМ ОБЩЕСТВЕ НЕОБХОДИМ БЫЛ СИРЫЙ И УБОГИЙ, ЧТОБЫ ВОСПИТАТЬ УМЕНЬЕ И НАВЫК ЛЮБИТЬ ЧЕЛОВЕКА. Милостыня была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дела мертва…

Если бы чудодейственным актом законодательства или экономического прогресса и медицинского знания вдруг исчезли в древней Руси все нищие и убогие, кто знает – может быть, древнерусский милостивец почувствовал бы некоторую нравственную неловкость, подобно человеку, оставшемуся без посоха, на который он привык опираться; у него оказался бы недочет в запасе средств его душевного домостроительства»

Далее Ключевский рассказывает историю вдовы-помещицы, жены зажиточного провинциального дворянина, Ульяны Устиновны Осорьиной.
В самом начале XVII века, при царе Борисе, случился на Руси страшный трехлетний голод.
Царь не жалел казны, щедро раздавал милостыню, предпринял обширные постройки, чтобы доставить людям заработок. Но этой помощи не хватало всем нуждающимся.
В Москве, куда повалил народ из неурожайных мест, люди погибали от голода прямо на улицах. «Только в трех казенных столичных скудельницах (богадельнях), куда царь велел подбирать бесприютные жертвы, за два года и четыре месяца их насчитали 127 тысяч» - говорит Ключевский.

Впрочем,  голод, в значительной мере, был создан искусственно – уже при первых признаках неурожая крупные землевладельцы заперли свои склады, а  спекулянты начали скупать наличное зерно, и не пускали его на рынок, выжидая высоких цен.

«Царь принимал строгие и решительные меры против зла, запретил винокурение и пивоварение, велел сыскивать скупщиков и бить кнутом на рынках нещадно, переписывать их запасы и продавать в розницу понемногу, предписывал обязательные цены и карал тяжкими штрафами тех, кто таил свои запасы», но цены поднялись на страшную высоту – четверть ржи подорожала в тридцать раз!

А между тем, - замечает Ключевский, - «хлеба оставалось довольно от прежних урожаев.
После, когда самозванцы наводнили Русь шайками поляков и казаков, которые своими опустошениями прекратили посевы на обширных пространствах, этого запасного хлеба много лет хватало не только на своих, но и на врагов»

По выходе Ульяны Осорьиной замуж, свекровь поручила ей ведение домашнего хозяйства, и невестка оказалась умной и распорядительной хозяйкой.
«Но привычная мысль о бедном и убогом не покидала ее среди домашних и семейных хлопот. Она глубоко усвоила себе христианскую заповедь о тайной милостыне». Ульяна шила и пряла, а выручку от продажи  своего рукоделья тайком раздавала нищим; обшивала всех сирот и немощных вдов в своей деревне»

Начало страшного трехлетнего голода при царе Борисе застало Ульяну Осорьину в ее нижегородской вотчине врасплох. «С полей своих она не собрала ни зерна, запасов не было, скот пал почти весь от бескормицы. Но она не упала духом, а бодро принялась за дело, распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное в доме и на вырученные деньги покупала хлеб, который и раздавала голодающим, ни одного просящего не отпускала с пустыми руками и особенно заботилась о прокормлении своей челяди. Тогда многие расчетливые господа просто прогоняли с дворов своих холопов, чтобы не кормить их, но не давали им отпускных, чтобы после воротить их в неволю. Брошенные на произвол судьбы среди всеобщей паники, холопы принимались воровать и грабить…

Древнерусская церковная проповедь так и указывала на них господам, как на ближайший предмет их сострадания, призывая их позаботиться о своих челядинцах, прежде чем протягивать руку с благотворительной копейкой нищему, стоящему на церковной паперти.
В усадьбе Ульяны было много челяди. Она ее хорошо кормила и одевала, не баловала, но щадила, не оставляла без дела, но задавала каждому работу по силам и не требовала от нее личных услуг, что могла, все делала для себя сама, не допускала даже разувать себя и подавать воды умыться. При этом она не позволяла себе обращаться к крепостным с кличками, какими душевладельческая Русь вплоть до самого 19 февраля 1861 года окрикивала своих людей: Ванька, Машка, но каждого и каждую называла настоящим именем.

