Про мальчишек нашего двора

   Часть 1-я. Вступительное слово о доме.
   Мы хотим рассказать о маленьких жителях — детях, одного из домов в Первомайском районе города Новосибирска.
Дом, о котором пойдёт речь,  сдавался строителями под Новый 1958 год.
   Дом этот стоит буквой «Г» — одним фасадом на теперешнюю ул.Эйхе, другим к железнодорожной станции Инская и автомобильному шоссе, протянувшемуся вдоль высокой железнодорожной насыпи.
      Дом красив и заметен даже сегодня. Расположен он напротив ДКЖ — Дома культуры железнодорожников, их разделяет аллея с пешеходной дорожкой и небольшой уютный скверик.
      Тогда первые, счастливые владельцы квартир и комнат расселялись по его четырём подъездам в четыре этажа, а в угловом подъезде ещё и в жилую надстройку 5-го этажа.
      Станция Инская — крупный сортировочный узел на угольный Кузбасс, и всё вокруг неё погружено в симфонию  железнодорожных звуков, издаваемых круглые сутки лёгким скрипом гребней колёсных пар товарных вагонов, спускаемых с горки сцепщиками по разным веткам для формирования составов. Это тихая составляющая — адажио, почти мышиный писк, не мешающий спать. Но есть и престо — темповая, громкая часть, патетическая, которая лязгает сцепными устройствами, ревет тифонами и свистит сифонами электровозов, грохочет на стыках рельсов под проходящими поездами. И над этим всем день и ночь обрывистые и непонятные переговоры диспетчеров станции. Это звуковой фон нашего детства, который особенно усиливался по ночам и отражался в нашем замкнутом дворе, как в колодце. Он мало в чём изменился и сейчас, разве что диспетчера гораздо реже переговариваются - автоматика и телемеханика делают своё дело, но "петушки-то" колёсных пар поскрипывают так же. Другое дело — Дом, его теперь обидно именуют «Домом ветеранов». А куда деваться?
Когда-то краса района, дом поблек и осунулся среди новых высоток, обступивших его.
     Так вот пока он ещё только заселяется. А в расположенных на первом этаже гастрономе и книжном магазине идут отделочные работы.
    И было много детей, особенно мальчишек самых разных возрастов. Говорят, что перед войной и после неё всегда мальчиков рождается много, словно для компенсации мужских потерь. Во всяком случае в нашем дворе пацанов было в избытке.
И вот они только знакомятся друг с другом, с домом, двором и близлежащими окрестностями.
     И что они обнаруживают? Что самая фантастическая находка, настоящее открытие располагается непосредственно под домом! Да, там расположено бомбоубежище на случай атомной бомбардировки! Новенькое, полностью оборудованное и укомплектованное и НЕЗАПЕРТОЕ! Где всё, как полагается есть, начиная с герметичных входных дверей, которые как нарисованный очаг в каморке папы Карло, вёл нас в сказку прямо из нашего первого подъезда. А за этой дверью – шлюз-камера, душевая, туалет, вентиляция, комната для отдыха с нарами в два яруса, шкафы с противогазами. Там, наконец, даже горят все лампочки, если включить свет. Но главное, по специальным узким лазам можно было проползти к наружным воздухозаборам и оказаться на улице, почти в овражке, среди высоких сосен или же по другому тайному ходу пробраться в гастроном! Мальчишки довольно быстро разведали всё, и из строящегося гастронома тут же спёрли карбид, имевшийся там в избытке.
О, с ним они ещё повоюют!
           Пора, однако, и познакомиться с этими сорванцами.
 В нашу команду дошколят и учеников начальных классов входили: Вовка Заякин, Вовка и Серёга Марьясовы, Евгений (Женя) и Василий Носачёвы, Анатолий (Толян) и Вовка (Дюдюх) Тетеревлёвы, Витька Тютюнников, Генка Трубецкой, Валерка Коваленко, Цейтлин, Алпыспаев. И ряд других товарищей общим счётом до 12-15, часть из них на сохранившейся плохонькой фотографии, скорее всего лета 1962 года. Конечно, жили и старшеклассники и взрослые парни, но они были уже особняком от нас.
     А старшие среди нас были два Владимира — Заякин и Марьясов. Они оба и ростом выделялись среди нас. Заякин со временем завладеет первой электрогитарой, а Марьясов тоже имел музыкальные пальцы, да такие, что мог вынимать указательный палец из сустава и загибать его к самому запястью. Младший из Марьясовых — Сергей, находился как бы в тени старшего брата, как впрочем и все остальные — младшие.
   У Заякина отец — фронтовик, артиллерист. Кисть левой руки у него — чёрный протез, как навсегда надетая кожаная перчатка. Они проживают на нашем пятом этаже первого подъезда, и иногда мы с братом ходим к Вовке в гости. У них был редкий по тем временам телевизор, и запомнилось предновогоднее ревю с группой фигуристок на льду германского происхождения. Тогда уже стало явным деление немцев на наших и не наших, хотя Берлинская стена ещё не возведена, но для нас доступны только телепрограммы ГДР.
     У Марьясовых папа — большой железнодорожный начальник, и у них дома заведено обращение детей к родителям на вы, что нам всем было очень необычно. Самое главное достоинство посещений Марьясовых — игра в шахматы. Шахматы были самые что ни на есть настоящие, дорогие с большой доской и красивыми фигурами, и абсолютно целые. Марьясовы проживают прямо под нами с Тетеревлёвыми, на третьем этаже. Но у Заякиных и Марьясовых  отдельные квартиры, а у нас — коммуналка.
       Толян и Вовка Тетеревлёвы — наши соседи, приехали в Сибирь из Грозного. Там начался возврат бывших хозяев из ссылок, и стало неспокойно для пришлых. Толян, как южанин, пышноволосый брюнет — весь в папу,  любил поспорить по любому поводу и не любил уступать. Мы, пацаны всегда о чём-то спорили, это была, как бы норма существования. Иногда до лёгких потасовок доходило. Начиналось с какого-нибудь — а спорим не добросишь камень до забора, или — спорим не залезешь по лестнице на крышу! Или экзотичнее — спорим ты так не хрюкнешь, как свинья! Вариантов — уйма: кто сильнее, кто быстрее, кто хитрее.... У Толяна была два верных принципа, он во-первых, в случае чего мог поспорить, что проглотит жука — и ведь глотал! А вторая его хитрость состояла в следующем, когда Толяна в споре ставили в тупик, он использовал свой железный и несокрушимый аргумент: А ты хурму ел? — ехидно спрашивал он. Ну что тут возразишь? Мы не только её не ели, но до знакомства с ним даже слова такого не слышали и не знали про такой фрукт. Лично я воспринимал это как издёвку. Не может быть еды с таким почти матершинными названием. И большинство ребят этим вопросом ставились  тоже в тупик и даже про сам спор забывали.
     К зиме Толяну, не привыкшему к морозам, отец купил рыжую лисью шубу, которая стала предметом насмешек старших пацанов.  Сам Тетеревлёв-отец — журналист из газеты «Советский воин», поэт и фотограф. Своих детей держал в строгости, иногда даже излишней, но к соседским относился, не давя авторитетом, почти по-товарищески. Благодаря именно его фотографиям можно теперь на многое из того далёкого детства приоткрыть глаза. Про младшего из Тетеревлёвых — Вовочку — смотри рассказ «Дедюх». Но он младшим был не так уж долго. Вскоре у соседей родились сразу ещё два мальчика — Лёшка и Сашка. Так что наша пацанская команда только прибывала.
      Витька Тютюнников прост и невелик, летом любил носить тюбетейку. Хотя тогда многие носили этот головной убор. Родителей его не помню. Валерка Коваленко — тот, вообще не из нашего дома, а из соседнего, с мальчишками которого мы в контрах. До того, что иногда устраивали настоящие баталии, с перекидыванием камней через забор. Но Валерка прибился к нашей команде, и ему это на удивление прошло без бойкота. Он сам из трудной семьи, даже в детдоме успел пожить. Питался редко и плохо. Когда дома пил чай, наливал просто горячую воду из-под крана, поэтому часто подкармливался у кого-нибудь в нашем доме.
     Трубецкой и Цейтлин — крупные мальчики, из обеспеченных семей, а про Алыпспаева известно, что он одноклассник Носачёва Жени.
     Евгений. Ещё Мордвиновы на первом этаже жили. Младшего дразнили почему-то «Мордва-сорок два», он был нас постарше, а главное гораздо крупнее, не то чтобы толстяк, но грузный. Он как-то налетел на меня поздно вечером на нашей снежной крепости, когда мы оставались во дворе уже двое, как самые загулявшие. Долго я от него отбивался, но он был по массе раза в два больше меня, и я в итоге выдохся и обессилил. Уложил он меня на лопатки. Помню обидно было до слёз. Потом я долго лежал и смотрел в небо. И кажется, впервые увидел, сколько же на нём звёзд!
И возможно, впервые ощутил необъяснимое одиночество человеческого существования.
        И ещё в нашем доме жил местный дурачок, мальчишка-инвалид.
Несмотря на достаточно жестокие законы улицы и двора, его никто не обижал и не дразнил. Помню было больно на него смотреть, и даже было немного стыдно, что мы все такие шустрые и ловкие, а он такой неуклюжий калека.
      А нам столько приходилось за день бегать и прыгать, доказывать свою силу и ловкость. Без конца отстаивать своё право, если не быть первым, то уж никак не последним! А он был в стороне от игр, и казалось бы не рисковал, но ему-то и не повезло больше всех.
      На калитках распашных ворот на въезде во двор со стороны оврага мы разъезжали, как на каруселях. Ворота были мощными, и опирались на две кирпичные колонны. И однажды опора не выдержала, рухнула и когда? Когда на ней повис наш «дурачок». Ему придавило ногу, да так, что пришлось её ампутировать. И помню, что он потом довольно задорно передвигался уже на костылях и, кажется, бодрости духа не утратил. Но к нашей команде он никогда не принадлежал, и до несчастья и после — всегда жил своей обособленной жизнью. А мы жили — двором.
       Ещё жили Арбузовы — два брата. Уже взрослые парни старше нас. И ещё один парень тоже года на три-четыре старше. Мы с ним катались в логу на лыжах, когда у меня отняли палки. Я так и не понял тогда, то ли он не видел, что на меня напали два чужих пацана, то ли он побоялся с ними связываться. Помню его спину, когда он уходил по лыжне за перегиб склона, а я остался один на один с двумя местными пацанами.
     Потом эти «грабители» под Новый год случайно пришли к нам домой колядовать, и я их сразу узнал. Сказал дяде Толе. Он их задержал и потребовал, чтобы они вернули отобранные лыжные палки. Они растерялись, струсили и стояли как побитые, и конечно, пообещали, что сейчас же сходят и вернут их. Раскаяние, казалось, было чистосердечное, и дядя Толя их отпустил. Палок, конечно, они не вернули, но зато больше никогда не попадались мне на глаза.
   И ещё наведывались к нам во двор взрослые парни из других дворов к нашим пацанам, которые постарше.
     И самый боевой среди них был – Пашка, сейчас таких крутыми называют. Был он невысок ростом, щуплый, но жилистый, и очень рукастый – есть такой термин.
Это он первым изготовил арбалет и демонстрировал нам его нешуточную убойную силу. Где он взял образец этого оружия и как дошёл до полного конструктивного совершенства – остаётся загадкой. Но вещь поражала в прямом и переносном смысле – убойная вещь! Потом пошло оружие посерьёзнее — поджиги. Он принёс первый образец, который тоже был красив и достаточно эффектен, как оружие с поражающим воздействием. Он всем давал нам подержать в руках и даже пострелять. Хотя при этом предупреждал – может взорваться! Но страсть к оружию пересиливала страх. Стреляли. Руки потом долго воняли серой.
     Ещё Пашка пел нам под гитару в подвале дома, почти в полной темноте блатные и похабные песни.  Тогда любили собраться и «старшаки». Место было идеальным уединением для того, чтобы покурить, распить бутылочку и спеть под гитару блатные песни.  Нас — малышню, иногда благосклонно при этом оставляли, и мы слушали песни, смысл которых для дошколят иногда был не совсем понятен, а уж слов сколько незнакомых звучало в них! Но переспрашивать было нельзя. А песни всё-таки запоминались, и иногда только много времени спустя открывался вдруг их подлинный и порою запретный смысл. Тогда постепенно раскрывались какие-то «тайны» и про лагерную жизнь, и про войну, и даже про любовь. Мы все понимали, что это нечто запретное и слушали Пашку раскрыв рты, не всё толком понимая, но балдея от первой запретной в нашей жизни эротики.
          Пашка был для нас безусловный авторитет и потому ещё, что был смел не на шутку. Когда зимой начинались прыжки в снег с высоты — кто выше, и достигалась высота, выше которой уже никто не осмеливался броситься  вниз, тогда он просил нагрести снежную кучу под пожарной лестницей как можно больше, поднимался от достигнутой нами высоты ещё на пару ступней и прыгал. На месте его приземления, происходил небольшой взрыв, и нас всех обдавало облаком снежной пыли. Его превосходство над всеми признавалось и ни кем никогда не оспаривалось.
         Позже при его участии была неудачная попытка осуществить за домом запуск пороховой ракеты. Ракетами тогда уже бредили все. Но этот эксперимент закончился уже таким взрывом, что напугал всю округу, и этими опытами уже заинтересовались взрослые и, видимо, милиция тоже.
И наш авторитет пропал, и больше Пашка не появлялся в нашем дворе.
         
