29 бабаев

Бабаев.

Не знаю, как сейчас обстоит дело но в далеком 97 году врезать замки в дверь комнаты в общаге не имело ни малейшего смысла. Да и стучать в них было не принято.  Всем, кто там жил уже нечего было скрывать от чужих жадных глаз. И красть было нечего уже давно. Жили, как при Империи. Однажды дверь открылась и в нашу с Аркашей комнату вошел огромный пакет.
 
Я не то, что не узнал его. Я с трудом вспомнил, кем был он в моей жизни шесть или семь лет назад. Я едва помнил, что было то время. Толстая морда, стрижка под расческу. Роскошный двубортный пиджак цвета "голубой электрик", скрипучие итальянские туфли. Три толстенных цепочки поверх черной водолазки. Вадим всегда выглядел шикарно и чуть-чуть опережал моду. И это единственное, что осталось от того Вадима. Впрочем, и я был уже совсем другим человеком. За эти годы мы оба прошли по разным коридорам ада.

Я ждал, что за эти годы он отрастит себе нимб и пару трепетных эфирных крыл, но он обзавелся солидным респектабельным пузцом и парой трепетных подбородков.

Впрочем, я тоже ходил все это время дорогами максимально далекими от любого Бога.
Дары его были щедры. Копченая курица, соленая горбуша, колбасы нескольких сортов, пара горячих белых батонов, всего не перечислишь. И пять бутылок на которых красовалась надпись "Наполеон" латиницей. Очень может быть, что это был настоящий польский коньяк. Мы много выпили и хорошо закусили. Первой бутылки хватило, чтобы соблюсти ритуал "встреча старых приятелей", которыми мы давно не были, и вспомнить общие мемуары, которых было у нас не много. К началу второй бутылки Вадим перешел к делу. Ну конечно, а вы думали он просто зашел меня проведать?! Я даже не на секунду не поверил, что он по мне соскучился.

- Пять тонн зеленых. - Начал Вадим с главного. У него опять был план. И мне в его плане уже было заготовлена роль. Теплая не пыльная роль палача. И, это было не самая последняя роль. Ведь палачу никак не обойтись без жертвы. И жертве без палача.

Институт наемных убийц существует потому что люди пребывают во власти странных предрассудков.  Они, почему-то стыдятся заглянуть в глаза бывшим лучшим друзьям, бывшим надежным деловым партнёрам, бывшим любовникам или любовницам в тот самый последний момент. Хотят, чтобы окончательную точку в их отношениях поставил кто-то другой, а это лишает отношения очарования. Как будто на страшном суде адвокаты и алиби убедят покойного, чью смерть они оплатили, в невиновности заказчика. Люди иногда удивительно глупы.

Вадим глупым не был. И предрассудки его не терзали ни капельки. Прагматизм и эффективность были заповедями его новой религии. Он трезво оценил свои силы и пришел к выводу, что не одолеет жертву сам, и ему понадобилась помощь. А меня он выбрал, поскольку с будущей жертвой я не знаком и при всем желании не смогу его предать. Вернее, на его языке слово "предать" давно не имело смысла. По его расчетам я просто не успел бы передать информацию за более крупную сумму, вот и все.

Мало сыщется таких. кто бы вернулся в наш Город, если забросила судьба его под другое небо. Да и туристы к не спешат. Иногда кажется, что чтобы попасть в Город нужно там родится, и никаких других путей нет. Просто потому, что не можем представить себе мест где хуже. А такие места есть. И не очень далеко.
 
Где-то на юге, так далеко, что грузовик туда идет дня три, если не спешит, постоянно идет какая то особо бодрая резня между "вовчиками" и "толиками" и особо яркие события той войны докатывались до нас колебаниями цен на героин и внезапными ордами беженцев. Иногда, в Городе становилось много грязных женщин в хиджабах, окруженных выводками голодных детей. Женщины просто сидели на асфальте, а бойкие мальчишки и девчонки лет 3-7 шныряли под ногами и даже норовили ухватить прохожих за штаны. Но зима, морозы и дворники справлялись с этим неприятным зрелищем.

