Цвет любви. Глава ХХV

      Глава ХХV.  РАСКЛАДЫ ЛЮБВИ. ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ


      Катце быстро уразумел, что воссоединившиеся блонди пылают страстью наверстать упущенное и мириться будут вполне определённым способом. Учитывая выдающиеся способности элиты и силу притяжения Рауля к Ясону, на приятное времяпрепровождение одной ночи явно не хватило бы, и дилер сменил первоначальный план, к ужину в тихом особняке не присоединился, не стал подмешивать Рики снотворное, а просто заказал машину и увёз парня прочь, на ходу выдумывая объяснение. Дескать, прощение Юпитер надо заслужить, чтобы вернуться спокойно, и поэтому мы отбываем в Италию по её делам. Рики в это не то чтобы не верилось — это мало убеждало, а вот руки Рауля на плечах Ясона рождали ого какие подозрения и нехорошие предчувствия. Если бы не ошеломление первых минут, Катце с полукровкой возился бы долго и с неясным исходом, но рыжий всё рассчитал правильно, с самого начала уцепив монгрела и не отпуская его от себя ни на минуту. Стремительность натиска решила исход дела, способность рассуждать здраво и ревность проснулись и вылились в препирательства только тогда, когда машина с монгрелами удалилась от дома с блонди километров на сорок.

      — Катце! Какое на хер поручение и какого хера Рауль лип к Ясону?

      — У тебя лексикон Цереры заметно обеднел. Ты забыл, что у меня работаешь, и это не зависит от того, что мы оказались немного не там и немного не тогда? Ты забыл о том, что благодаря именно драгоценному Гаю и твоей глупости и неспособности так с ним разобраться, чтобы до него наконец дошло, что не стоит встревать в ваши с Ясоном отношения, ты втянул Консула в это дерьмо? Не забыл о том, что Ясон без ног остался, потому что спасал твоего дражайшего бывшего любовничка?

      — Всё устроилось.

      — Для всех ли? А в качестве устроенного ты уверен? Он экономист, а не хирург, тем более не биотехнолог, и здесь XXI век, а не возможности Танагуры во всей красе.

      — Кстати, почему мы оказались так… давно и как вообще всё произошло?

      — Может, с этого и надо было начинать? — И Катце поведал Рики обстоятельства чудесного спасения.

      — Таким образом, когда мы вернёмся…

      — Подожди. С чего ты взял, что Ясон захочет возвращаться?

      — В отличие от тебя, он помнит, что Амои — его родина. И твоя тоже.

      — У нас с ним разная родина. Это для него Амои — звание, изысканные апартаменты в Эос, особняк в Апатии, куча флаеров наготове, толпа слуг, неограниченные полномочия. И ты в его покоях разгуливал, чувствовал себя как дома. Для тебя родина — это квартира в Мидасе, счета… кстати, не только на Амои. А для меня родина — это вонючие закоулки Цереры и выживание в них.

      — Так ты последние четыре года и выживал, бедный.

      — Это не отменяет ни «Гардиан», ни моего статуса, ни условий, в которых живут мои друзья.

      — Эти условия созданы их предками и изменяются сейчас. Именно такими, как Ясон, но его не хватает и есть запрос.

      — И без него справятся, раз без него начали, тем более он уже сделал главное: расписал и всё такое… Ему и здесь неплохо. Конечно, он тосковал, но это было связано с тем, что считал Амои недостижимой, навек потерянной. А теперь всё в порядке: и новости поступают, и связь налажена, и без Юпитер легче дышится. Раз всё уладилось, значит, и рваться обратно незачем. Он уже успел нажить состояние, в ближайшем будущем мы можем хоть во дворец переехать, все вокруг восхищаются, тишь и гладь. А вы можете бывать наездами. Сюда, в XXI век. Или переместить нас в наше время и оставить на этой планете.

      — А ты знаешь, что через девятьсот лет с этой планетой будет?

      — А что с ней сделается? До федералов далеко, старые ресурсы выработаются, новые источники энергии откроются, гуляй — не хочу. Да хоть сегодня: баланс стратегических вооружений соблюдается, семьдесят лет в нём без войн… мировых.

