На Пасху увидимся

     В храме, где служит мой первый духовный наставник, на эту Пасху дяди Вани уже не будет.

     Есть в этом старинном храме, что среди погоста над узенькой Клязьмой, много такого, без чего он как будто уже и не тот.

     Резной темный дубовый иконостас до самого купола. Любимые образа в рост, пережившие все революции и перестройки. Никола-заступник. Печальник Сергий. Вон и храмовый, родной, – Покров...

     Бабулькин «народный» хор, все эти матушки-старушки, чуть свет спешащие сюда с пригородных электричек сорок-пятьдесят лет кряду. Когда-то в молодости они приучились петь так высоко, что еще чуток – и до неба достать. Да только здоровье не то, что тогда. А молиться с ними все равно хорошо.

     Рядом на погосте – все больше могилок тех, кого еще помнишь, да пришло им время переселяться на другой клирос, небесный. Верно говорят певчие, что с клироса не уходят – с него выносят. Так понесли недавно и семидесятипятилетнего баса Вячеслава, любимца старушек-матушек. Как теперь храм без него?

     В ограде, на видном месте, в цветах, – другой Вячеслав, дорогой батюшка. К нему собирались духовные дети со всего Подмосковья. Приезжают и теперь.

     А если тех знаменитых, кто бывал и служил тут в страшные годы да еще в старопрежние времена, только по именам назвать, – ну что там какой-то дядя Ваня! Последний человек на приходе.

     Но помнят его все.

     Бывает так, что, кроме как в храм, человеку некуда и податься.

     В другом храме, что в большом городе, я часто наблюдаю бодрую старушку. Она сосредоточенно молится, не забывая при этом поправлять свечи. Каждое утро она притаскивает с собой своего дедушку, который послушно семенит за ней. Бабушка зорко следит, чтобы он не пропустил причастия. Выражения на лице старичка нет никакого. Способен ли он говорить, я, скорее всего, так никогда и не узнаю.

     Дядя Ваня появлялся на всех литургиях, сам, без провожатых. Он был явно убогим. За службами стоял все как-то боком, время от времени совершая прогулки по обширному пространству храма. К причастию подходил первым. Его приобщали без исповеди. У дяди Вани была явно нарушена речь и, наверное, что-то еще.

     Но именно дядя Ваня был единственным из прихожан, кто старался поприветствовать каждого из вновь входящих. А с теми, кого видел не впервые, еще и расцеловаться.

     «Свои» эту удивительную дяди-Ванину особенность хорошо знали. Вот из противоположного угла к тебе спешит невысокий старичок лет семидесяти, всегда абсолютно трезвый, одетый скромно и одинаково, но опрятно, побритый и вообще как-то ухоженный. Чувствуется, что кто-то об этом человеке заботится.

     Выговорить дядя Ваня был в состоянии немного слов и фраз, да и те чрезвычайно неразборчиво. «Сообщив» таким образом тебе все, что считал нужным, он отходил. Во время службы, правда, временами оглядывался по сторонам и радостно махал рукой тем, кого находил на привычных местах.

     И надо было видеть выражение глубокой печали на дяди-Ванином лице, когда кто-то считал ниже своего достоинства здороваться с ним и делал вид, что его не замечает.

     Его жалели и частенько подавали. Но сам он не просил никогда.

     Оба храмовых батюшки при случае решительно отрицали наличие в дяде Ване каких-то особых духовных даров, нередко свойственных убогим: «Да нет, вы не думайте, тут ничего такого нет».

     Вот и я не знаю, что еще такого особенного о нем сказать.

     А недавно наш дядя Ваня тихо помер. Всему свое время.

     И теперь случается, что во всем-то большом храме тебе может никто не улыбнуться и не сказать ни слова.

     А словарик дяди-ванин был и вправду куда как убогим.

     Но одну фразу от него можно было услышать всегда. Среди лета ли, зимы.

     Не простую.

     Победную.

     «На Пасху увидимся».