Бабаев тоже был осколком той войны. Не знаю, на чьей он там стороне воевал, да и если знал бы? Один хрен я даже не задумывался, что "вовчики" это ваххабиты, а "толики" талибы. Мне они все на одно лицо. И не сочтите за оскорбление чувств верующих, мне совершенно без разницы нюансы их частных толкований содержания одной старой книги. Но, те вовчики и толики, которые по разным причинам приезжали в наш Город на одном и том же поезде, при встрече в темных закоулках резали друг друга. Впрочем, если они убирали за собой убитых и раненых, это мало кого волновало.

Бабаев, как любой солдат гражданской войны быстро понял, что по какую сторону ты не воюешь, все равно стреляешь в своих. И единственный способ избежать чужой крови воевать на своей собственной стороне. Поскольку если совсем не воевать и демонстративно воткнуть штык в сухую бесплодную землю, тебя зарежут любые прохожие солдаты, как дезертира. Этим он мне понравился заочно. Ведь и я нашел в вялотекущей гражданской войне которая иногда сотрясает конвульсиями мой Город свою собственную сторону.

Стороной Бабаева стал старый добрый друг всех повстанцев в труднодоступных аграрных закоулках глобуса - героин. Но именно героин делал Бабаева моим врагом.

В поисках своей собственной стороны он ненароком заступил дорогу прогрессу и оказался на той стороне совсем другой войны. Войны химического прогресса, то же гражданской и тоже бессмысленной. Я не люблю героин. И не хочу его в своем Городе. Пусть в этом Городе уже днем с огнем не отличить зло от зла, но добро все еще может тут победить. Когда все хорошие наркодилеры убьют всех плохих.

По какой-то причине Бабаева хотели убить и "толики" и "вовчики". И еще кто-то. Мусульмане хорошо знают историю своих предков и не умеют прощать их убийц. Этому стоит у них учится. Вот только кровная месть у них тянется столетиями. Это непозволительная роскошь для конца двадцатого, а уж тем более для начала двадцать первого века.

Поскольку никто не достиг успеха, и голова Бабаева была все еще на его плечах, а из кожи на спине не нарезали ремней, Вадим решил, что его личной квалификации в душегубстве может не хватить. Не так то просто убить ветерана азиатской гражданской войны.  Эту трудную роль в своем плане он доверил мне.

Естественно, с рождения Бабаев носил другую фамилию. Эта досталась ему от фиктивной жены. Вместе с гражданством и штампом о разводе. И, поскольку контакты среди соплеменников и единоверцев рано или поздно привели бы к печальному концу, он делал бизнес с местными. Знание русского язык тогда еще было обязательным для жителей советских колоний, да и высшее образование он получил в свое время в Столице. Там же он получил и нужные контакты.
 
Компьютеры. Тогда в далеком 97 году, это еще был предмет роскоши. Но нет такой роскоши, которую не окупит пара центнеров "серого камня". Он таскал их из Столицы вагонами. А вот продавать их помогал Вадим. Очень быстро они открыли сеть компьютерных магазинов в Городе. Деньги, чисто отмытые через розничную торговлю, широким потоком текли в распахнутые объятия Вадима, официального владельца и директора их совместного предприятия. Бабаев оставался в тени. Но забирал львиную долю денег.
 
Ни с тем ни с другим Вадим не мог смириться. Роль номинального директора тяготила его самолюбие, ну а то, что большая часть денег оседала не в его карманах и вовсе никак не укладывалось в его мироощущение. Пора было что-то менять.  У Вадима появился план. И мне в этом плане заранее была отведена самая главная и самая грязная роль. Еще до того, как заручится моим формальным согласием Вадим запустил его в исполнение.

 
В нашем Городе, так или иначе, все знают всех. Теория тридцати рукопожатий тут даже не нуждается в доказательствах. Все мы дрейфуем в неведомое зажатые между многоэтажками, накрытые дымным куполом. Мы все в одной подводной лодке. Поэтому иногда, чтобы запустить в действие старую вражду достаточно только неосторожно проговорится. Главное, чтобы именно те, кто нужно, узнали где сидит фазан. Или, где, под какой фамилией и по какому адресу удобно обосновался их кровник или не чисты на руку деловой партнер по криминальному бизнесу.  И Вадим хирургически точно забросил нужную информацию в нужные уши. Этого оказалось достаточно.

