Откуда родом Андрей Макаревич

Телепроект 2007 года

Андрей Вадимович Макаревич родился 11 декабря 1953 года в Москве. Закончил Московский архитектурный институт. Основал одну из первых в стране рок-групп «Машина Времени». Имя Макаревича связано с расцветом рок-музыки в Советском Союзе. Снимался в кино, написал музыку более чем к десятку фильмов, активно работает на телевидении -  придумал передачи "Смак", "Эх, дороги" и "Абажур". Народный артист РФ.

1.

Мы жили  в самом центре Москвы. Мне это казалось нормальным. Москва заканчивалась Садовым кольцом, и дальше шли только новостройки. Наш домик стоит на углу Волхонки и Колымажного переулка. Это бывший дом князей Волхонских, он был построен еще до пожара 1812 года и чудом выжил несмотря на то, что внутри был деревянный. Стены были толщиной около метра. Там была коммуналка, 4  семьи, у всех было по комнатке, общая кухня. В двух маленьких комнатках жили я, папа, мама, тетя Галя, баба Маня и няня, которая оставалась со мной, потому что днем все уходили на работу и возвращались поздно вечером.
         Все время проходило во дворе. Сейчас он очень изменился. Я туда зашел лет 15  назад и поразился, какой он маленький. Тогда двор казался огромным, там был маленький палисадничек, а в будке жил дворник – татарин дядя Гриша. Внизу был гастроном, который назывался «Бабий магазин». Туда мы ходили за продуктами. Рядом была деревянная овощная лавочка, где торговал дядя Ваня. Во дворе стояли сараи, а в сараях лежали дрова. У каждого была своя клетушка с замком. Дрова привозили на лошади. Я помню, мне было года 3, когда печное отопление заменяли на батареи. У нас долбили потолок, прокладывали трубы. А до этого топилась печка.
         Во дворе у меня были друзья, обязательно была шпана постарше, отсидевшая за уголовку. И к своим они относились покровительственно.  Иногда давали попробовать портвейн, докурить папироску. А я был ребенок очень интеллектуальный, и поражал их рассказами про капитана Немо. Я к 6 годам уже все это прочитал. Я пользовался уважением. Это компенсировало мое физическое несовершенство, я был не сильно физически развит. А во дворе нужно было быть поспортивнее. Мы сейчас записываем пластинку, которая называется «Штандер». Я на концерте спрашиваю: «Кто-нибудь знает, что это такое?» А это была такая игра вроде лапты, только с мячом. В футбол мы тоже играли. Меня ставили на ворота, чтобы я не путался под ногами. Однажды мне попали мячом по голове, и после этого перестали ставить на ворота.


2.

Мой отец был архитектором. Он преподавал в архитектурном институте и работал в торговой палате архитектором-оформителем. Он делал за рубежом торгово-промышленные выставки. Он дома все время клеил макеты из картона. Мне страшно нравилось, как он из бумаги и картона вырезает всякие штуки. Он резал бумагу на кухне, потому что в комнате места не было. Мать работала в институте туберкулеза и  постоянно писала диссертации – сначала кандидатскую, потом докторскую. Родители уходили из дома рано утром, возвращались – поздно вечером. Со мной оставались няни, которые менялись довольно часто. Среди них были весьма молодые девушки, которых приглашали из деревни, для них это был единственный шанс оказаться в большом городе. Они довольно быстро знакомились с какими-нибудь солдатами и выходили замуж. Тогда приезжала следующая девушка из деревни, скажем – ее сестра.  Как помню – сначала была Катя Корнеева, потом – Нина Корнеева из деревни Шавторка Рязанской области. Арины Родионовны среди них не было. Русских народных сказок мне не рассказывали. Они только поглядывали, чтобы я не выскакивал на проезжую часть и далеко не убегал. А во двор меня всегда отпускали одного.
         Я ходил пешком в школу через каменный мост. Это было замечательное здание, в котором до революции располагался пансион благородных девиц. С хорошей старой архитектурой, с огромным камином с изразцами, который стоял в рекреационном коридоре рядом с актовым залом. До этого там училась моя мама и мой папа, там они познакомились. А учитель литературы преподавал сначала у них, а потом - у меня. Были традиции, которые сейчас могут показаться странными. Директор школы 1 сентября пела перед учениками романс «Подснежник». У нее был прекрасный оперный голос. И всё это было совершенно нормально. Сейчас такое представляется с трудом.
         Праздники были стабильно общесоветские: Новый год, 1 мая, 7 ноября. Отец приносил с работы заказ. Все собирались вокруг картонной коробки. Там было великолепие: копченая колбаса, икра, баночка крабов. Шоколадные конфеты, коньяк, шампанское. То, чего в обычной жизни не существовало. Три семьи, включая нашу, все праздники отмечали вместе. Приходили соседи, приносили доски, сдвигали столы. А потом, когда я стал побольше, у нас уже появились свои праздники.