      — Это официальная точка зрения, общепринятая. А есть и ещё одна: вторая мировая закончилась, третью — холодную — СССР проиграл, потому что развалился, но никто на этом не успокоился, так как Россия как империей была, так и осталась и так же спокойно может превратить США в радиоактивный пепел. На рынке два квадрильона ничем не обеспеченных денег, схлопнутся в очередном пузыре — мало никому не покажется, а выход из кризиса и валящейся исключительности один — война. И «полетят покойники планеты по небу». То есть уже полетели и в Фарике, и в Заии.

      — Нас это пока не затрагивает. А если будут проблемы — перекатим на другую планету.

      — Эта планета, другая планета… Для тебя что, родина — это там, где удобно?

      — Вот только не надо во мне патриотизм пытаться пробудить.

      — А я и не пытаюсь — я тебе разницу показываю. Между тобой и Ясоном. Для него Амои не пустой звук, в космические туристы он не запишется и здесь средневековое говно разгребать не нанимался: он Первый консул.

      — Первый же Рауль.

      — Он мечтает сложить с себя полномочия. И он, и Гидеон не политики и равнодушны к чинам и титулам. Рауль ждёт тот момент, когда сможет вернуться в свои лаборатории. Так что Ясон — Первый консул.

      — Для меня он не Консул…

      — А с чего ты взял, что твоё мнение для него — приоритет? Ты в том же положении, в каком и то, что он оставил. Всё в порядке: никто тебя не отнимет ни здесь, ни там, Юпитер дала добро, — Катце отвечал Рики тою же монетой. — Эпатировать некого. Местную плесень потрясать? Мелко: не его уровень. Масштаб зовёт.

      — А если упрусь я? Я — и не захочу возвращаться?

      — Ну и оставайся. А он будет «бывать наездами». Ты же предлагал это нам — предложи и Ясону. «Не захочу возвращаться»… С шантажом — это не ко мне: пуганый уже. — Рыжий внимательно посмотрел на Рики. — Или вы об этом уже разговаривали? — Катце правильно решил, что Рики с Ясоном эту тему поднимали и итог полемики оказался не в пользу монгрела: если бы Ясон захотел наплевать на судьбу Амои, нынешняя беседа велась бы в совершенно ином ключе, Рики в самом начале торопливо выплюнул бы все аргументы и, гордо нахохлившись, не прислушался бы ни к одному слову дилера. Рыжий решил добивать наверняка: — Ты здесь один — там миллионы. Он здесь — это восхищённые вздохи дикарей, которые и на консервную банку так же среагировали бы, увеселение для провинциалов, а на Амои — громадный научный задел, интеллектуальный потенциал, устранение внешних угроз, освоение колоний, процветание планеты, имперские замыслы и соответствующие амбиции. Твой зад — и судьбы мира. Взвесил? — И дилер  продолжил искушением: — А ещё там родной язык, знакомые нормы общежития, флаеры, аэробайки, путешествия по всей Галактике, хата-дача, шмотьё, золото, деликатесы и стаут вперемежку с изысканными винами. Друзья — те, в которых можешь быть уверен. Стёртые, и не только для тебя, границы между Эос и Церерой. И восстановленная рука Гая. Если ваша милость соблаговолит. Ты же любишь изображать великодушие и делать как бы царские… как бы подарки… Или просто испугался своего будущего без Ясона и поэтому к нему вернулся? — легче с милым и быстро, а не через полгода от пыток… Или я ошибаюсь, и ты и не собирался, и я своим изумлением, своей яростью пробудил в тебе что-то похожее на совесть — ты и пошёл, устыдившись… или просто побоялся разбираться потом со старым убогим обкорнанным лохматым дилером, слетевшим с катушек от своей преданной любви и убийства, которому ты был причиной номер один? Кто знает, на что способен загнанный в угол, потерявший всё… Или совсем просто: я развернул, дал под зад коленом — ты и отправился по инерции толчка как зомбированный…