И начались у Бабаева черные дни. Два черных дня. Прошлой ночью какие-то лохматые смуглые злые люди пытались поджечь его дом, вместе с владельцем.  Повалили грузовиком забор и крушили окна бутылками со смесью бензина и пенопласта. На свое счастье хозяин оказался дома, и не один, с ним был автомат и два десятка гранат, так что все закончилось вничью. Толпа, прихватив раненых и убитых растворилась в ночи, и Бабаев на верном Паджеро скрылся в неизвестном нападавшем направлении.

Утро не принесло облегчения. На квартире, специально купеной на такой случай и оборудованной под длительную лежку его ждала засада. Этот адрес никто не знал.
 Квартиру купили на имя какой-то дряхлой бабули, и ничего не связывало её с Бабаевым. Кроме того, что бабульку эту нашел Вадим и была она какой-то дальней его родственницей. Как только Бабаев вставил ключ в замочную скважину с верхней площадки подъезда его атаковали два азиата с серыми таджикскими ножами, и он даже получил несколько чувствительных порезов, прежде чем, прыгая через перила выскочил из подъезда, и там, у двери верного Паджеро получил еще один удар ножом в живот.

Пачкая кровью сугробы, он проломился сквозь снежные навалы у подъезда и оторвался от разъяренных убийц. Тем пришлось спрятать ножи под куртки и идти по кровавому следу, делая вид, что они никуда не торопятся и гуляют просто так. Мусульмане имеют достаточно такта, чтобы решать свои дела не привлекая внимания случайных прохожих. Резать людей на тротуарах в утренний час-пик это через чур. Долго продолжалась эта медленная погоня. Бабаев, зажимая рукой сочащийся кровью живот быстро шел из двора к проезжей улице. Три азиата с той же скоростью, с бесстрастными лицами, на которых против их воли иногда прорезывались сладострастные улыбки, шли за подранком.  Между ними было метров 20. Вполне достаточно чтобы, когда на улице не станет прохожих и машин в один рывок догнать и добить. Спасения жертве не было.
 
Но Бабаев не даром оставался в живых на той далекой войне. Он нашел выход. Он свернул с тротуара на проезжую часть и тут же был сбит медленно набирающей ход газелью-маршруткой. Удар получился не сильный. Но он упал под передний бампер, газель с юзом затормозила, ей в зад тут же влетела легковушка, и моментально образовалась куча народа, куча совершенно не нужных свидетелей. Это никак не входило в планы убийц. Они застыли в 20 метрах от начавшейся суеты и ждали. Чего они ждали, они уже и сами не знали. Добыча ускользала.

Из машины скорой помощи Бабаев сбежал. И явился перед открытием в один из компьютерных магазинов. Что тоже не входило в первоначальный план. По замыслу Вадима этой ночи Бабаев пережить был не должен. И уж тем более не должен был кровоточить на бежевый кожаный диван в кабинете директора.

Теперь пришла пора запускать план "Б". И этим планом был я. Мне предстояло спрятать труп. То, что труп пока жив, и скорее всего вооружен, было всего лишь нюансом. За эту досадную неприятность Вадим и выложил на грязный стол в общаге тоненькую пачку 50 долларовых купюр и обшарпанный Макаров.
 
Пока мы выпивали и закусывали будущий покойный дважды звонил Вадиму. Они разговаривали на кодовом языке намеков и недосказанность, но даже по этому разговору я понял, что Вадим втирает своему компаньону историю со счастливым концом. Якобы, он нашел человека, который вывезет Бабаева в соседний областной центр, где он сможет переждать в безопасности и выяснить, кто мог сдать его соплеменникам.
 
У меня сохранились теплые чувства к Вадиму. Ведь это именно он показал мне единственно верную дорогу. Ту дорогу, которая петляя по ночным проселкам и заброшенным просекам, через забытые деревни вела в то неуловимое состояние свободы, которое знакомо только тем, кто нарушая государственные границы и уголовные кодексы рулит сквозь ночь, везя за собой радость в спортивных сумках.

Я был ему за это немного должен. И я бы с радостью отдал свой долг иначе. Конечно, я бы лучше сочинил для него песню, или хотя-бы стих, но ни петь, ни играть на гитаре я за эти годы так и не выучился. А выучился совершенно другому не хитрому ремеслу.

Чтобы проткнуть человека ножом необходимы веские причины. Это интимный процесс. И кто знает, чего в нем больше, ненависти или любви. Не просто это зарезать человека. Другое дело - застрелить. Для этого даже не нужно видеть его глаз. Одно привычное движение плеча, легкий тычок отдачи и все. Я уже умел это делать. Из автомата. Пистолет ничуть не хуже. И все же, я взял с собой нож. Вернее, он всегда лежал в кармане моей куртки. А куртка у меня была одна.
 
