О Дворжецком - журнал Аврора

          Будашевская Л.  Закономерность везения
               // журнал «Аврора», № 2, 1972 г. //

   Мы шли по Литейному, изрядно уставшие от долгого разговора о театре, кино, актёрских судьбах, случайностях и закономерностях творческих успехов, о радостях и трудностях дела, которому служишь. И я тем, что называют боковым зрением, пыталась определить, видит ли он, что прохожие узнают его, оборачиваются (1). Популярность кино…

   …Надо же, любитель юмора, – вспоминала я наш разговор. – И сатиры… тогда можно мечтать об эксцентрике. И о Гайдае. О Грозном мечтает другой. А, собственно, почему другой? Стоп!..

   …Огромные кричащие о боли душевной глаза, тонкая, словно иссушенная изнутри фигура, одиноко стоящая на берегу моря и, как подсолнух к солнцу, обращённая туда, где осталась Россия… Таким запомнился мне Хлудов в «Беге». Именно через Хлудова авторы фильма вводили зрителей в круг размышлений о родине, о связях со своей землёй, не однозначных, не простых, иной раз причудливых, но доказывающих невозможность существования русского человека вне родины и без неё.

   «Вы так поразили меня в этой роли, что я в других вас смотреть не хочу!» – сказал один из участников нашей встречи. И хотя в фильме Александра Алова и Владимира Наумова снялись Михаил Ульянов, Евгений Евстигнеев, Алексей Баталов, Людмила Савельева, кинодебют молодого актёра Владислава Дворжецкого заметили и критики и – редкое и приятное единодушие – зрители. Но мы увидели итог почти трёхлетнего труда, праздник, победу. А что осталось «за кадром»? Как пришёл молодой актёр Омского драматического театра в кино?

   – Мне просто повезло – сказал Владислав.

   Наверное, немножко повезло и нам, ленинградцам, увидевшим во время гастролей Омского театра первые после долгого перерыва театральные работы актёра.
   Популярность, известность, если хотите, – бремя. Владислав «несёт» его с юмором и великими (тьфу, тьфу, тьфу – стучит он при этом по столу) надеждами на будущее.

   Мы попросили нашего гостя рассказать о себе читателям журнала.
 
                *   *   *

   – В 1964 году в моём родном городе Омске была создана театральная студия. В то время у меня уже была специальность, далёкая от театра, которым в нашей семье так или иначе занимались все. Когда я приехал домой, мысль о том, что студии суждено перевернуть мою жизнь, не пришла в голову ни мне, ни моим близким. Но я опоздал во все институты и решил, чтобы совсем не потерять года, попробовать сдать экзамены в новую студию – благо мама моя преподавала там танец и сценическое движение.
   Сдал экзамены. Меня приняли, но предупредили при этом – надо догонять, занятия начались, и к тому же ты у нас самый старый – мне было 25 лет… Я старался учиться хорошо – данное слово обязывало, и к тому же… я был «самый старый». Прошёл год. Уходить расхотелось. И хотя к этому времени организационно студийцы превратились, по сути дела, в подсобных рабочих ТЮЗа, в студии было очень интересно: мы сумели сделать свой небольшой учебный спектакль и играли его вдосталь – иногда по три раза на день. В Омске каждый малец посмотрел его раз по пять, с ним мы объездили Подмосковье, Приднепровье. Это были «Чудеса в полдень» Геннадия Мамлина. После трёх лет учёбы факт, что мы прослушали курс, удостоверили бумагой с печатью. И всё. И хотя распределения не было, все наши устроились хорошо, много играют – наверное, потому, что были очень, как это принято теперь говорить, творческие ребята – сами выдумывали, придумывали, даже ночами оставались – так интересно было самим. Очень хорошие были годы.

