До смерти вкусно

/фото Помор-тур/

Вадик родился в январе 1941 в тихой деревне Архангельской области, в тёплой натопленной избе, о которой заботилась бабушка Маша. Отец пропал без вести, но поговаривали, что неспроста – ссыльный был, работал в посёлке бухгалтером, отличался образованностью и недюжинным умом. Ходили слухи, что или сбежал, или расстреляли, а может, в лесу заблудился. Правда, документов в архивах так и не нашли. Часто это означало, что их изъяли после расстрела.
Мать была убеждена, что сбежал.
Как только Вадику исполнилось шесть, мать позвали замуж.
У матери была запрятана фотокарточка отца, и когда она уходила, он рассматривал его смуглое лицо, скошенный лоб, удлиненный нос, и довольно увесистые губы. Вадик так отличался от белокурых и белокожих жителей деревни, что даже иногда не знал, как к этому относиться. Успокаивало то, что на бабушку Машу он тоже был немного похож.
Свадьбу играли дома, а Вадик с печки смотрел, как празднуют собравшиеся соседи, а во главе стола сидит красивая невеста и рядом с ней крепкий жених, который обещал ему дать свою фамилию. Мать улыбалась, теперь у них все будет хорошо.  И он счастливо заснул.
Как только родилась сестра, Вадик уже пошёл в школу, и пришлось вернуться к бабушке Маше. На время. Так было сподручнее, так казалось лучше. Он и не противился.
Худая, с длинными, жилистыми руками бабушка была удивительна добра к нему, шалопаю и непоседе. Жаловались на него все – и в школе, и на улице. Предлагали скорее покрестить, может, спокойнее станет. Но церковь – только в городе, а до города – на пароходе почти сутки. Нужно еще выбрать подходящее время. Судоходное.


Лето в Северный край приходит поздно. Только в середине июля солнце начнет припекать, и холодная река чуть прогреется. После весеннего паводка ей нужно время вернуться в свое устье, а то разольется в ширину до самых домов, взбираясь по песчаному карьеру, и отступает нехотя обратно. Северная Двина – река то тихая, то бурная, - своенравная.
Вадик огляделся. Купались они тайком от взрослых. Главное, чтобы солнце глядело с высоты, а то выбежишь из воды – и замерзнешь не только до синевы на губах, до мелкого дрожания и крупных мурашек замерзнешь, да таких, что трудно согнать ладонями, потому что и ладони дрожат.
Нет, сегодня не будет. Пока можно покидать камешки или о чем-нибудь помечтать, растянувшись на белесом нагретом песке. Например, об этом: год одна тысяча девятьсот пятьдесят второй, ему одиннадцать лет и он скоро поплывет на пароходе. Еще никто из ребят не плавал, а он поплывет. В город!

Солнце улыбалось ему с неба, ветер теребил черные смоляные волосы, и, раскинув руки на песке, он будто уже плыл, наблюдая за редкими облаками.
Почти каждое лето в окрестных деревнях тонуло несколько человек. Вадик вспомнил, что говорили взрослые про омуты. Не надо пытаться плыть вверх – это ничего не даст, только силы потеряешь. В омут надо нырнуть! В эту страшную воронку надо пойти вниз и только потом, в сторону. Так говорили.
Однажды, после выпускного вечера, погибли четверо старшеклассников, купаясь ночью. Вся деревня оплакивала, а Вадик испуганно молчал, и все смотрел черными, как угольки глазами на лица старушек, собравшихся в их дворе.
- Ты чего вертишься, иди за водой сходи, - прикрикнула на него бабушка Маша.
Вадик взял ведро и пошел к колодцу. Вслед ему смотрели три старушки, утирая краем платка глаза.
- И в кого он такой, а, Маш? Чернявый такой, - спросила Клавдия, соседка из дома напротив.
- Не знаю, в кого. В отца, наверное. Тот тоже чернявый был.
