Дракайна и ее сын. главы xii-xvi

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Борсо и Рената пришли к селению: не более десяти крытых тростником хижин. В дверях одной из них сидела женщина и вопила, запустив пальцы в растрепанные, очень длинные и густые космы:
- Укра-а-али!
Двое уже подошли достаточно близко.
- Что у вас украли? – участливо обратилась к ней Рената.
- Ребеночка моего! Рыбку мою! Птенчика!
- Беда! – воскликнул Борсо. – Сейчас бежим искать!
Вместо этого спокойно пошел дальше. Улыбка не сходила с его лица. Женщина снова скорчила плаксивую гримасу, подняла брови домиком и заголосила:
  - Укра-а-али!
- По-моему, она притворяется, - сказала Рената.
- Конечно, - отреагировал Борсо. – У нас такой обычай. Говорят, украденные дети реже мрут, чем те, кого взяли на воспитание с общего согласия. Должно быть, этой женщине было свое дитя не прокормить. Она и те, кто ребеночка усыновил, полюбовно договорились.
- А если бы и вправду у кого-то ребенка украли?
- Не завидую похитителю.

У второго встречного, молодого мужчины, Борсо спросил, где живет его недавний знакомец. Он и человек, смотревший на Борсо во все огромные карие глаза, оказались соседями. За ничтожное время Борсо окружило множество его сородичей. Весть о нем распространилась по селению, как пожар.

Борсо и женщину, которую все считали его женой, пригласили в хижину одного из старейшин, считавшуюся самой богатой и просторной в деревне. Борсо и Рената вошли в душную полутьму. На лежаке у стены кто-то жадно вздыхал, стонал и шевелился под серым полотном. Рената присмотрелась – и поспешно отвернулась. Ее смущение переходило в бешенство. Но кроме нее никто не смутился и не рассердился. Напротив, люди подходили и охотно давали наставления юному мужчине и его жене.

Хотя это и было нарушением законов гостеприимства, Борсо сумел совершить чудо дипломатии и убедить сородичей не угощать его и Ренату.
Рената, стоя в стороне, с недоумением, отвращением и жгучей жалостью смотрела, как к Борсо, казавшемуся глыбой, тянулись тонкие, иссушенные руки. Каждый житель деревни хотел если не обняться с Борсо, то хотя бы прикоснуться к нему, чтобы приобщиться к благодати. В Долине полных людей считали очень красивыми, здоровыми и счастливыми. Ему протягивали детей. Борсо делал всё, что у него просили. Он едва удерживался от того, чтобы не разрыдаться.
«Я должен им помочь!» - пульсировало в его уме.
Обнаружились и «похитители» младенца – немолодая пара. Они таяли от нежности и не могли налюбоваться ребенком. И они принесли его Борсо. Тот не слишком умело, но очень бережно взял сверток из грубого одеяльца, посмотрел на красное личико, уже покрытое коростой, сморщил нос и громко сказал:
- Это что – ребенок!? Тьфу ты, гадость! Из драконьего яйца выклюнулся! Клеймёный будет, бешеный!
При этом Борсо расплывался в широкой улыбке и подмигивал младенцу то одним глазом, то другим. Рената догадывалась, зачем ребенка с таким азартом обругивали. Она различила в толпе громкий возмущенный шепот и резко обернулась на него. Двое молодых мужчин о чем-то шелестели и булькали в углу хижины. Они привлекли внимание не одной Ренаты и заметив, что на них смотрят, притихли. Девочка-подросток произнесла:
- Почему – клеймёный?
- Я не мог бы выдумать ругательства хуже. Люди Дракона разорили нашу деревню.
- Ты не веришь в дракона!? – подал голос один из шептавшихся.
- Как же в него… и в нее, в них не верить!? В моем детстве эта тварь таскала наших коз и овец, пока не получила в глаз копьем. А не далее, как пять дней назад она и ее отродье передрались между собой и спалили половину города на острове.
- Ты смеешь так говорить о боге!?
- Я не считаю драконов богами. Это ящерицы. Ящерицы и есть. Даже большие, древние и огнедышащие. Люди! Вы в своем уме!? Кто вас научил этой вере!?
- Люди из города Дракона, - сказала одна из женщин. - Они приходили сюда, приносили нам еду, одежду, утварь. Лечили нас. Учили читать.
- А что просили взамен?
- Ничего. Совсем ничего.
- Ничего!? Подождите. Они вас научат своих детей скармливать Дракону. Как вы вообще могли их слушать!? Они вас учили и лечили, только при этом смотрели на вас сверху вниз. Я всё про них знаю. Я с ними десять лет воевал, два года торговал.
- Выходи на улицу! – выцедил юноша. Несколько человек вскочили с мест. Юношу окрикивало несколько голосов.
Борсо совсем не был испуган. Он был поражен и обескуражен.
- Драться с таким заморышем? Спасибо всем, кто был нам рад. Идем, Рената.
- У слабых существ бывают острые и ядовитые зубы, - чуть слышно проронил юноша, выхватил из коротких ножен на поясе кинжал и бросился на Борсо. Через миг этот кинжал, выбитый из руки парня, отлетел на несколько шагов. Рената, у которой от страха и бешенства дрожала каждая жилка, оттолкнув кого-то, подняла кинжал с пола. И рукоять, и узкое волнообразное лезвие были сделаны из камня и отшлифованы до гладкости шелка. Над парнем хлопотали сородичи. Из разбитого носа на губы и подбородок тянулись струйки густой крови. Борсо схватил Ренату за руку и потащил вон из хижины. Предвечерний воздух показался очень холодным и сладким. Рената подала Борсо их трофей рукоятью вперед. Борсо переменился в лице и весь почернел.

У старика, похожего на тонкую скрюченную сосенку, выросшую на голой скале, Борсо за золотой купил лодку. Старик вытаращился на монетку и зашелся в благодарностях.
- Спрячь скорее! – сказал Борсо.
Из небольшой протоки близ селения можно было попасть в реку Серую, вопреки притязаниям Людей Дракона оставшуюся границей между их землями и землями Аира. Почти неподвижная вода протоки отражала зелень прибрежных зарослей. Ветви деревьев спускались к самой воде. Плющ обвивал стволы и скалы. Некоторое время шли на лодке молча. Борсо работал веслами очень умело, с кажущейся легкостью.
- У меня одиннадцать шрамов, - наконец сказал он в воздух. – Две раны из этих одиннадцати мне нанесли волнообразными клинками. Раны были неглубокими, но очень долго не заживали и гноились. У нас эти клинки поначалу называли «драконьим ядом» - думали, что они отравлены. Но дело в их форме. Никой яд не нужен.
Борсо поначалу хотел швырнуть самодельный кинжал далеко в реку, но затем оставил его себе.
- А чем вам так насолили именно мы? - Ренате жгло лицо и глаза – от стыда и бешенства. - Вы сказали, что не могли бы придумать ругательства хуже, чем «клейменые». Я знаю, что Посвященные воевали.
- Еще как воевали. Они были совершенно бесстрашны, - добавил он странно спокойным голосом: ни ненависти к врагу, ни уважения. – Кто смерти не боится – невелика птица.

