Откуда родом Наталья Крачковская

     Телепроект 2007 год


Наталья Леонидовна Крачковская родилась 24 ноября 1938 года в Москве. Девичья фамилия - Белогорцева. Начала учиться во ВГИКе, но попала под машину и серьёзно повредила зрение. Сниматься начала в массовках. Григорий Александров пригласил ее в фильм "Русский сувенир". Затем Леонид Гайдай предложил актрисе сыграть мадам Грицацуеву в "Двенадцати стульях". Эта роль принесла Крачковской славу яркой комедийной и острохарактерной актрисы. Затем были "Иван Васильевич меняет профессию", "Не может быть!", "Частный детектив или Операция "Кооперация". Играет в антрепризных спектаклях. Заслуженная артистка России.


1.


Я коренная москвичка. Из роддома меня принесли по адресу: улица Пряничникова, дом 4 – это Тимирязевская Академия. С одной стороны был сад, с другой - поле, в котором возделывались цветы. На громадных грядках выращивались цветы, которые потом шли на продажу. Тогда этого мы еще не понимали. Выходишь – и ты в цветнике. А дальше – небольшая аллейка лип и парк. Я видела много красивых мест, я поездила по свету. Но это было и есть самое красивое место.
         Тимирязевская Академия находится во дворце. Я не знаю, по-моему, это дворец Разумовского, если я не ошибаюсь. Я никогда не забуду, как мы с детьми нашли подземный ход. Видимо, был очень дождливый день, грунт осел и провалился. Ко мне прибежали ребята с 1 этажа: «Наташка, скорее, бегом, бегом! Мы подземный ход нашли. Там сокровища!» Нас никто не мог удержать. Мы все ринулись смотреть этот подземный ход. Он шел через всю аллею к пруду.
А пруд большой, он вырезан буквой «Е». Я в нем не тонула. Но, к сожалению, когда мы зимой катались на санках по этому пруду, то мне сели на голову. Я сбила какого-то человека, он сел на мою голову, и у меня был оторван нос. Потом сделали нашлепку, всё срослось, остался небольшой шрам, но его не видно. А тонула я дальше, в маленьких прудах. Потому что там было много тины. Дважды меня вытаскивали. Потом крепко наказывали, даже ремнем, но это было бесполезно. Мы все равно плавали на острова. Доказывали, что можем переплыть Днепр. Почему-то считалось, что я могу переплыть Днепр, раз я доплыла до этого островка на пруду. Пруд был глубокий, и там даже тонули люди. Но нам было все нипочем в то время, потому что это было босоногое послевоенное детство. Немножечко голодное, немножечко грустное и очень счастливое.


2.


Вы знаете, у нас была удивительная семья. Дедушка с бабушкой - мы в основном, с ними были. За обед садились всегда вовремя. Бабушка не любила, чтобы мы опаздывали. «В 2 часа обед, извольте все быть». В 2 часа все сидели за столом, обязательно мылись руки – и это проверялось, особенно у меня. Уши не проверяли, потому что, наверное, не нужно было. Нас по утрам проверяли. Но, если ногти вдруг были грязные, попадало так, что мама – не горюй. Просто, не давалось тогда яблоко или печенье. Итак, садились все за стол. Обед проходил молча. Старались не разговаривать с набитым ртом. Если я брала ложку или вилку не так, бабушка только смотрела на меня, и я понимала, что надо поменять руки. А неудобно есть этой чертовой вилкой, ложкой - быстрее и спокойнее. Съела сразу – и ты свободна. Освенцим я была, просто освенцим. Я занималась балетом. Торчали ключицы и вот такие ручки. Каждый раз бабушка говорила: «Боже мой, Наташка, ну, когда же ты поправишься?»
         Сестренка была – наоборот – такая сбитенькая, ладненькая такая, хорошая и очень противная. Она всё время ходила со мной, как хвост. Бабушка говорила: «Возьми с собой Ирку». Я ее лупила. Отлуплю, а она все равно идет и орет. Мы взрослые уже, а она на 2 года моложе меня. Мне уже 10 лет, а ей 8. Просто девчонка еще совсем! И ноет, и ноет. Подойду к ней, дам ей тумака: «Если ты будешь ныть, я тебя вообще побью». Лупила я ее очень. Потом уже, когда повзрослела, думаю: «Господи, если бы сейчас вернуть это время, чтобы можно было отлупить сестренку!»
         И вот вечер, уроки сделаны или не сделаны – такое тоже бывало, и дедушка садился нам читать. Мне бабушка давала вязание, вышивание или штопать носки. Ирке не давали ничего, она у нас была безрукая. Бабушка вышивала, а дедушка – читал. Читал, в основном, классику. Он читал Тургенева, Пушкина. Вот оттуда-то все мои познания русской классики – от дедушки с бабушкой. Или мы садились слушать по радио спектакль. Это было очень хорошее время и очень хорошие часы.
 

