Откуда родом Иван Краско

     Телепроект 2007 года


Иван Иванович Краско родился 23 сентября 1930 года в деревне Вартемяки Ленинградской области. Окончил Первое балтийское высшее военно-морское училище и театральный институт имени Островского. Был принят в труппу Ленинградского академического Большого драматического театра (БДТ). Позже - актёр Драматического театра имени Комиссаржевской. В кино дебютировал в середине 60-х. Народный артист РФ.

1.

По преданию, я родился под Ленинградом, в Сестрорецке. Это было 23 сентября в 1930 году прошлого века. 23 сентября кончается Дева и начинаются Весы. По моим наблюдениям, я пользуюсь и теми и другими гороскопическими данными.
         Мама умерла, когда мне было 10 месяцев. Ее укусила какая-то муха, началось заражение крови, ей предложили отнять руку. «Куда? У меня их четверо, один еще грудной». И отказалась. В результате всё кончилось плачевно. Папа загрустил – запил. И его организм выдержал не больше пяти лет. Я играл с кошкой, а он смотрел на меня, любовался на маленького. А потом помню, как я с удовольствием сидел на папином гробе. А его везли на телеге на кладбище. Мне было радостно, что мне дозволили прокатиться.
Дальше мы жили с бабой Полей. Хозяйство было чисто натуральное.       У нас была корова. Субботка, потом Зорька. Они менялись. Подходило время, и их на мясо пускали. Но корову нужно обслужить, запасти сена. А купить его было не на что. У меня до сих пор есть шрам – я отхватил кусочек мяса серпом, когда травку жал. Нарежешь, сделаешь вязаночку, подсушишь - и в сарай. Так всё лето. Так же запасали дрова – сушняк. Так и жили. Полное самообслуживание. Около дома был колодец. Зачерпнешь водичку, вскопаешь огород. Всё было свое: морковочка, свекла, лук. Баба Поля возила молоко на Мальцевский рынок. Однажды она меня взяла с собой. Я с удивлением обнаружил, как люди торгуются. Никак не мог понять: почему им жалко дать несколько картошин просто так? Мне было жалко людей. Я видел, что они голодные и печальные.


2.

Сначала мы жили втроем. Отец-то женился после мамы. Горевал, но женился. А мы не приняли мачеху. И жили мы всё равно с бабой Полей. И кроме как «она» мы мачеху не называли. Однажды была такая история: братья Вася с Колей меня поставили на завалинку у дома: загляни - «она» дома? Некоторое время мачеха жила с бабой Полей, потом баба Поля ее вытурила, потому что она была никчёмная хозяйка. Я заглянул и сказал: «Нет, «оны» дома нету». Братья надо мной долго издевались: «Оны дома нету».
           Мы воевали, играли: лапта, футбол, тряпочные мячи. В детстве с моей стороны было желание независимости. Братья подсмеивались надо мной и ни во что не ставили. Я для Васьки был Сивый, видимо, по цвету волос. «Сивый мерин» – мне было обидно. А потом он прочитал «Капитанскую дочку», и я стал Савелич.
        Баба Поля и её окружение – всё зародилось там. То, что ты не должен врать, не дай Бог, это самый страшный грех – это она внушила. То, что надо работать, иначе – не проживешь, это было вбито самим ходом жизни. Мы сами утром вставали, и шли по своим делам. Кто-то за дровами, кто-то косит траву, кто-то носит воду. Кто-то ставил коровушке пойло. Всё это впитывалось бытом, жизнью. Говорят: «Что суетишься, бегаешь?» А я не могу без дела. Это для меня не жизнь. Я не могу сесть и ничего не делать.
         Провиниться – бывало. Я однажды опоздал в школу и побоялся туда идти, мне было стыдно. У задней стены школы я провел все 4 урока, а потом пришел домой, как ни в чем не бывало. И на следующий день я пошел туда же, и так дня 3 или 4. И вдруг баба Поля говорит: «А где же ты бываешь, в школе-то тебя нету?» Учительница ей доложила. Бабушка – есть бабушка. Она имела непререкаемый авторитет. Она могла один раз меня научить, как себя вести. Пришел в слезах, в соплях: «В чем дело?» «Коля дерется». И получаю от бабы Поли подзатыльник. Вся обида кончается, начинается новая. «За что?» «Слышал не раз: дают – бери, а бьют – беги. Чтобы – в последний раз! Не хнычь!» Вот такая баба Поля у меня была! Я думаю, оттуда очень многое пошло! То, что к ней приходили люди за жизненным советом – это для меня был факт. Баб урезонивала, помогала разбираться с мужьями. Дед Афанасий загулял. А у бабы Поли – семеро. «Ну и что, - говорит она соседке, - У меня не загуляешь. Афоня пришел веселый, а я ему одного за другим всех семерых – в сени: Иди, гуляй дальше, а я тоже хочу гулять!» Он вмиг отрезвел. С тех пор – если и выпьем – вместе. Вот такая баба Поля была.