Рената похолодела: человек, сидевший перед ней, пять лет назад убивал таких, как она. Родись Рената раньше, она, возможно, участвовала бы в войне. Кто знает, каким был бы ход ее мыслей в те времена. Борсо мог бы убить ее, взять в плен, изнасиловать. А сама Рената могла вместе с другими броситься из засады на отряд Борсо и наносить удары кинжалом. Но прав был бы Борсо. Ренате стало так больно и жутко, что захотелось разрыдаться и закричать не своим голосом так, что и в Аире, и в городе Дракона услышали бы. Но Рената лишь опустила пылающее лицо.
- Перестань уже смотреть на меня, как на врага. Война давно закончилась!
«Так ли, Борсо» - подумала Рената.
- Разве я смотрю на тебя, как на врага?
- Ну, может не как на врага, но так, будто я тебе должен сотню золотых.
- И в мыслях нет… Но, чтобы не было недомолвок: я не могу простить тебе твой поступок с Хенно. Как он мечтал о встрече с тобой!
- Он кривошеий. В кого ему быть кривошеим!?
- Но ведь ты не видел своего кровного отца. Может быть, у кого-нибудь из прадедов и прабабок Хенно была кривошея?
- Я был не прав, конечно. А вот скажи мне, дочь Города Дракона, почему ты нос воротила от мужа и жены? Думаешь, тебя сотворили как-нибудь иначе? Что вы все так этого боитесь? Что за лицемерие?
Лицемерия в городе Дракона и вправду было достаточно. Многие относились к любви и рождению детей со страхом и отвращением. Ренату это не удивляло, но всегда возмущало.
- Я считаю любовь и соитие счастливым таинством. Но, как всякое таинство, оно должно быть скрыто и требует либо тишины, либо песен.

Рената подумала об обычае, вызывавшем у людей Дракона гадливость и надменную усмешку «Дикари!» и поняла, что у этого обычая был смысл: племена Долины жили обособленно друг от друга, люди путешествовали редко. Да, они соединялись у всех на глазах, замужние женщины услаждали гостей, но неверность в других обстоятельствах, и мужская, и женская, яростно осуждалась. Кровосмешение угрожало им в большей степени, чем зараза.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Войдя в Дом Посвященных, Рената сразу увидела Никса, но он не заметил ее и не ответил взглядом на взгляд. Он слушал жреца. Стройный молодой человек среднего роста с правильными, как будто искусно вырезанными чертами смуглого треугольного лица, с глубоко посаженными большими черно-карими глазами. Густые темные волосы зачесаны наверх. Чуть впалые щеки от края нижней челюсти до глаза, как и у Ренаты, пересекали клейма. Жрец – сухощавый скуластый старик с голой крапчатой головой. Вот уже неделю жрец был сам не свой. Неделю назад он, отправившись на берег озера, в горы для совершения одного из таинств, увидел там дракона, великолепного в своем изяществе и мощи. Ящер спокойно лежал на огромном валуне, обвив вокруг него хвост. Дракон лениво покосился на человека одним зеленым глазом, а затем наблюдал, как человек упал на колени. Одно изумило жреца и не давало ему покоя: в книгах дракона называли серебряным, а этот был черным. Может быть, имелся в виду серебряный блеск его чешуи? Всё очень быстро пришло в движение. Никсу в предстоящем жертвоприношении была отведена особая роль. Когда собравшиеся закончили беседовать, Рената поклонилась им. Она и Никс вышли в сад и пошли по кипарисовой аллее. Те, кто шептался за их спинами, ошибались. Никс и Рената были не любовниками, а лишь приятелями, но приятелями близкими.
- Ты опять будешь меня отговаривать? – улыбнулся Никс.
- Да, Никс. Буду отговаривать и отговаривать. Я твою жертву НЕ ПРИНИМАЮ.
- Пойми, наконец, что для меня это огромная честь. Я счастлив! Это так просто. А ты упорно не хочешь это понять. Я приношу людям ДАР, а не ЖЕРТВУ.
- Это очень сложный вопрос, - медленно произнесла Рената. – О нем много написано. Такие понятия как дар, подношение, жертва, обмен, торговля очень сложные. Поэтому они образуют непрерывность, и переходы между ними происходят очень легко. Чудовищно легко. Как бы там ни было, я не хочу, чтобы ради меня умирали другие. И сама не полезу на копья.
- Ты трусишь?
- Если бы я дрожала за свою шкуру, я не вернулась бы сюда из Аира.
- Я и чувствую: разит Аирской гнилью. Мы всегда стояли на другом.
Никс мог еще многое сказать, но осекся и покатился со смеху: такую уморительную гримасу скорчила Рената на его слова.
- Не бросайся обвинениями и не пой с чужого голоса, - после смеха ее голос показался неожиданно холодным и горьким. - Жертвенность свята. Но необходимое условие человеческой жертвы – неизбежность. Я в этом убеждена. Иначе это убийство или самоубийство. Жертва приносится во имя людей. А у нас самопожертвование превратили в самоцель. И ещё. Не я это заметила: преклонение людей перед теми, кто сам себе причинил вред, часто основано на собственных страхах и стыде за эти страхи.