      Катце не собирался говорить эти жестокие слова, но его уязвило то, как плотоядно ухмыльнулся Рики, уловив в обещаниях будущих свобод возможность своевольничать, шататься, пакостить и развратничать, уверовав в свою безнаказанность под сенью властной руки без хорошо запомнившегося кольца на пальце: и простит, и защитит, и оправдает, и покроет, если любовник зарвётся и перейдёт грань разумного, зайдёт туда, где шалость и проступок оборачиваются серьёзным криминалом. Больше же всего дилер распалился оттого, что после всего, во что Рики Ясона втянул, после всех страданий, выпавших на долю босса (а рыжий его всё ещё любил — и любил сильно), полукровка ещё пытался торговаться и ставить условия, а он, Катце, должен был это слушать, да ещё приводить контрдоводы! Что это? Намеренная игра в «лопушка»? Вряд ли: в Церере все взрослеют быстро. Природное упрямство, куча аргументов под черепушкой, непокорность, заложенная в характер от рождения? Да нет: не время и не момент кочевряжиться и фордыбачить. Больше всего походит на выбивание преференций намеренным преувеличением размеров «жертв», на засталбливание перспективных участков на будущее — а это смыкание расчёта с… Понятие «подлость» Катце всё-таки не решился пустить в свои раздумья. Пока.

      — Ты что несёшь? — ядовито зашипел Рики.

      Они давно уже стояли на месте, Катце съехал на обочину и притормозил, как только почувствовал накал предстоящих дебатов, а интуиция его подводила редко, не подвела и на этот раз.

      — Что в твоём поведении слишком много сомнительного, что легко можно развернуть и в ту, и в другую сторону, и я сейчас не уверен в том, что тот год, на который Ясон тебя отпустил, ты провёл в целомудрии, тоскуя и вспоминая.

      — Можешь успокоиться, Ясон проверял, — сгоряча выпалил Рики, теперь он уже защищался.

      — А что он мог проверить? За сколько это всё затягивается и приходит в практически первозданное состояние? Две недели? Месяц? Так можно было переждать и под Гая лечь, уверив его в своей непогрешимости, а потом оттолкнуть и затаиться — беречь своё якобы воздержание до возвращения всемогущего покровителя.

      — Врёшь! Неправда!

      — А где доказательства, когда и во всём остальном подвох? С первого дня, с первой минуты. Да ещё до знакомства. Я сам из Цереры и знаю, что там трудно, но можно прожить без воровства, но ты решил не пахать: к чему париться, когда по-быстрому можно срубить? И рубил, а тут так пофартило! Встретились. За чем ты за ним увязался? За тем, чтобы долг отдать? А ему это надо было? Тебе-то — очень… Такой случай! Абсолютный ноль — и абсолютная власть. Может, она и опустится. Да даже на неделю захороводить — и то хлеб. Бросит пачку кредитов и не посчитает. Постараешься — и обеспечение на всю жизнь, а от него много ли убудет? Да за такие эмоции, за такое сведение контрастов — ах-ах! А уж если зацепить по-умному!.. И пошла игра в непокорность — какие мы гордые и бескорыстные!

      Катце любил и не лгал — и обоснованно считал свою любовь самой чистой. Даже по сравнению с чувством Рауля: тот ведь ускользал, не давался, не шёл до конца. А о Рики и говорить было нечего.

      Катце любил Рики — поначалу. Когда Ясон попросил молодого дилера, уже сделавшего первые удачные шаги и закрепившегося на рынке, найти петскую монету, а потом — и черноглазого мальчишку с последующим благоустройством, он не почувствовал никакой опасности: Ясона периодически посещала блажь — и вот ещё один пример; или блонди просто набирает помощников, так как сфера, покрываемая делами Катце, быстро растёт. Рыжий по обыкновению сидел за компьютером, Ясон стоял за ним, скользил пальцами по плечам, переходил на руки, сплетал свои собственные в кольцо на груди молодого таланта, склонялся, дышал в шею, отводя щекой непокорные огненные пряди. Он не мог желать Катце зла — ни тогда, ни после, но и «тогда», и «после» уже не зависели единственно от них двоих. Потом пришло понимание. Осознание поругания, предательства. Ревность. Издёвка над самим собой: отыскал, выманил, отмыл, устроил, надеялся, что правую руку и будущую смену растит, — и получил… смену, только не себе, а себя… Ясону в постели. Горькое уяснение того, что тёмный играет не по правилам. И тут же сомнения: не злится ли он сам, Катце, не придирается ли попусту лишь потому, что Рики так легко вымел экс-фурнитура из любимого сердца? Катце ничего не говорил Ясону о том, что не верит ни в силу, ни в искренность любви монгрела: кто будет слушать отставленного и поэтому клевещущего? Он ничего не скажет и сейчас: Консулу и так досталось сверх меры, он выжил почти чудом, не надо ему выслушивать даже обоснованные подозрения, пусть разбирается сам, ему решать и судить. А рыжий останется тем, кем придётся. Опорой, верной тенью, ненужным довеском — кто знает? Катце ничего не скажет Ясону, но уж этому поганцу он выложит — и рыжий резал полукровку тем, что мучило и жгло его уже пятый год, что он уже не мог топить в себе после Дана-Бан.