      Кстати, вскоре после того, как Гастроном торжественно откроют, продадут дефицитное сливочное масло и прочие вкусности, его ночью обворуют.
     И непременно через тот самый потайной лаз. Мы нисколько не сомневались, но мы к этому, конечно, не имели никакого отношения. Просто уж слишком нерадиво было убежище открыто, словно не было хозяина.  Ворюг не поймали, но меры приняли: двери на какое-то время закрыли, лаз замуровали, свет отрубили. Но мы и потом долго ещё лазили там в темноте со спичками. Фонариков не было, а спичек — завались! У каждого серьёзного пацана. И в темноте всё становилось неимоверно таинственнее, загадочнее и даже местами страшнее. Это, когда надо забраться по специальным скобам-ступенькам в узкий лаз и ползти по нему в кромешной тьме, пока впереди не замаячит свет от наружного выхода воздухозабора (нам всегда что-то маячило тогда впереди). А ползти до него надо метров 10-12, и обратно уже не развернёшься – узко. Сам воздухозабор – это потайной выход наружу и он сделан, как маленький домик, только из железобетона и со стальными решётками вместо окна. Так что забавой для нас это бомбоубежище было той ли ещё.
   
           Случались ЧП. И это бывало фантастически здорово. Например, пожар на складе гастронома. Когда открылся гастроном, то во дворе, под пожарной лестницей дома стали складировать тарные ящики от бутылок. К лету их скопилось так много, что кто-то из старших ребят проделал между ними тайный ход, целый лабиринт, в конце которого была образованна некая кают-компания, где можно было укрыться от глаз взрослых. Тогда мы как бы обрели в век коммунальных квартир отдельное жильё, и пока оно существовало, нас было оттуда не вытянуть. Но это счастливое время продолжалось недолго. В один  прекрасный день приехал грузовик, и начался вывоз ящиков. Площадка под лестницей опустела, и наш жилищный рай закончился, мы словно осиротели и как бездомные долго не находили себе места.
     А магазин для хранения тары отстроил себе большой сарай за оградой в районе частных сараюшек. И вот в одну из ночей он заполыхал ярким пламенем.    Ощущение от пожара было праздничным, так как пляска высоко взметнувшегося пламени — так что в комнатах стало светло, сопровождалась громкой стрельбой от разлетающегося во все стороны новенького шифера. Долго потом все гадали, кому этот сарай не угодил. Одно было ясно, что лишение нас жилплощади не прошло магазину даром. Ещё и сарайки как-то полыхнули, тянувшиеся вдоль ограды двора. По крышам этих разномастных и разновысоких сараек мы любили носиться наперегонки.
     Случались и трагедии. Убийство парня ножом прямо в кинозале. Это случилось после одной из амнистий уголовников, которые все обсуждали и мало одобряли. И на улицы опасались выходить, да и нас выпускать. Убийцу того схватили. Потом был публичный суд прямо в зале ДКЖ, и при большом стечении народу присудили злодея к высшей мере.
     Но в целом, район наш был спокойным, и двор никогда не казался нам опасным, угрожающим - наоборот. И при этом, никаких скамеек у подъездов не стояло, да и бабушек, чтобы на них сидеть целыми днями, не было. Дом и двор тогда были по-настоящему молоды.

    Часть 2-я. Круглый год. Зима.
    Помню, была у Тетеревлёвых такая книга «Круглый год» — большая, толстая, даже тяжёлая, в твёрдом переплёте, напечатанная на хорошей бумаге. Она годилась и для чтения, и для досуга. Там шли вперемешку: рассказы и стихи с иллюстрациями, шарады и ребусы, загадки разные и весёлые картинки. И всё это разделялось тематически на четыре времени года.
    Вот и дальнейшее своё повествование я решил построить как Круглый год, разделить его на четыре сезона, а посвятить конкретно 1961-му году целиком. Хотя начал с конца 1958 года, с момента заселения нашего дома на Первомайке.
    Почему именно 1961-му году?  Я сам в тот год осенью пошёл в школу, а в стране объявлено о начале строительства коммунизма. Много было и других замечательных событий. Но обо всём по порядку.
    Начался год с денежной реформы. Дензнаки образца 1961 года просуществуют до самого распада СССР, а охранять их закон будет строго — вплоть до высшей меры за подделку. Старые монетки в одну, две, три копейки остались в обращении. А вот разноцветные бумажки старого образца – сталинские «портянки» 1947 года, ещё до лета будут попадаться где-нибудь на улице, брошенные  нерадивыми владельцами, не успевшими или прогадавшими с обменом.  Говорили, что даже целый чемодан, битком набитый отменёнными купюрами нашли возле нашего дома. Так же долго и новые цены в магазинах будут на устах взрослых и даже ещё дольше. Я помню, не понимал, ведь всё стало же дешевле в десять раз, а кому-то мало? Но рынок цены в десять раз не опустил, и продукты из магазинов поплыли туда. Завмаги быстро придумали схему обогащения. Часть продовольствия стала дефицитом в магазинах. А из-за того, что доллар, и золото не подешевели так – в 10 раз, а гораздо меньше, импорт и без того дорогой, стал роскошью. Хотя всё это я узнал и осознал, конечно, не тогда.
    А та зима, как и всякая, началась с декабря, а в Сибири и в ноябре так прижмёт, что пора с клюшками на лёд выходить. Хоккей с шайбой становился уже спортом номер один.
    Надо сказать, что у нас появился телевизор "Рекорд", по тем временам - почти предмет роскоши. Взрослые иногда в нашу комнатёнку приходили смотреть художественные фильмы, а меня помню, иногда заставляли отворачиваться - это, значит, там целовались. Но пацаны собирались смотреть хоккей. Уже показывали матчи сборной СССР и даже трансляции нашей "Сибири". Так что мы уже были "болельщиками", но хотелось и самим играть в эту захватывающую и быструю игру.
    С чего мы начинали? Не с коньков. Наш дворовый хоккей в основном был обут в валенки, и выходили мы во двор с простыми палками вместо клюшек, которыми перепасовывались и бросались какие-нибудь куски угля из домовой котельной, или консервная банка. Постепенно азарт игры заставил клюшки делать по-настоящему, заливать небольшую площадку напротив котельной, а шайбы покупать. Но умения сделать клюшку не было, это тонкая работа. Сначала просто гвоздиками скрепляли черенок и крюк. Тогда выяснилось, что клюшкой-самоделкой щёлкнуть по шайбе было нельзя. Она тут же ломалась. Покупные клюшки ломались тоже, но не сразу, и ясное дело, что вторую клюшку за сезон покупали не всякому. Тогда они по-возможности многократно ремонтировались или даже индивидуально изготавливались по образцу магазинной. Хорошая, прочная клюшка имела крюк из многослойной фанеры, вклеенный в паз клюки или черенка. Для нового черенка подбирался прочный не сучковатый материал. В идеале бы шли клён или ива, сгодились бы берёза и дуб, но в древесинах мы разбирались слабо, уж что попадётся под руку, то и шло в дело.
   Крюк по-хорошему должен был предварительно нагрет на пару, загнут и выдержан под нагрузкой. Это было новое слово в изготовлении хоккейных клюшек начала 60-х годов. Радиусы крюку тоже полагались, но это опять-таки в идеале. У нас-то было всё проще. Мальчишки  самостоятельно занимались ремонтом и даже изготовлением, делясь друг с другом технологией и лобзиками. Осваивалась работа стамеской для выборки пазов.
    Необходимые материалы – столярный клей и шлифовальная бумага, были в дефиците, а ещё всем нужно было много-много чёрной прорезиненной изоленты.
    Но ведь и место для таких работ зимой только в жилой квартире. Вот тут часто начинались главные трудности – убедить взрослых в необходимости мириться с мусором, шумом и пылью. А нерадивый столяр мог ножовкой или лобзиком и половину табуретки пропилить заодно с вырезанием того же крюка, если ума не хватало, как же это сделать правильно.
     А вот и наша игра на неровном ледовом пяточке с воротами из деревянной тары – ящиков.  На воротах – Женя Носачёв, в нападении и в защите одновременно: Трубецкой, Заякин, Марьясов. Как правило, игра шла в одни ворота, а вратарь был сам за себя, и играл против всех. Отчасти это было из-за нехватки льда, а чаще из-за нехватки клюшек для двух команд.
   И ведь совсем неподалёку от нашего двора трещали борта настоящей хоккейной коробки, с электрическим освещением, ровным льдом, где тренировались мальчишки из спортивной секции. Все в хоккейной форме! Счастливцы. Небожители, ибо наших среди них не было.
     Поэтому для компенсации мы находили другие забавы.
     Сооружение Снежной крепости – номер 1 среди прочих, но это уже ближе к Новому году, когда дворник нагребёт уже высокие горы плотного снега.
     Прыжки с высоты в сугробы – занятие номер 2, и об этом уже упомянуто, когда  мы вспомнили про Пашку-авторитета. Но ведь это началось до него и продолжалось без него. Самые рисковые и правильные прыжки совершались с пожарной лестницы возле дымовой трубы. Рисковые, потому что снег набрасывали сами, свежий, а он как пух, в него не воткнёшься толком, а на пролёт до асфальта. Дворник же работу знал и отрабатывал деньги, соскабливал всё дочиста. Успевай после снегопада нагрести. Встаёшь на ступеньку нижнюю – прыгаешь. Ударился больно – набрасывай ещё снегу. И поднимайся на ступеньку выше. И так, кто выше всех поднимется, тот и победит. Если спрыгнет, конечно. Потому что залезть, а потом «зассать» и не прыгнуть или спуститься ниже, считалось позорищем. Как тут не вспомнить Пашку.
     Другое место для прыганья – сосны в овражке между домом и шоссе. Прыжки с веток. Опять же, кто выше ветку освоит. Разные кульбиты приветствовались,
но мало кем применялись. Акробатов среди нас не находилось, да и пролетать иногда приходилось между нижними ветками.
      А ещё забава – на свежий после метели наст прыгать и пробивать его. Можно с любого забора или ещё лучше с крыш сараек, что вдоль ограды тянулись. А можно и по-другому устроить игру – ходить по насту. Смысл был в том, чтобы пройти какой-то маршрут по насту, не провалившись. Но это удавалось крайне редко. Провалившийся проигрывал, но мало того, если у него не было шаровар с широкой резинкой, которые надевались поверх валенок, как бахилы, то он набирал снегу в пим. Попытка вызволить ногу приводила, как правило, к утоплению и второй ноги. Так по пояс иногда и проваливались. И дальше встать на твёрдое получалось не сразу. Бредёшь и черпаешь. Что ж мы по снегу в валенках?
      Лыжи, безусловно, были, но не пользовались особым успехом. Крепления тогда были ременные, что у лыж, что у коньков. Завязывать и затягивать их приходилось подолгу. А слабина возникала быстро, когда же нога начинала выворачиваться во все стороны из-за расхлябавшихся ремешков, да ещё под пятку пима снег налипал горкой, то нога слетала с лыжи. И ты падал, и опять-таки нога утопала в снегу. А желанные шаровары с начёсом были только у Марьясовых. Остальные «глотали» снег по полной программе. Сначала это доставляло неудобство, и снег пытались вытряхнуть. Но он всё же цеплялся за ворс, и постепенно набивалось и уплотнялось снегу под пяткой столько, что неудобно становилось ступать ногой. Но одно дело «пешком», другое дело на лыжах. С лыжами, особенно малышам барахтаться в сугробах было неуютно, все ноги запутаешь, и чисто спортивного азарта к бегу на лыжах не возникало, а как-то по-игровому использовать эти вещи не получалось. Но был вариант катания с горок. Тогда и креплений достаточно только в кольцо! Катались, конечно и на лыжах, и на санках, но хороших горок рядом не было.  Ходили тогда вдоль лога в сторону Ини. Там уж крутизны хватало на спусках к реке. Можно было даже просто на «жопе» съехать, когда склоны заледенеют от ветра. Больно и дома не приветствуется, когда протрёшь штаны или пальто.
         С коньками была напряжёнка. Хороших почти ни у кого не было, и катка приличного поблизости тоже не было. Да и возня с ними – та ли ещё! Помню свои первые снегурки о двух лезвиях на пимах. Уж понавыворачивал я в них суставчики. Идёшь домой – ноги колесом!
        Но пробовали всё: даже языком приклеиться  к железу – малышей на этом часто подлавливали старшие, или глотнуть снега!
     Так вот и гуляли до упора, когда ноги начинали отмерзать и терять чувствительность. Это был один из сигналов, а не пора ли домой? Ещё таким сигналом могли быть отмёрзшие пальцы в худых и уже мокрых варежках, тоже накатавших на себя снегу, как наледь. Не сделанные уроки или голод, таких сигналов почти не подавали. Все пытались освоить всё и во всём поучаствовать.
За день такие нагрузки получали, что спали как убитые.
И возвращались зимой уже затемно (да и летом тоже частенько), после долгих криков матерей из форточек – А ну, такой-сякой, быстро домой!
     Как правило, снегу на нас и в нас заносилось в дом килограммами, обметалось и вытряхивалось всё за порогом. Но из валенок зачастую приходилось снег вышибать, буквально колотить об пол и выцарапывать.
     Потом это всё подвергалось сушке на батареях отопления, создавая неповторимый аромат в помещениях. В нашей коммуналке особенно выделялся запах лисьей шубёнки Толяна.
       Для зимы из-за ранних и длительных вечеров становились актуальными  настольные игры и чтение.
       Игрушек тогда у всех было мало, да это уж совсем для малышни. Ну, не крутить же юлу весь вечер. А вот зарубиться в «Чапаева» было само то. Эта игра повально охватила как-то всех пацанов. Шашек с досками не хватало, ждали свою очередь, чтобы зарубиться «в штыки». Задора и азарта в этой не сложной для ума игре много. Кстати, и в шахматы я научился играть ещё до школы по деревянным шашкам, на которых только буквами было написано, какая это фигура или просто пешка: «К» – король, «Ф» – ферзь, и так далее. И ведь научился и на всю жизнь к ним привязался, жаль напарников-соперников недоставало. Были тогда, конечно, и какие-то покупные игры с фишками и кубиками, какие-то познавательные игры-викторины с лампочками типа «Чудо-огонёк», подтверждающими правильный ответ. Футбол в коридоре с маленьким мячиком тоже пойдёт, если разрешат соседи. Или фигурки-самоделки какие-нибудь из картона вырезать. Да мало ли чего?