3.

Я хотел переплыть пруд и решил это сделать тайком, чтобы не опозориться. Я не знал, смогу ли, но я должен был проверить.  И я выбрал такое время, когда там никого нет. Оставил на берегу свои штанишки. Плыву. И чувствую: не доплыву. В панике - обратно. И еле-еле выплыл на тот же пляж. Противно, конечно, что не доплыл, но никто не видел. Вдруг сзади голос: «Ну, что? Испугался?» На камушке сидит незнакомый дядя. «А ты знаешь, что больше половины проплыл?  Фактически ты полтора озера переплыл. Отдохни. Хочешь, я поплыву рядом с тобой? Доплывешь». «Нет, не надо рядом. Я проплыву». И доплыл на тот берег, поворачиваюсь, чтобы сказать: «Спасибо». А дяди нет, дядя сделал свое дело и ушел. Для меня это символ. Думаю: сам-то помнит, что сделал доброе дело?  А у него это, наверное, в порядке вещей: почему не подсказать пацану?  Такие человеческие отношения и определяют нашу жизнь.
         Или событие: вешают немцев. Там собралось столько народа, все туда съехались: жажда мести, желание, чтобы наказали сволочей-фашистов. Но, когда им стали накидывать петли, они стали орать. Это ужас, толпа их чуть не раздавила. У меня осталось впечатление, что и в этом несправедливость. Так нельзя. Чрезмерность жестокости с нашей стороны.
         Во время войны мы с бабой Полей в Вартемяках были дома одни. И вдруг – страшный рев, взрывы. Выглядываем в окно, и видим: самолеты, самолеты. Взрывы недалеко в нашей деревне. «Не беги, Ваня, Ванечка, на пол ложись». А я выбежал, потому что любопытно. И страх одновременно во мне. У меня было желание как червяку зарыться в землю, а с другой стороны - посмотреть на фашистские знаки на  крыльях. 400 самолетов бомбили военный аэродром в 3-х километрах от нас. Он был закамуфлирован. Он не нашли его, не попали. В болото упали 3 снаряда, но стекла вылетели по всей деревне. Бомбы, видать, были мощнейшие. Это чувство страха и любопытства во время налета по силе своего накала были наравне с увиденной сценой повешения немцев. У меня возник протест. И потом я был очень рад, когда узнал: Петр Первый после Полтавской битвы пригласил побежденных шведов пировать за стол. Это мне больше понравилось, ей Богу. Это – по-человечески.


4.