      В своё время Катце сдал позиции практически без боя. По стопам Рауля. У него перед глазами был достойный пример — и он, собрав остатки своей гордости, поступил так же благородно. Убеждал себя, что понимает Рики: как можно увидеть Ясона и не очароваться; понимает Ясона: как можно не поддаться, не ответить на призыв, если три года назад уже не устоял; сознаёт свою ущербность: много ли блонди получил в играх с кастратом-фурнитуром, а тут — молодое, здоровое, красивое тело, чёрные глаза, откровенные желания. Подчинённый, безгласный, покорный, неполноценный лакей — и вольный, дерзкий, бесшабашный, бесстрашный, полный жизни и страсти к новому, непокорности, гордого сопротивления упрямец. Конечно, он сокрушит прошлое и сделает это так, что у Первого не останется угрызений совести. Так и вышло. Ясон с наслаждением ломал порядки, традиции и установления и перестал замечать, что теряет чувство меры, — Катце молил бога о том, чтобы Консул одумался и, пока это не происходило, чтобы Юпитер продолжала внимать выкладкам Рауля. Старая крепость явилась последней каплей и для Ама, и для дилера: они могли смириться с потерянной любовью, но не со смертью её предмета. То, что позволял себе по молодости и неопытности семнадцатилетний юнец, то, что огорчало и травмировало, было ещё терпимо, но глупость взрослого двадцатиоднолетнего парня, практически своими руками вырывшего могилу Первому, простить было нельзя. Времена забав и игрушек кончились. Катце и Раулю словно дали отмашку, вложили в их души право сражаться за свою любовь.

      А что Рики? До него, конечно, доходили слухи о нежной пламенной страсти, юношеской любви Ясона и Рауля; после одной своей выходки, стоившей Катце порядочной нервотрёпки, а Раулю — продолжительных напряжённых переговоров с Юпитер, дилер в сердцах бросил монгрелу, что, будучи на его месте, никогда не позволял себе ставить Первого под удар, — и тем самым расписался в своих чувствах. Полукровка взял на заметку и то, и то, счёл прежние отношения мелочью, не стоящей и выеденного яйца, — для спокойствия своей души и козырем в препирательствах с любимым — для остроты будущих свар. Ам — зануда, Катце — кастрат-фурнитур, оба — под стать Гаю. От того, от другого, от третьего лишь мозги выносит — и Рики уверовал в свою исключительность и правильность выбора Ясона. Он тоже любил — и не собирался терять его, но, пережив Дана-Бан, понял, что на сей раз нашкодил по-крупному, — такое не остаётся без последствий. «Не стоящее выеденного яйца» спасло две жизни и добилось прощения — от этого тоже нельзя было отмахнуться, просто сбросить со счетов. Ныне и он, и Консул, и спасённая любовь ЗАВИСИМЫ. НЕ ОПРЕДЕЛЕНЫ. НЕ НЕПРЕЛОЖНЫ. У Ясона, как выяснилось, помимо Рики оказались ещё и родина, и друзья, и мама, и работа, и амбиции, и долги. На другой чаше весов лежал только монгрел. Катце был уверен в себе, откровенно понукал и говорил ужасные вещи; Рауль чаровал, возбуждал, притягивал, получая в ответ благодарную, счастливую улыбку, и мог вылепить из Ясона, ставшего вдруг в руках бывшего любовника податливым воском, что угодно — перспективы были туманны…

      — Врёшь, врёшь, всё ложь! — завопил Рики. — Кто дал тебе право лезть в наши отношения?

      — Дана-Бан. — И специально без интонации, по слогам: — Ха-ха.

      — Что ты вообще в них понимаешь, говнюк кастрированный! Если ты имеешь право на благодарность за спасение, то ты её получишь — и только. Понял?

      — А это уже Ясону решать, в чём выразится его признательность; твоя же меня не интересует.

      — Немедленно отвези меня назад!

      — И не подумаю. Ясон очень занят… Раулем: месяц ни одного блонди не видел, тем более самого красивого во всей Галактике. И, потом, у него натура твоей не в пример шире: его признательность пойдёт далеко… и примет так же глубоко. Свидетели ей не к спеху.