В диалекте народа Дракона «жертвой» называли и религиозную жертву, и жертву насилия. В диалектах жителей Долины и Аирской республики эти понятия назывались по-разному. Рената знала, что слова несовершенны и часто путают разум. Она старалась не делать из своего наблюдения никаких далеко идущих выводов, но оно ей нравилось:
«Интересно, говорит ли это о чем-нибудь? А если говорит, то о чем? Не о том ли, что у нас всякое насилие заведомо оправдано или даже священно? Или наоборот - в этом своеобразная правдивость. Ведь многие из тех, кто считает себя жертвой во имя великого, на деле жертвы корысти, равнодушия, твердолобости и гордыни».
- Это всё?
- Нет. Мне еще есть, что сказать. Считаю, что достойная жизнь более почетна, чем жертвенная смерть.
- Ты не любишь дракайну!?
- Не люблю, - ответила Рената с вызовом: в вопросе Никса было заключено страшное обвинение. – Не хочешь же ты, чтобы я лгала и лицемерила? Я же ничего о ней не знаю. У меня в распоряжении только побасенки.
- А если бы ты узнала, что дикари или мерзавцы из Аира смертельно ранили ее?
- Я бы скорбела. Дракайне много тысяч лет. Это поразительное создание. Мир без нее обеднел бы. Но я не хочу, чтобы ей скармливали людей. Ей нужна непременно человечина?! Почему нельзя приносить в жертву овец, коров, свиней!?
Губы Никса морщились от невеселого смеха.
- Овец? Свиней? Жертвовать нужно лишь тем, что дороже всего на свете. А что дороже человеческой жизни?
- Твоя самоотверженность делает тебе честь. А теперь подумай, что происходит с душами тех, кто посылает вас на смерть. Почему кто-то должен отдавать жизнь ради людей, которые легко принимают жертву!? Да они не то, что жертв не стоят – им руку нельзя подавать…

Страх за Никса сейчас был ее единственной опорой. Рената тоже родилась в Городе Дракона. Её тоже воспитывали в Доме Посвященных. Ей очень легко верилось, что правы не жители Аирской республики и Долины с их бескровными жертвоприношениями, а старый жрец и Никс. И эта мысль была невыносимым ужасом.
Никс и Рената еще долго спорили. Под конец она плакала в голос.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из протоки Борсо и Рената вошли в Серую - медленную ленивую реку с непрозрачными бурыми водами и берегами, поросшими плавником: кустами, тростником выше человеческого роста и круглыми кочками высокой травы. Кое-где виднелись шипастые листья агав.

Борсо спел Ренате еще несколько песен, она их записала. Теперь при всяком удобном случае Рената бралась за тетрадку, что-то подчеркивала и записывала. Борсо наблюдал за Ренатой то недоуменно, то с усмешками, то раздраженно, но Ренате было не до этого. Она как будто распутывала скрученную, свалявшуюся, во многих местах разорванную нить с бесчисленными узелками. Кончиком этой нити стало повторявшееся несколько раз словцо «нокард», когда Рената, отвлекшись и задумавшись, нечаянно прочитала его наоборот. Обрывки фраз, составлявшие большую часть песен Борсо, были не случайны и не бессмысленны. Сам Борсо считал, что это – не более, чем «тра-ля-ля». Но то, что казалось тарабарщиной, порой, при прочтении наоборот, оказывалось связной фразой. Рената смогла составить три текста на древнем языке жителей острова в Южном море. В одном из этих текстов говорилось о рождении крылатых змеев из камня и пламени; в нем были прямые угрозы дракону и слова «ты не имеешь надо мной власти».

Рената рассказала Борсо об этом, когда они уже шли от берега Серой по широкому песчаному тракту. Борсо слушал внимательно, но без особого интереса. С утра он то и дело подкашливал.
- Ты заболел?
- Да нет! – поморщился Борсо с усмешкой. – Пустяки.
Вскоре покашливание перешло в громкий раскатистый кашель. Из-за боли в горле Борсо почти всё время молчал, а если ему приходилось что-то говорить – хрипел. Когда остановились на привал, Борсо лег на бок, сказав, что поспит совсем немного. У него начался жар. От озноба стучали зубы. Рената накрыла его своей накидкой. Борсо проспал несколько часов. Но хуже болезни была одна, вдруг поразившая Борсо мысль. Борсо был уверен, что умрет. Он исповедался Ренате.
- Я наказан богами, - сказал он горько. - И я знаю, за что. Я убийца. Я не про убитых врагов говорю. Здесь у меня хоть какое-то оправдание. Нет. Это произошло уже незадолго до конца войны. У нас тогда случилась беда. Ее называли Усталостью. Это не обычная усталость, не измождение. Это страшная болезнь. Однажды клеймёные… Извини. …Затеяли вылазку к нашим палаткам. Дозорные не помешали им проникнуть в лагерь. И их самих ваши оставили в живых, хотя обычно убивали всех, до кого могли добраться. Я решил, что это предательство. Этих двоих приволокли – иначе не сказать – ко мне. Они говорили, что у них не было сил защищаться и поднять тревогу. Я не поверил им и приказал их повесить. Их тащили к виселице, надевали петли на шеи – ОНИ НЕ СОПРОТИВЛЯЛИСЬ. Вскоре я простудился, совсем легко – в горле поскребло, покашлял немного. А после и меня сразила Усталость. Тогда я на собственной шкуре узнал, что случилось с этими несчастными. После ранений я возвращался в строй, но Усталостью для меня война закончилась. Я лежал ничком, у меня ни на что не было сил. Друзья отвезли меня в Аир к жене. Полностью излечился я только через два года. Все это время она за мной ухаживала. Теперь эти солдаты будут отмщены.
- Но ведь ты же раскаиваешься, что погубил их по незнанию. - осторожно сказала Рената. - Значит, ты уже наказан своей совестью. Будь я на месте любого из этих солдат, я бы тебя простила. И потом, ни добрые боги, ни добрые люди ни за что не пожелают, чтобы у деток умер отец.