Моя баба Поля обладала педагогическим талантом. Но она еще и что-то другое знала. Когда в 1943 году Володя погиб в Сталинграде, я услышал, что в скворечник стучит дятел. В деревне это редко – дятел, да еще и стучит в скворечник. Там червячки, он их выколупывал. Я схватил рогатку и хотел его подстрелить, чтобы сделать чучело. А баба Поля: «Тихо, убери рогатку. Не трогай Ванечка, не трогай, он нам беду принес. Какую? Не знаю еще». Я не придал этому значения. Это было осенью. А весной пришла похоронка, что погиб Володя.  Я зарыдал, и снова получил подзатыльник. За что? Она говорит: «Раньше рыдать надо было, когда дятел прилетал». Это приметы народные. А дятел сделал свое дело: принес примету и улетел. Баба Поля предсказала, что проведет меня до конца войны. 9 мая – конец войне, а 20 мая бабуля померла. Всё. Отношение к смерти у нее было не как к страданию. Она молилась каждый вечер и утро. У нас была лампадка, которую мы однажды, играючи, разбили. Вечером приготовили для Зорьки пойло, бабе Поле – чай, когда она вернулась из города. Она попила горячего чая, налила немножко водочки. Силы появились. Она пошла, подоила корову, а мы все ждем, когда она заметит, потому что мы не нашли замены этой лампадке. Бабуля пришла, села, у нее такие присказки были: «День прошел – никто не видел, а кто и видел - не обидел, спасибо тебе, Господи». Она разговаривала с Богом, как с близким человеком. И вдруг: «Мать-перемать, кто же это лампадку разбил? Господи, прости ты меня, грешницу!», и опять – трехэтажный мат. Я однажды даже рассказал в церкви. Весь храм хохотал. А что делать? Баба Поля была такая – очень открытый человек.


5.

1945 год, май, я был на подвешенном положении. Баба Дарья вернулась из эвакуации с Иваном Ивановичем Краско – у меня был дед по маме. А брат мамы Иван Иванович Краско служил в авиации. Он демобилизовался. Приехал с молодой красавицей женой  Валентиной Петровной. И вдруг он говорит: «Давай мы тебя усыновим». В 1946 году я был усыновлен и получил фамилию мамы – Краско. Он говорит: «Давай тебя устроим в авиационное училище!», поскольку сам летчиком числился. Я узнал, что там могут в центрифугу посадить, и будут испытывать вестибулярный аппарат. А у меня на качелях голова кружится. «Ну, тогда давай на флот». Я  был зачислен в Первое Балтийское военно-морское училище. И через 4 года был назначен на Дунайскую флотилию командиром корабля. Вот и всё. Прослужил одну навигацию.
         Морское дело я знал и любил, каждый год у нас была практика. В 1950 году, мне еще и 20-ти не было, я был на практике на Черном море на знаменитом линкоре «Новороссийск», который через 5 лет взорвался на рейде в Севастополе. Курсантская служба – великая школа для молодого человека, который вообще мог оказаться в сиротской бездомной атмосфере. Бог миловал. Я оказался в компании таких же обездоленных  молодых людей, которые после войны испытывали трудности. Иван Иванович – дядя мой – отчим стал, говорит: «Жизнь-то трудная, послевоенное время, а там ты будешь на полном обеспечении. У тебя форма красивая будет». Я испытывал какой-то дискомфорт, в том смысле, что я буду жить в казарме все время. Но ребята были мировые.


6.

