Откуда родом Илзе Лиепа

 
Телепроект 2007 года
    
Илзе Марисовна Лиепа родилась 22 ноября 1963 года в Москве в семье драматической актрисы Маргариты Жигуновой и известного танцовщика Мариса Лиепы. В 1981 году после окончания Московского академического хореографического училища её долго не брали в труппу Большого театра. Попасть туда она смогла ценой ухода из театра своего отца. Много выступает в России и за рубежом в сольных и концертных программах с классическим и современным репертуаром. Художественный руководитель ассоциации "Золотой век", член правления Благотворительного Фонда имени Мариса Лиепы. Народная артистка РФ.

1.

         В дом на Брюсовом переулке я въехала в животе моей мамы, так что можно сказать, что я живу там очень-очень давно. Нас воспитывали очень строго. Маме было трудно справляться с двумя бандитами. У нас с Андрисом небольшая разница, он старше меня всего на год и 11 месяцев. Я всегда шла по его стопам, и мы чувствовали себя одногодками. Пока была жива бабушка – мама мамы Екатерина Ивановна, которая жила с нами – она была тем барьером, который разделял наше воспитание на две части - воспитание мальчика и воспитание девочки. А когда ее не стало, всё смешалось, и я стала абсолютным мальчишкой, как Андрис. Я не давала ему спуску, я лазала по всем деревьям, мы ужасно дрались. С нами было трудно справляться, поэтому мы часто стояли в углу. Часто на разных частях тела мы ощущали мамин тапок, снятый с ноги. Отец меня ни разу не тронул. А Андрису доставалось.
         Андрис никогда не ходил по улице со мной рядом. Ему было стыдно: никто же не знает, что я его сестра, могли подумать, что он идет с девчонкой. Зачем это ему надо? Он это не любил и стеснялся. Как только мы выходили за порог – он тут же убегал. Я расстраивалась, мне хотелось ощущения защищенности. Мне казалось, когда я иду с братом, я-то знаю, что он мой брат. 
         Бедная девочка, я не умела играть в куклы. Только одна кукла для меня была очень дорога и дорога до сих пор – Наташа. Был один грустный момент, когда в связи с ремонтами и переездами моя Наташа исчезла. Я подумала, что она никогда не вернется. И вдруг Наташа возникла, как птица Феникс из пепла, и это было для меня огромным счастьем. Для меня это был мистический момент, мне казалось, что часть моей жизни ушла с ней. И когда я поняла, что она не ушла, я была очень рада.


2.


Я просыпаюсь, свешиваю ноги со своей кроватки в комнате, которая называлась детской. На мне розовая ночная рубашечка в мелкую клеточку. И я понимаю, что у меня сегодня день рождения и что мне 5 лет. Я смотрю на свою ладошку и думаю: 5 лет, это очень мало, все 5 лет моей жизни умещаются на пальцах одной руки. До 5 я тогда уже считать умела. Я думаю: раз, два, три, четыре пять – это очень мало.
         Наш дом находится на одинаковом расстоянии между Большим театром и театром имени Пушкина. В них работали наши папа и мама. Есть такая замечательная фотография, где мы с отцом в ложе Большого театра. «Дон Кихот» с Плисецкой. Я помню, что сидела в первом ряду и была восхищена, это было потрясающе. С этого момента я стала рисовать балерин. И, не понимая, что Дон Кихот - это два разных слова, я писала в одно слово: «донкихот».
         Самое главное детское воспоминание – это начало артистической карьеры в 5-летнем возрасте. Отец меня привел на конкурс, где отбирали детей на роль сына «Чио-чио сан». Обычно эту роль исполняли девочки, потому что Мадам Баттерфляй выносит ребенка на руках, а девочка легче. Девочку в мальчика в этом возрасте превратить очень просто. Меня сажали на высокий стул, завивали волосы, и я превращалась в мальчишку. Меня водила на эти спектакли бабушка Екатерина Ивановна. Меня одевали в матросский костюмчик, и бабушка перед сценой говорила: «Может быть, тебе нужно в туалет?» Я говорила: «Я не могу зайти в женский, я же теперь – мальчик.» Роль моей матери исполняла Вишневская. Недавно я встретилась с Галиной Павловной в аэропорту. Я увидела, что она сидит за столиком в кафе, подошла и сказала: «Галина Павловна, вы, наверное, меня не узнаете, но я когда-то была вашим сыном». И мы с ней долго смеялись.


3.


Когда я поступила в хореографическое училище, отец сказал: «Запомни, твое детство закончилось. Теперь для тебя не будет ни кукол, ни гуляний, ни подружек. У тебя началась взрослая жизнь. Это – твой выбор». Наши уроки начинались в 9 утра и заканчивались в 9 вечера. Андрису давали ключи от квартиры, ему доверяли, а мне – нет, я не внушала доверия. Я приходила домой, долго звонила в звонок. Иногда всплакну, сяду на лестницу, посижу немножко. Тогда же не было мобильных телефонов, нельзя было позвонить, спросить, где мне оставили ключи. Я вздыхала, вешала свой ранец на плечо и начинала обходить все точки, где мне могли оставить ключи. Иногда их могли оставить у замечательной женщины, которая нам была, как бабушка  – Мария Григорьевна, она жила в соседнем доме. Я шла к ней, звонила в дверь, и иногда ключи бывали у нее. Но если у нее не было ключей, то она меня часто заводила к себе и говорила: «Давай хотя бы поешь». А дальше мне приходилось идти к маме в театр имени Пушкина на проходную. Там меня все знали. Я спрашивала: «Где моя мама?» Я могла ждать ее часами, ковырять штукатурку в стенке. Мама говорила: «Я не дам тебе ключи, садись и жди здесь». Я покорно садилась и ждала, кто-нибудь протягивал мне яблоко, я ела его и болтала ногами.