       Книги читались по вечерам уже в постели, телевизор в доме был редкостью, да и показывал тоже только по вечерам и часто очень скучные программы. Специально детских программ ещё не придумали, мультик – как праздник. Хотя два фильма – «Тайна острова Бэк-Кап» и ещё «Ева хочет спать» врезались в память оттуда. Это были новые импортные кинофильмы, один – чехословацкий, другой польский. Оба необычные для нас по постановке и сюжету. Но это было скорее исключение из правил. Обычно по телику шла какая-то взрослая скукота, поэтому улица и была – наш дом родной. Особенно у тех, кто ещё в школу не ходил. Мы осваивали и познавали мир воочию круглый год, но когда-то надо и домой заглянуть. Да ведь и непогоды случались и болезни.
      В новинку шёл «Незнайка» Н.Носова, журналы «Мурзилка» и «Весёлые картинки». Помню книги «Королевство кривых зеркал», и особенно «Непоседа, Мякиш и Нетак» (1959 г.) о трёх игрушечных человечках, сделанных в кружке «Умелые руки». Ещё книжку про металлического мальчика, кажется, Гонзика?
      Старшие зачитывались фантастикой. Пошла вторая волна космической фантастики, созвучная технической реальности времени – «Планета бурь».
      Помню «Лесную газету» Виталия Бианки, детгизовские серии: «Книга за книгой», «Мои первые книжки», «Библиотека приключений».
      Из классики – «Спартак» и «Борьба за огонь».
      Тогда же - зимними вечерами, собирались мы вместе поразгадывать ребусы и шарады. Это требовало определённого навыка. Или рассматривать какие-нибудь загадочные картинки - найди столько-то фигурок, найди различия одной от другой.
Всему этому мы друг у друга учились. Тренировали наблюдательность, а то и просто зарубались в "Морской бой".
      Популярны были диафильмы. Обычно мы собирались их смотреть к Тетеревлёвым, у них комната была просторнее, но диаскоп и фильмы были нашими. Мультики же редко показывали, а просмотр диафильмов – это другая история, подразумевающая соучастие в процессе.  И это почти как в кино, тоже в темноте, которая добавляла таинственности. Вот я осторожно вращаю рукоятку диаскопа, чтобы не проскочить кадрик. Работа ответственная, и важно, чтобы резкость была. Для этого ещё вращаешь окуляр с линзой, когда нужно. Если плёнка уже вся на десять раз просмотренная, то идёт волной, да ещё от нагрева её пучит. Чуть промедлишь, и кто-то обязательно закричит – «Резкость давай!». Вообще, заправить правильно диафильм надо научиться: проверить, где начало, перемотать, если надо, вставить в кассету, а потом аккуратно в рамку, чтобы квадратики перфорации зацепились колёсиками механизма прокрутки. С заезженными, надорванными по краям фильмами были проблемы.
      А Женька читает надписи под картинками на натянутой у двери комнаты наволочке. Смотрим, допустим, «Архимед Вовки Грушина» про то, как один мальчик решил сделать сам подводную лодку, да не учёл законов физики. Ну и его корабль весь протёк. Это же почти домашний кинотеатр. Даже интереснее. Можно самим выбирать, что смотреть и сколько раз, и даже ролями меняться. А можно было с помощью проектора организовать ещё и театр теней. Этому научил нас дядя Толя – показывать на экране тени от пальцев и кистей рук. И получались то собака, то гусь или голубь, машущий крыльями. И обязательно, чтобы собака гавкнула, а гусь зашипел. Можно было и небольшую пьеску разыграть с использованием кукол, или вырезанных из картона фигурок. Тут детская фантазия работала на полную катушку.
     Ещё было увлечение – коллекционирование. В первую очередь, собирание этикеток от спичечных коробков. Слово филумения мы, наверное, не использовали. А вот – филателия, знали, но марки в то время было сложнее и дороже коллекционировать. Филателисты были уже люди солидные и материально самостоятельные. И слово кляссер звучало совершенно загадочно. А спичечный коробок – не конверт с маркой, он почти всегда в кармане. К тому же продавались специальные наборы таких этикеток. И вы когда-нибудь отпаривали гашёную марку от конверта? Хотя и от коробка этикетку отделить тоже сложно. Но марки тянули сильнее. Они были красивее, изящнее и продавались сериями на почте. И альбом с марками – это уже было некоторое состояние. Его перехлестнуть в воображении мальчишки могли бы только монеты нумизмата. И как-то к одному такому своему товарищу-нумизмату нас троих: Толяна,  меня и Женьку сводил дядя Толя за переходной мост. Монеты у него были даже времён римской империи, были и золотые монеты, хранившиеся в специальных деревянных ящичках с отдельными ячейками. А купюры, то есть боны, были в таком изобилии, что самые простецкие находились в большом мешке, как из-под картошки. И этот щедрый дядя выгреб нам оттуда, не отбирая, каждому по пачке. А потом ещё и какой-то мелочью монетной одарил. Эти ценные для нас подарки, помню, хранились очень долго. Больше всего купюр было китайского происхождения. Дружба с Китаем уже слегка дала сбой, но китайцев и их денег ещё хватало. А монетки не помню какие подарил, но у нас и самих было много пфеннигов, вывезенных из Германии. Так что нумизматическая коллекция состоялась.
       Слушали ли радио? Да, помню даже выступление Никиты Сергеевича со съезда партии.
      Но зимой радио – это возможность узнать, что в школу идти не нужно! Когда морозы опускались под 30 градусов и ниже, то учеников младших классов оставляли дома. То-то была радость у ребятни. И все – на улицу, гулять! И всё-таки, когда мороз загонял в тепло, ведь весь день не пробегаешь, если даже в носу – сосульки образуются, то по радио можно было прослушать какую-нибудь интересную радиопостановку или «Сказку за сказкой» с голосом незабвенного сказочника Николая Литвинова, или заседание «Клуба знаменитых капитанов» или выпуск «Лесной радиогазеты». Утром будила «Пионерская зорька» из Москвы, или наше местное «Знамя дружины».
Евгений.
     Помню, прихожу в школу, раздеваюсь, а мне говорят: «Иди, мальчик, домой. В школе – карантин по гриппу. На 10 дней». – Это же целые дополнительные зимние каникулы! И никаких заданий! Счастье, оказывается, выглядит именно так. Кто-то гриппует, а ты целыми днями гоняешь с друзьями шайбу во дворе. И что характерно, из тех, кто играл – никто гриппом не заболел, а домоседы и многие взрослые тогда переболели сильно.
          А диафильмы мы начали смотреть ещё до переезда на Первомайку в доме деда Прудникова. Тогда первыми самыми я запомнил про Московский университет на Ленинских горах и про парк-музей «Усадьба Кусково». Меня поразили тогда масштабы Москвы, высота МГУ, даже размер стрелок на башне с часами. Ну и красота парка и старой усадьбы. Так много лет спустя и Университет московский оказался у меня по-соседству, и в парке-усадьбе    Кусково много раз гуляли мы всей семьёй и зимой, и летом. Такие вот отголоски из прошлого или предвосхищение будущего. Такая вот «криптография пространства» получилась.
Василий.
     А у меня «отголоски» от просмотров диафильмов можно отыскать в другом. Сначала в десятой школе мы снимали кинофильм, и его кадры до сих пор живы, и хранятся на моём компе. Ну и второй «плёночный» след уже в Сирии, в том самом городе Алеппо, где будучи советским специалистом, я нёс дополнительную общественную нагрузку в роли киномеханика на контракте №.... И начинал с перемотки лент. А в первый показ у меня прошёл фильм «Кин-дза-дза». Вот такое «ку» или «кю»?
   