Иван Афанасьевич – мой папа, Иван Иванович – дед – были дорожники. Династия дорожников. Может быть, они хотели, чтобы и я был дорожником. Мне это было всё равно, я с детства кривлялся перед малышами. Я им рассказал сказку, которую сам прочитал, пересказывал фильмы, на которые их еще не пускали в клуб. А там у нас фильмы шли – и Чапаев, и Джульбарс, и Щорс. Это был рассвет кинематографа. Эти картины воодушевляли пацанву. Там надо было платить, а не у всех было. Они потом: «Расскажи!» Я пересказывал в лицах. «А ты сам сыграл бы Чапая?» «Нет, не знаю, а Петьку – сыграл бы». Это росло, как зернышко. Когда я прочитал фолиант о Станиславском, библиотекарь по моим глазам поняла: понравилось. Понравилось – мало, я удивлен.  Удивлен тому, что я про всё знаю. Для меня тут нет открытий, кроме дат, когда зародили МХАТ. Но о чем они говорят – я почему-то знаю. «Понятно, тебя коснулась система Станиславского, Ванечка. Видимо, ты будешь театралом».
Театр меня так привлек, что когда я поехал по распределению на Дунайскую флотилию, у меня весь багаж был – театральные мемуары. С этими мыслями я и служил. Последняя точка на этом повороте, когда руководитель кружка художественного слова сказал мне: «Мичман, я не знаю, что ты будешь делать на флоте, но тебе без театра – не жить». И мы 20 рыдали минут. Два мужика.
По Моховой я прошел в трепете. Увидел красавцев и красавиц. Думаю: «Куда мне с ними тягаться?» У меня китель застегнут на все пуговицы и рука за спиной. Военное воспитание. Испугался и понес документы на филфак. Меня с удовольствием приняли. Вышел из канцелярии, объявления почитать, а там: прием в университетскую драму, студенческий театральный коллектив. Игорь Горбачев, Сергей Юрский. Меня сразу туда взяли, штаны везде нужны. Три года я там занимался. А через три года пришел в театральный институт.
Пришел сначала через два. В 1956 году. Меня даже не выслушали: великовозрастен, вовремя надо было приходить. Мне без малого 26 лет. Ребята сказали: «Дурак, надо было настаивать.» Настаивать я стал через год. Пришел, сидит Рубен Сергеевич Агамирзян. Я - абитуриент - объявляю от дверей: «Согласно Конституции СССР, я имею право, несмотря на свой преклонный возраст, поступать даже в ваш великий ВУЗ». Рубен: «Что ты на меня накинулся? Я препятствовать тебе не могу, но твой возраст – палки в колесах. Придешь ты, и придет мальчик со школьной скамьи. Разница – 8-9 лет. Данные одинаковые. Кого я возьму? Его возьму. Я из него могу лепить по образу и подобию своему. А ты уже конституцию знаешь, с тобой тяжело». Великий Зон хотел взять меня на свой курс: «Иван Иванович будет у меня не только исполнителем роли, а еще и консультантом, я хочу взять пьесу «Офицер флота». А другая преподавательница сказала: «Вы, как мужчина,  мне должны уступить, мне нужен староста на курсе». Зон меня уступил, и я был старостой все 4 года.


    
Иван Иванович Краско родился 23 сентября 1930 года в деревне Вартемяки Ленинградской области. Окончил Первое балтийское высшее военно-морское училище и театральный институт имени Островского. Был принят в труппу Ленинградского академического Большого драматического театра (БДТ). Позже - актёр Драматического театра имени Комиссаржевской. В кино дебютировал в середине 60-х. Народный артист РФ.

1.

По преданию, я родился под Ленинградом, в Сестрорецке. Это было 23 сентября в 1930 году прошлого века. 23 сентября кончается Дева и начинаются Весы. По моим наблюдениям, я пользуюсь и теми и другими гороскопическими данными.
         Мама умерла, когда мне было 10 месяцев. Ее укусила какая-то муха, началось заражение крови, ей предложили отнять руку. «Куда? У меня их четверо, один еще грудной». И отказалась. В результате всё кончилось плачевно. Папа загрустил – запил. И его организм выдержал не больше пяти лет. Я играл с кошкой, а он смотрел на меня, любовался на маленького. А потом помню, как я с удовольствием сидел на папином гробе. А его везли на телеге на кладбище. Мне было радостно, что мне дозволили прокатиться.
Дальше мы жили с бабой Полей. Хозяйство было чисто натуральное.       У нас была корова. Субботка, потом Зорька. Они менялись. Подходило время, и их на мясо пускали. Но корову нужно обслужить, запасти сена. А купить его было не на что. У меня до сих пор есть шрам – я отхватил кусочек мяса серпом, когда травку жал. Нарежешь, сделаешь вязаночку, подсушишь - и в сарай. Так всё лето. Так же запасали дрова – сушняк. Так и жили. Полное самообслуживание. Около дома был колодец. Зачерпнешь водичку, вскопаешь огород. Всё было свое: морковочка, свекла, лук. Баба Поля возила молоко на Мальцевский рынок. Однажды она меня взяла с собой. Я с удивлением обнаружил, как люди торгуются. Никак не мог понять: почему им жалко дать несколько картошин просто так? Мне было жалко людей. Я видел, что они голодные и печальные.