КТО, КАКИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ НАУЧИЛИ ЕЕ, ПРОСТУЮ СЕЛЬСКУЮ БАРЫНЮ XVI ВЕКА, СТАТЬ В ТАКИЕ ПРЯМЫЕ И ОБДУМАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ К НИЗШЕЙ ПОДВЛАСТНОЙ БРАТИИ?»

Совесть христианки не позволила Ульяне быть запасливой хозяйкой. Домовое продовольствие она рассчитывала только на год, раздавая остальное нуждающимся.
«Бедный был для нее какой-то бездонной сберегательной кружкой, куда она с ненасыщаемым скопидомством все прятала да прятала все свои сбережения и излишки. Порой у нее в дому не оставалось ни копейки от милостыни, и она занимала у сыновей деньги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама, имея уже под 60 лет, ходила всю зиму без шубы  - говорит Ключевский.
Похоронив мужа, вырастив сыновей и поставив их на царскую службу, она уже помышляла о вечном устроении собственной души, но все еще тлела перед Богом любовью к ближнему, как тлеет перед образом догорающая восковая свечка…

Ульяна больше всего старалась не допустить своих челядинцев до воровства и грабежа и удерживала их при себе, сколько было у ней силы.
Наконец, она дошла до последней степени нищеты, обобрала себя дочиста, так что не в чем стало выйти в церковь. Выбившись из сил, израсходовав весь хлеб до последнего зерна, она объявила своей крепостной дворне, что кормить ее больше она не может, кто желает, пусть берет свои крепости или отпускные и идет с Богом на волю.
Некоторые ушли от нее, и она проводила их с молитвой и благословением; но другие отказались от воли, объявили, что не пойдут, скорее умрут со своей госпожой, чем покинут ее.
Она разослала своих верных слуг по лесам и полям собирать древесную кору и лебеду и принялась печь хлеб из этих суррогатов, которыми кормилась с детьми и холопами, даже ухитрялась делиться с нищими, «потому что в то время нищих было без числа»…

Окрестные помещики с упреком говорили этим нищим: «Зачем это вы заходите к ней? Чего взять с нее? Она и сама помирает с голоду»
– «А мы вот что скажем, – говорили нищие, – много обошли мы сел, где нам подавали настоящий хлеб, да и он не елся нам так всласть, как хлеб этой вдовы – как бишь ее?» Многие нищие не умели и назвать ее по имени.
Тогда соседи-помещики начали подсылать к Ульяне за ее диковинным хлебом: отведав его, они находили, что нищие были правы, и с удивлением говорили меж себя: мастера же ее холопы хлебы печь!

С какой любовью надобно подавать нищему ломоть хлеба, не безукоризненного в химическом отношении, чтобы этот ломоть становился предметом поэтической легенды тотчас, как был съедаем!

Два года терпела она такую нищету и не опечалилась, не пороптала, не дала безумия Богу, не изнемогла от нищеты, напротив, была весела, как никогда прежде…
Так заканчивает биограф свой рассказ о последнем подвиге Ульяны Осорьиной. Она и умерла вскоре по окончании голода, в начале 1604 г. Предания нашего прошлого не сохранили нам возвышенного и более трогательного образца благотворительной любви к ближнему.

Никто не сосчитал, ни один исторический памятник не записал, сколько было тогда Ульян в Русской земле, и какое количество голодных слез утерли они своими добрыми руками. Надобно полагать, что было достаточно тех и других, потому что Русская земля пережила те страшные годы, обманув ожидания своих врагов» - заключает Василий Осипович Ключевский свой рассказ о  нижегородской помещице  Ульяне Устиновне Осорьиной [11]

Второй  ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ христианин (в смысле древлеправославного понимания действительного  христианства) о котором рассказывает В.О.Ключевский в своей лекции – это Федор Михайлович Ртищев, ближний постельничий, а затем дворецкий (т.е. министр двора) царя Алексея Михайловича.
«Этот человек – одно из лучших воспоминаний, завещанных нам древнерусской стариной. Один из первых насадителей научного образования в Москве XVII века, он принадлежал к числу крупных государственных умов Алексеева времени, столь обильного крупными умами…