      Часть 3-я. Круглый год. Весна.
      Весна – это когда ручьи, сапоги и кораблики. Сначала появляются проталины, потом лужицы. Потом ручьи. В ручейке даже щепочку или спичку интересно наблюдать, как она выплывет. Далеко ли? А уж если потрудишься, то соорудишь подобие лодочки, и совсем уж роскошно, если с парусом. Красиво, но вот тут-то и смотри за ним, он то и дело будет крениться и переворачиваться. Надо его выручать. Тут без добротной обувки никак. Ботиночки – любые, промокнут враз, а ещё не та погода, чтобы мокрым разгуливать. Черпанёшь талой водицы – ступай домой сушиться. Хотя иной раз и сапоги не помогут, если наступишь на ледок, понадеешься на его крепость, а он – раз, и проломился под ногой. Зачерпнуть в сапог ничем не лучше, чем в ботинок, даже больше наберёшь.
      Вот мы с Серёгой Марьясовым убежали вниз по течению ручья в сторону школы за своими плавсредствами и выручаем из в заторах. Кораблики крохотные, тычутся во все препятствия и крутит их, разворачивает, загоняет в тихое место. Сергей чуть старше, и у него ловчее всё получается, я отстаю. И вдруг вода начала резко убывать, а ручеёк пересыхать. Глянули мы в сторону дома, видим, что в верх по течению Толян стоит и ногами загребает в ручей снег и лёд. Запруду делает. Кораблик сделать поленился, а нам каверзу подстроить не лень ему. Мы давай ему кричать, чтоб не мешал нам, а он ещё пуще нагребает. Пришлось бежать обратно разбираться. Но Толян нас не дождался, убёг. Разгребли мы быстро запруду, и пошла вода вниз большой волной. Мы обратно с Сергеем вниз. Бежим-бежим, а корабликов наших не видно вовсе. Так ведь и не нашли. То-ли наледью их накрыло, то-ли уплыли куда-то в Инюшку, а далее, может, и в Обь. А далее? В Ледовитый океан? Вот бы так. Да только вряд ли.
 Но ручьи сходят довольно быстро. Наступает период межсезонья во всех смыслах. Вода сошла со снегом, но сухие места только на солнечных сугревах.
      Меняется вид из окна, белые увалы за Инюшкой обнажаются от сугробов, становятся серыми, потом на южных склонах появляется прозелень и жёлтые пятна мать-и-мачехи. Но цветов не разглядеть. Далековато до тех увалов.
      Пока ещё грязь, самое время пацанам заняться своим вооружением к предстоящим летним боям. Тут и карбид пригодится для мин, и порох из железнодорожных петард, и разные гильзы снарядные со свалки металлолома, что неподалёку на стрелочном заводе. Ещё из послевоенных запасов что ли оставались? На переплавку шли. Мы туда ходили и потихоньку притаскивали, кто, сколько донести сможет. Занятные попадались экземпляры. Хвастались ими, как рыбаки богатым уловом, у кого больше и красивее. А вся красота – в блеске и чистоте металла, в мощи отливки. Капсюли вообще в магазине продавались, где охотничьи товары. Самое простое оружие с капсюлем – ученическая перьевая ручка. Перо вставляешь в капсюль, залепляешь пластилином и бросаешь, лучше всего в пол – бабах! Красота. А если метнуть, допустим, в классную доску в школе? Эффектно! Но запретно. А ещё в тайне делали мы пугачи. Пугач – это просто медная трубка, сплюснутая с одного конца и загнутая петлёй, слегка напоминавшая пистолет. В свободное отверстие не сплюснутого конца трубки напихивался порох из петард, иногда серные головки от спичек. Подрывался заряд за счёт бойка, которым часто был просто гвоздик, закреплённый на резинке, так, чтобы резинка толкала боёк в ствол. Позже для пугачей использовали болты с двух сторон сжимающие высокую гайку. Всё это было доступно, поэтому широко распространено.
     А поджиг – это уже практически оружие. Весьма небезопасное для самого стрелявшего, а также и для рядом стоящих зевак. Ожоги получить горе-стрелку, да и глаз повредить можно было запросто. В поджиге ствол иногда и под пулю годился.
     Малышня заготавливала самые примитивные луки и стрелы, рогатки.
     Появляются деревянные пистолеты и карабины, которые имели спусковое устройство из проволоки, зажимавшее гнутые пульки тоже из проволоки,  а ударное действие давало натяжение резинки, вставлявшейся в прорези ствола. Резинка была в цене и гордо именовалась авиационной. Её продавали в отделах для юных техников, и шла она, по идее, на авиамодели. Но авиамоделей мы почему-то тогда не делали, хотя это придёт к нам, но позже. А пока выпиливаем и строгаем в домашних условиях. В отличие от клюшек – работа тоньше и миниатюрнее. Оружие обрабатывается тщательно шлифовальной шкуркой. Некоторые образцы, как срисованные с картинок.
      А кто постарше и посмекалистей изготавливал мощные и дальнобойные пращи. Тут качество резинки важно, чтоб тянулась. Это уже не авиационная тонкая, а добытая где-нибудь на заводе или в гараже толстая резина, нарезанная лентой. И хорошая кожанка необходима, прочная. Ещё изготавливали настоящие арбалеты, пущенной стрелой из которых можно было пробить многослойную фанеру. Но это уже не про нас – у пришлых видели такие.
       Про карбид кальция плюс вода и мины-бомбочки разные – отдельно. Это забава целого поколения, пока ацетилен не стали на стройки в баллонах завозить. Чего только не понапридумывали беспокойные мальчишечьи головы, лишь бы рвануло посильнее! Кому-то это и боком выходило. Потому что заряд не всегда срабатывал сразу, вот и пойдёт горе-минёр проверить, что там? Не заглохла ли реакция? Не потух ли фитиль? А оно как раз и долбанёт.
    А май нахлынул полчищами, тучами, стаями (и как ещё?) майских жуков. В природе случается всплеск популяций какого-нибудь вида. Тогда «всплесканул» жук майский. Он явился очень солидный, упитанный, где-то уже нагулявший вес, но всё ещё голодный и накинулся на наши деревья. Особенно много их было в аллее, идущей вдоль нашего дома от шоссе до самой школы. Сначала, когда появились первые залётные жуки-разведчики, мы кинулись ловить их по одному и сажали в спичечные коробки, где они злобно жужжали. Но с каждым днём жуков прибавлялось, спичечные коробки были все заполнены. Даже спички приходилось перекладывать куда-нибудь. Их же не выбросишь в мусор. Они были в цене и у нас находили много применений.  В ход уже пошли банки, сначала маленькие, потом и трёх литровые. Вы видели когда-нибудь наполненную жуками трёх литровую банку? Зрелище – то ли ещё! А зачем их нам столько? Ответ прост – азарт охотника, он захватывал разум. Плюс чисто спортивное – кто больше, кто вперёд всех – полную. А что с ним – с жуками, потом делать?   Хороший вопрос. Ну, как живая игрушка, которую можно немного приучить, привязать за ниточку и запустить, как самолётик. Полетит ли? Далеко ли?
      Ещё были походы (тайные от родителей) за подснежниками в ближайший лесок. Найти такой цветок – удача и удивление, увидеть вдруг его, одиноко стоящего на крепкой ножке где-нибудь в проталинке под сосной.  И сорвать, конечно, а потом не знать, что с ним делать. Подарить маме? Спросит, а где взял? Выбросить? Рука не поднимется. Значит – домой, и сказать,  что тут вот у нас в овражке и нашёл или в парке за ДКЖ. В зонах, разрешённых для прогулок.
      В лесу не обходилось без беготни и игр. Вот мы отыскали отогретый солнцем холмик и устроили «войнушку» с применением песка и глины. Выбираешь камушки и бросаешь. Целишься в противника, кидаешь, что есть силы, а противники — все. Тут каждый сам за себя. Толян сидит на самом верху и всех «поливает» песком. Женька прилёг по причине «ранения», у него нога после перелома. Марьясов-старший атакует в зимней шапке, чтобы укрыться от песка сверху, Марьясова-младшего. Глинисто-песчаные камушки при попадании взрывались очень эффектно. Но иногда попадалось под руку и потвёрже что-то. Разбираться некогда — кидаешь, иначе самому прилетит. Одним таким я залепил Толяну. Он кричит: Что вы твёрдыми кидаетесь?! Кидайтесь рассыпчатыми! Он сам из-за песка не видит от кого и прилетело.
    Но не только в лесу проталинки солнце даёт. Стены дома тоже на солнце теплеют, и хорошо к ним прислониться. Можно просто погреться. Но мальчишка не будет стоять и греться. Тут другая забава со стеной. Идти по узкому овальному  «карнизу», тянущемуся вдоль дома на высоте одного метра.   Нога еле помещается, трёшься курточкой или пальтишком, собираешь всю штукатурку, которую ещё до тебя не прошлифовали другие спины. Чуть качнулся и упал, так что успевай спрыгнуть. Падали иной раз ещё как.
Евгений.
Да, с забора как-то просто надо было спрыгнуть. И забор не из высоких. Не сосредоточился толком. Прыг, а штаниной зацепился за штырь, и головой – в асфальт. Сознание потерял на какое-то время. Очнулся, мутно в глазах. Сотрясение мозга было на сто процентов! Но на лбу небольшая ссадина, я же всё время в кепке ходил. Да и почти все тогда в картузах и кепочках были. Это спасло от травмы кожу. Даже дома маме не сказал, что так воткнулся головой. Так, ссадина небольшая была, она увидала, конечно, поцарапался, мол. Конечно, ни в какую больницу не ходил, а на завтра в школу, и всё как обычно, в том числе и на физкультуру.
   В конце мая пошли мы с Тетеревлёвыми на рыбалку. На Ине ешё стояла высокая вода, вернее не стояла, а неслась. Летом в сторону Логовушки ставили мостик переходной, а в эту пору работала лодочная переправа. Лодочник набирал пассажиров и за копейки перевозил их на тот берег. Вот мы с ним и перебрались, разместились на небольшом участке, так как вода вплотную почти подступала к прибрежному ивняку. Разобрали снасти. У нас с Василием своих не было, а Тетеревлёвы все были заядлыми рыбаками, и удочек хватило на всех. Насадили червяков, накопанных тут же в сырой земле, начали забрасывать. Сильное течение сразу же прибивало насадку к берегу. Приходилось закидывать леску с силой как можно дальше и часто перебрасывать. Место же было тесным, сжатым ивняком за спиной, и мы сами стояли близко друг к другу. Поэтому, когда я закидывал леска близко пролетала сбоку. Ну и на каком-то забросе я сплоховал. Наверное, леска слегка запуталась в ветках, и в момент заброса полетел крючок мне за спину и воткнулся в заднюю часть бедра. А я ещё по инерции поддёрнул слегка. От боли вскрикнул. Дядя Толя сразу понял в чём дело. Подбежал, подёргал слегка крючок, но он застрял намертво. Стало ещё больнее. Ножом тут же обрезали леску, и все стали сматывать удочки. Ясно было, что без врача не обойтись. Обратно пока опять на лодке, пока до дому добрались, времени прошло много. Хорошо мама оказалась дома, а она работала медсестрой в Доме малютки и больница там рядом. Поэтому к врачу попал быстро. Думал, что врач начнёт вырезать крючок, но он сначала поставил мне укол, и через некоторое время, когда нога перестала чувствовать, начал крючок вытягивать из бедра. Даже с заморозкой всё равно стало очень больно, а тянул он медленно, постепенно и, как мне казалось, очень-очень долго. Вытащил наконец и подарил крючок мне на память. Рану обработали, конечно. Перевязали ногу. Червяка там не нашли, а то я боялся, что вдруг он в ранке и сидит. Так вот закончилась та первая летняя рыбалка. Она разочаровала настолько, что на всю жизнь я остался к рыбалке равнодушным. Но уже на следующий день всё словно забылось, и ранка затянулась быстро. Хоть танцуй, хоть скачи.   
   А уж когда асфальт появился, то как раз наступает время разных прыгалок, вроде «пятнашек». Это не только девчоночья забава. Они больше с резинкой скачут. Мы прыгали со скакалкой на разные лады: то на одной ноге, то на двух, то вперемежку. И самый класс - подпрыгнуть и 2 оборота скакалкой успеть сделать. Это из секций бокса приходило к пацанам. А мы потом сами уходили в бокс, в борьбу, но это будет позже...
 12 апреля – день полёта Гагарина!
 16 апреля. Фидель Кастро впервые заявил о социалистическом характере кубинской революции. Скоро мы запоём: «Куба – любовь моя...».