2.

Сначала мы жили втроем. Отец-то женился после мамы. Горевал, но женился. А мы не приняли мачеху. И жили мы всё равно с бабой Полей. И кроме как «она» мы мачеху не называли. Однажды была такая история: братья Вася с Колей меня поставили на завалинку у дома: загляни - «она» дома? Некоторое время мачеха жила с бабой Полей, потом баба Поля ее вытурила, потому что она была никчёмная хозяйка. Я заглянул и сказал: «Нет, «оны» дома нету». Братья надо мной долго издевались: «Оны дома нету».
           Мы воевали, играли: лапта, футбол, тряпочные мячи. В детстве с моей стороны было желание независимости. Братья подсмеивались надо мной и ни во что не ставили. Я для Васьки был Сивый, видимо, по цвету волос. «Сивый мерин» – мне было обидно. А потом он прочитал «Капитанскую дочку», и я стал Савелич.
        Баба Поля и её окружение – всё зародилось там. То, что ты не должен врать, не дай Бог, это самый страшный грех – это она внушила. То, что надо работать, иначе – не проживешь, это было вбито самим ходом жизни. Мы сами утром вставали, и шли по своим делам. Кто-то за дровами, кто-то косит траву, кто-то носит воду. Кто-то ставил коровушке пойло. Всё это впитывалось бытом, жизнью. Говорят: «Что суетишься, бегаешь?» А я не могу без дела. Это для меня не жизнь. Я не могу сесть и ничего не делать.
         Провиниться – бывало. Я однажды опоздал в школу и побоялся туда идти, мне было стыдно. У задней стены школы я провел все 4 урока, а потом пришел домой, как ни в чем не бывало. И на следующий день я пошел туда же, и так дня 3 или 4. И вдруг баба Поля говорит: «А где же ты бываешь, в школе-то тебя нету?» Учительница ей доложила. Бабушка – есть бабушка. Она имела непререкаемый авторитет. Она могла один раз меня научить, как себя вести. Пришел в слезах, в соплях: «В чем дело?» «Коля дерется». И получаю от бабы Поли подзатыльник. Вся обида кончается, начинается новая. «За что?» «Слышал не раз: дают – бери, а бьют – беги. Чтобы – в последний раз! Не хнычь!» Вот такая баба Поля у меня была! Я думаю, оттуда очень многое пошло! То, что к ней приходили люди за жизненным советом – это для меня был факт. Баб урезонивала, помогала разбираться с мужьями. Дед Афанасий загулял. А у бабы Поли – семеро. «Ну и что, - говорит она соседке, - У меня не загуляешь. Афоня пришел веселый, а я ему одного за другим всех семерых – в сени: Иди, гуляй дальше, а я тоже хочу гулять!» Он вмиг отрезвел. С тех пор – если и выпьем – вместе. Вот такая баба Поля была.


3.