- Ну да, ну да, - закивала Клавдия. – И что, так и пропал, отец-то? Никакой весточки от него? Так и сгинул?
Марья Ивановна не хотела говорить об этом. Она поджала губу, качнула головой, слегка пожав плечами, и отвернулась.
Клавдия, пытаясь исправить свою оплошность,  быстро затараторила:
- Ты это… не горюй. Мало ли что, может, заплутал где в лесу. Всякое ж бывает.
- Бывает, - выдохнула Мария, вставая со скамейки. – Или взяли, да расстреляли. Это тоже бывает… Я в дом пойду, вон Вадик воды несет.
- Хороший парнишка, помощник, – поддакнула Серафима и вместе с Клавдией посеменила к калитке. Подчеркнуто любезно они придержали Вадику калитку, по-доброму потрепали его по черным  волосам. – Молодец какой, помощник. – И направились к своим домам.
Вадик жил с бабушкой. Уже долго, года четыре.
Вот он закончит здесь три класса, а в четвертый уже там пойдет. У него две сестры уж народились, как бабушка сказала. Он их пока не видел, мама одна приезжала его навестить. А бабушка ничего не говорила матери о том, что на него жалуется вся округа. Хулиган, каких свет не видывал, ; так говорили. Но учился на пятерки, поэтому в школе ему баловство прощали.
В начале лета бабушка со своей сестрой, бабой Лидой, собрались везти его в Архангельск. Ближайшая церковь была только там. А в городе у них, по словам бабы Лиды, родственники. И поплывут они к ним на пароходе. Вадик лежал, закинув руки за голову, и представлял большой белый пароход с синими боками, на котором они будут плыть далеко-далеко. По реке можно куда хочешь доплыть…
Рано утром его подняли, одели красиво, причесали и велели плотно позавтракать. Бабушка завернула в узелок шанежки с картошкой, пироги с ягодами, яйца, и главное, большую краюху хлеба - на дорогу.
***
Вадик стоял на нижней палубе и с восторгом смотрел вниз на рассекаемую волну, которая с шумом отбегала от края борта, искрясь на солнце, и устремлялась почти к самому берегу. Его больше не пугала река, он был так высоко над ней, что она ничего не могла с ним сделать. Река не дотянется до него своей пугающей прозрачной рукой, чтобы утащить неведомо куда.
Бабушка осталась в общей каюте. Они с сестрой быстро утомились на солнце и, велев ему вести себя хорошо, спустились вниз. А на верхней палубе были отдельные каюты, буфет и библиотека. Путь предстоял долгий, город находился за триста километров от их деревни.
Пролетела чайка, что-то крича на своем языке. За ней другая. «Они красиво летают, словно парят, только галдят слишком», ; подумал Вадик, нащупав камушек под рукой, и кинул его вниз, в танцующие брызги на воде.
По мере движения парохода река растекалась свободнее и шире, словно не зажимали ее два берега, а это она раздвигала их. Вадик щурился от солнца, смотрел на лодки с рыбаками и качался на перилах, пока не видела бабушка.
Он никогда ещё не был в городе. «Вот мальчишки обзавидуются» ; думал Вадик, гордо расправив плечи. Мало у кого в городе есть родственники, а у него есть. И он в свои одиннадцать лет плывет к ним на пароходе с большой трубой, из которой идет белый дым. А на борту большими черными буквами написано «Н.В.ГОГОЛЬ».
***
Их встретили радушно. Вадика поразила яркая одежда городской родственницы и аккуратный вид её мужа, который взял их багаж, уверенной походкой прошел к трамваю и договорился с водителем высадить его на углу какой-то улицы. Ему нужно было по делам, как объяснила яркая городская родственница. Имени ее Вадик почему-то не запомнил. Зато поездку в трамвае – очень. Вагон позванивал на поворотах, кабина раскачивалась и по железной колее везла их словно на праздник.
- Мы обратно тоже прокатимся? - спросил он бабушку, выходя из вагончика.