      Глаза Рики потемнели бы ещё больше, если бы это было возможно.

      — Так это вы его для себя спасали?

      — Для себя? — теперь шипит уже Катце. — Да знаешь ли ты, щенок, что Рауль Ясона восемь лет выгораживал перед Юпитер? Восемь, в течение которых и пальцем к нему не прикасался! Больше половины из этих восьми на тебя пришлось. Если бы не он, так и в Дана-Бан спасать некого было бы: всё решилось бы гораздо раньше и гораздо печальнее… для тебя. Для себя, да? Ты молиться на него должен, тварь неблагодарная!

      — Патриоты, благодетели, — сквозь зубы бросает Рики. — ****ь, мать вашу!..

      — В общем, так: от меня ни на шаг, никакой связи, компов, мобильников, ни цента денег, из комнаты, в которую посажу, ни ногой. За попытку наручники надену.

      — Это где у тебя филиал амойской тюрьмы?

      — Достаточно далеко от особняка, чтобы ты до него в течение ближайших дней не добрался и не нарушил романтическую неделю.

      — Сводник вонючий. Ничего, Ясон тебя уделает…

      — После Рауля. Несомненно. И взаимно.



      Г-н Фишер покидает зелёную лужайку перед тихим особняком, на котором развернулось такое умопомрачительное действо, последним.

      — Вы ведь уедете, господин Минк? — Старик коротко и печально вздыхает.

      — Улечу, господин Фишер. — Ясон настроен миролюбиво и после шоу, устроенного Раулем и Катце, понимает, что может быть откровенным. — Через несколько дней.

      — А куда?

      — Воон туда. — И блонди, одной рукой обнимая Рауля, пальцем другой показывает на неприметную звезду в небе. — Система Глан. Планета Амои. По нашим наименованиям.

      — В наше время?

      — Нет, мы из будущего, и очень далёкого: 2915 год по вашему счислению.

      Лицо г-на Фишера вдруг озаряется такой счастливой улыбкой, что удивляет даже всегда невозмутимого Первого.

      — ХХХ век? Так значит, что я к тому моменту давно умру, и моей душе ничто не помешает улететь за вами.

      — Милости просим, наш астрофизик зарегистрирует вашу ауру и выпишет ей вид на жительство на любой угодный вам срок.

      — Вы возвращаете меня к жизни, в которой и смерть желанна. — Г-н Фишер достаёт из кармана мобильник. — Можно… на прощание? — получает разрешение и снимает златокудрых красавцев. — До свидания, господин Минк, до свидания, господин…

      — Ам. Рауль Ам. До свидания, господин Фишер.

      — До свидания.

      Г-н Фишер погружается в машину просветлённый, утирает предательскую слезу и вяло приказывает шофёру поторопиться. Блонди провожают его, стоя у входа в дом, рука Рауля уже несколько минут бессознательно порхает пальцами по шее любимого от уха до плеча.

      — Пойдём в дом, — тихо приглашает Ясон, — интонации теперь уже снова Первого консула не обманывают Второго: в них предложение и обещание, просьба и мольба, желание и ожидание прощения — любовь… — Как я… — и здесь всё понятно: как я соскучился, как я виноват перед тобой, как рад снова тебя увидеть, как постараюсь, чтобы ты забыл всю боль, которую я тебе причинил, как я люблю, как я хочу… — Тебя, зеленоглазик…

      И в первом за восемь ушедших лет поцелуе нежные, лёгкие, невесомые касания берут с места в карьер и моментально срываются в ненасытные, долгие, глубокие, до дрожи в теле, до исступления, до хмеля, погружающего голову в сладкий дурман. Руки распинают спину на своём кресте, но не выдерживают, зарываются в золотые волны, клонят голову, проводят по шее сзади, нащупывая позвонки и отводя всю массу изумительных волос в сторону, сразу же, в томлении от разлуки с кожей возвращаются к драгоценным щекам, губы усеивают непрестанными поцелуями подбородок, скулы, лоб, веки, линию бровей. Волоски длинных густых ресниц ласкают щёки любимого, взлетают и гладят снова, уступают место мягким тёплым ладоням, языки сплетаются и блаженно возятся, пробуя друг друга на вкус. Волшебно, поразительно, чудотворно, невероятно! Не надышаться, не оторваться, не насытиться!..