Я хотел переплыть пруд и решил это сделать тайком, чтобы не опозориться. Я не знал, смогу ли, но я должен был проверить.  И я выбрал такое время, когда там никого нет. Оставил на берегу свои штанишки. Плыву. И чувствую: не доплыву. В панике - обратно. И еле-еле выплыл на тот же пляж. Противно, конечно, что не доплыл, но никто не видел. Вдруг сзади голос: «Ну, что? Испугался?» На камушке сидит незнакомый дядя. «А ты знаешь, что больше половины проплыл?  Фактически ты полтора озера переплыл. Отдохни. Хочешь, я поплыву рядом с тобой? Доплывешь». «Нет, не надо рядом. Я проплыву». И доплыл на тот берег, поворачиваюсь, чтобы сказать: «Спасибо». А дяди нет, дядя сделал свое дело и ушел. Для меня это символ. Думаю: сам-то помнит, что сделал доброе дело?  А у него это, наверное, в порядке вещей: почему не подсказать пацану?  Такие человеческие отношения и определяют нашу жизнь.
         Или событие: вешают немцев. Там собралось столько народа, все туда съехались: жажда мести, желание, чтобы наказали сволочей-фашистов. Но, когда им стали накидывать петли, они стали орать. Это ужас, толпа их чуть не раздавила. У меня осталось впечатление, что и в этом несправедливость. Так нельзя. Чрезмерность жестокости с нашей стороны.
         Во время войны мы с бабой Полей в Вартемяках были дома одни. И вдруг – страшный рев, взрывы. Выглядываем в окно, и видим: самолеты, самолеты. Взрывы недалеко в нашей деревне. «Не беги, Ваня, Ванечка, на пол ложись». А я выбежал, потому что любопытно. И страх одновременно во мне. У меня было желание как червяку зарыться в землю, а с другой стороны - посмотреть на фашистские знаки на  крыльях. 400 самолетов бомбили военный аэродром в 3-х километрах от нас. Он был закамуфлирован. Он не нашли его, не попали. В болото упали 3 снаряда, но стекла вылетели по всей деревне. Бомбы, видать, были мощнейшие. Это чувство страха и любопытства во время налета по силе своего накала были наравне с увиденной сценой повешения немцев. У меня возник протест. И потом я был очень рад, когда узнал: Петр Первый после Полтавской битвы пригласил побежденных шведов пировать за стол. Это мне больше понравилось, ей Богу. Это – по-человечески.


4.

Моя баба Поля обладала педагогическим талантом. Но она еще и что-то другое знала. Когда в 1943 году Володя погиб в Сталинграде, я услышал, что в скворечник стучит дятел. В деревне это редко – дятел, да еще и стучит в скворечник. Там червячки, он их выколупывал. Я схватил рогатку и хотел его подстрелить, чтобы сделать чучело. А баба Поля: «Тихо, убери рогатку. Не трогай Ванечка, не трогай, он нам беду принес. Какую? Не знаю еще». Я не придал этому значения. Это было осенью. А весной пришла похоронка, что погиб Володя.  Я зарыдал, и снова получил подзатыльник. За что? Она говорит: «Раньше рыдать надо было, когда дятел прилетал». Это приметы народные. А дятел сделал свое дело: принес примету и улетел. Баба Поля предсказала, что проведет меня до конца войны. 9 мая – конец войне, а 20 мая бабуля померла. Всё. Отношение к смерти у нее было не как к страданию. Она молилась каждый вечер и утро. У нас была лампадка, которую мы однажды, играючи, разбили. Вечером приготовили для Зорьки пойло, бабе Поле – чай, когда она вернулась из города. Она попила горячего чая, налила немножко водочки. Силы появились. Она пошла, подоила корову, а мы все ждем, когда она заметит, потому что мы не нашли замены этой лампадке. Бабуля пришла, села, у нее такие присказки были: «День прошел – никто не видел, а кто и видел - не обидел, спасибо тебе, Господи». Она разговаривала с Богом, как с близким человеком. И вдруг: «Мать-перемать, кто же это лампадку разбил? Господи, прости ты меня, грешницу!», и опять – трехэтажный мат. Я однажды даже рассказал в церкви. Весь храм хохотал. А что делать? Баба Поля была такая – очень открытый человек.


5.

1945 год, май, я был на подвешенном положении. Баба Дарья вернулась из эвакуации с Иваном Ивановичем Краско – у меня был дед по маме. А брат мамы Иван Иванович Краско служил в авиации. Он демобилизовался. Приехал с молодой красавицей женой  Валентиной Петровной. И вдруг он говорит: «Давай мы тебя усыновим». В 1946 году я был усыновлен и получил фамилию мамы – Краско. Он говорит: «Давай тебя устроим в авиационное училище!», поскольку сам летчиком числился. Я узнал, что там могут в центрифугу посадить, и будут испытывать вестибулярный аппарат. А у меня на качелях голова кружится. «Ну, тогда давай на флот». Я  был зачислен в Первое Балтийское военно-морское училище. И через 4 года был назначен на Дунайскую флотилию командиром корабля. Вот и всё. Прослужил одну навигацию.
         Морское дело я знал и любил, каждый год у нас была практика. В 1950 году, мне еще и 20-ти не было, я был на практике на Черном море на знаменитом линкоре «Новороссийск», который через 5 лет взорвался на рейде в Севастополе. Курсантская служба – великая школа для молодого человека, который вообще мог оказаться в сиротской бездомной атмосфере. Бог миловал. Я оказался в компании таких же обездоленных  молодых людей, которые после войны испытывали трудности. Иван Иванович – дядя мой – отчим стал, говорит: «Жизнь-то трудная, послевоенное время, а там ты будешь на полном обеспечении. У тебя форма красивая будет». Я испытывал какой-то дискомфорт, в том смысле, что я буду жить в казарме все время. Но ребята были мировые.