   После окончания пошёл проситься в Омский драматический театр, где меня знали с малых лет, – там работал отец.
   Полтора сезона в театре. Мало, к сожалению, потому что уверен, год работы в театре даёт больше трёх лет учёбы. И всё же человек, приходящий в театр, всегда человек со стороны. Ему очень сложно сразу же выйти на сцену. Ну, а мне тем более. Я так и остался здесь Владиком у тёть Галь и дядей Лёш. И несмотря на это – я очень хотел играть, очень, и пробивался на сцену изо всех сил. Прямо так и говорил – эту роль дайте мне, я её сыграю…

   И так шла моя жизнь, пока в Омске не появилась ассистент режиссёра «Мосфильма» Наташа Коренева. Она искала «антигероя» для Самсонова и его фильма «Он, она и телефон» (в прокате он назывался «Каждый вечер в одиннадцать»). Пришла в театр, походила, посмотрела фотографии, стала расспрашивать ребят, а они вытолкнули меня – вот вам готовый «антигерой»! Берите! Посмеялись вместе и на том расстались.
   Для «антигероя» я не пригодился, но прошло несколько месяцев, и пришла телеграмма с приглашением приехать попробоваться в «Беге». Приехал. Конечно, сердце прыгает, страшно. Режиссёров – двое, посадили они меня между собой, говорят: сейчас будем тебя рассматривать… Начал я пробоваться сразу на две роли – их же двое; один и говорит – «давай попробуем на Голубкова», другой – «ещё и на Тихого…»
   Сделали грим, остались у них фотопробы, а я уехал. Месяц проходит – ни ответа, ни привета. В театре на меня посматривают: «Ну что, съездил?» «Съездил», – отвечаю… Потихоньку всё забылось, даже звать «кинозвездой» перестали. Через месяц – телеграмма: проба на Хлудова. Прошёл ещё месяц – теперь знаю: это обычные для кино сроки – и начались съёмки…
   А Наташу Кореневу отныне я зову своей «киномамой».

   – Довелось ли вам видеть нашего великого земляка Николая Константиновича Черкасова в роли Хлудова?
   – Нет, не довелось, но я читал об этом у самого Черкасова. Там же в книге и фотография была, правда, очень маленькая. О том, как создавался этот спектакль, как играл Николай Константинович, мне рассказывали Елена Сергеевна Булгакова и заведующий литературной частью Горьковского ТЮЗа Анатолий Альтшуллер, который готовит диссертацию о сценической судьбе булгаковских творений. Не видел я и Соловьёва-Хлудова в московском театре имени Ермоловой. Сначала боялся смотреть, а потом просто не пошёл. Но судя по всем отзывам, они играли и играют несколько не то, что было у нас в фильме. Мы очень внимательно читали самого Булгакова. У него есть такая ремарка: «Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него чёрные, причёсаны на вечный, неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актёр, кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые… Почему?.. Дальше – объяснение: он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы».
   Предстояло показать психологию человека, ПЕРЕЖИВШЕГО идейный, политический и нравственный кризис… В пьесе он любит менять интонацию… Подошли к этому уже актёрски – и выяснилось, что и Ульянов любит менять и мастерски меняет интонацию… Но что-то получается, что Хлудов – как все. Он, сжатый внутри, весь в себе, готовый к взрыву, существующий на грани этого внутреннего взрыва, – как все?.. Буквально раздираемый противоречиями – обычен? А у него и «бег»-то не тот, что у всех. Ведь он не ногами бежит из России. У него «бег» внутри, причём – в разные стороны. Он должен был быть как-то выделен. И начались поиски…
   Я не говорю о том, что Хлудов делает в фильме и какие-то красивые жесты – с медальоном, помните? – это другой разговор... Но мой герой должен был стать – по своей человеческой сущности – самой трагической фигурой фильма. Получилось?.. Спасибо.

   – Как долго снимался фильм? Как строились в это время ваши отношения с театром?
   – Съёмки шли год – начал я 8 апреля, закончил у вас в Ленинграде 25 апреля следующего года, а со всеми пробами, монтажом фильм создавался около трёх лет. В это время я не играл в театре. Совсем. По сути дела, сейчас в Ленинграде у меня первый выход на сцену после большого перерыва. И я этому очень рад – и что перерыв закончился, и что это в Ленинграде, и что я с моими товарищами по театру вновь встретился на сцене (2).