      И только некоторое время спустя нескольким словам удаётся пробиться в море любви:

      — Всё в порядке… Агрессия предотвращена… Планы федералов сорваны… Пошли на некоторые уступки и вольности, но они легко обратимы… Принята новая военная доктрина на основе твоих записей… Катце постарался с твоим терминалом… Программа перевооружения… Новая политика… Твои полномочия нерушимы… Возвращение ожидается, вот копии актов… — На ближайший столик в небольшом холле летят листы распечаток. — Никакой коррекции… Рики остаётся… Нынешний Первый перед тобой и с огромным удовольствием слагает с себя к твоим стопам главноконсульские вериги. Установление империи и императорская власть тоже возможны и зависят единственно от тебя… И…

      — Я…

      — Тебя…

      — Люблю…

      — И снова, ваше императорское величество.

      — Я тебя люблю, Улька!

      — Я тоже… Яся… Яська… милый… — Руки Рауля делают воистину героическое усилие и отстраняют родное тело, отрываясь с сожалением. — Подожди. Чтобы удостовериться и успокоиться. Во-первых, ноги, во-вторых, обстоятельства, в-третьих, изложение событий в течение твоего временного отсутствия. Пойдём.

      Блонди переходят в столовую, лучший в Галактике биотехнолог укладывает Ясона на стол и без долгих разговоров сдёргивает с драгоценного фирменные натуральные версачевые штаны.

      — Стыыдно, — блонди канючит, как десятилетний мальчишка.

      — Уймитесь, ваше императорское величество… — Рауль снова собирает свою волю в кулак и рассматривает кольцеобразный шрам. — Кто оперировал?

      — Собственноручно.

      — Как?!

      — На «Леонардо».

      — А, видел… Роботу ещё бы подвижность, как у свёрл с вытачиванием шлема.

      — Я надеюсь, что скидывать производителям предложения инноваций уже не стоит…

      — Не стоит… На компьютер программу перебрасывал?

      — Угу. И Рики подкручивал.

      — Перевернись.

      — О, Рауль, ему так жёстко… Он хочет совсем по-другому расположиться…

      — Ясон, ну зачем ты меня отвлекаешь своим стояком?

      — Не отвлекаю, а помогаю, он задирается на живот и открывает обзор.

      — Ногу сам восстанавливал?

      — Да. Пойдём покажу. — Ясон поднимается, ныряет в ближайший шкаф за лёгкими домашними штанами и ведёт Рауля в кабинет. — Любуйся! — и показывает своё хозяйство, основу которого составляет искусственно выращиваемая по всем правилам последних амойских достижений долгоиграющая нога.

      — Так, значит, выбрал форсированный вариант. Время не хотел терять?

      — Да, ты уже в курсе, какие здесь волкодавы.

      — Ну, одного ты точно пробил. Он понравился мне этой своей робостью… и трогательной беззащитностью перед очарованностью тобой.

      — Да… Он мне документы оформлял.

      — Так-так. Ну что ж, поздравляю, тебя без испытательного срока можно в мою лабораторию зачислять. Но всё это не нужно, на Амои уже растёт на наших новейших технологиях всё утраченное. Приедем — перешью.

      — А на эти на сколько гарантия?

      — При соответствующих процедурах и инъекциях лет на пятьдесят, но я не доверяю пещерному оборудованию и… — Рауль очаровательно улыбается. — Ты же не эскулап, мой… нет, ты никогда не будешь для меня ни Первым, ни императором.

      — Я и не хочу.

      — Рики восстановил?

      — Да, и гораздо легче.

      — Небось, польстил?

      — Улик, куда ему до тебя… — Руки и губы снова тянутся, но биотехнолог уже вспомнил детские забавы и играет, маня и ускользая.

      — Терпение, терпение, перед тем, как определить «куда», расскажи, как вы тут скитались, как вообще перебрались.

      И, поминутно сплетаясь, обнимаясь, ластясь, гладя и холя, нежа и лаская, блонди выговариваются и сбрасывают с себя давнишние оковы…

      — А я тебе изменил…

      — С кем?

      — С Ликом. — И в ответ на немой вопрос Рауль поясняет: — С моим фурнитуром. Пришлось проверить после восстановления. Но очень прилично, так… без захода… понимаешь?

      — И что мне с тобой за это сделать? — шепчет Ясон, коварно задевая амовское ухо.