Я готов был помочь старому другу юности. И дело совсем не в деньгах. Пять тонн баксов не решили бы моих жилищных проблем. Самая скромная квартира стоила втрое дороже. На эти деньги можно было взять приличную машину, но она мне была ни к чему. Получается вся эта сумма была пригодна только для одного - бестолково прокутить их, но и кутить у меня не было ни желания, ни умения тогда. Я просто хотел вернуть долг старому другу. И согласился сразу.

Вадим не спешил. Скорее всего он надеялся, что Бабаев сам загнется от полученных ран. Я его надежды не разделял. Если от резаной или колотой раны человек не истекает кровью в первые пол часа, или не умирает в последующие два часа от внутреннего кровотечения, то скорее всего это не серьезная рана, и без врачебной помощи он проживет еще пару лет. Столько времени у Вадима не было. Рано или поздно Бабаев вычислил бы, или догадался, кто приговорил его к смерти. Так что дело надо было довести до конца.

Из-за стола мы поднялись ровно в полдень. Еще два часа потратили на покупку убитого жигуленка. По сценарию Вадима Бабаев сам должен был сесть в машину. Драка и стрельба в только что отремонтированном офисе была не нужна.  В кабинет я вошел первым. На тот случай, если покойный догадался, кто его предал.

Бабаев, голый по пояс, туго забинтованный лежал на диване. На полу, у его ног сидела женщина. В черном платке, так, что не видно было ни волос, ни шеи. По лицу было понятно, что девушка молодая, но национальность определить было сложно. Лицо, как лицо. Еще возле дивана стояли три большие спортивные сумки. Они были готовы путешествовать.

А вот я не был готов. Одно дело пристрелить наркоторговца-иностранца. Другое дело убить целую семью. Мне нужно было развернуться и уйти. Я точно не должен был Вадиму столько. Но как-то неудобно было перед ним. Пообещал выручить и подвел. Не по-товарищески. План опять полетел к чертовой матери. Только Вадим этого пока не понял.


Раненый и женщина сели на заднее сиденье. Вадим на переднее пассажирское. Из Города можно было выбраться тремя разными маршрутами. Я выбрал самый длинный. По центру, через заторы, светофоры, кашу автомобилей и троллейбусов. Время тянулось, как очередь.
 
Но все равно, уже через час мы были на восточном тракте. Обочины были забаррикадированы черно-серыми индустриальными сугробами, встречка забита грязно-серыми сибирскими фурами. Впереди маячил мокро-серый зад тяжелого прицепа. Мы шли 80. Шли и шли. Тракт то взбирался вверх, то спускался, но, постепенно мы въехали в степную зону, и дорога стала ровной как стол и прямой как стрела. И там, где баррикады на обочине были ниже, стало бы видно, что всюду, от края земли до края, лежит белая степь. А мы все ехали и ехали.
 
Потом повернули на Калмыцкий Брод. Бабаев возможно впал в забытьё, а может быть просто не знал дороги. Он никак не отреагировал на этот поворот своей судьбы.
  Сразу за поворотом на Шадринку я увидел, как трактор выскакивает на асфальт, а значит там был пролом в снежных навалах и дорога ведущая неизвестно куда. Вполне подходящее для того, что задумал Вадим место. Тем более, с запада накатывала красная волна заката. Зимой дни коротки и темнеет вовремя. Я свернул на проселок. Бабаев встревоженно стал оглядываться и потянул к себе одну из сумок.

- Бензин надо долить в бак. Пока не стемнело. А то встанешь на обочине, а шальная фура тебя не заметит и раскатает в блин. - успокоил его Вадим. Это у него осталось от прежнего Вадима, от того, кого я знал в последнем сентябре Империи, от того, кого считал своим учителем. Его словам всегда верили.
 
Машина встала. Я вышел из-за руля и открыл багажник. Через заднее стекло был виден затылок Бабаева, и голова женщины в платке. Они так и не сели плечом к плечу. Мусульманский этикет не требует тактильных доказательств любви и преданности. Им не нужно было держаться за руки или прикасаться друг к другу, чтобы выразить то, что они единое целое. Я не мог заставить себя не думать об этой женщине. Мне было до боли жалко её, но все уже было решено.