3.


Папина мама Лидия Антоновна была заслуженным учителем республики и заслуженным юннатом. Через нее я попал сначала в кружок юннатов, который находился в садике Мандельштама за метро Фрунзенская. Там был живой уголок, много зверей, и нас приучали к научной работе. Как-то я взял домой двух хомячков и вел за ними наблюдения, записывая их в журнал и сопровождая иллюстрациями. У меня в доме всегда жили звери. У матери на работе был виварий, где жили кролики, морские свинки, белые мыши. А потом я сошел с ума по змеям. Прочитал какую-то хорошую книжку по серпентологов. Мне страшно захотелось стать ловцом змей. Я даже ездил в экспедиции. Дома у меня постоянно жили змеи, но потом убежала гадюка, и кошка нашла ее под плинтусом. Тогда меня очень попросили дома змей не держать.
         Я ходил во Дворец пионеров в кружок юных натуралистов. Нас учили делать чучела рыб. Это было страшно интересно. Разные рыбы, пресмыкающиеся, земноводные лежали в формалине в больших стеклянных формах. И нам показывали, как из этого делается чучело, как снимается шкура, потом делается основа из проволоки и пластилина. Потом на это дело надевается шкура и зашивается. Потом всё это красится, лакируется. Думаю, что навык сохранился до сих пор. У меня неплохо получалось. Я делал чучело леща. Долго над ним работал. 40 лет прошло с тех пор, как я работал над образом леща. Параллельно я попал в кружок таксидермистов.
         А рисование присутствовало в моей жизни всё время. Помимо того, что отец делал проекты, он всё время рисовал. Он рисовал женские портреты: кого-то увидел в метро, приходил домой и сразу выдавал 10-15 лихих, быстро сделанных рисунков. Мать очень волновалась: кого это он рисует? Но это были абстрактные впечатления. И я тоже рисовал, хотя никакими талантами художника не блистал, это были обычные детские рисунки. Прорвало меня классу к 8-9, когда я стал рисовать осмысленно. Потом стал ходить на подготовительные курсы в архитектурный институт. Было понятно, что я туда пойду учиться, хотя меня никто не поворачивал в эту сторону. Мне нравилась атмосфера: все сидят, рисуют. Я думал:  Господи, насколько же это интереснее, чем школа. И курить можно, и преподаватели не делают тебе замечания. И отношение совершенно другое – равноправное, как к взрослому человеку.


4.

У Юрки Борзова родители всегда уезжали осенью отдыхать на Черное море. Папа его был маршалом, и была гигантская квартира в доме  на набережной. Туда мы сбегали с уроков, а половина класса в этом доме вообще жила, мы там устраивали фантастический бардак длиною в месяц. Мы там репетировали, играли, туда приходили все хиппи Москвы. Поскольку дом ведомственный, внизу стоял вахтер, в чине полковника в отставке. Но, поскольку Юрка там жил, вахтер не мог не пускать его гостей, хотя тщательно всё фиксировал. Последствия до конца ликвидировать не удавалось: половина посуды билась, прожигали скатерть...
         С 8-го класса мы стали битловать, с 9 класса - отращивать волосы. Однажды нас с уроков выгнали: пока не подстрижетесь, не возвращайтесь. Мы побрились наголо, пришли такие гордые, а нас не узнали. Мы сразу пошли курить в сортир. Туда заглянул учитель физкультуры: «Здрасьте.» И ушел, изумленный. Я понял, что он нас тоже не опознал. Потом мы дружно явились в кабинет к директрисе, она из себя выдавила: «Ну, что ж, так гораздо лучше». Это был первый сознанный социальный протест в моей жизни.
         Мы пели туристические песни, Высоцкого, Окуджаву,  Визбора.  Меня  научил играть на 7-струнной гитаре один мой товарищ из 10 класса, а я был в седьмом. Он одолжил мне на каникулы гитару и показал, как играть песню Высоцкого «Солдаты группы «Центр» на трех основных аккордах. За неделю я их освоил. Потом отец принес две битловские пластинки домой. Моя крыша сразу съехала. Это было какое-то магическое воздействие. До сих пор я не знаю, что с нами на этом отрезке жизни произошло. Сначала я очень расстроился, узнав, что «Битлз» играют на других гитарах.  Я пытался на 7-струнной гитаре подбирать их песни, а мне объяснили, что у них 6-струнные. Они по-другому настраиваются. Ощущение, что я зря старался, не тому учился – было очень сильно. Пришлось переучиваться на 6-струнную.
         В старшем классе у нас в школе уже была группа. Они играли шейки. Завхоз иногда выдавал им «кинап» – звуковые колонки от киноустановки, с помощью которой нам показывали учебные фильмы. Звучало это страшно громко – по 20 ватт каждый ящик. И мы стали делать бит-группу. До этого был ансамбль, который назывался КИНС, там пели две девочки – певуньи. Репертуар был довольно странный, хотя разнообразный. Мы пели английские народные песни, мы играли американское кантри, что-то из российской эстрады: из Пьехи, из Магомаева, что-то из квартета «Аккорд». Пугачевой тогда еще не было.
         И вот всё это лопнуло, показалось совершенно неправильным, неинтересным, ненужным. Надо играть, как «Битлы» и «Роллинги». Чем мы и стали заниматься. Забросив всё к чертовой матери. Я даже не понимаю, как я поступил в институт. Мы репетировали каждый день.  Репетировать – неправильное, скучное слово. Это был такой обряд моления. Извлечение звуков из этих электрических гитар при полном неумении. Нам страшно повезло: у одного из нас папа был настоящий японец. И он периодически привозил японские электрические гитары, маленькие усилители - ни у кого в Москве такого не было. Нам это страшно помогло. Я не знаю, на чем бы мы учились, если бы у нас не было этих инструментов.
         Году к 1971-му мы уже изрядно играли по Москве – по институтам, по школам. Клубов в сегодняшнем понимании не было и быть не могло. Каждый сейшен заканчивался в лучшем случае вырубанием электричества, в худшем – приездом ментов. И всё это было очень привычно.