На пути им стали попадаться каменные домишки, крытые соломой или дерном.
- Нам нужно найти какое-то жилье, - сказала Рената. – И я позову тебе лекаря.
После короткого рыжего заката стремительно наступали сумерки.  Справа от дороги, посреди пустыря, стоял двухэтажный дом. Рената решила, что им повезло: это оказался постоялый двор.
Борсо и Рената последовали за хозяйкой вверх по лестнице. Борсо на миг остановился и прислушался. Показав комнату и отдав Ренате ключи, хозяйка растянула рот в улыбке, поклонилась и исчезла. Борсо поспешно разделся и лег в постель, на холодноватое белье, и в первое мгновение больному как будто стало легче. Он снова напряг слух.
- Что такое?
- Ты не слышишь? Мне мерещится, конечно, - сокрушенно выдохнул Борсо. - Мне послышалось, что внизу поют песню, которую мы пели на войне…
Рената приложила руку к его лбу.
- Сейчас я найду лекаря.
- Да где ты его найдешь, - проговорил Борсо досадливо. – Сядь сюда, - он указал рукой на край кровати. – Проводи меня.
Рената вытаращилась и вскинула брови.
- Что ты так на меня смотришь? – выговорил Борсо почти раздраженно. – Смерть придет ко всякому.  Встретить ее надо достойно. Спой мне мою песню.
- Да, да, хорошо, - мягко сказала Рената.
- А в конце спой, что отпускаешь мою душу в Нижний мир. Тебе что, трудно!?
Рената стояла, нахмуренная и растерянная. Она села на край кровати, взяла горячие, мягкие и тяжелые руки Борсо в свои и запела. Мужчина внимательно, напряженно слушал, затем вздохнул и закрыл глаза. Еще на середине песни Рената поняла, что будет делать, и чувствовала нежность и озорство, хотя и тревожилась – как будет воспринято то, что она задумала. Вместо ритуальных слов, обкатанных повторением в течение многих веков, как галька на морском берегу, Рената пропела:
- Борсо, защитник Аира и Долины, не уходи в Нижний мир! Не сдавайся смерти, потерпи немного!
Ни улыбки, ни вспышки гнева за этим не последовало. Борсо заснул, и через миг раздался его храп. Рената осторожно опустила руки Борсо на одеяло, отвела свои и, крадучись, вышла.

В общем зале воздух был густым и белесым от дыма, пара и смрада. Гомон, рев, песни и крики. Посетители облипали столы и бочки, заменявшие столы. Трое, сидевшие за одной из бочек, вдруг зашлись хохотом, один из них пополам согнулся – еще немного, и стукнулся бы носом о дно бочки. Когда Рената вошла, на нее сразу устремилось множество взглядов. Кровь обжигала ей лицо изнутри, но Рената справилась с гадливостью и страхом и громко произнесла:
- Здесь есть лекарь!?
Кто-то окликал Ренату.
- Нам очень нужен лекарь! Мой брат тяжело болен!
Человек, до этого смеявшийся, выпрямился и сказал.
- Ну, я лекарь.
Его лицо, красное от вина и веселья, даже теперь отличалось от большинства других лиц. Рената пошла по узкому проходу, порой ей приходилось поворачиваться боком. К ней тянулись чьи-то лапищи. Наконец Рената оказалась рядом с человеком, назвавшимся лекарем.
- Мой брат болен, - повторила она. – Мы можем хорошо заплатить.
- О-о, - глупо протянул один из приятелей лекаря. Другой привалился к нему, и что-то неразборчиво и громко прошептал на ухо. Рената с неподвижным гневным лицом ждала.
- Идемте, - коротко и серьезно произнес лекарь, поднялся и вполне твердо пошел следом за Ренатой.
- Значит, ваш брат…
- Мое родство с этим человеком не должно вас волновать, - холодно отрезала Рената.
Больше лекарь ничего не говорил ей. Рената погладила Борсо по темени и виску и ласково сказала:
- Просыпайся! Просыпайся, Борсо. Я нашла тебе врача.
Борсо приоткрыл мутные, больные и сонные глаза.
- Я умираю.
- Давайте-ка повременим со смертью лет тридцать-сорок-пятьдесят. Итак, что с вами происходит?
Борсо рассказал. Лекарь держал запястье Борсо и негромко шептал, считая удары пульса. Борсо всматривался в лицо лекаря.
- Скажите, - проговорил больной, - вы не родственник лекаря Горо из Аира? Мы вместе были в крепости Ключ. Он очень похож на вас.
- Это я. А вы – Борсо!?
Друзья обнялись, хлопали друг друга по спине и чуть не плакали.
- О, боги!
- Вот именно. Они долго старались, чтобы привести сюда нас обоих.
- А ты пел «Солнце на копьях»?
- Было дело.
- Значит, мне не померещилось.
Было видно, что хмель с Горо слетел. Он очень внимательно и скрупулезно осматривал своего друга.
- Горло, конечно… - проговорил он. - Легкие чистые. Ты вне опасности. Купите сушеные цветки ромашки и грудной сбор, - обратился Горо к Ренате. – И проследите, чтобы ваш брат полоскал горло и пил отвар из сбора в нужном количестве и вовремя. Я лечил Борсо во время войны и всё про него знаю. Когда ему плохо, он готов сожрать все пилюли без разбора. А как только ему чуть полегчает, вообще перестает пить лекарства. Хорошее у тебя лицо! Скажешь, неправду я говорю?
Борсо фыркнул в ответ
- Ну правду, правду. 
- А теперь скажи мне, дорогой друг, - укоризненно начал Горо, - во что ты превратился!? Что же вы так братца запустили!? Как он был хорош! Повлияйте на него. Вы, женщины, многое можете с нами сделать при желании.
Борсо скривился.
- Как вы мне все надоели! Это я еще похудел.
- Меня твоя спина и сердцебиение беспокоят больше, чем горло. Предположим, что сердце колотится от волнения, но я бы за ним последил. Спина у тебя болит?
- Болит, - сказал Борсо не без удивления. На это он Горо не жаловался.
- Еще сильнее будет болеть, если не похудеешь. К гадалке не ходи. Я наслышан об идеалах красоты у твоих сородичей, но увы.
- Голодным сидеть не буду! - сказал Борсо так резко, что Горо и Рената опешили.  – Я в крепости наголодался. И в детстве, и в юности еще. Буду есть, что хочу, когда хочу и сколько хочу!
- В крепости я тоже был, как ты помнишь, - ответил Горо. – Никто не заставляет тебя сидеть голодным. Это и вредно, и глупо.

Горо сказал, что остановился в соседней комнате, пожелал доброй ночи и ушел. Рената устроилась спать на второй кровати, отгородившись ширмой. Борсо некоторое время лежал неподвижно, но его дрема совершенно рассеялась.

Горо уже простился со своими собутыльниками. Они тоже участвовали в войне, но ни с Борсо, ни с Горо прежде знакомы не были. Когда Борсо, постучавшись, вошел, Горо что-то искал в своем ранце.
- Я все-таки не вытерпел и к тебе пришел.
Они оба изменились за прошедшие годы, в чем-то больше, в чем-то меньше. Они привыкли к мирной жизни.
- А помнишь, в крепости…
- А помнишь, как пекли коренья?