В багажнике среди обычного для жигулей хлама нашелся молоток на треснувшей деревянной ручке. Я резко открыл заднюю пассажирскую дверь, схватил раненного за шею левой на удушающий, так чтобы его кадык попал на сгиб моего локтя, и выдернул его из машины. Потом долго бил молотком, целясь в висок, но попадая почему-то все время в лоб или по своду черепа. Там кости самые крепкие, молоток рассекал кожу, мне в лицо летели ошметки крови, кожи, волос. Он вырывался, пытаясь найти опору для ног. Я бил, бил, бил... Когда он обмяк я выпустил его из захвата прямо в дорожную грязную колею.
 
В такой ситуации чувствовать нужно облегчение. Как будто сделал самую грязную часть самой грязной работы. Но мне не полегчало. Сердце билось о ребра. Дыхание рвало легкие изнутри. Это вовсе не то же самое, что перечеркнуть человека автоматной очередью.
 
- Готов? - Вадим окрикнул меня из машины. Он держал женщину за тонкое плечо, но она и не мыслила бежать или сопротивляться. Ей попросту некуда был бежать. Я только что убил все, что было её миром. Она не сводила с меня взгляд.
Я подхватил быстро остывающее тело под мышки и затащил в снег. Снег был глубок. Мне оставалось только закидать тело снегом, и оттереть кровь с рук и лица. Не самым чистым снегом, но все-таки растаявшая дорожная грязь на коже приятнее, чем скользкая холодная кровь.

- Готов? - переспросил Вадим? Я прорычал что-то утвердительное в ответ.

- Ну ты, блин, терминатор. Руками захреначил. Даешь. - Вадима аж подбрасывало в кресле от возбуждения. Интересно, как он провел те годы, пока мы не виделись? Отчего его так заводит запах свежей смерти.

Я медленно обошел машину, вынул из-под куртки макаров и постучал стволом в лобовое стекло. Мой бывший друг и учитель ошалело вытаращился на ствол.

- Бабу давай сам. - Я протянул ему пистолет рукояткой вперед. А перед этим перевел флажок предохранителя в боевое положение.

- Ты охренел?! Я же тебе заплатил за это?!

- За что заплатил, я сделал. Про бабу уговора не было. Я её валить не буду.

- Давай я за нее доплачу! Сколько? Штуку? Две? Пять? У меня столько нету с собой, но в Городе рассчитаюсь. И машину себе забери, тоже полторы штуки. Сколько? - он почти орал. И теперь его уже по-настоящему трясло. Он побледнел до синевы губ, в жирных складках лица потекли крупные капли ледяного пота. Он еще не догадывался, что дело не в деньгах. Впрочем, многие люди на свете считают, что деньги могут решить все. Но деньги имеют ценность только тогда, когда кто-то согласен их брать. Во всех остальных случаях это просто бумажки.

- Нету у тебя таких денег, чтобы я бабу валил. За что её? Мне она не мешает. Она меня не знает, и похоже по - русски о не понимает. Тебя она тоже не знает. И даже если захочет, не сдаст. Кому? Давай пнем ей под сраку и свалим отсюда нафиг.
Вадим замолчал. Вылез из машины, попросил у меня зажигалку, долго щелкал неумело прикуривая на ветру, потом выплюнул сигарету, выронил зажигалку и взял Макаров за рукоятку. Я отпустил пистолет.

В любом деле нужен навык и верное расположение духа. Иначе получится форменное свинство с элементами цирка. Для начала Вадим поскользнулся и впечатался мордой в закрытую дверь машины. Женщина в платке вдруг начала кричать и вцепилась в дверь. Они долго боролись, каждый тянул дверь в свою сторону. И каждый орал. Потом толстый крупный мужчина все же победил. Правда пистолет он при этом уронил. Одной рукой он держал бабу за волосы, а другой шарил под машиной в поисках Макарова.