   – Сейчас в творческой жизни многих актёров театра всё большую роль играет кинематограф. Полезно ли театральному актёру сниматься в кино?
   – К сожалению, я мало работал в театре. Так уж случилось, что в кино – больше. Но театр знаю – у меня отец актёр, мать – балерина, бабушка тоже работала в театре. И смею считать, что знаю специфику театра и посему решусь высказать своё мнение: всякий театральный актёр может сниматься в кино, но не всякий киноактёр может играть на сцене. Сделать такой вывод я решился после знакомства с некоторыми театральными работами студии «Киноактёр». Убеждён – в кино полезно сниматься каждому актёру, ибо здесь приобретаются многие, очень нужные нашей профессии навыки, например, умение импровизировать. В кино над текстом долго не рассиживаются, зачастую текст узнаёшь за полчаса до съёмок – по крайней мере так было у меня в некоторых сценах «Бега». И уже как результат всего этого актёр перестаёт бояться – камеры, сцены: качество, которое я, несомненно, приобрёл в кино.
   Развивается актёр и физически – в театре мы иногда забываем, что должны, к примеру, уметь не только танцевать, фехтовать, но и прыгать, бегать, скакать на лошади, управлять машиной. В кино это просто необходимо, и актёр, участвуя в съёмках, приобретает эти навыки.

   – И всё же, как играется на сцене после столь близкого знакомства с кино?
   – Смелее играется.

   – А чётко ограниченное сценическое пространство не сковывает приобретенную смелость, импровизационный дар?
   – Пространство не сковывает, сковывает необходимость простые фразы говорить неестественно громко. «Дайте спички!» – я должен сказать так, чтобы слышали зрители в последних рядах. А от этого иногда происходит какой-то перекос в правде моего актёрского поведения и становится немножко за себя стыдно. И хотя это абсолютно естественное для театра явление, после кино мне с ним справиться трудно.

   – Что же вам ближе – театр или кинематограф?
   – Вероятно, кино, потому что я боюсь вот этой излишней театральной выразительности. То, что в кино можно выразить движением ресниц, просто взглядом, в театре надо «укрупнять».

   – Что вы больше всего цените в актёре театра? Кино? В человеке?
   – Правду.

   – Кого из вашей труппы считаете актёрами, которых ждёт свой «случай» для выхода на экран – свой «Годо»? Кому прочите «киношную» популярность?
   – Вы шутите, а в нашей профессии случайность – далеко не последняя деталь в творческой биографии. Десятки выпускников специального «киношного» института – ВГИКа ожидают работы в кино, где же театральному актёру «пробиться» на экран? Поэтому о моих товарищах по театру говорить надо с оговоркой «если» – если бы их взяли, если бы их пригласили… Обидно, что не снимается Георгий Строков – наш «Дон-Кихот». Слава богу, что Алексей Баталов попробовал на «Ленфильме» в своём «Игроке» Николая Калинина. Он очень киногеничен – можно так сказать? Доведись сниматься Аркадию Дахненко, он стал бы очень популярен. И внешность у него яркая, и талант. Из женской половины кинокарьеру осмелился бы напророчить Татьяне Ожёговой.