Борсо не мог сказать, вспоминал ли Горо о раздутых трупах, о смертельной кишечной болезни и Усталости, выкосивших больше солдат, чем все вражеские орудия, копья, стрелы и «драконий яд». Друзья вспоминали друг о друге и о себе самих. Говорили о погибших, как о живых. Говорили о радостном и смешном. О шутках – иногда грубых и жестоких. О забавных случаях. И теперь, в благополучной мирной жизни и Борсо, и Горо порой хотелось вернуться во времена, где было ясно: здесь друзья, там – враги, и где вражда находила разрешение. 
- А что это у тебя за сестрица вдруг завелась?
Борсо махнул рукой, но это запирательство раздразнило его друга еще сильнее.
- Выкладывай! Колись!
- Не доеденная Посвященная. Мы с ней вместе идем в Аир. Я ей песни пою. А того, о чем ты подумал, между нами нет. Очень важная дама.
- Тихо! – вдруг шепотом крикнул Горо.

Друзья бросились в комнату Борсо и Ренаты. Рената стояла на кровати, выставив перед собой кинжал. Двое мужчин, вооруженных ножами, очевидно, были наслышаны о «драконьем яде» и не решались нападать. Рената кричала. Хозяйка гостиницы между тем, умело, со знанием дела, потрошила сумку Борсо. Когда дверь распахнулась, грабители разом обернулись. Их шансы против двух воинов были ничтожны.  Один негодяй выпрыгнул в окно. Другого Борсо оглушил ударом. Трактирщица завыла и запричитала. Ее поймали и связали по рукам.
- Здесь нельзя больше оставаться.
- Вот, разбойничье гнездо. Надо бы их вывести на чистую воду. Здесь нужна стража из Аира. Не вы первые, не вы последние.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Многие зажившиеся населяли квартал недалеко от Дома Посвященных. Прочие горожане появлялись там очень редко. Посвященным всё еще не было позволено вступать в брак, но они, разумеется, были людьми. Время от времени здесь рождались дети. Многих из них забирали жрецы, посвящали и воспитывали. Вот и теперь молодой жрец шел среди низких серых домишек.
- Привет служителю Дракона, - вдруг окликнули его. – У нас есть то, что вы ищете.
На сильном ветру просторный плащ облепил эту тонкую, высокую женщину. Жрец последовал за ней. Едва он вошел в дом, его схватили и сжали, как клещи, две пары рук. Он рванулся, закричал, и крик слился со вспышкой страшной боли. Женщина сняла плащ и бросила его на труп. Сухощавый юноша тяжело дышал. Второй мужчина, пожилой и крупный, взял младшего за плечо. У юноши и женщины были клейма, у мужчины – нет. Он был их старшим родственником.

Пожилой человек поспешно шел к пристани и старался не думать о том, что было в тяжелом мешке за спиной. Мужчина едва успел до закрытия городских ворот. Он спустился к пристани, где была привязана его лодка.

Лодка скользила по воде к одному из множества скалистых островов, где росли лишь лишайники, мох и низкие травы.   

Мужчина осторожно поднимался по узкой каменистой тропке к провалу в скале, который на несколько мгновений из черного стал серым – из него выходил пар. Человек опустил свою ношу на камни. Сразу стало легче – не то, чтобы мешок был слишком тяжел, но от него как будто исходил холод. Глубоко внизу раздавался шорох от движения большого живого существа, шумное дыхание и скрежет когтей. Неожиданно в пещере вспыхнуло красное пламя, высветив длинную шею и узкую голову дракона, лежащего среди оплавленных камней. На его черной чешуе и зеленых, узорчатых глазах с вертикальными зрачками вспыхнули отсветы. Человек столкнул мешок вниз, в пещеру. Невозможно было представить лучший способ уничтожить тело.

Некогда один зажившийся принес в эту пещеру большое, в локоть длиной яйцо в кожистой оболочке. Молодого дракона кормили дикими и домашними козами. Человечину ему до этого дня пробовать не доводилось.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Оставшиеся позади невысокие горы казались синими. По зеленым полям с разбросанными деревцами и кустами бродили козы и овцы. Рената пошла к мальчику-пастуху спросить, где находится ближайшая деревня и у кого в ней можно купить козье молоко. Горо и Борсо ждали ее на дороге. Неожиданно Горо, с исказившимся лицом, не в силах вымолвить ни слова, указал рукой вверх. Борсо подняли голову и тоже застыл. В небе серебристая дракайна стремительно летела на запад. Они закричали Ренате и пастушку, чтобы те бежали и прятались. В мгновение ока дракайна опустилась на поле, и задрала овцу, которую Рената едва успела погладить. Оцепеневшая Рената ощущала исходивший от дракайны жар. Она немного нагнула шею, и устремила взгляд в лицо Ренаты.

Борсо почти помимо своей воли бросился к Ренате, выхватывая из ножен меч. Горо побежал вместе с другом. Подбежав, они остановились. Попытка прогнать дракайну могла только разозлить ее.

Глаза дракайны не были ни холодными, ни пустыми, ни злыми. Напротив, в памяти Ренаты всплывали слова из книг и легенд.  Ее затягивала печальная и теплая бесконечная глубь зрачков. В них была древняя цельная невыразимая мудрость. Рената застыла на месте. И весь мир для нее сделался чужим, как будто ее поместили в холодный прозрачный сосуд.  Все выцвело и обессмыслилось. Всё потеряло ценность. Дракайна показалась Ренате роднее и в тысячу раз дороже и Никса, и Борсо, и всех людей, которых ящеры сжигали и пожирали. Эта вдруг вспыхнувшая любовь как будто сплавила Ренату с дракайной воедино. Теперь Рената понимала, о чем говорил жрец. Но в то же время ей мучительно не верилось в эти ощущения и мысли. Дракайна шевельнулась, Рената отпрянула на полшага.
«Но ведь на Борсо и его сородичей этот взгляд так не действовал! Они много раз ранили дракона копьями и стрелами! Значит, дело не в драконе, а только во мне».
Голос Борсо зазвучал в ее уме одновременно с голосом жреца и заглушил его.
«Неизречимая мудрость!? Такое же выражение глаз у очень многих, самых обыкновенных ящериц и жаб!».
И тогда Рената стала громко и отчетливо произносить слова, сохраненные в песнях Борсо.
Её мучил страх. Она боялась не смерти, а того, что заветные слова не подействуют. Голос звенел и срывался. Дракайна подняла крылья – поток знойного зловонного ветра швырнул Ренату на землю - взмыла вверх и унеслась на юг, в направлении моря.