Нашел его, и видимо не удачно потянул, пистолет выстрелил. Оба стали орать еще сильнее. Но Вадим все же собрался с силами и снова нашел оружие. Баба вырвалась и попыталась выскочить через другую дверь. она уже открыла её. Вадим выстрелил. И промазал. Заднее стекло пошло кубиками и осыпалось. Он выстрелил еще два раза. Судя по звуку, как минимум одна пуля прошла через пассажирскую дверь. Но в бабу он все же попал. Та вывалилась на дорогу. Пока толстяк обегал машину сзади она попыталась юркнуть под днище машины. Влезла до поясницы и застряла. Вадим в замешательстве застыл над ней. Для прицельного выстрела осталась только та часть тела, что ниже поясницы. Потом он выпустил оставшиеся в магазине 9 патронов в то что было на виду.
 
Я ржал до икоты. До слез. До ледяного безумия. Будь в той степи волки, они бы разбежались седые от того моего смеха. Остановится я не мог. Вадим, с дымящимся разряженным пистолетом смотрел то на меня, то на бешено сучащие ноги из-под машины. И не знаю, от чего ему было страшнее.

- Хрена ли ты, сука, ржешь? - уже в полной истерике крикнул мой бывший пророк и учитель. А я и сам не знал, что такого смешного было в этой дурацкой сцене. Но что-то было. Не скоро я успокоился. А Вадим, как ни странно, пришел в себя быстрее. Ну, не даром он всегда знал о мире что-то более важное. Наверное, выбрав другую дорогу, он мог бы чего-то достичь. Просто где-то свернул не туда и пошел к другому Богу.

Вадим последовательно проверил все три сумки. Первые две оказались с тряпками и полетели за обочину. А вот третья сумка преподнесла сюрпризы. Из нее он вынул "ублюдок" более известный как АКСУ 74, две "эфки" и две РГД. Весь арсенал мы тоже по швыряли в снег.

Потом он выложил на капот большой пакет, умотанный в целлофан и скотч. Как только я проколол своим складным ножом упаковку в ноздри ударил резкий уксусный запах.

По весьма неточным прикидкам было в том пакете весу килограмма 3-4. И героин был самого лучшего качества. Даже в свете зажигалки было видно, что желтовато-серый плотный камень имеет правильную консистенцию и ровный цвет.  Даже представить не хотелось, сколько стоит такой пакет в розницу.

Вадим колебался. В его душе запел золотой телец. Но я ненавижу героин. Что-то аристократическое и декадентское шебуршало во мне, когда я высыпал в обледеневшую колею проселка самую длинную и широкую героиновую дорогу в истории.
 
Пока я развлекался с "серым камнем" Вадим заглянул в сумку глубже. И тут же застегнул её и спрятал в машину. Что было в сумке я не видел, но по алчному блеску его поросячьих глаз мог быть полностью уверен - там деньги. Поступок его можно было расценить как крысячество, но мне уже было все равно. Этот человек больше не был для меня тем Вадимом из 91 года. Он вовсе был для меня никем. Все мои духовные долги были оплачены с огромной лихвой.
 
Свою куртку, испачканную кровью я тоже закинул в снег. Мне подошла куртка Бабаева. Она была значительно лучше моей. В нагрудном кармане я нашел кошелек и паспорт. Куртка была мне немного велика, а паспорт старил почти на пять лет. Но не выбросил ни того ни другого. А еще в нагрудном кармане куртки был пчак в жестяных ножнах. Его я тоже оставил. На память, наверное.

Машину мы бросили где-то в переулках частной застройки возле автобусной остановки в Калмыцком Броде. Рейсовые автобусы тогда не ходили. То ли солярки не было, то ли передел собственников, то ли еще что. Поэтому не было билетной кассы и расписания. Но автобусы, которые в обход КПП возили челноков за покупками в Казахстан и обратно тут останавливались достаточно часто, и за вполне скромную сумму можно было вернуться в Город.
 
Капитализм и дух предпринимательства воздвигли тут шашлычную из кусков разноцветной фанеры. Туалет тоже из фанеры. Возле него висел умывальник в котором был лед. На кухне можно было попросить ведерко кипятка и умыться. Что я и сделал.

Пока я ходил Вадим успел заказать шашлык и водку. Он сидел, так и не сняв с плеча самую маленькую сумку, и ел руками. Пластиковые вилки никак не втыкались в плохо прожаренное мясо, сок тек при малейшем нажатии. Он весь был в мясном соке и кетчупе. На мою долю тоже принесли тарелку с полусырым, но местами обугленными кусками мяса. Я решился проглотить пару кусков. Пока я умывался на мусорке за шашлычкой успел заметить пару бездомных собак. А это хорошая примета. Если собаки рискуют промышлять в мусоре, значит шашлык делают из каких-то других животных.
 