   – Как правило, актёр не выбирает режиссёра – это право дано режиссёру. Если бы вы вдруг поменялись местами, кого бы выбрали себе в режиссёры и что хотели бы у него сыграть?
   – Про «что» говорить не будем. Мечты есть мечты, мечтай себе потихоньку. Говорить лучше тогда, когда роль сделана. А вообще-то мне всегда хочется того, что даже самому кажется невыполнимым. Смотрю на Иоанна Грозного в своём театре – ох как хочется Грозного сыграть! Сейчас это сделать в театре невозможно – для этого нужно по крайней мере, чтобы тебе было лет пятьдесят. На эксперименты театры идут редко. А что касается режиссёров, то мне пока здорово везёт.
   …Тогда я снимался в «Возвращении «Святого Луки». Как-то целый месяц в Риге шли дожди, – а мы туда за солнцем поехали, – лежали мы с Олегом Басилашвили в номере, я и говорю: надо же, рядом, в одном объединении, такой режиссёр снимает «Солярис»! Сил нет, как хочется у него работать. Так бы подошёл и сказал: «Андрей Арсеньевич, возьмите меня!» Я даже спрашивал ассистентов, как Тарковский отнесётся, если вот так взять и подойти… Как подойдёшь, говорят, так и уйдёшь. Он ненавидит актёров, которые просятся к нему…
   Говорим мы так с Олегом, вдруг – звонок. Из Москвы. Нужен Дворжецкий: «Вы должны приехать такого-то, будете сниматься у Тарковского в «Солярисе». Вот и не верь после этого в чудо.
   Андрей Арсеньевич, при всей непонятной неприязни к профессиональным киноактёрам, – прежде всего «режиссёр для актёра». Уж если он взял человека – всё: лучше этого актёра для него никого нет. Он его лелеет, защищает, оберегает. Даже если у артиста что-то не получается, винит только себя. Необыкновенный человек. А какой художник – судить надо по фильмам. Они лучше всего объясняют, ЧТО он делает. Если не поймёте, никакие слова не помогут. Так что одного, о ком я мечтал, мне жизнь подарила.
   Ну и, конечно, хотел бы работать с Аловым и Наумовым, и не потому, что они мои «крёстные», что ли, в кино, а потому что в такой жутко сложной роли они дали мне, абсолютному новичку в кино, урок бережного отношения к человеку. Они не ругались, не высказывали недовольства «периферийностью», не навязывали своей воли, умели слышать, что говорит актёр. Как я убедился, артист у них всё равно потом делал то, что им было нужно, но при этом уверенный, что это ОН так придумал, что именно ЭТО он и хотел сделать. Согласитесь, что даже такая, пусть несколько иллюзорная убеждённость в собственной самостоятельности – хороший помощник в нашей работе.

   – Легко ли вы отказываетесь от своих представлений? От своего «видения» роли?
   – Обычно я не кричу, не спорю, скорее бубню себе под нос – так бы надо сделать… так сделаю… Вообще-то я человек упрямый.

   – А первая съёмка вам запомнилась?
   – Ещё бы! Когда началась работа на съёмочной площадке, всё время чувствую, что за мной наблюдает какой-то ужасно знакомый человек. Пронзительный человек. Чувствую, что знаю его очень хорошо, а откуда – убейте, вспомнить не могу. Он сидит молча и смотрит, что я делаю. А режиссёры, как назло, то и дело говорят – сделай так, попробуй этак… Пробую, делаю. А он молчит и смотрит. Не выдержал я, спрашиваю: кто это?.. Да Баталов Лёша, говорят, давай дальше…

   – За годы работы в кино изменились ли вы как актёр? Каким возвращаетесь на сцену?
   – Говорить об этом трудно, ибо сказанное надо доказать театральными работами. Но если быть абсолютно честным с собой – да, изменился, и было бы обидно, если бы этого не случилось. Я познакомился и подружился с очень интересными людьми. Езжу, читаю, смотрю и пытаюсь видеть – это многое даёт в познании жизни, людей. И Москва, несмотря на свою суетность, заставляет держаться на уровне всех достижений современности. Пока у меня шёл процесс накопления впечатлений, переработка их только начинается. Но процесс этот – актёры особенно хорошо это знают – обратимый. Накопил – отдал…

   – Кино сделало вас очень популярным актёром. Как вы относитесь к этому?
   – Интерес зрителей и режиссёров к себе я оцениваю объективно: просто на экране появилось новое лицо. Зачастую ни режиссёры, ни зрители не знают (как и в случае со мной), что это за человек, на что он способен. Но он ещё не примелькался и вызывает интерес. Вот его и приглашают, и пытаются разобраться или хотя бы снять «забрало» таинственности. А вы разве не это делаете?.. В кино так часто получается – волна интереса сначала нарастает, а потом, если актёр этот интерес не оправдал, – идёт на убыль. Сейчас у меня много предложений, но пока запатентовали меня на роли воров, бандитов, белогвардейцев. А мне хочется попробовать себя в полностью противоположном – в комедии, эксцентрикой заняться. В одном интервью сказал – хотел бы сняться у Рязанова. После этого он стал со мной здороваться, но роли не предлагает. Повторяю – хотел бы. Но для этого кто-то должен снова рискнуть пригласить меня!
   В том, что первую в кино роль я получил такую, как Хлудов, есть огромное «но». Всё равно, как если бы дали человеку луну подержать – и отобрали. Потом всю жизнь будешь на неё смотреть и… выть. По масштабам человеческой личности я не знаю, что можно было бы Хлудову противопоставить – из того, что мне предлагают, естественно. «Солярис»? В «Солярисе» – другое, хотя во второй части фильма мой герой где-то повторяет одну – только одну – грань хлудовского характера: мотив одиночества…