Помощь ближнему была постоянной потребностью его сердца, а его взгляд на себя и на ближнего сообщал этой потребности характер ОТВЕТСТВЕННОГО, НО НЕПРИТЯЗАТЕЛЬНОГО НРАВСТВЕННОГО ДОЛГА…  С высоты древнерусского сострадания личному, конкретному горю, вот тому или этому несчастному человеку, Ртищев умел подняться до способности соболезновать людскому несчастью, как общему злу, и бороться с ним, как со своим личным бедствием.

С высоты своего общественного положения он не умел скользить высокомерным взглядом поверх людских голов, останавливаясь на них лишь для того, чтобы сосчитать их. Человек не был для него только счетной единицей, особенно человек бедный и страждущий…

Высокое положение только расширило, как бы сказать, пространство его человеколюбия, дав ему возможность видеть, сколько живет на свете людей, которым надо помочь, и его сострадательное чувство не довольствовалось помощью первому встречному страданию.
Потому случайные и прерывистые порывы личной благотворительности он хотел превратить в постоянно действующую общественную организацию, которая подбирала бы массы труждающихся и обремененных, облегчая им несение тяжкой повинности жизни»

Ртищев организовал команду, которая подбирала с московских улиц разных убогих людей и доставляла  их в особый дом, устроенный им на собственный счет. Больных там лечили, а пьяных вытрезвляли.  Потом, снабдив пациентов необходимым, их отпускали восвояси.
Другой дом, на содержание которого Федор Михайлович тратил свои последние доходы, предназначался для престарелых, слепых и других калек, страдавших неизлечимыми недугами.
«Этот дом под именем Больницы Федора Ртищева существовал и после его смерти, поддерживаемый доброхотными даяниями – отмечает Ключевский.

Так Ртищев образовал два типа благотворительных заведений: амбулаторный приют для нуждающихся во временной помощи и постоянное убежище – богадельню для людей, которых человеколюбие должно было взять на свои руки до их смерти»

Участвуя в военных походах Алексея Михайловича в качестве начальника походной квартиры царя,  Ф.М. Ртищев только укрепил в себе представление о бедном и страдающем человеке, который не есть «только счетная единица»

«Находясь по должности в тылу армии, Ртищев видел ужасы, какие оставляет после боя война и которых обыкновенно не замечают сами воюющие – те, которые становятся их первыми жертвами. Тыл армии – тяжкое испытание и лучшая школа человеколюбия: тот уже неотступно полюбит человека, кто с перевязочной линии не унесет ненависти к людям.
Ртищев взглянул на отвратительную работу войны, как на жатву своего сердца, как на печально-обильный благотворительный урожай…

Он страдал ногами, и ему трудно было ездить верхом.
По дороге он кучами подбирал в свой экипаж больных, раненых, избитых и разоренных, так что иногда и ему не оставалось места, и, пересев на коня, он плелся за своим импровизированным походным лазаретом до ближнего города, где тотчас нанимал дом, куда, сам, кряхтя от боли, сваливал свою охающую и стонущую братию, устраивал ее содержание и уход за ней и даже неизвестно каким образом набирал врачебный персонал, «назиратаев и врачев им и кормителей устрояще, во упокоение их и врачевание от имения своего им изнуряя»…

Кроме своих средств, - по словам Ключевского, - Федор Михайлович вез на войну значительную сумму, тихонько сунутую ему царицей Марьей Ильиничной (Мария Ильинична Милославская – первая жена Алексея Михайловича. Царство ей Небесное), и биограф нескромным намеком дает понять, что перед походом они уговорились принимать в задуманные ими временные военные госпитали даже пленных врагов, нуждавшихся в госпитальной помощи.
Подобные дела повторились и в ливонском походе царя, когда в 1656 г. началась война с Швецией».
   