3.


День Победы. Я не помню дождя. Был пасмурный день, но дождя не было. Во двор были вынесены столы. Причем разного размера, но все были закрыты скатертями. На столах стояла картошка, посыпанная укропом, соленые огурцы, капуста и пироги. Все хозяйки сносили пироги – с капустой, с луком и яйцами. Таких пирогов я сейчас не едала. Это было такое роскошное застолье! И жареные караси. Мой дедушка ставил ловушки, туда заплывали караси. В День Победы на столе стояли сковородки с жареными карасями.
И помню крики женщин. До сих пор не могу об этом вспоминать без слез. Стояла женщина, у нее было серое платье с передником и черный платок. У нее погибли все, никто не вернулся. И вот – победа, а она навзрыд рыдает. Потом рыдали все женщины. Плакали и выкрикивали имена тех, кто не вернулся, и уже никогда не вернется. Это действительно – праздник со слезами на глазах. Мамы не было. Мама была в театре. Наш отец еще тогда был жив. Он погиб 1 ноября 1945 года. Поэтому у нас не было такой боли. Я только смотрела на других. Но я знала, что мой-то отец жив, а их не вернулся. Мой отец - дворянин. За это его никуда не принимали. Взяли только в актеры. А он всегда мечтал быть военным, потому что в доме из поколения в поколение были военные, офицеры. На фронт он ушел сразу же, в июле месяце и закончил свой путь в городе Веймаре, где его убили 1 ноября 45-го года. Он был комендантом города. Человек со знанием 4 языков.
         Воспитывала нас бабушка, потому что мама была в театре, и ей было не до воспитания детей. Она жила в театре, там выделили комнату, буквально за сценой, за репетиционным залом. И мама жила там, потому что если возвращаться домой на трамвае - на дорогу уходило около 2 часов. А мы вот с бабушкой. Бабушка воспитывала так: в 10 часов – домой. Домой не пришла – ждал ремень. В полном смысле этого слова. И уже подходя к дому, я готовилась к этому. Последние метры я бежала бегом. Запыхавшись, влетала: «Бабушка, я уже пришла, не надо меня лупить!» Она говорит: «Да кто ж тебя когда-нибудь лупил?» Но ремень-то был у нее в руках! А дедушка наказывал так – взяв другой ремень, бил по столу! Они были удивительные старики.
 

4.


Дом наш был удивительный. У нас не очень высокие потолки, около 3 метров. Но были деревянные окна, которые надо было на зиму заклеивать. И самое интересное: я спала, а там  электричка или поезда ходили. И вот утром в 5 часов просыпаешься оттого, что поезд стучит по рельсам. Он не противно, не назойливо стучал. И тебе становится спокойно на душе. У меня была отдельная комната. Воздух из сада. Там вдалеке стучит поезд. Во всяком случае, это – не город, и в тоже время я знаю, что в городе живу. Дом был деревянный наполовину. Мы жили в деревянной секции. Печка, в которой можно было печь картошку, у которой можно было греться. Трещал огонь. Это – дом моего детства.
У нас была только женская школа. В 7 классе нам сказали, что на будущий год нас соединят. И те мальчики, которые должны были учиться с нами, приходили к нам на вечера. Это ужасно волнительно. Не было у нас тогда никаких особых туалетов. Просто не из чего было их делать. Единственное, каждая приносила то какой-то необыкновенный бант, то свежий воротничок. В Тбилиси у меня жила вторая бабушка – мать моего отца. И она мне прислала фартук из черного маркизета. Платье было обычное, коричневое. Но фартук этот был настолько красив, что я одевала его даже на вечера. Фартук весь из маркизета, он закрыт, внизу плиссирован - самый красивый фартук в школе.
Первая любовь. Это был мальчик из школы. Он был армянин. Очень красивый мальчик. Они пригласили меня на свой вечер. Их было два друга, и оба были в меня влюблены. Я сидела, смотрела концерт. А мне прислали пирожное. Знали, чем взять. Прислали «Наполеон», я откусила, он весь посыпался. Я вернула: «Не надо, не надо!» В следующий раз он прислал мне эклер. Он боготворил меня, он смотрел на меня такими влюбленными глазами. Я каждый раз думала: «Что он так смотрит-то?» Мне это нравилось, но я до конца не понимала, что это такое. Потому что была еще совсем девочкой.