      — Похвалить: теперь я понимаю, чем обаял тебя Катце.

      — Кстати, куда они испарились?

      — В Италию, по заказу Юпитер. Дилер монгрела и прихватил, чтобы он не мешал своим недовольством и своим пыхтением.

      — И рыжий сдался без боя?

      — Нет. — Лёгкая улыбка изгибает губы изумительного рисунка. — Просто занял очередь. Через недельку произойдёт смена караула.

      И многоопытный политик Ясон Минк понимает, что откровенность иногда обезоруживает вернее всех хитроумных увёрток. Впрочем, к чему сейчас об этом? Рука Рауля снова охватывает кольцом плечи Первого, голова склоняется к шее и целует её, золотой прибой разбивается и разбивается о грудь и предплечья. Ясон отвечает, не сдерживая дрожь предвкушения.

      — Улик… простишь?

      — Давно уже… Не знал, что для этого надо было уйти в средневековье на другой конец Вселенной… Простишь, что второпях нажал не туда?

      — Давно уже… Сегодня… до конца, правда?

      — И взаимно.

      Восемь лет одиночества вблизи друг друга, отторженности, непонимания, предъявления обвинений, ревности, обид, предостережений, страданий гордости, оставления, предательства, измены, печали сметаются лавиной поцелуев. Прими эту клятву моей любви, всё прошлое — обман. Я выпью тебя до последней капельки этой ночью, когда не только тело, но и душа распахнётся настежь навстречу чувству, чтобы явить тебе как открытую книгу всё моё сердце. Marco Ferradini. «Geometrie del cuore». Взлёт рук, кольцо объятий, в наступившей ночи мистически сияют изумруды, губы шепчут почти беззвучно, тихо-тихо вопрошая:

      — «Quale strada prendera' il tuo nome
            nelle geometrie del cuore,
            nelle vie che ho dentro me»…

      Две тонкие высокие фигуры скользят в спальню. «Ieri, ora, quale segno lasceremo di noi due»… Вчера и теперь, потому что полночь уже минула, и в эти новые сутки, чтобы не забыться никогда, пунктир сбрасываемой одежды ложится на цепочку шагов к ложу любви.

      — Улька…

      Молочная белизна, отсвечивающая в лунном сиянии, плывёт под пальцами Ясона, вытягивается на простынях, стонет, допуская желанные губы до сосков. Тело вибрирует, отвечая, а драгоценные руки уже оглаживают бёдра. Мы ждали так долго! Двадцать девять, двадцать семь лет нашей девственности. Убей мою наконец! Увлажнённый гелем палец Ясона вторгается в заветную дверь. Горячее, узкое жмётся к нему со всех сторон. Так вот ты какой, мой зеленоглазик, белопопик! До чего же сладкий!

      — Ра, узкий… фонарею… удерживай, не дай сорваться…

      Рауль лишь шире открывает глаза, когда на смену пальцу приходит их пара, а потом — и главный персонаж. Ему не больно, он притягивает к себе тело Ясона. Глубже, на всю длину, забирай! Ты наконец-то там, где надо, ох, и долго же мы с тобой добирались до этого! Ступенька, и ещё ступенька в каждом рывке, веди меня быстрей, «a che altezza arrivero'»…

      — Ясо… о-о-о!..

      — Ра… о-о-о!..

      Эрекция и не думает спадать.

      — Сменяемся?

      — Берегись, непорочная первоконсульская…

      Платина плавится, тело Ясона пылает в разметавшихся прядях. Он откидывается на спину и обвивает ногами свои новые владения, теперь уже Рауль взлетает на крышу мира. Впрочем, друг с другом им занебесно везде… Отгремевший взрыв оргазма в самой изумительной пещере ловит последними раскатами ломающееся в экстазе тело её обладателя; спермой, извергающейся на живот и грудь из члена в кольце пальцев Рауля, Ясон расписывается в желаннейшем поражении будущего самодержца всея Амои. И тянется ночь, и припухают в поцелуях изголодавшиеся за восемь лет губы, навёрстывая упущенное, утоляя жажду, рассеивая былую тоску разлуки. Я твой, ты мой — и non abbiamo bisogna di parole, даже междометья обрываются в первых звуках, уплывают в вечность, река лобзаний и золотые волны уносят всё второстепенное. Вновь взмывают в воздух вспышки наслаждения, единение в страсти, близость и безбрежная любовь.