        Часть 4-я. Круглый год. Лето.
        Лето – это каникулы у школьников, а также, как и всем прочим – солнце, велосипеды, песочница, пляж на Ине, содранные коленки и расцарапанные ладошки об асфальт, натёртые в жестких сандалетах мозоли.
        В то лето, кажется, никто из наших не покинул двора, то есть не уехал на юга или на дачу, не попал в пионерлагерь. Хотя это возможно и не так было, потому что мы с Женькой непременно должны же были уезжать хотя бы ненадолго к дедам и на Тульскую, и в Ленинское на новое «море Обское». Наверное, и другие дети ненадолго покидали двор, но в целом этот улей гудел непрерывно с раннего утра и дотемна. Бегалки в прятки и казаки-разбойники, игры с мячом – в «Вышибалу», в «Штандер», в футбол само-собой, ловля всякой живности, изучение растительного и прочего мира.
       Начиналось лето так. Во двор заезжал самосвал и вываливал в песочницу огромную кучу свежего, сырого песка. Он возвышался настоящей горой. Совсем малышни со всякими формочками у нас не водилось. Горой пеской занимались люди по-серьёзнее. Пока песок был сырой, можно было с неделю-другую строить из него разные сооружения. Начинали с самого примитивного, с рытья каналов-туннелей. Сразу с нескольких сторон одновременно выгребался песок, руки уходили далеко вглубь иногда до самого плеча до тех пор пока ладони проходчиков не входили встык. Это было забавно, потому что не сразу получалось свести туннели в одну точку, кто-то уходил выше или ниже, кто-то влево-вправо. Но, наконец, стыковка происходила и процесс завершался. Затем начиналась архитектура. Строили крепости из песка с башенками, какие-нибудь пушчонки на них лепили. Корпели долго и упорно, но тут тоже интересно, что всегда находились строители, которые долго возятся с песком и выдумывают архитектурные изыски и непременно разрушители-вандалы, те, кто словно дожидаются окончания строительства, чтобы всё снести в пух и в прах. Но у нас этот момент возникал организованно. Когда запал строительства всех покидал, мы медленно отходили, осматривали позиции, словно оценивая их истинную крепость, и слепив из того же сыроватого песка бомбочки-ядра, начинали всё собственноручно построенное, собственноручно же безжалостно крушить.
       Это был такой наш пацанский «момент истины», после которого с лёгкой душой можно идти на обед или на ужин. Никому ничего своего не оставлять!
      Нам нужен был всегда в любом занятии элемент игры или борьбы. Ну, или уж новизны, узнавания чего-то до сих пор неведомого, запретного.
       Постепенно песок высыхал, а сама гора уменьшалась. Его растаскивали все, кому не лень: в горшки для кошек, в горшки для цветов, в сарайки под морковку. Ну и мы разбрасывали по всей детской площадке. Так что это песчаная пора была, как и все наши занятия – временно набегающей и затем уходящей волной. Приходила пора иного увлечения или игры.
      Важен был во многих военизированных играх принцип деления на наших и не наших. «Не наши» представлялись на ту пору чаще всего ещё немцами – фашистами. Редко использовался принцип деления на красных и белых. Всё же Великая Отечественная своей близостью заслонила гражданскую войну, и появились журнальные публикации, книги, кинофильмы о ней, как о событии, уже канувшем в Историю. Но и «гражданская» ещё крепко сидела в нас своими героями. Чапаев, Котовский, Пархоменко, Щорс, Кочубей – были не только киношными, но и действующими лицами в наших игрищах. Даже песни о гражданской войне звучали чаще, чем о не так давно минувшей.
И мы их знали, и любили петь.
     И при этом ещё пели песни-переделки, мягко говоря, не слишком патриотические, но современные.
   «Я бродил среди скал, я Никиту искал», или про ракеты – «не ту кнопку нажал».
    Лирика перелицовывалась так: «Ах, эта девушка меня с ума свела, набила морду мне, часы сняла».
    Или вот из Марка Бернеса: «Я люблю тебя жизнь»... в звоне каждого дня я шатаюсь и нет мне покоя, денег нет у меня, жизнь, ты знаешь, что это такое».
      
    Утром после завтрака, натягиваешь какие-то, шорты не шорты, но что-то коротенькое. Выбегаешь и погружаешься в прохладу ещё не нагревшегося двора, где всегда большая тень у нашего подъезда. Но скоро всё прогреется, жизнь закипит и закружится детвора. А пока никого нет, можно сорвать цветочек на клумбе, оборвать с него лепесточки, последить за пчёлкой или шмелём. От осы надо прятаться, а эти вроде спокойнее. Иногда мы их ловили на спор – ужалит или не ужалит?
    Вот выходит и Серёга Марьясов. – «В ножички будем?» – А то!
    Много было игр с ножами. В «Ножички» играли обычно в нашем дворе по таким «анатомическим» правилам. Сначала идёшь по всем пальчикам, далее следуют: ладошка, запястье, локоток, плечико, грудки, подбородок, губки, зубки, носик, лобик, лыска.  От всех этих частей тела, прикоснувшись к ним лезвием, надо было ловко сбросить ножик так, чтобы он непременно воткнулся лезвием и не завалился. На то для каждой конечности были особые приёмы-хватки ножа. Если ножик не втыкался, как надо, то ход передавался сопернику. Если вдруг втыкался в песок «жопкой», то все ходы сгорали, и надо было повторять с самого начала. Достигнув макушки – «лыски», игрок следовал в обратном направлении через животик по ногам до пяточек. Наконец шла череда более сложных свободных от анатомии движений, среди которых помню: «верти-крути бутылку». Выигрывал тот, кто проделывал все приёмы первым. Проигравший подвергался довольно серьёзной экзекуции. Находили небольшую палочку, она тщательно оплёвывалась всеми участниками игры, а их могло быть сколько угодно, забивалась плотно в песочницу и загребалась кучей  песка. И неудачнику надо было докопаться до него без рук! и вытащить из песка непременно зубами. Приходилось пострадавшему подбородком разгребать сначала горку песка, а потом тянуть палочку, вцепившись зубами. Это было малогигиеничное и не эстетичное зрелище, но оно сильно забавляло публику. Жестковато и диковато, но в те времена это сходило за правило взаимоотношений у пацанов, зато игра заводила в азарт иногда до крика, правильно или не правильно выполнено движение. Было за что бороться. Ведь испачкаться в грязном, заплёванном песке было неприятно, да и отплёвываться надо было потом долго. Песок скрипел на зубах.
Итак, один участник выбывал, а остальные начинали сызнова новый кон.
      Чаще других ножик из песка первым откапывал Толян. Хотя он и не был самым младшим в нашей дворовой кодле, но какая-то природная расхлябанность не позволяла ему добиваться первенства, да он не особенно стремился к этому и не страдал от неудач. Всё равно охотно участвовал во всём, заранее даже зная свою обречённость на проигрыш. Но чем он был хорош, так это отзывчивостью, незлобивостью. К тому же среди нас он был самым начитанным. Толян читал уже взрослые «толстые» книги и любил что-то нам пересказывать из них, а мог вдобавок умело нафантазировать сам, да и приврать по любому поводу. А, кроме того, благодаря отцу, стал уже умелым рыбаком, и грибником. А это уже вызывало уважение.