Одной из постоянно кровоточащих ран старой Руси XVI и XVII веков были набеги крымских татар, которые составили себе прибыльный промысел из разбойных нападений на русские земли.
Они тысячами и десятками тысяч забирали пленных, которых продавали затем в Турцию и другие страны.
Для того чтобы спасти и вернуть домой этих пленных, московское государство выкупало их на казенный счет, для чего существовал общий налог (т.н. полоняничные деньги)
В выкупе, который назывался «общей милостыней», должны были участвовать и царь, и все его православные подданные.

Но «общей милостыни» обычно было недостаточно для удовлетворения запросов крымских разбойников – тарифы выкупа, по тем временам, были очень значительны.
Насмотревшись во время походов на страдания пленных, Ртищев вошел в соглашение с жившим в России купцом-греком, который вел дела с мусульманским Востоком и выкупал  пленных христиан на свой счет.  Вместе с этим добрым человеком Федор Михайлович основал своего рода компанию для выкупа русских пленных, капитал которой состоял из собственных средств партнеров.
«Но верный уговору с царицей, Ртищев не забывал и иноземцев, которых плен забрасывал в Россию, облегчал их тяжелое положение своим ходатайством и милостыней» (Ключевский)

Когда случился голод на Вологодчине, Ртищев, растративший деньги на свои московские заведения, выкуп русских пленных и помощь иноземным пленникам в России – продал всю свою  домашнюю утварь и даже одежду, которые посчитал лишними для себя, и послал вырученные деньги вологодскому архиепископу. Владыка, помогавший голодающим сколько мог, прибавив к  этому пожертвованию свою лепту, прокормил много бедного люда.

Под Арзамасом у Федора Михайловича была земля, за которую частные покупатели предлагали ему хорошие деньги. Зная, что эта земля очень нужна городу, он предложил арзамасцам  купить ее хотя бы по заниженной цене. Но городское общество было так бедно, что не могло заплатить даже эту цену – и тогда Ртищев просто подарил эту землю городу.

«С осторожным и глубоко сострадательным вниманием останавливался Ртищев перед новым родом людей, нуждавшимся в сострадательном внимании, который во времена Юлиании (Ульяны Осорьиной) только зарождался: в XVII в. сложилось крепостное состояние крестьян.
ЛИЧНАЯ СВОБОДА КРЕСТЬЯН БЫЛА ОДНОЮ ИЗ ТЕХ ЖЕРТВ, КАКИЕ НАШЕ ГОСУДАРСТВО В XVII ВЕКЕ  БЫЛО ВЫНУЖДЕНО ПРИНЕСТИ В БОРЬБЕ ЗА СВОЮ ЦЕЛОСТЬ И ВНЕШНЮЮ БЕЗОПАСНОСТЬ»

Постоянно нуждаясь в деньгах для своих благотворительных предприятий, Ртищев вынужден был продать свое село Ильинское. «Сторговавшись с покупщиком, - отмечает Ключевский, - он сам добровольно уменьшил условленную цену, но при этом подвел нового владельца к образу и заставил его побожиться, что он не увеличит человеколюбиво рассчитанных повинностей, какие отбывали крестьяне села в пользу прежнего барина, - необычная и немного странная форма словесного векселя, взятого на совесть векселедателя.

Поддерживая щедрыми ссудами инвентарь своих крестьян, он больше всего боялся расстроить их хозяйство непосильными оброками и барщинными работами и недовольно хмурил брови всякий раз, когда в отчетах управляющих замечал приращение барского дохода. Известно, как заботился древнерусский человек о загробном устроении своей души помощью вкладов, посмертной молитвы и поминования»

Ртищев умер в 1673 году, всего 47 лет от роду. При смерти, завещая свои вотчины дочери и зятю князю Одоевскому, он наказал своим наследникам отпустить на волю всех своих дворовых. Но порядок освобождения от крепостной зависимости целых общин крестьян с землей – тогдашнее законодательство еще не выработало.
«Вот как устройте мою душу, - говорил Ртищев перед смертью зятю и дочери, - в память по мне будьте добры к моим мужикам, которых я укрепил за вами, владейте ими льготно, не требуйте от них работ и оброков свыше силы-возможности, потому что они нам братья – это моя последняя и самая большая к вам просьба…

В последние минуты, уже совсем приготовившись, он позвал к себе в спальню нищих, чтобы из своих рук раздать им последнюю милостыню, потом прилег и забылся. Вдруг его угасавшие глаза засветились, точно озаренные каким-то видением, лицо оживилось, и он весело улыбнулся – с таким видом он и замер. Всю жизнь страдать, благотворить и умереть с веселой улыбкой – вполне заслуженный конец такой жизни!»