В шашлычке было людно. Видимо автобуса не было давно. Пара увесистых баб с увесистыми сумками.Тертые тяжелым трудом и тяжелым запоем колхозники. За дальним столиком сидели двое южан, беседовали о своем. Еще один столик занимали три дальнобойщика с серым от бессонницы лицами. Они ели не спеша, радуясь возможности избавится от однообразия дороги.

Отдельной кучкой сидели "патлатые" человек семь. И сразу не разберешь, кто парень, кто девчонка. Волосатые, в косухах, с гитарой. Пили пиво, передавая бутылки по кругу, наверное, денег каждому на бутылку не нашли. По их разговору я понял, что они тоже едут в наш Город.  На какой-то концерт.
 
Кошелек у Бабаеваа был тугой. Я купил им пива. По бутылке на нос. Предложил им заказать шашлык, но они испуганно замахали руками. Единственное на что согласились две большие пачки чипсов, без вкуса бекона. Понравились они мне.

Молодые, глупые. наивные. Они уже понимали, как погано устроен мир, но все еще надеялись, если не изменить его, то хоть найти где-то маленький уголок хорошей жизни, где все свои, где нет Вавилона. Ну или хотя бы не каждый твой вздох будет уступкой Вавилону. Ну, летите, молодые глупые птахи, пока у вас не выпали перья. Может быть вам улыбнется удача.

Мне так захотелось прибиться к этой стае и рвануть с ними в никуда. Уехать туда, где больше не придется глупо и неумело убивать. Но мне уже нельзя было с ними.

Никогда не будет хорошо там, где есть место таким как я. Со мною они точно никогда не найдут страну счастья. Хотя и так их шансы ничтожны. Вавилон всюду.

Я с трудом смог прожевать один кусок "шашлыка" и больше не рискнул. Вадим жрал полусырую свинину с кетчупом и никак не мог насытить свои бездонные чресла. Он заказал еще порцию, а пока их несли опустошил мою тарелку. И новую порцию он тоже сожрал. потом долго вытирал вспотевшую харю салфетками, но они только размазывали грязь.

Я посоветовал ему не заниматься ерундой и сходить к умывальнику. Пока он ждал, когда вскипит вода повеселевшие патлатые стали бренчать песню. Наверное, с голодухи их быстро убрало пивом. Странно. Я думал, что они намного моложе меня, относился к ним как к детям. но песню, которую они пели я знал. И текст, и аккорды. И играли они её так же плохо, как играли студенты в далеком 91 году. Этот поезд, все еще был в огне. И так стало погано на душе от того, что я понял, что у меня с ними разница всего то лет в пять-семь, и у них еще столько хорошего в душе, а у меня уже и души никакой нет. Пусто. Пепел. Холод и мрак. Вот все, что ждет меня впереди. Мне стало страшно. Я допил водку из горла.

А еще накатила жалость и злость к себе. Может быть дело вовсе не в Вавилоне?! Может быть сам я свернул не там и прошел мимо своей страны счастья. Может быть она все еще есть, просто не у кого спросить дорогу. Не за кем осторожно шагая след в след уйти туда где встретит Бог, который все знает и все простит. Бога, который любит нас. Просто любит. Вот такой он ****атый чувак.

А патлатые пели и пели. Им не от чего было скрипеть зубами и ненавидеть себя. И жалеть им было некого. А мне было жалко себя. И Вадима мне тоже было жалко. Он ведь тоже заблудился, только пока не знает этого. Не хочет знать. А еще мне было жалко ту бабу. Я жалел, что поленился тащить её далеко и закидал снегом врозь от мужа. Все-таки они были семьей, и где-то там, если есть это где-то там, должны были обязательно быть вместе.
 
От водки и мяса Вадим впал в приподнятое настроение. Он перебивая пение патлатых говорил, что теперь у нас все будет хорошо, что заживем теперь как короли, что давно искал надежного партнера по бизнесу, что денег будет хоть задницу ими подтирай, все равно не кончатся. Он ужасно раздражал меня этим не нужным враньем.

Неужели я поверил бы в честное партнерство с человеком, который только что предал своего компаньона и убил его жену. Или в то, что он поделится со мной деньгами?