- Накатаешься еще, - засмеялась родственница.
Они добрались до дома, и вскоре Вадик ходил и рассматривал такую необычную хату, совсем не как у них. Здесь все было красиво. Он трогал обои, пару раз нажал кнопку лампы на столе и с опаской спрятал руки за спиной, заслышав шорох позади. Баба Лида принесла ему полотенце и велела идти мыть руки.
На следующее утро они были в церкви. Мужчина, облаченный в длинные одежды, что-то монотонно говорил, и строго, и ласково на них смотрел. А потом надел на него крестик. Теперь, как Вадик понял, надо меньше шалить и вести себя спокойнее.
А после обеда городская родственница угостила его яблоком и вафлями.
Первый раз в жизни Вадик ел вафли! Он осторожно откусывал от края, держал кусочек во рту, пока не чувствовал, как тот начинает растворяться, и только тогда начинал медленно жевать. Опять закрывал глаза, откусывая очередной квадратик, и тихо млел от этого ощущения – ни на что не похожее, эту сладость, которая даже во сне не приснится.
- Ну как? – спросила городская родственница, с улыбкой глядя на него.
Вадик с наслаждением проглотил последний кусочек и выдохнул:
- До смЕрти вкусно.
Родственница засмеялась и отправилась в прихожую открывать дверь мужу.
Бабушка хотела задержаться еще на денек, чтобы купить Вадику что-нибудь из одежды. Он слышал, как взрослые разговаривают в прихожей. Через несколько минут бабушка позвала его.
Вадику показалось, что она как-то изменилась. Её взгляд скользил поверх его головы, она сказала, что им надо собираться и повела его в комнату. Баба Лида тоже пришла собирать вещи. Они почему-то не разговаривали, и Вадику это не понравилось.
Когда они, уже одетые, стояли в прихожей, вышел муж городской родственницы и как-то странно посмотрел на них, отчего сразу захотелось съёжиться и исчезнуть. Этот взгляд прожег его с головы до ног, пригвоздил к полу, а лицо почему-то вспыхнуло от стыда. В этот момент Вадик узнал, что такое унижение. Он почувствовал, как часто забилось бабушкино сердце, когда городская родственница так снисходительно подошла к ним прощаться. И баба Лида стояла, словно примерзла, с котомкой в руках и невидящим взором. Она сухо попрощалась, и они вышли.
- Ну надо же, они стыдятся нас, будто мы нищие какие, - не выдержала баба Лида на лестнице.
- Да будет тебе. Не надо. – Мария Ивановна положила руку на плечо Вадима. – Пошли, главное сделали, а остальное...
Её теплая шершавая рука грела сквозь рубашку. Во всей ее фигуре чувствовалась усталость. Словно опираясь на него, Мария Ивановна медленно направилась к остановке автобуса. Вадик смотрел вперед и думал. Одна мысль все время возвращалась и кружила в его голове. Он взглянул наверх. Там, наверху, жили его городские родственники в своей красивой квартире.
«Я вам докажу. Я вам всем докажу!» Вадик еще не знал, что именно он им докажет, но одно – то, что его больше никто не посмеет стыдиться… Никто!
Он остановился и обнял бабушку, чувствуя, как её сердце толкается ему в ухо, замирает, а потом бьётся уже спокойнее, свободнее. Заулыбалась она, потерла худые лопатки крепкой ладонью и, твердо взяв его за руку, повела по многолюдной улице.
***
После надетого крестика Вадик стал потише, присмирел. Уже не жаловались на него учителя, не выговаривали соседки. Только через полгода баба Маша где-то обронила свой крестик. Расстроилась, с непривычки как-то опустело на груди.
- Может, я твой пока поношу? – спросила она Вадика.
И он отдал. Пусть бабушка поносит, а то пока еще до города доберутся, чтобы новый купить.
И опять пошел хулиганить, будто сняли с него все смирение.