*
Автор заканчивает этот экскурс в дни Пасхи 2020 года.
Впервые на Руси – люди празднуют величайший христианский праздник в условиях «самоизоляции» и чуть ли не комендантского часа. Храмы закрыты во избежание массовых заражений коронавирусом.

Ни к «национальному лидеру», ни к чиновникам – у меня никаких вопросов нет.
Эти бывшие пламенные коммунисты, писавшие когда-то заявления о том, что они хотят быть «в первых рядах строителей коммунизма», вдруг прозрели, начали выстаивать церковные службы, креститься, бить поклоны, целовать иконы и мощи Святых.
Ну – прозрели и прозрели. Бывает.

У меня вопрос к патриарху и прочим деятелям РПЦ.
Вы в кого больше веруете: в Бога или в короновирус?

Если Вы веруете в короновирус (замечу, что автор совсем не отрицает его существования и вреда), то вы не веруете в Бога.
Потому, что Бог, по вашим же словам, - есть Любовь, и эта Любовь никогда не допустит массового заражения в храме в день Светлого Христова Воскресения.

Следовательно, одобряя закрытие храмов на Пасху, вы показываете всем, что вы – люди неверующие, а ваши церковные службы – не более, чем театрализованные представления актеров, одетых в какие-то византийские облачения.
Тогда понятным становятся все эти ваши ролексы, лексусы, кортежи с охраной  ФСО и проч.
Да и роль вам предназначенная - понятна тоже.



Следующая часть: http://proza.ru/2020/05/02/2138



------------
[1] Сщмч. Андрей, архиеп. Уфимский (князь Ухтомский). Десять писем о старообрядчестве

[2] В.С.Соловьев. Когда был оставлен русский путь и как на него вернуться?

[3] Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

[4] Указ Синода «Об объявлении священником открытых им на исповеди преднамеренных злодейств, если исповедающиеся в оных не раскаялись и намерения своего совершить их не отложили. С приложением особенной формы присяги для духовных лиц» от 17 мая 1722 года.
(Указ 1722 года страшен именно своей безразмерностью: в том столетии преступлением против Государя считалось все что угодно, то есть не только дело, но и слово. Чуть позже, некий  архимандрит был сослан в Сибирь за то, что в частном письме сообщая другу-епископу об аудиенции у Екатерины Алексеевны, назвал ее «Государыней», а не «Императрицей». Бывшая прачка очень уж нервничала на тему «Я Царь или не Царь?» (А.Кураев. https://diak-kuraev.livejournal.com/682692.html)

[5] Н.П.Гиляров-Платонов. Логика раскола

[6] Святитель Игнатий (Брянчанинов). Избранные письма. Письмо 55

[7] С.Б. Дроздов. Отношение к религии и священникам, ПМВ. ч. 11. http://proza.ru/2019/06/18/433

[8] Сщмч. Аввакум (Петров). Послания

[9] Н.С. Лесков. Инженеры бессребреники

[10] Статистика русской православной Церкви. https://drevo-info.ru/articles/11316.html

[11] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Сборник документов. Сост. М.А.Бабкин

[12] В.О.Ключевский.  Добрые люди Древней Руси. Публичная лекция, читанная в 1891 году в пользу пострадавших от неурожая
 
[13] «Житие Улиянии Лазаревской» — одно из немногих произведений старорусской литературы, автор которого точно известен, это сын героини жития - Дружина Юрьевич Осорьин. О нем мы знаем только, что в 1625-1640 годах, судя по сохранившимся документам, он занимал должность губного старосты в Муроме