Неужели он думал, что я не знаю, что он закрысил сумку? Нет, что угодно, сухари с дошираком в общаге, но только не на тот круг ада, где Вадим из 91 года стал этой тварью. В его слова так приятно верить, но каждое его слово - яд.
 
Я ничего ему больше не должен. А вот он теперь должен мне, но я никогда не предъявлю этот вексель к оплате. То, что случилось этим вечером на проселке близ Калмыцкого Брода было моим наказанием, моим воздаянием за грех суеверия, в который я впал в той бане на краю студенческого лагеря в последний сентябрь СССР. И расплата была тяжела.

Вода согрелась. Вадим тяжело поднялся из-за стола и ушел к умывальнику. Фуры дальнобойщиков шумели дизелями, патлатые пели, во всем этом шуме я не услышал, как к шашлычке подкатил автобус. Я бы пропустил его, если бы водитель сам не вошел, выпить стакан дрянного кофе и осведомится, нет ли попутных пассажиров.

Пока он торговался с патлатыми, денег у них было не много, я пошел к умывальнику. И когда я вставал, я еще думал, что иду звать Вадима на автобус.

Сам по себе нож, это просто кусок метала. Механизм, и не более того. Оружием его делает человеческая рука и человеческий дух. Чтобы воткнут нож в чужое тело нужно иметь очень серьезные основания. Это очень интимный процесс. И не разберешь сразу, чего в нем больше, ненависти или любви. Когда я зашел за угол шашлычки, нож все еще спокойно лежал в боковом кармане моей новой куртки. А когда я увидел спину Вадима, пересеченную ремнем спортивной сумки, он уже был открыт, и я держал его в правой руке. Он шумно отдуваясь умывался. Я подошел вплотную, окликнул его, взял левой рукой за плечо и трижды погрузил лезвие его жирный бок. Потом ударил его кулаком с зажатым там ножом по лицу и провел подсечку. Он упал. Я, стараясь не глядеть ему в лицо, сорвал сумку и ушел.
 
Вернулся я как раз вовремя. Шофер уже был в кабине, а патлатые облепили автобус, все еще пробуя уговорить его ехать за те деньги, что у них были. Я не глядя протянул водителю несколько крупных купюр, и пригласил патлатых в автобус.

От Калмыцкого Брода до Города 60 километров. Зимой, по неосвещенной федеральной трассе, набитой серыми сибирскими фурами автобус плелся полтора часа. За это время я даже сдружился с патлатыми. Мы устроились на задней скамье. Кроме нас пассажиров было не много, и они по большей части дремали. Под молчаливое одобрение водителя мы даже курили в форточку. Своих сигарет у патлатых не было, а моей пачки хватило на два перекура. За то у них нашелся "беломор". А у меня нашлось чем его набить. К середине пути я уже знал, как кого зовут и в общих чертах имел представление о их коротких биографиях. Ничего особенного.  Все они окончили школу в маленьком индустриальном городке, а на то чтобы поступить учится на "бюджет" родители не смогли наскрести денег на взятки. Да и уехать жить в областной центр было не просто. Парни прятались от повесток, девчонки ждали чудес. Обычные ребята.

 А еще, они, как и я, никогда не видели моря И, как и все, мечтали на нем, хотя бы побывать. Когда-то. В какой-то той будущей жизни. В той самой, в которой нашим мечтам суждено сбываться. Впрочем, они уже понимали, что это мечты. У них не было крыльев чтобы лететь к теплому морю каждую осень. Они не были птицами. А только птицам удается покидать наш Вавилон. Но я тогда еще не понимал этого. А еще, у них не было денег даже на то, чтобы вернуться домой. Какое уж там море.

Когда автобус встал около "Теплотеха" и мы стали прощается, я попросил их привезти мне с моря ракушку. И, чтобы они не обсохли от голода в дороге, я отдал им спортивную сумку. Так и не знаю, какая там была сумма. Были ли это рубли, или доллары, по весу не определишь, да и не слишком тяжела была та сумка. Но по их лицам я понял, что ракушку они мне не привезут. Но это уже их грех. Бог нам всем судья.

Только через пару лет я узнал, что даже не очень серьезно ранил Вадима. Он выжил. Наверное, это к лучшему. Может быть он просто не заслужил такой поганой участи, истечь кровью на обоссаном снегу за сортиром придорожной шашлычной. Или это я что-то напутал в расчётах и теперь сам получил лихву по духовному долгу?