Борсо опустился рядом с Ренатой и бережно перевернул. Она громко, отчаянно разрыдалась, сама не понимая, над чем. Ее била крупная дрожь, сводило ноги. Рената страшно ослабла – будто все ее силы ушли в драконьи зрачки.

Рената порой возвращалась мыслью к драконьим глазам и ей думалось, что она понимает, какой невыразимой, бесконечно простой и сложной мудростью обладают и драконы, и обыкновенные ящерицы, равно как и деревья, травы, черви, моллюски, морские звезды. В сущности, всё живое, за исключением взрослых людей, для которых эта истина слишком тяжела и неудобна. …Но дожидаться, когда один из обладателей вечного знания сожрет тебя, других людей, и уничтожит то, что создано человеческим трудом и вдохновением…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На городском рынке Хенно долго протискивался боком или орудовал локтями. Каждый в толпе так спешил и был так раздражен давкой, зноем и шумом, что спросить, где торгуют тканями, было не у кого.  Наконец, Хенно разыскал нужный ему ряд, и уже там подростку быстро подсказали, как найти купца Борсо. Разумеется, сам хозяин не стоял за прилавком, но Хенно повезло застать Борсо за оживленным разговором с кем-то из его людей. Хенно долго ждал, глядя на высокого, грузного мужчину и не решаясь подойти. Затем Борсо взглянул на Хенно недоуменно и с подозрением.
- Вы хотите что-то купить?
- Я ищу Борсо из Аира, торговца тканями - собственный голос, странно мягкий и ровный, показался Хенно чужим. Борсо приподнял брови.
- Я – Борсо из Аира.
У Хенно отяжелел язык. Сколько раз он представлял себе эту встречу. И вот теперь – эти полчища купцов и покупателей, шум и сутолока. Зачем это? Этого здесь быть не должно.
- Это личное и очень важное дело.
Борсо взглянул недоуменно, но со спокойным живым интересом, за который Хенно был благодарен мужчине.
- Ваше дело срочное?
- Н-нет, - проговорил Хенно.
- Я буду рад переговорить с вами завтра днем.

Весь вечер и бессонную ночь Хенно дрожал. Временами смущение, стыд и страх вгрызались в душу. В болезненной тревоге Хенно дождался полудня. Он пришел в трактир на главной площади странно обезлюдевшего города. Большинство горожан участвовало в процессии, о которой Хенно и думать не мог без содрогания. Хенно пришлось ждать только потому, что он сам пришел раньше. Борсо появился ровно в назначенное время, был спокоен и приветлив.
- Я сын Лоры из Аира, - начал говорить Хенно. Его собеседник сдвинул брови. – Вы помните эту женщину.
- Да, помню, - ответил Борсо и насторожился, не скрывая этого.
- Мне четырнадцать лет. Мать рассказывала мне о вас. Я знаю, что вы герой. Ведь о вас сложена песня.
Борсо поморщился и улыбнулся скорее своим мыслям, чем Хенно.
- О, боги! Да, поэт и сказитель Эрико - мой друг. Башку бы ему оторвал… Спасибо, ему, конечно…Но он сослужил мне плохую службу. Я не герой. И не воин.
- Но ведь вы держали оборону крепости Ключ.
- Да. Держали. А что нам, по-вашему, оставалось делать!? Я шел защитить Аир и отомстить за нашу деревню, за родных, за свое сиротство.  Но я ненавижу войну. Всей душой ненавижу!
- Я – ваш сын, - вдруг прямо сказал Хенно. Борсо направил на Хенно пристальный, холодный пустой взгляд. – Мама сказала мне об этом.
Через бесконечное мгновение Борсо хмыкнул, и, стянув разъезжавшийся в ухмылку рот, произнес:
- Этого не может быть. Я верю в вашу честность, но не верю, что вы – мой сын.
- Я понимаю вас, - сдержанно возразил Хенно, полез в сумку и нелепо долго, в душе проклиная все на свете и смеясь над собой, возился с застежками.
- Моя мать, - выговорил подросток, - дала мне вот это.
Он достал из вышитого мешочка наконечник стрелы и подал его Борсо. Глаза у того на миг раскрылись шире, чем прежде, но затем он нахмурился.
- Вы узнаете этот наконечник?
- Да, узнаю, - холодно ответил Борсо. - Это ничего не доказывает. Я не хочу обидеть вас, Хенно. Но, в конце концов, ваши мать и отчим кормили вас, одевали, учили, лечили. Поддерживать жизнь на протяжении долгих лет не менее важно, чем однажды дать ее, и то случайно. В Долине, кстати, настоящими родителями признаются те, кто воспитал, а не те, кто зачал.

Хенно, в странном для него самого спокойствии, а точнее, оцепенении, простился с Борсо и поднялся со своего места. Только когда мальчик вышел на раскаленную пустую улицу, ноги ему свело судорогами, и он понял, что обессилен. Хенно побрел прочь. Унижение, разочарование, злость на самого себя, сливались и переходили в тошноту.

Рената сидела, скорчившись и зажав лицо в ладонях на ступенях гончарной мастерской. Хенно окликнул Ренату. На ее мокром, заплаканном лице горели пятна. Вдруг она стала принюхиваться.
- Кажется, гарью тянет. Я сейчас.
На несколько мгновений она скрылась в мастерской, но вскоре вернулась.
- Нет, это не у нас.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Борсо и Рената прибыли в предместья Аира вместе с Горо. Его близкие радушно приняли их в небольшом уютном доме. Больной Борсо несколько дней пролежал в постели. Однажды Горо решился заговорить с Борсо о том, что при их недавней встрече вызвало у Горо недоумение. Горо знал, что Борсо был женат. То, что Горо теперь узнал о жизни друга из брошенных невзначай фраз, никак не складывалось воедино. Горо был одним из очень немногих, кому Борсо мог рассказать о себе, поэтому он нисколько не обиделся на вопрос.
- Сим оказалась бесплодной. Поэтому мне пришлось с ней расстаться.
- Вы могли усыновить или удочерить ребенка, - осторожно сказал Горо.
- Да, - неохотно сказал Борсо. – Но я хотел кровного.
- Пойми меня, пожалуйста, правильно, не сердись, не обижайся. Но ты уверен, что именно она была бесплодна?
- Конечно. У меня трое детей от служанок, - в этих словах послышалась гордость, чуть не хвастовство.
- А сколько им сейчас?
- Старшему три года, младшей четыре месяца.
- А до этого ты спал со служанками? Извини.
- Спал.
- И они не беременели? Или ты принимал какие-то особые меры?
- Меры те же самые, - скривился Борсо. – Детей не было. К чему ты клонишь?
- Видишь ли, - очень осторожно и мягко сказал Горо, - может быть такое, что некоторое время после войны ты не мог иметь детей. Это совсем не редкость. Но ты еще дешево отделался… Но затем ты понемногу отдохнул и выздоровел.
Борсо молчал, и в его лице менялись выражения возмущения, недоумения, страха, тоски. Он судорожно вздохнул.
- Извини меня, пожалуйста, - повторил Горо.
- Да что «извини», - пробормотал Борсо. – Всё правильно.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Едва выздоровев, Борсо отправился к обнесенному высокой изгородью саду, посреди которого стоял богатый каменный дом. В этом доме жила со своими родителями Сим.