4.


Серебряный Бор – это замечательный кусок моей жизни. Детство, отец, мама, бабушки, любовь. Мы могли прожить там целое лето. Когда я была маленькая, то очень любила приставать к Светланову. Есть семейная история, когда взрослые, в том числе и Евгений Федорович, поехали кататься на лодках, а меня не взяли. Я бегала по берегу и плевалась: «Дядя Женя – птфу!» – выражала, что дядя Женя нехороший. Атмосфера, в которой все поколения были так близки, совершенно удивительна. Она никогда не вернется. Сейчас  другие отношения между людьми, и другие люди.
         А Рижский вокзал тогда не был таким красивым, но всегда был очень родным. Это теперь просто достать билеты, а тогда же это была проблема. Их доставали заранее. Я теперь очень жалею, что не говорю по-латышски, и радуюсь за Андриса, что он прекрасно владеет языком отца. Когда мы были маленькими, были кланы – клан русских и клан латышей. Мои братья – Андрис и мой двоюродный брат Интс -  ходили драться на стороне латышей. И когда я оказывалась там, они мне говорили: «Только ты молчи!» Они же дрались с русскими.
         С Юрмалой связано огромное количество наших чудовищных хулиганств. Мы подкладывали камни под колеса электрички, за нами была погоня милиционеров. Я забилась в какую-то канаву и долго там должна была отлеживаться, чтобы нас миновала расправа и расплата, которая, конечно, не миновала.


5.


Отец брал нас с братом гулять, когда он совершал свои знаменитые пробежки, чтобы готовиться к спектаклям. Мы очень любили ездить на Ленинские горы. Иногда хочешь побегать, но так скучно собираться. Когда есть компания, даже если это двое малышей, все равно это – компания. Как я обожала, когда отец меня поднимал в стульчике или делал со мной рыбку. Он, будучи очень занятым человеком, не разделял время на время его жизни, репетиций, творчества, и на время для семьи, для детей. Тогда бы можно было сказать, что этого времени просто нет. А он сделал очень простую вещь – он взял нас в свою взрослую жизнь. Нашей маме было с нами сложно. Быт не был тогда организован, как сейчас. Сейчас всё проще – стиральные, посудомоечные машины,  пылесосы, все автоматизировано. А тогда: приготовить обед, помыть посуду, постирать, двое маленьких детей и балетная профессия отца.
Наш отец отличался невероятной чистоплотностью и отношением к собственным ногам. Он всегда говорил, что ноги – его хлеб. Он и зимой и летом ходил только в кожаных ботинках. У него был культ носков. Даже с гастролей он привез специальные формы для того, чтобы сушить носки. Носков было такое количество, что отец, чтобы не путать пары, вышивал одни крестиком, другие – двумя крестиками, третьи – кисточкой. Ему это нравилось. Мы всегда понимали, что наш отец – необычный человек. Как он одевался – так тогда не одевались. Он носил норковые куртки, красивые перстни, шикарные костюмы. Одевался он очень экстравагантно. Всегда элегантные часы, от него пахло одеколоном. Когда отца не стало, я покупала этот одеколон и душилась им сама. «One Man Show». Это был дивный запах — он делал мысли об отце осязаемыми.


6.


Можете представить, насколько велико обожание отцом, потому что именно с ним связаны чемоданы, которые отец привозил из-за границы. Причем, это были не подарки и сувениры. Наш отец, который ездил на гастроли Большого театра, нес там на себе такую нагрузку, всю семью одевал с ног до головы. Перед каждыми гастролями он обрисовывал наши ножки, делал наши обмеры. Часто он привозил мне три одинаковых платья разных размеров. Были у меня голубое, розовое и красное. Самое маленькое – голубое, среднее – розовое, и красное – на вырост. Туфли - несколько пар тоже на вырост. Открытие этих чемоданов было счастьем и восторгом. Открываешь крышку, и понимаешь, что там – сказка, мираж. Нам было доступно всё – жвачка, новые туфли, невиданные конфеты, только что появившиеся Барби. Страна чудес. И эту страну открывал нам отец.
          Отец часто говорил: «Ребятки, если вы хоть немного постараетесь, у вас может быть очень интересная жизнь». Он не ставил преграды: я -  величина, и вам никогда не добраться сюда. В его взгляде на нас не было сомнения, он в нас верил и давал нам аванс. Эта убежденность нас очень подтягивала. Для меня было открытием, когда отца не стало, и я стала листать его дневники. И вдруг встречаю: «Сегодня Илзе танцевала в «Дон Кихоте» - гениально». Я понимаю, что «гениально» – это не гениально. Возможно, я неплохо танцевала. Ему понравилось. В этом - то, что он верил.
          Мы с отцом были сентиментальными. Нас это объединяло. Мы писали друг другу письма. Наверное, единственные в семье, кто это любил делать. И я так счастлива этому, у меня осталось огромное количество его писем. Одно из самых удивительных посланий я получила уже после того, как его не стало. Нам позвонили друзья нашего отца и попросили прийти к ним в гости. Мы с Андрисом пришли, они положили перед нами листок бумаги, исписанный разноцветными фломастерами. Это было завещание отца. Запись предметов: что Андрису, а что - мне. И в том числе было написано: «Это кольцо я прошу передать Илзе, когда ей исполнится 30 лет, потому что оно такое же красивое, как она сама».