5.

ДК «Энергетик» - потрясающее место. Нас туда привел наш старший товарищ Стасик Намин. Школа кончилась, а нам надо было где-то репетировать. В то время в ДК «Энергетик» репетировали: Стасик со своей группой «Блики», Леша Козлов с «Арсеналом». И мы. Там стоял обглоданный рояль и фанерные шкафчики, где у каждого хранились инструменты и аппаратура. Эти шкафчики можно было проткнуть пальцем. Мы очень помогали друг другу, делились всем - традиции коммунальной жизни продолжались. Я помню, что мы репетировали каждый вечер.
         Гонения начались после 1971-го года. На какую-то советскую дату устроили бесплатный концерт в ДК «Энергетик», где играли «Скоморохи» и «Машина времени». Директор клуба недооценил нашу популярность, туда пришла вся Тверская, приехала милиция, железные ворота во дворик закрыли, но их повалили. Это было просто взятие Зимнего. Милицейский мотоцикл с коляской бросили в речку. После этого было заседание Горкома партии. Туда вызывали Градского. Без меня, по счастью, обошлось - видимо, я был слишком молод. С этого момента пошло закручивание гаек. Нас стали гонять из клуба в клуб, и мы поменяли множество репетиционных мест. 
         Из ДК «Энергетик» мы ходили по направлению к ресторану «Балчуг», где давали макароны с лапшой и водку. Туда ходили студенты архитектурного, до 3 курса пиво спокойно продавалось в студенческой столовой. И можно было в большой перерыв спокойно взять ящичек пива, поставить под стол, и за стаканчиком о чем-то поговорить с преподавателем.  Не помню, чтобы кто-то пьяным напивался, хотя пиво пили всё время. На столах везде бесплатно стоял хлеб, горчица, черный перец, соль. И можно было сделать «адский бутербродик». Под такой бутербродик выпивалось несколько бутылок пива. Пиво стоило 28 копеек.
Я благополучно доучился до 4 курса. В начале 4 курса меня, Лешку Романова и еще одного парня выгнали. Была какая-то разнарядка: убирать всяких битловских музыкантов. То ли американский президент приехал, то ли что, но выгоняли очень удачно – прямо под набор в армию. Через 3 дня приходила повестка, и человек не успевал рыпнуться. Меня спасло моё плохое здоровье. Мне не пришлось ничего симулировать. Я пришел к ректору, он сидел, обхватив голову руками. «Ты знаешь, - говорит, - я ничего не могу сделать. Мой тебе совет: иди сейчас архитектором куда-нибудь. Я тебя через год восстановлю на вечерний, потому что, кто у нас на вечернем учится, им наплевать.»
Я никогда не делил свою жизнь на этапы. Это – было детство, отсюда – пошло отрочество, а потом уже юность. Детство до сих пор не кончилось.