      Ещё у нас практиковались другие игры с ножами: в Деление Земли, в Города. И если для «ножичков» годились в и простенькие канцелярские складешки с лезвием, которое до конца не открывалось, а всё время оставалось чуть не раскрытым напрямую, то для «Деления Земли» и «Взятия городов» подбирались ножи покрепче и «повтыкалистей». Ими же надо было играть не на песке, а на утоптанном грунте. Откуда брались сами ножи? Складешки покупались в магазинах, они были дёшевы. Остальные  незаметно умыкались из домашнего обихода из числа уже плохоньких. Иногда покупались хорошие перочинные, часто ножи менялись, как вещь – абсолютный эквивалент валюты, но были и самодельные заточки. Самыми классными считались «тюремные», которые отличались наборными пластмассовыми рукоятками с рисунком в полоску. Говорили, что такие делают зеки на зонах. Правда у нашей команды такие не водились. А пригодились бы, когда мы занимались метанием ножей в сосны. Это было одним из любимых увлечений, когда надоедали «ножички» и прочие игры. Тогда мы уходили в наш лог. В этих метаниях мы представляли себя не то пиратами, не то разведчиками-диверсантами в тылу врага как из недавно прошедшего кинофильма «Жажда». Но воткнуть нож в ствол дерева было задачей трудной, и каждая удача воспринималась всеми с восторгом.
         Для ножей находилась и творческая работа – когда начиналась пора изготовления холодного оружия для «Казаков-разбойников». Сабли, мечи, кинжалы вырезались из палок или твёрдых сухих веток. У кого хватало фантазии делал какие-нибудь инкрустации на рукоятке. Заодно из зелёных, сырых веток клёнов вырезались заготовки для свистулек. Это занятие требовало умения снять аккуратно кору с заготовки, так чтобы после прорезания выемок-каналов и стачивания мундштуков, эту же кору можно было натянуть на место. Тогда и получалась замечательная звонкая свистулька. Кстати, свистульки попроще получались из стручков дикой акации. Но это совсем простое дело. Сорвал, расщепнул, выгреб содержимое, и только остаётся угадать, на сколько отщипнуть краешек стручка. Не угадаешь – не засвистит. Будешь дуть напрасно. Но про ножи ещё. У нас были умельцы делать тонкие рисунки по веткам кленов. Ведёшь лезвием снизу вверх и под углом нарезаешь линии. Затем лишняя зелень снимается и остаётся белый стволик прутика, тогда вдруг открываются глазам словно ажурные плетения.
     Внизу у реки Ини тогда за детским парком был настоящий пляж даже с песком и раздевалками. В жаркие дни там отдыхали и взрослые, и детвора. Купались, учились нырять и плавать.
      В камушки играли – у взрослых подсмотрели, так. Сначала один камушек небольшой на кисть уложить, подкинуть и поймать ладонью сверху вниз. Потом второй добавить к первому на предплечье, потом третий на локоть, потом и четвёртый на плечо. Подбрасывать и ловить непременно все по одному. И так у кого больше наберётся. Все четыре поймать – задача была для многих невыполнимая.
        Ну, понятно там, «лягушку» запустить по реке плоской галькой, у кого дальше или у кого больше раз подпрыгнет – обычная забава у всех и всюду.
        Но пляж всё же для купания предназначен. А какое же купание, если плавать не умеешь? Для мальчишки это большой минус, просто унижающий достоинство дефект развития. А на пляже лодку напрокат можно было взять. Вот помню, как мы учились нырять с лодки. Село нас человек шесть-семь в лодку и выгребли мы на середину реки. Тогда по очереди те, кто умел плавать, неважно каким стилем, ныряли, а я как плававший ещё «топориком» или «по дну руками» ждал, когда к берегу совсем близко будет. И вот оплошал, обманулся. Две девчонки стояли совсем недалеко от берега, и было им почему-то вода по плечи. Я знал, что многие любят так обманывать, встанут на дно коленками и говорят, видишь, какая здесь глубина. Я про них так и подумал, ну и нырнул рыбкой вниз головой. Вынырнул,  ногами засеменил, а дна – нет! Меня сразу же вниз потянуло, хлебанул воды, перепугался, заколотил лихорадочно по воде руками, и ни с места. Течение сносит, и как на месте застыл. Опять меня вниз до дна. Опять выныриваю и уже захлёбываюсь, задыхаюсь. А девчонки рядышком, смотрят на меня и хоть бы хны, не понимают, что я уже тону. А я и крикнуть не могу, дыхалку перехватило. На моё счастье стоял на берегу крепкий паренёк и сушился на солнце после купания. Он на меня смотрел-смотрел, как я обессиленно барахтаюсь, и дошло хоть до него, что ещё чуть, и этот пацан пойдёт ко дну. Вытащил он меня махом на берег, и я рухнул без сил на песок. Самое интересное, что меня из наших видели многие, но им и в голову не приходило, что почти у самого берега кто-то может тонуть! А я взаправду тонул. Тонул первый, но не последний раз.
Евгений.
       Я на том же пляже тонул точно также при сходных обстоятельствах и даже у мамы на глазах. И меня какой-то мужчина спас – вытащил. Ему-то и надо было шагнуть разок по грудь, чтобы дотянуться до меня. Всё же дно там на пляже было обманчивым и резко уходило в глубину. После этих случаев мама купила нам сначала надувную игрушку и ещё потом мяч. Стали мы тренироваться, плавать, держась за них. Это скоро дало результат, когда отпустив мяч, я сумел поплыть по-собачьи. Позже и Василий поплыл сам.
    С этого времени, когда я утром просыпался и видел ещё из кровати в окно небо без единого облачка, меня сразу охватывал восторг. Будет жара! И чем жарче, тем лучше, значит, пойдём на пляж. Вода притягивала, как магнит притягивали гвозди, а солнце выжигало нас как лупа, наведённая на фотоплёнку. Мы могли сидеть в воде часами, до посинения в буквальном смысле, если нас не гнали на берег крики взрослых. Всё же тогда на пляж нас отпускали только в сопровождении кого-нибудь из родителей. В том числе из-за случаев с трагическим исходом, когда тонущего никто не успел спасти. Но в воде мы всё же не сидели, а много двигались. Играли с мячиками, когда не ныряли или не плавали. Искали не дне "сокровища" в виде тины или каких-нибудь заведомо затопленных предметов или просто брызгались. Брызгалки лоб в лоб становился настоящим поединком, до тех пор пока кто-то не отвернётся, уже задохнувшись от воды. Соревновались, кто дольше просидит под водой или в позе поплавка. На счёт. При этом разрешалось затыкать пальцами ноздри и уши. Опять же Толян в таком положении всегда и нырял, большими пальцами зажав ноздри, а остальными уши. Прыгал он всегда "солдатиком", но ноги непременно сгибал и плюхался на весь зад, поднимая тучу брызг. Он же при случае мог вынырнуть и без трусов. На берегу мы отыскивали красивые камушки, цветные или с переливами. Это было не так просто среди общей серости. Их собирали и хранили дома. Они нужны были, как валюта при игре в "битки". На деньги в нашем дворе не играли.

 Запомнилось ещё.
Книги для нас в то время были непозволительной роскошью.
      От посещения книжного магазина, наполненного запахами типографской краски, красивыми, яркими обложками мы испытывали, наверное, такие же чувства, как нищий от посещения ювелирного магазина.
      И когда мы увидели, что из подсобки книжного магазина выносят книги, альбомы и коробки, то были в замешательстве.  Всё это как попало складывалось в телегу, в которую запряжена лошадь. Старьёвщику на макулатуру, или сжигать? Старьёвщик частенько заезжал в наш двор. Обычно он принимал всякое личное изношенное барахло в утиль, а взамен дарил воздушные шарики с пищалками, или игрушки-вертушки, или что-нибудь сладкое. В этот раз ему грузили в утиль политические запасники книготорговли. Но так как такого товара было много, то организаторы процесса просят нас – детей, пособить выносить и загружать. А за работу разрешили взять себе всё, что угодно душе – меньше лошади нагрузка будет.
       Не веря своему счастью, мы потянулись вытаскивать из телеги, кто что может. А в папках оказались материалы по истории гражданской войны: карты фронтов, фотографии легендарных героев и целых боевых соединений. И какого качества были эти картинки! Жаль, они были утрачены, как и многое другое из той жизни, даже не потому, что это имело бы сейчас Цену, а потому что такого теперь нет в принципе.
     Это были в основном альбомы, плакаты, наборы открыток с изображениями членов сталинского Политбюро. Мы в политике уже смыслили. У нас была даже такая игра в песочнице. Набираешь горсть песку, подбрасываешь и говоришь – за Ленина! И ловишь всю горсть обратно. Потом тоже, но – за Сталина! И просыпаешь чуть сквозь пальцы. А уж под конец – за Гитлера (будь он неладен!) и ладонь опускаешь, шиш ему – гаду. Падай песочек обратно. Примитивно? Но очень показательно.
А тут не песок – полиграфия. И весь товар на отличной белой, мелованной бумаге. В красивых упаковках, в твёрдых обложках и переплётах. Кто там? Всякие Кагановичи, Булганины, Маленковы, даже Ворошилов. Вчерашние герои, деятели партии и правительства, а сегодня...?
    Всё нами внимательно изучается, обсуждается. Кому-то досталось больше, кому-то меньше. Картинки и фотографии очень красивые и напечатаны на великолепной твёрдой бумаге. Потом эта бумага пойдёт в дело. На разные поделки, голубки, а ещё оборотной белой стороной плакатов – на уроки рисования. Лучше всякого ватмана, чтобы нарисовать первый советский искусственный спутник Земли. Непременно среди звёзд и с пятиконечной звездой в профиль. А можно и первый атомный ледокол «Ленин» среди льдов Арктики.
       В жаркую пору нас охватывала новая лихорадка – изготовление головных уборов из газет. Фасонов было три. Самый простой – пилоточку-лодочку мог изобразить практически любой. Кепочку с козырьком – уже немногие. А уж шляпу а ля Техас – единицы. А именно, Володька Марьясов. Тут требовался его математический ум и расчёт. Он умел подогнать шляпу точно по размеру головы. Недаром же среди всех нас он был и самым  старшим, и лучшим шахматистом, и самым высоким, заодно. И всегда он поглядывал на нас с высоты своего роста с лёгкой снисходительной улыбкой.
       В жару хорошо шла забава в пускание мыльных пузырей. Естественно возникал азарт, у кого больше надуется. Изюминкой в этом была ловля пузыря шерстяной рукавицей. Это было нами подсмотрено в мультике.
         Играть в футбол ходили мы часто на стадион «Локомотив». Там рядом с большим полем была ещё маленькая площадка, на ней и играли. Опять в одни ворота? А взрослые иногда тут же рядом тренировались. И вот как-то Алыпспаев забрался на перекладину ворот и уселся там наблюдать. Сидел такой гордый. Но недолго. Один из футболистов пробил по воротам, но промазал, зато попал как раз в голову Алыпспаеву. Удар был хлёсткий. Слетел наш наблюдатель и ударился головой о землю. Вот так он вслед за Евгением получил сотрясение мозга.
      Ещё ходили в детский парк. Там устраивался летний лагерь для младших классов нашей близлежащей школы №142. Там были качели, простые детские карусели, домики для малышни. Но в парке мы долго не задерживались. Парк был неухоженным, местами загаженным, особенно в этих самых домиках, в которых регулярно организовывались бесплатные туалеты. Был и взрослый парк – за ДКЖ, но мы туда заходили в основном по пути на стадион. Хотя там было и чище, и аттракционы платные, и танцплощадка. Но мы на тот момент до всех этих благ не доросли.
    Зато у нас были велосипеды. Евгений катался на нашем «Подростке», а я научился кататься на соседских - «Школьнике» и "Орлёнке", у которого всегда проворачивалась цепь. С этим велосипедом я однажды чуть не угодил  под пожарную машину, когда на полной скорости выскочил из двора (с кем-то на перегонки) на улицу Эйхе, а там как раз две пожарки с рёвом неслись. Пришлось применить экстренное торможение с падением. Ладошки в ссадинах - больно. Вообще травматизма хватало. Слишком много играли в  войны самодельным оружием. Слишком много вокруг было карбида, из которого изготавливались мины. Это стоило травмы глаза одному мальчику. Ушибы, порезы и ссадины вообще не в счёт. Хотя своё-то оно болит.
    Мне сначала рассекли бровь ручкой входной двери в подъезд. Никто виноват не был, но кто-то там изнутри держал, а я потянул на себя, а там отпустили, и кромка  ручки пришлась на уровень брови. Крови и рёва было много. Это случилось зимой, а потом летом в нашем дворе сидели на заборчике двое незнакомых мальчишек, взрослых уже. Я проходил мимо, они меня окликнули и подозвали к себе. Не чуя опасности, я подошёл к ним и когда приблизился почти вплотную, один из них хладнокровно запустил мне прицельно из резинки на пальцах стальную пульку-скобу в глаз. Пулька на счастье пошла выше и воткнулась опять где-то по линии бровей. На этот раз и крови и рёва особого не было, а вот ощущение, что такие вот безмозглые подонки могут сделать тебя ни за что, ни про что инвалидом осталось на всю жизнь. Кстати, это были люди не наши и явно враждебные. В то время территория любого двора была священна, и просто так чужие туда старались не заходить. Побить могли запросто. Они тут же быстренько "смотали удочки". Жестокость в те времена в отношениях пацанов была вполне ощутимой.
 
Информация к размышлению:
30 июля. «Правда» – Проект «Программы КПСС» (3-й по счёту), читка по радио, изучение и обсуждение в трудовых коллективах.
6 августа. «Восток-2», пилотирует Герман Титов. 17 витков за 25 часов 48 мин. Построен ускоритель 7 Гэв. Запущены 4 агрегата Братской ГЭС.
Берлинская стена. 13 августа. Подписание договора СССР – ГДР  и накал страстей после.  А до того - встреча в Вене: Хрущёв – Кеннеди.
30 августа. Постановление ЦК и СМ «О временной отсрочке увольнения в запас...», это приказ ещё долго будет аукаться среди дембелей.
31 августа. Заявление Советского Правительства...» – твёрдое и грозное, а нам-то завтра в 1-й класс.