6.

Иван Афанасьевич – мой папа, Иван Иванович – дед – были дорожники. Династия дорожников. Может быть, они хотели, чтобы и я был дорожником. Мне это было всё равно, я с детства кривлялся перед малышами. Я им рассказал сказку, которую сам прочитал, пересказывал фильмы, на которые их еще не пускали в клуб. А там у нас фильмы шли – и Чапаев, и Джульбарс, и Щорс. Это был рассвет кинематографа. Эти картины воодушевляли пацанву. Там надо было платить, а не у всех было. Они потом: «Расскажи!» Я пересказывал в лицах. «А ты сам сыграл бы Чапая?» «Нет, не знаю, а Петьку – сыграл бы». Это росло, как зернышко. Когда я прочитал фолиант о Станиславском, библиотекарь по моим глазам поняла: понравилось. Понравилось – мало, я удивлен.  Удивлен тому, что я про всё знаю. Для меня тут нет открытий, кроме дат, когда зародили МХАТ. Но о чем они говорят – я почему-то знаю. «Понятно, тебя коснулась система Станиславского, Ванечка. Видимо, ты будешь театралом».
Театр меня так привлек, что когда я поехал по распределению на Дунайскую флотилию, у меня весь багаж был – театральные мемуары. С этими мыслями я и служил. Последняя точка на этом повороте, когда руководитель кружка художественного слова сказал мне: «Мичман, я не знаю, что ты будешь делать на флоте, но тебе без театра – не жить». И мы 20 рыдали минут. Два мужика.
По Моховой я прошел в трепете. Увидел красавцев и красавиц. Думаю: «Куда мне с ними тягаться?» У меня китель застегнут на все пуговицы и рука за спиной. Военное воспитание. Испугался и понес документы на филфак. Меня с удовольствием приняли. Вышел из канцелярии, объявления почитать, а там: прием в университетскую драму, студенческий театральный коллектив. Игорь Горбачев, Сергей Юрский. Меня сразу туда взяли, штаны везде нужны. Три года я там занимался. А через три года пришел в театральный институт.
Пришел сначала через два. В 1956 году. Меня даже не выслушали: великовозрастен, вовремя надо было приходить. Мне без малого 26 лет. Ребята сказали: «Дурак, надо было настаивать.» Настаивать я стал через год. Пришел, сидит Рубен Сергеевич Агамирзян. Я - абитуриент - объявляю от дверей: «Согласно Конституции СССР, я имею право, несмотря на свой преклонный возраст, поступать даже в ваш великий ВУЗ». Рубен: «Что ты на меня накинулся? Я препятствовать тебе не могу, но твой возраст – палки в колесах. Придешь ты, и придет мальчик со школьной скамьи. Разница – 8-9 лет. Данные одинаковые. Кого я возьму? Его возьму. Я из него могу лепить по образу и подобию своему. А ты уже конституцию знаешь, с тобой тяжело». Великий Зон хотел взять меня на свой курс: «Иван Иванович будет у меня не только исполнителем роли, а еще и консультантом, я хочу взять пьесу «Офицер флота». А другая преподавательница сказала: «Вы, как мужчина,  мне должны уступить, мне нужен староста на курсе». Зон меня уступил, и я был старостой все 4 года.