В просторной комнате, наполненной ярким светом, Сим стояла возле окна, высокая и крепкая, но стройная, с сильными руками, которые ее платье оставляло открытыми. Прямые густые черные волосы были гладко убраны. Она повернула к Борсо свое несколько надменное овальное лицо с мягкими щеками и очень большими детскими черными глазами.
- Здравствуй, Сим, - проговорил Борсо.
- Здравствуй, - ответила женщина негромко. – Что ты стоишь, присаживайся, - добавила она ровно, но сама не тронулась с места, и Борсо тоже остался стоять.
- Я к тебе по делу, Сим. Молодой человек по имени Хенно заезжал к тебе? Я имею в виду, недавно. На пути домой.
Взгляд Сим стал темным и острым.
- Я знаю от его знакомой, что он виделся с тобой….
- Да, - оборвала его Сим, и, чуть смягчив голос, продолжала, - Хенно был здесь третьего дня. Только зачем ты теперь спрашиваешь меня об этом?
Ирония и деланая наивность в ее голосе были в строго выверенной дозе – в пределах приличия, но их легко было различить.
- Потому что я больше не сомневаюсь: Хенно мой сын. Я хочу повиниться перед ним и обнять его.
- Ты думаешь, Хенно захочет этого теперь?
Борсо судорожно вздохнул
- Пусть Хенно сам скажет мне, что об этом думает. Сим, я вижу, что ты осуждаешь меня.
Сим повела плечами.
- Он похож на свою мать, но не похож на меня. И потом он кривошеий. Я был уверен, что он какой-то проходимец.
- Хенно рассказал мне об этом несколько иначе. У него ведь было доказательство, что он – твой сын.
- Оно не показалось мне таким уж весомым.
- Перестань, - произнесла Сим брезгливо и укоризненно. – Хенно теперь решил, кто его НАСТОЯЩИЙ отец, и это решение вполне в традициях твоего народа.  Разве нет? Зачем тебе теперь вмешиваться в жизнь этой семьи?
Сим неотрывно смотрела на Борсо, но он не мог понять, что было в ее взгляде; отвел глаза, чтобы не всматриваться в нее слишком пристально и долго. Борсо даже ошибочные свои поступки считал оправданными и не мог понять, почему так онемел.
- Что я хочу сказать, - медленно выговорил он. - Возвращайся ко мне.
- Зачем?!
- Похоже, что дело было во мне.
- Что ты имеешь в виду?
- Это не ты, а я в те годы не мог иметь детей. Мне было больно и унизительно об этом узнать. Но теперь я здоров.
- Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе, - Сим подалась к Борсо, но застыла на полушаге. – Чтобы ты снова спьяна гонялся за мной с ножом? Чтобы унижал изменами? А если окажется, что я все-таки бесплодна? А если я рожу ребенка с каким-нибудь изъяном? Где предел терпению и доверию?
- Не знаю, Сим.
- Я тоже не знаю. Но все же он есть. Спроси сам себя – что ты стал бы делать на месте Хенно или моем?
Сим пригласила Борсо остаться на обед. Борсо понимал, что это жест вежливости. Сим, очевидно, сама не знала, сколько в ее лице было горечи и отвращения.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
У городских ворот Борсо и Рената простились. Борсо направился к себе, Рената – искать постоялый двор. Борсо не брался даже гадать, будет ли он видеться с Ренатой. Многое связывало их теперь, но они оставались непоправимо чужими.

Слуга доложил о приходе Борсо. Хенно растерянно и испуганно посмотрел на родителей. Отчим потрепал Хенно по плечу и ободряюще улыбнулся. Хенно ответил улыбкой.

Борсо, войдя, на миг застыл в дверях: образы из воспоминаний не могли слиться с живыми людьми. К удивлению Лоры, ей не было ни больно, ни стыдно. Лишь на миг что-то царапнуло душу. Она уже давно любила только своего мужа. Хенно для нее тоже не был продолжением отца – скорее, строптивой частью ее самой. Борсо поздоровался, его пригласили к столу. За обедом ни слова не было сказано о цели прихода Борсо. Затем он попросил Хенно переговорить.
- Я был не прав, - сказал Борсо.
- Я тоже был не прав.
«Хотя, как знать» - тотчас подумал Хенно.
- Вы все сказали верно: поддерживать жизнь на протяжении долгих лет ничуть не менее важно, чем ее дать.
- Я виноват перед тобой. Прости меня. Я искал тебя в Городе Дракона. Ты мой сын. Я признаю тебя.
- Спасибо, - сказал Хенно. У него гудело и стучало в висках.
Хенно молчал несколько бесконечных мгновений, глядя в одну точку где-то на носке туфли.
- Думаю, что я понимаю тебя, Хенно. Не держи на меня зла. Я всегда буду рад тебе. Приезжай ко мне хоть время от времени. Просто так. У тебя два брата и сестричка… Если что-нибудь будет нужно – обращайся ко мне первому.
- Спасибо, - глухо сказал Хенно. – Я не держу на вас зла. Рената рассказала мне о вашем путешествии.
Некоторое время Хенно и Борсо говорили о чем-то незначащем, а затем Борсо простился с сыном, таким же тихим и сумрачным. На душе у Борсо было темно и тяжело.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
У пристани стоял корабль с темно-красными парусами, украшенный гирляндами цветов. С утра Никс и два десятка посвященных в сопровождении жреца и окруженных стражей, впрочем, очень предупредительной и дружелюбной, ходили по городским улицам. Джун шла, гордо подняв голову, и из ее маленьких глаз изливалась чистая радость. Эти два десятка - одновременно очень много и очень мало. Множество кораблей и лодок с беженцами, старательно прятавшими лица, в последнее время отходило от пристани, в особенности по ночам. Многие скрывались по подвалам и чердакам. А кто-то с гордостью, с вызовом расхаживал по городу. Потом некоторых из них нашли лежащими со стеклянными глазами и с глубокими ранами.