Часть 5-я. Круглый год. Осень.
Осень – значит, школа.
Самым главным событием 1961 года стало для меня то, что я пошёл в 1-й класс 142-й школы. Мама за неделю до начала учебного года устроилась неподалёку в родильное отделение железнодорожной больницы станции Инская. В дом малютки, как говорила она. В школе у меня всё пошло хорошо. Запомнилась запись в школу, когда меня проверяли на уровень подготовки и самый первый день с торжественной линейкой на школьном дворе, количество празднично одетых людей, обилие цветов, процессия вхождения в классную комнату. Мне нравилось учиться, и это было совсем нетрудно. Меня похвалили ещё при проверке и записи в школу за беглость чтения. Я был в числе лучших первоклашек, что вполне объяснимо, ведь рядом со мной два года до школы были ученики — Марьясовы, Толян, брат Женя. Хочешь-не хочешь, но я невольно учился с ними. Поэтому счётные палочки, азбуку, букварь, я узнал задолго до того как пришёл за парту. Я уже не только читал, но легко считал в уме, ведь без счёта во многих играх просто не получится. Даже при игре в прятки.
    Например, прятки начинались со считалочек и выбора водилы. Самая знаменитая скороговорка того времени — «На голубом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой, говори поскорей, не задерживай честных и добрых людей». Тут тебя ткнут ладошкой в грудь, и ты становишься водилой. «Раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать. «Кто не спрятался, я не виноват». И далее счёт — «шесть-семь-восемь-девять-десять, я хочу тебя повесить», но это уже фольклор.
      В первом моём классе я отучился чуть больше одной четверти и мало, что запомнил. Ни учеников-одноклассников, ни первую свою учительницу не помню. Из нашего двора со мной никто в класс не попал. Запомнилось только, как в самом начале учебного года, в тёплый денёк вместо физкультуры нас повели на стадион «Локомотив», и там состоялся забег. Какую дистанцию мы бежали не помню, а вот, что я прибежал вторым из всех первоклашек, и что меня это морально «убило» помню точно. Это был мой первый крах гордыни. Отчего-то я возомнил, что должен прибежать первым непременно. Откуда это проистекало даже не совсем ясно, ведь во дворе среди пацанов более старших я не мог первенствовать в чём-либо. А сверстников было раз-два и обчёлся. Но вот так воспитал меня двор, что надо непременно побеждать. И вдруг я отстал от победителя? Не угнался. Мне хотелось устроить перебежку. Этого не может быть. Но было именно так. Я проиграл. Хороший урок. И сколько ещё таких уроков впереди...
   Накануне 7-го ноября меня приняли в октябрята, чем я был очень горд. В тот день, когда на моей груди засияла рубиновая звёздочка с маленьким Ильичом, я возвращался из школы широко распахнув пальто, несмотря на холодную погоду. Все должны были видеть, что я уже — октябрёнок. С таким настроем я вошёл и домой.
 — А меня приняли в октябрята! — закричал я с порога. Но должного эффекта это ни на кого не произвело. И это было одним из первых моих политических или идеологических разочарований. Да тут ещё разговоры вокруг про снос памятника Сталину у «ДКЖ».
      Информация к размышлению.
В ночь с 31 окт. на 1 ноября осуществлено спецпостановление «О мавзолее В.И.Ленина» - состоялся вынос из мавзолея и захоронение тела И.В.Сталина.
  Накануне ноябрьских празднований повсеместно произведён снос памятников Сталину и началось переименование всего, что было названо его именем.
Евгений.
     Мы памятников как бы и не замечали, стоят себе и стоят перед ДКЖ: слева — Ленин, справа — Сталин.
      Но в тот день или ночь, когда Сталина убрали, и остался только голый пьедестал, то  по опустевшему постаменту заструились снежные замети. День был серый, пасмурный, снежная крупа била в лицо, многие пришли посмотреть, и от этого зрелища, от этой пустоты было сиротливо и холодно. Люди смотрели и молча расходились.

Василий.   
    Помню, в школе на стене висел большой планшет, на котором были нарисованы планеты: Земля и Венера. И от Земли к Венере летели в космическом пространстве маленькие космические корабли. Это были наши октябрятские «звёздочки-звенья», и они соревновались, кто быстрее прилетит на Венеру, потому что наши советские межпланетные станции были уже на пути к ней. А на стенде кораблики-звёздочки перемещались по натянутым ниточкам. У кого больше пятёрок, тот и ближе к Венере.
   Это было время захватывающих дух перспектив строительства коммунизма, и одновременно вполне реального страха возникновения  термоядерной войны.
        И хотелось ото всего спрятаться ребёнку в игры. И действительно, в начале сентября, пока ещё совсем тепло, и почти ничего не задают на дом, игры только становились востребованнее после отсидки на уроках. А куда спрятаться как ни в прятки, например.
  Водиле в прятках, известно, полагается закрывать глаза, прижавшись к какой-нибудь поверхности: стене, столбу, входной двери. Так все и делали кроме Толяна, естественно. Он почему-то задирал голову вверх и ещё начинал кружиться слегка на месте. Он это делал по типу водящего в игре «жмурки», которая тоже практиковалась у нас, как дворовая. Из-за этого с ним произошёл очередной казус. Вот в этом самом головокружении с задранной головой он угодил в приямок, который был у нашего подъезда. Приямок обычно был закрыт решёткой. Почему Толян угодил туда, осталось загадкой. Но он после слов «иду искать» свалился в яму, да его ещё и решёткой накрыло сверху. В самом приямке было  всегда грязно и сыро, а Толян ещё упал так неудачно, что больно повредил руку. Он оттуда стал жалобно кричать, но мы, попрятавшись по разным укромным местам, посчитали, что он задумал очередную каверзу, на которые был горазд, и никто на выручку ему не пошёл. Потом, когда он уже заплакал, самые ближние высунулись и побежали к месту «зачеканивания». Тут-то и выяснилось, что водилу надо вызволять из ловушки. Пришлось повозиться и спустить ему нечто наподобие лесенки из ящиков, так как руку он подавать отказывался. Он их обе отбил, а одну даже вывихнул.
    Но в ту осень кроме пряток-жмурок появилось много нового. Началось с того, что Марьясовы притащили комплект для игры в городки. Это была взрослая игра. Тогда даже первенства по этой игре проводились. Площадки там особой не надо. На том же месте, где зимой был каток и где мы кидали «битки» после таяния льда, расставили городошные фигуры и начали обучаться вышибать их палкой-битой. Игра захватила пацанов. На освоение ушла неделя, не меньше. Потом Вовка Марьясов появился вдруг во дворе на ходулях! Это уже был прямо-таки цирк какой-то. Он сам где-то уже немного поднаторел и почти сразу пошёл на ходулях. И без того самый высокий из нас, он стал просто гулливером в стране лилипутов. Этого лилипуты не потерпели и срочно стали искать подходящие палки и доски, приколачивать к ним подножки. Дело ведь совсем не сложное смастерить эти самые ходули, но вот устоять на них, да сделать хотя бы пару шагов... Совсем не всякий сумел это, мы больше падали и возились в пыли или песке. Только самые старшие освоились, но ведь далеко на ходулях не уйдёшь всё равно. Из-за этого возник сразу другой спортивный интерес — прыгать с помощью палок, как с шестами через разные препятствия. Кто выше подпрыгнет или кто дальше упрыгнет. И варианты игры «Выше земли» появились.
         А ещё же был «чижик-пыжик», где без палки-биты не обойтись. Короче, эти «палочные» игры на осень овладели наших двором.
    Но была одна почти всесезонная наша фирменная игра у пожарной лестницы. Это была разновидность баскетбола. Только мяч закидывался не в сетку через кольцо, а между ступеньками лестницы. Начиналась игра с самого низа и потом выше, докуда докинут сами игроки. И начинать следовало специальным броском «из-под зада». То есть мяч зажимался между коленями, игрок становился спиной к пожарной лестнице, сгибался пополам, и ударом кулака должен был послать мяч в нижний просвет ступенек. Сделать это с первого раза практически невозможно. Но кто смог, получал право дальнейшего броска. Дальше было проще кидать, только линия броска отчерчивалась, но если мяч падал за лестницу или в сторону, то право броска терялось. А если мяч отскакивал от стены, и игрок ловил его, то он мог кидать в следующее «окошко». С лестницей этой было связан и наш выход на крышу дома. Конечно, этого делать не полагалось, и чаще мы попадали на крышу обычным способом — через чердачные слуховые окна. Но по лестнице залезть было гораздо страшнее и опаснее. Сидеть же на крыше в хорошую погоду и глазеть по сторонам — очень интересное занятие. Главным объектом наблюдения, естественно, становилась железнодорожная станция «Инская» и паровозы. Паровозы — эти огромные и грозные на вид агрегаты тогда ещё были в ходу. Шума, копоти, дыма и пара они производили в огромных количествах, и это производило на нас не менее огромное впечатление даже издали.
      Ещё одно занятие, напрямую не связанное с осенью, но с тетрадками в клеточку, в линеечки прямые и косые уж точно связанное, так это изготовление «самолётиков-голубков». И опять повально — как дворовая эпидемия. Запускали и дома, и во дворе, и из окон. Двор весь засыпали бумагой. Опять спорт: чтобы дольше летел, чтобы дальше всех, чтобы выше всех, чтобы сделал «петлю Нестерова». Делали голубки в основном двух типов — обычный короткохвостый и другой посложнее — со вставным длинным хвостом. Экспериментировали, иногда что-то подрезали ножницами, иногда усовершенствовали крылья под «истребки» дополнительными загибами краёв. От этого занятия позже некоторые переходили к авиамоделизму, потому что кроме желания полетать самому у мальчишки всегда есть желание заставить летать собственноручно сделанный самолёт.
       Ещё запомнились осенние вылазки в лес по грибы, а также в Логовушку за капустой на колхозное поле, где помню мы угодили под холодный дождь.