   – В Ленинграде вы гость, но обычно сюда приезжают «узнавать» знакомое. Что больше всего поразило, может быть, вопреки ожиданиям?
   – Первый раз я приехал в Ленинград рано утром. Все организации, нужные мне (3), были закрыты, и я отправился по Невскому искать Фонтанку. Спрашиваю, где Фонтанка. Говорят, идите прямо и упрётесь в Фонтанку… Иду. Что-то долго. Спрашиваю снова. Идите, говорят, в обратную сторону и упрётесь в Фонтанку… Пошёл… Потом остановился и думаю: всё, пока не узнаю точно – где, с места не сдвинусь… Ведь что значит сибиряку сказать – упрётесь? Он и будет ждать, что упрётся лбом. Где, спрашиваю, Фонтанка?.. А под вами. Только тут я сообразил, что Фонтанка-то – река… Чижик-пыжик из Фонтанки водку пил…
   Вообще принято считать, что в Ленинграде заблудиться нельзя. А я в тот же день так и не нашёл нужного дома на той же Фонтанке. Объясняющий в качестве опознавательного знака назвал арку со львами. Это меня и погубило. Потому что я натыкался на львов везде – морды, скульптуры, сидящие, стоящие, с шарами, с кольцами… Не было только этой единственной арки.

   – А были так называемые незапланированные встречи?
   – В тот же день. В городе я был фактически от поезда до поезда, времени – в обрез. Вышел на набережную Невы. Блестит шпиль Петропавловки. Зимний дворец. Летний сад. Всё вокруг звучит – обрывки каких-то стихов, какие-то музыкальные фразы, как будто пришли в движение старинные гравюры, картины. Какой-то цветной звуковой широкоформатный сон… Решил дойти до Русского музея и спросил у пожилой дамы дорогу – помнил утренние прогулки… И она долго-долго рассказывала мне, как пройти, что я при этом должен увидеть, что сфотографировать, тут же уточняя, знаю ли я, кто утопился в Зимней канавке, читал ли? Отойти от неё я не мог – так взволнованно, с такими горящими глазами она открывала Ленинград провинциалу. Отвечаю, а сам прикидываю, сколько времени у меня осталось и что я всё-таки успею посмотреть…
   Это была прекрасная встреча…

         * * *
   
   Заканчиваются съёмки одного фильма. В разгаре работа над другим. Планируются новые роли в театре.
   Путь актёра только начинается.


   На снимке – фотопортреты Владислава Дворжецкого работы Юлия Колтука, сделанные во время интервью.

   ____________________

   (1) Влад обладал необыкновенным магнетизмом и в любом месте привлекал взоры людей, даже не видевших его ранее – это объяснялось не только внешностью высокого и красивого мужчины, но и огромной аурой его ЛИЧНОСТИ.

   (2) По воспоминаниям омских коллег Дворжецкого, в связи с тем, что Влад долго отсутствовал (брал отпуск за свой счёт для съёмок в кино), он был уволен из омского драматического театра (выведен из штата), но после выхода на экран первых фильмов Дворжецкого и его всё возрастающей популярности, руководство театра вновь ввело актёра в штат и даже попросило взять участие в гастролях в Ленинграде, надеясь таким образом привлечь внимание к своим постановкам.      

  (3) В своём первом интервью Дворжецкий говорил, что после окончания театральной студии он хотел работать в театре на Севере, но «об актёре без послужного списка судить по письмам трудно, так что не получилось». Вероятно, по этому поводу он и искал нужное ему учреждение в Ленинграде – неугомонная творческая личность стремилась к трудностям и открытиям.