***
Вадиму было уже под семьдесят, когда ему приснилась она. Он жил на подмосковной даче, нехотя ведя небольшой бизнес, доставшийся ему после перестройки с коллективом, который слёзно просил взять их под крыло, чтобы не распустили.
- Я в вашем деле ничего не понимаю, - отбрыкивался он.
- А вам и не надо. Шить мы сами умеем, вы только руководите.
И он руководил. Аренда, баланс, договоры, закупки. Когда-то, окончив три вуза, работал в МИДе по восточным странам, потом с легковым транспортом разбирался, и наконец, в управлении бытовыми услугами. Всё сбылось, всё стало нормой – и приезжать на родину, и принимать у себя в большой светлой квартире.
Но что-то не давало покоя. Привиделась бабушка Маша во сне, стояла и строго смотрела на него, но ничего не говорила. Так продолжалось три ночи подряд. Он просыпался, спрашивал: «Может, ты что сказать хочешь? Может, уберечь от чего-то?» Но она молчала.
Тогда он выходил на двор, курил, вглядываясь в темные сосны, и на душе неспокойно скреблось.
После третьей ночи Вадим купил билет и вылетел на родину. Он и раньше приезжал – то поохотиться, то порыбачить, иногда просто так, чтобы сил набраться. Хоть на три дня, хоть на пять – вырваться и отдышаться.
В это раз не торопился никуда. Постоял на могиле, обошёл знакомых, всё вглядывался, вслушивался. Втягивал родной воздух, ловил ладонями ветер с берега. Вкусно-то как!
Она когда-то мечтала, чтобы в деревне стояла хоть маленькая часовня. Чтобы прийти свечи за упокой поставить, чтобы помолиться было где, и поклониться, если в тягость, и поблагодарить. Чтобы купол было видно издалека – и вроде не одни, и не заброшены. И в душе свет. И на сердце тепло.
Вадим в Бога не верил. Может, с того времени, как мать сказала, а может, и сам. Он не знал, он всего добился. Дети, выросшие почти без него, и второй брак. И тихо, и пусто как-то.
И он решил. Если вызвала, значит что-то надо сделать. Возвести часовню, маленькую. Для неё. Для других, а то так ничего и не построили. Он хоть и не верит в это всё, но все-таки… что-то, да есть. Если надо, тогда он готов. Она так хотела, люди хотят.
Поговорил с местными, выяснилось, что церковь построить уже собираются, чтобы своими же силами возводить. Может, объединиться?
Средств у Вадима было только на часовню, да и то с трудом. Но церковь – это же целое событие, потянут?
Своя церковь. Об этом только мечтали. Он встретился, всё разузнал – ему были очень рады. Вместе уже полегче.
- Ну вот, - вздохнул Вадим в самолёте. – Привела меня. Ну, значит, так тому и быть. Будем церковь строить. Нагрешил, может, много… Э-эх… Для людей сделаю. Для тебя. Для краев родных. Ты прости меня что ль… До смерти бы успеть.
Успел.
***
А колёсный пароход «Н.В.Гоголь» уже более ста лет ходит по реке и является самым старым пассажирским судном. Теперь он, восстановленный заботливыми руками рабочих, совершает круизы по Северной Двине, объявляя в мае о начале навигации.

_______________
Дополнение. Рассказ основан на реальных событиях.
Когда-то пароход уберегли от списания заботливые руки рабочих, хотя приказ в 1972 году был о небольшом восстановлении для использования на причале. И столько он судеб перевидал на своем веку, что стал памятником всему, что происходило с Россией с 1911 года. Дважды побывал плавучим госпиталем, возвращался к перевозке пассажиров, становился круизным, и теперь ; банкетным. Переводился для работы в другое место, а потом вернулся на свой маршрут – по глубокой и своенравной реке, которая получила свое название от слияния двух рек – Сухоны и Юга. Двина означает двойная, и как и все в России – двойственно и неоднозначно, то разольется в ширину и всех обнять готова, то обмельчает до середины русла. От сезона, от ветров переменчивых.