Часть 6-я. СНОВА ЗИМА.  ОТЪЕЗД

        Удивительно, но в нашей среде не принято было грубое общение, мат, цинизм. Почему так получалось, не знаю, но зная теперешнее состояние детской среды, перенасыщенной именно этими пороками, поражаюсь, что и в дальнейшем я попадал по жизни в такие коллективы или компании. Конечно, в семье не без урода, кто-то мог и «выделиться», но его подминали не грубостью или нравоучениями, а невосприимчивостью к его цинизму или грубости. Он сразу же ощущал свою отстраненность от среды обитания.
     А грубость и жестокость ходили рядом. Возможно нас тогда направляло то, что в доме заселились люди достаточно высокого уровня внутренней культуры. Она ещё жила тогда культура, без выпендрёжа, но истинная. В нашем дворе мужики в майках не стучали костяшками домино об стол. Такого стола даже не было. Не помню каких-то дворовых склок и разборок среди взрослых, хотя вполголоса о некоторых отступлениях от «социалистического образа жизни и морали» взрослые говорили. Помню. Были «вероотступники».
    Главное же, что самые взрослые среди нас — пацанов, оба Владимира, явно попались нам на удачу. Ничему плохому они нас не учили, а вот хорошему — очень даже. И как не вспомнить ещё дядю Толю.
     Странно было бы в описании зимы упустить встречу Нового года. Но 1962 год я встретил в инфекционной больнице, а вот в предыдущие и во многие последующие, дядя Толя выступал в роли Деда Мороза на ёлках. Отчасти, по душевному влечению к праздникам, к молодёжи, отчасти по соображениям дополнительного заработка, потому что своих сыночков они с женой (тётей Клавой) нарожали в достатке, аж пятерых. Естественно, что мы попадали на Ёлки, где он был Дедом Морозом. Так же понятно, что и дома — в нашей коммуналке, он на Новый год продолжал развивать своё актёрское искусство перевоплощения, и скучными эти дни не были, но странно, из-за того, что Дед Мороз был заведомо не настоящий, и восторга особого от этих Ёлок у нас с Евгением в памяти не осталось.
        У меня в памяти — инфекционная больница, куда увезли накануне праздников.
Евгений.
      Да, Василия увезли в больницу. И потом ещё приезжали здоровенные санитары из санэпидемстанции с какими-то бочонками и обрабатывали всю квартиру чем-то едким. И это было уже во второй раз, потому что сначала желтухой переболел, естественно, Толян.
     А ближе к самому Новому году к нам приехал старший двоюродный брат — Домашов, и тоже Володька! И Домашов тоже многому, чему нас научил, потому что рос на заводской окраине города в Кировке, в посёлке между «Турбинкой» и «Электропечкой». Контингент там был вполне дерзновенный, а удобства проживания — барачные. Поэтому был Домашов отчаянным и смелым. Когда я сам был у него в гостях на посёлке, то он учидил такую штуку прямо на моих глазах. Взял газету, расстелил на столе, насыпал на неё горстку пороха, завернул плотно газету в три оборота, и этот взрыв-пакет сунул быстро в печку. А была, как раз зима, и печка топилась. Ясное дело, мы стали ждать взрыва. И ждать пришлось не долго. Как шибануло! Аж все кружки чугунные подпрыгнули. Но самое страшное мы увидели, когда рассеялся дым. Белёная печь вся покрылась следами копоти. Изо всех щелей, трещин, из поддувала, из вьюшки — отовсюду тянулись как щупальца следы нашего преступления. Самое ужасное, что возможности скрыть их до прихода родителей не было никаких. Ведь для этого пришлось бы побелить всю печь заново, но мало того, и на кухонке, где всё случилось, повсюду лежали сажа и копоть. Да, Вовке тогда крепко досталось!...
     А в этот раз он привёз мне в «подарок» пугач. Вернее, я сам его выпросил, когда увидел. Видимо, уезжая далеко от дома, Вовка прихватил его на всякий пожарный случай, но увидев, что у нас обстановка абсолютно мирная, отдал его мне. Пугач был уже стрелянный. Вовка так и сказал мне: Смотри, видишь, его раздуло уже. Осторожно. Он — стрелянный». О чём меня Володька предупреждал я понял немного позже, уже после зимних каникул.
    В школе №142 на второй этаж можно было подняться по парадной лестнице, а можно было и по боковой в торце здания со стороны ДКЖ. Вот именно по этой лестнице я и спускался на перемене вниз. Шёл и поигрывал в руках этим самым пугачом. То есть гвоздик на резинке то оттягивал, то отпускал в ствол. А только что перед этим я натолкал в ствол серные головки почти от целого коробка спичек. Коробок со спичками без головок даже так и лежал в кармане брюк. Спускалось вниз народу порядочно, как обычно в школе на перемене — толпой. И вдруг — как бабахнуло! Всё заволокло дымом, и многие просто попадали от испуга и неожиданности. Я сам оглох совершенно, и уж не ожидал такого совсем. Как у меня не обожгло руки — удивительно. Впереди шёл старшеклассник, он повалился, как и многие, он первым и кинулся ко мне и стал кричать, тыча в меня рукой — это он!
А я стою, ничего не соображаю и почти ничего не слышу. Постояли вокруг меня школьники и стали расходиться, потому что у меня — вот же чудо! — ничего в руках не было. И на мне никаких следов?! Времени и возможности рассматривать пол не было, я бессмысленно спускался вниз, но всё же поглядывал на ступени. Нигде - ничего, хоть чуть напоминавшего про моё оружие не было. Пугач словно испарился!
Я прошёл по коридору до главного входа и вышел на улицу. В ограде школы, как и теперь была аллейка, и я по ней ушёл до ограды и стал выбрасывать за стальные прутья в снег спички, которых, оказалось, был полный карман. Вернулся в класс с опозданием. Постучался, сел за парту. Учительница говорит что-то, а у меня в ушах звон и вместо слов учительницы только "бу-бу-бу", слов не разобрать. Потом тошнить стало. Всё же серного газа я глотнул порядочно. Сидел и думал, а вдруг сейчас зайдут и поведут меня к директору.
И главное, а где пугач? Куда он мог подеваться? Но обошлось. Никто из наших не видел меня на лестнице с пугачом, а так как лестница была далеко от учительской, то никто из преподавателей не услышал, похоже, ничего подозрительного.
На следующей день, как и положено, меня потянуло на место преступления. Но никаких абсолютно следов я не обнаружил: ни трубки, ни резинки с гвоздиком. Возможно, уже убрали технички, может, кто-то из учеников подобрал. Так эта история закончилась. А могло быть гораздо хуже, попадись я с уликами.
    В школе было принято оповещать о происшествиях с детьми. Так в ту зиму двух мальчиков, съезжавших с увалов у Ини накрыло лавиной снега. И один из них погиб. Нам объяснили, что там кататься на лыжах и санках опасно, потому что на увалах нависали снежные карнизы, надуваемые ветрами.
  Помнится, зимой и во взрослом парке за ДКЖ произошло ЧП. На аттракционе «Стрела», который пользовался большим успехом летом, как самый «страшный», эту самую стрелу не закрепили. И на ней катались туда-сюда взрослые парни, цепляясь за верёвку. Такая своеобразная «тарзанка».  Только эта стрела переворачивалась вокруг своей оси за счёт тяжёлого противовеса. Вот этим тяжким грузом и придавило насмерть одного паренька, который поскользнулся, да и угодил в лунку под самый противовес, когда верёвку со стрелой отпустили его приятели.

       То, что нам  придётся уезжать с Первомайки для меня явилось полной неожиданностью, последовавшей сразу же после выписки из больницы, и это был следующий и значительный удар по психике. Мне не надо было объяснять, сколько сразу друзей я потеряю, лишусь любимых занятий, игр, привычного двора и уже почти родного круга близких людей.
       Но это была необходимость. Комнатка, которую нам дали после смерти отца, была крохотной, а возник вариант обмена на большую жилплощадь да ещё почти в самый центр города. Дело в том, что у нас кроме Тетеревлёвых в квартире проживала ещё одна неполная семья – мать с ребёнком-инвалидом. Это был уже взрослый парень-даун. Он почти не появлялся на глаза в квартире. Мать его опекала и почти никуда не выходила с ним сама. И ей уже по возрасту стало тяжело с больным, а в центре жила её родная одинокая сестра. Вот женщины решили объединиться и вместе доживать, и обихаживать несчастного ребёнка. К моменту моей выписки уже все договорённости были улажены. Можно было поковать вещички.
    Не помню, как мы даже переезжали. Я очнулся только уже на Урицкого, 17 за столом под лампочкой без абажура весь в слезах. Новое место всегда требует времени на привыкание и обживание. А это было особенно трудно после моей болезни и почти 40 дневного пребывания в больнице, тем более инфекционной, где замкнутость пространства общения особенно ощутимы. Короче говоря, с февраля 1962 года мы с Евгением уже стали учениками школы № 3 на улице Октябрьской. И начались у меня мытарства вхождения в новый класс и ликвидации отрыва по учёбе. Но это уже – другая история – из «тихого Центра».
      А что же Первомайка?  Дружба познаётся в трудностях, и надо сказать связь с домом и с друзьями у нас продолжалась очень долго. Мы не только часто гостили у Тетеревлёвых, но и ночевали в их новой квартире, куда они переехали вскоре. И все наши мальчишки, когда приезжали в центр города стремились повидаться с нами. Евгения всем двором проводили на службу в армию (в ПВО), а через год я провожал ночью до первомайского райвоенкомата Толяна (в десант!). И после армии тоже были встречи. Но годы делали своё. Последние такие визиты состоялись уже после того как Сергей Марьясов отслужил в армии. Потом пошли свадьбы, семьи, дети, а с телефонами тогда была напряжёнка. А жизнь нас разбрасывала по разным новым адресам. Евгений уехал в Москву в ноябре 1977 года строить олимпийские объекты.
     Но вот что характерно, так это то, что на Урицкого мы не обнаружили новой команды. Это был даже более населённый дом, но контингент оказался совсем не тот. Детей было мало, и они нас не приняли. Или даже приняли в штыки, как чужаков. В нашем подъезде жил всего один мальчик – мой ровесник. Мы с ним столкнулись в первые же дни после переезда и сразу подрались прямо на лестничном марше. Он при этом был не один, а ещё с приятелем, даже не знаю, из нашего ли дома. Такая встреча положила начало неприязни на все дальнейшие годы. Драться больше не дрались, но не общались никогда. Вот насколько по-разному может складываться и детское общение. А для нас с братом, привыкших, что все с нашего двора – это одна команда, было, конечно, диковато оказаться в такой среде. Мы же тоже враждовали, но с соседними дворами. Иногда до жёстких разборок доходило с метанием камней через ограду. Правда, до рукопашной доходило совсем редко, это уж при каких-то жёстких обстоятельствах, когда кого-то обижали не по правилам, ну, например, побили одного целой «кодлой». Помню, что к Валерке Колоскову «за бугор» я ходил в гости без всякого страха. Там меня ни разу никто не тронул. И Валерке его дружбу с нами вполне прощали.
    Вообще понятия Дружбы, Товарищества были достаточно высоки и не лишены некоторой доли благородства. Нельзя было покинуть товарища в беде, в драке, струсить, не заступиться за своего, бить младших не по делу.
А ведь сама среда двора, наши игры были при этом очень жёсткими. Сюсюкать никто не собирался. Виноват – получи! Ввязался в бой – получи! А вот предавать кого-либо из своих считалось позором, то есть ябедничать, наушничать, выдавать – подставлять под удар родителей или чужаков.
    Собственно этой дружбой мы дорожим до сих пор, даже утратив личные связи. Но, вспоминая, как мы виделись в последние встречи, понимаешь, что надо было быть внимательнее и сердечнее. Вот как я потерял связь с Сергеем Марьясовым. Он пришёл к нам на Урицкого как-то под вечер в сентябре 1971 года. Мы оба с Евгением были дома. Но старший брат торопился по своим делам, возможно, уже на свидание и, как говорится, стоял уже в дверях. А Сергей приехал издалека, посидеть, поговорить, привёз с собой «пол-литру». Ну и оставил брат Серёгу на меня. Вроде бы я тоже мог составить ему компанию, как уже студент, поступивший в НЭТИ. Но была договорённость с бывшими однокашниками по «десятке» попинать мяч на хоккейной коробке. Погода стояла располагающая, распрекрасная. И пить водку вместо футбола совсем не хотелось. Так и сказал Сергею. Он не показал обиду, пошёл ещё следом за мной к школе и какое-то время даже наблюдал за игрой. А потом я понял, что он ушёл. И я его уже больше никогда не видел.
   С Евгением они как-то пересеклись разок на «вечернем» в НЭТИ, за защите какой-то лабы. Оба удивились, что учатся почти вместе, но разговора между ними и тогда не получилось, были слишком озабочены «хвостами». И эта встреча тоже оказалась последней. Была ли исчерпана дружба? Кто знает. Мы часто выбираем не то по причинам сиюминутной выгоды и душевного равновесия, а потом оказывается, что потеряно гораздо большее и совершенно ничем не восполнимое. Дело же не только в каких-то общих детских воспоминаниях. Просто люди из детства, это те, которых ты знаешь лучше всего. И они всю твою подноготную знают. После можно по жизни немного измениться, надеть какую-то маску новой личности, но все основы заложены там, в детстве. И если ты был уверен в человеке с малых лет, то вряд ли он тебя предаст, во всяком случае, что касается настоящих мужчин.