Повсюду на процессию смотрели горячие от восторга и умиления глаза. К посвященным подходили для благословения, подводили детей, протягивали кричащих младенцев. Участники процессии и люди, лепившиеся на узких тротуарах – все пели. Затем шествие потянулось вниз по склону скалы. Пестрая праздничная толпа заполняла пристани и мостки. Посвященные, жрец и стража взошли на корабль.

Корабль шел к острову жертвоприношений. Вскоре разноцветье гавани стало скрываться в дымке, и некоторым стало тревожно.

Никс и жрец застыв стояли на коленях, и молились дракону. Остальные посвященные тоже проговаривали слова молитвы, в строго определенном ритме, и слияние голосов превращалось в слияние душ. Кто-то вскрикнул, очевидно, подросток или молодая женщина. Гневно шикнули. И вновь ритмичный завораживающий шепот. Корабль причалил, люди спустились на берег. Жрец и Никс пошли вверх по склону по вырубленным в скале ступеням. На вершине скалы Никс встал на колени. Он взглянул вокруг, и, хотя он продолжал петь, в глянцевых черных глазах мелькнул страх. Лицо жреца оставалось неподвижным, но он был страшно возбужден и едва сдерживал рвавшиеся наружу крик и смех. Он одним движением рассек Никсу грудь и, когда юноша рухнул навзничь и кровь хлынула из раны, просунул в нее руку и с усилием вырвал сердце. Никса не стало.

Остальных посвященных повели в просторный сруб выше человеческого роста. За последним посвященным страж задвинул щеколду на воротах. Стражи в полном молчании стали наносить людям удары копьями в грудь. Кто-то с криком бросился к бревенчатой стене и попытался взобраться на нее. Тотчас в спину ему вонзилось копье. Два человека, безоружные, в широких легких одеждах бросились на стража с головы до пят в броне. Еще в одного человека, впивавшегося пальцами в бело-желтые гладкие бревна, копье метнули. Кто-то из жертв выдернул это копье и ударил им стража в глаз. Человек повалился на скользкий от крови камень. Меньше, чем через пять минут всё было кончено. Стражи были опытными рубаками, участвовали в войне и сами предложили свою помощь в жертвоприношении. Ни сострадания, ни сомнений в них не было. Оставшимся в живых стражникам сопротивление жертв и гибель товарища казались чем-то немыслимым, еще одним подземным толчком, предвестьем конца света. С убитого воина сняли доспехи, и рассудили, что лучше всего будет оставить труп дракону. На берегу стражей ждал жрец. Он держал над головой вздетое на копье человеческое сердце. Кровь капала на выбритую голову, стекала по затылку, вискам, лицу, впитывалась в одежду.

За всем, что происходило, с высокой скалы наблюдали узорчатые зеленые глаза с щелями зрачков.

Вскоре церемониальный корабль, на котором пел лишь один голос, вновь причалил к запруженной людьми пристани. Еще долго жрец, окруженный Посвященными, которые сегодня не были принесены в жертву, с пением ходили по улицам. Кровь перестала капать из сердца Никса. Оно превратилось в черный, шевелящийся и мерцающий ком – его облепили мухи.

Впиваясь когтями в скалы, дракон подполз к срубу и запустил в него свою голову. Тело, лежащее на каменной площадке, дракон не заметил.
 
Люди на улицах видели, как к городу приближалось длинное темное существо. Это был не тот дракон, о котором говорилось в книгах и которого помнили некоторые старики – долгое тело, покрытое черной серебрящейся чешуей без единого шрама и узкая морда с кожаным воротником.

Вдруг Дракон стрелой устремился на толпу и опустился так низко, что на людей пахнуло удушливым жаром и зловонием. Многие бросились врассыпную. Кто-то упал на колени и затянул молитву. Дракон пожирал одного за другим, и ему было безразлично, пытались ли люди убежать или цепенели – от ужаса или от восторга. Дракон носился над улицами, то и дело схватывая людей и скот. Над городским рынком он выпустил из пасти струю пламени – крытые лотки и всё, что в них было, вспыхнуло в один миг. Скоро город затянуло чадом. Кое-где ощущался страшный запах, похожий на аромат жареного мяса. Над рынком ветер гонял пепел и горелые лохмотья.

Дракон сидел на крыше храма, обвив здание своим хвостом. От Дома Посвященных остались лишь почерневшие опустошенные стены без крыши.

Над городом появился второй дракон.  И его облик с детства был известен каждому горожанину по рассказам и книгам. На огромном массивном теле в серебряной чешуе темнели шрамы, некоторые когти обломаны, кое-где рассечены перепонки крыльев. И все же в каждом движении ощущалась мощь. Увидев младшего дракона, серебряная дракайна бросилась вниз; черный дракон, обрушивая доски и камни, взмыл ей навстречу. Крылатые ящеры долго кружили над городом и озером, но не могли нанести друг другу ни одного удара: у нее были сила и опыт, у него – ловкость и скорость. Наконец младший дракон снизу схватил свою мать за горло. Дракайна рванулась вверх. Зубы сына рвали ей кожу и мышцы. Ей удалось освободиться, она отчаянно бросилась на своего врага и головой нанесла ему такой удар, что отшвырнула молодого дракона, но он совладал и со своим телом, и с ветром.

По толпе людей, бежавших к пристани, скользнула огромная тень, а затем на них, кричащих и пригибающихся к земле, обрушился поток пламени. Дракайна направила это пламя на сына, но он успел увернуться. Ветер от движения двух чудовищ поднял на озере волны. Люди на мостках и набившиеся в церемониальный корабль кричали не своими голосами; перегруженная лодка на пути к берегу перевернулась.

После очередной стычки в воздухе дракайна рухнула на крыши, проламывая их, а с крыш сползла на улицу и некоторое время лежала, шевеля распоротым крылом и поливая мостовую едкой дымящейся кровью.  Затем встала на четыре лапы, поднялась в воздух и медленно, тяжело, заваливаясь на одну сторону, полетела к берегу и опустилась среди скал. Черный дракон вернулся к храму и лег на крышу.

Улицы вокруг храма, где лежал дракон, обезлюдели. Через три дня ящер оставил город.

КОНЕЦ