Откуда родом Елена Образцова

    Телепроект 2007 года

Елена Васильевна Образцова родилась 7 июля 1939 года в Ленинграде.
Выпускница Ленинградской государственной консерватории имени Римского-Корсакова. Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР. Лауреат Международного конкурса имени Чайковского. Народная артистка СССР.  Звезда мировой оперной сцены.

1.


Санкт-Петербург – город, где я родилась, училась, и где прошла вся моя бессознательная жизнь. Меня все называли Лялька. Я была совсем малюсенькая, но помню, как меня клюнул петух. Меня мама позвала, я побежала, а за мной погнался и клюнул в ногу петух. Это воспоминание у меня осталось на всю жизнь, хотя мне было 2,5 года. А потом, когда началась война, мы бежали в бомбоубежище и на лестнице наткнулись на труп. Мы привыкли к трупам, было не страшно, но надо было перепрыгнуть. А мне было никак не перепрыгнуть. И помню, мама сказала: «Смотри, не наступи». Мы сидели дома, началась бомбежка, и мы решили, что наш дом развалился. А развалился дом напротив. Когда меня приносили в бомбоубежище, я жутко орала: «Мне воченно хочется хлебца!» И все говорили: «Уберите эту крикуху, опять ее принесли». Я думаю, что я там и начала петь, я там разорала легкие.
         Случилось так, что надо было уезжать по Дороге жизни, а лед уже был треснутый. Две машины перед нами упали в воду. В наш грузовик набили столько людей, что мы стоя ехали до Вологодской области. Машина не останавливалась, боялись, что она превратится в мишень и в нас попадет бомба. Мама меня прижимала телом прямо к кабине. А я всё съезжала, съезжала. Я боялась, что я съеду окончательно, а там на меня наступят люди. Потом мы приехали в Вологодскую область. Хозяйка нам почему-то дала очистки от картошки. Я такая маленькая была, а подумала: «Надо же, мы так голодали, а нам картошки не дали, а дали очистки». Хотя все были счастливы до потери сознания.
         Во время блокады приехал папин брат и привез нам бутылку водки и банку тушенки. Я помню, что мама все спрятала от нас и сказала, что откроем, когда будет Новый год. Когда наступил Новый год, мама с Тасей сделали из налима такой большущий пирог. И уже просто невозможно было ждать, но мама с Тасей налили по рюмочке водки и пошли поздравлять хозяйку. А мы с сестрой Марьяшкой допили всю водку, съели весь пирог и всю тушенку. Я сидела на окне и пела: «Завертелись, закружились провода, мы такого не видали никогда!» Нас спасла водка, иначе у нас бы был заворот кишок, мы могли бы умереть от этого пирога. А водка нас спасла.


2.


На улице Маяковского, 38 была квартира нашего деда. У нас было 10 комнат, а когда мы приехали из эвакуации, осталось только 3. Папа, папин брат и папина сестра - оставили только по одной комнате каждому. У нас не было никакой мебели, только между окон остался мой слон на колясочке. И мама сказала: «Раз слон остался, ты будешь счастливая». У меня вообще не было никаких игрушек. Этот слон, который остался между окон, потом тоже пропал. Но у меня был маленький бобка, который до сих пор живет со мной. Он старше меня, потому что мамочка его купила, когда я у нее сидела в животике. И потом я с ним уже не расставалась. Это единственная в моей жизни игрушка, с которой я выросла.
         Потом папа выкупал нашу мебель у соседей, которые въехали к нам непонятно откуда. Главное, что он купил обратно наш альбом с пластинками. Папа в 1937 году был в Италии и купил музыку, на которой я росла. Я даже уроки делала под музыку. Я не закрывала рта. И отец все время говорил: «Боже, как она поет, прямо, как ножом по стеклу». У меня был очень высокий ребятишечий голос тогда. А потом я увидела трофейный фильм «Большой вальс», и там была такая певица, что я сказала: «Я буду такая, как она, и у меня будет такой же красивый муж». После этого я не закрывала рот уже совсем, и меня все звали «артистка». А потом начались фильмы с Лолитой Торрес, тут я совсем влюбилась в пение и сказала: «Я буду только такая, как она». Я совсем недавно была в Аргентине и пела в театре Колон, ко мне вошла толстая тетка и сказала: «А я Лолита Торрес, я прочитала в твоем интервью, что ты из-за меня начала петь». 


3.


Мы играли в травки, в листочки. Я очень любила играть в магазин. Я помню, что какие-то листочки – это была селедка, другие листочки – это была каша. Я очень хотела быть фитопатологом и заниматься болезнями растений. И каждое семечко, которое мне попадалось, я сажала в консервную банку - у меня все окно было заставлено банками с семечками и маленькими пророщенными штучками. Потом это надоедало отцу, сгребалось в мусор, были мои рыдания на неделю, а потом всё начиналось сначала.
         Мамочка была чертежницей у папы в конструкторском бюро. А папа был главным конструктором завода Ленина. Мы ходили в гости друг к другу. Мы делали большие праздники, музыкальные вечера. Папа играл на скрипке. У отца и у моего дядьки были гениальные голоса, два баритона. Если бы они учились профессионально, стали бы знаменитыми певцами. А Валя – жена папиного брата – была актрисой и очень хорошо пела. Я мечтала: «Вот бы петь, как Валя!»
Однажды подружки постучали мне в стеночку копеечкой. Никто никогда не звонил в звонок - надо было постучать, и я сразу слышала. Я выскочила, а они говорят: «Пойдем поступать во Дворец пионеров». Их взяли, а меня не взяли. Я разрыдалась: «Я не уйду – и всё, буду здесь сидеть». Сказали: «Мы тебя возьмем условно, не плачь, а потом, когда ты выучишь песню, мы тебя зачислим в хор. Песенку я все равно не выучила, но меня зачислили, я всех взяла измором!»


4.


И вот я впервые влюбилась. Это был Лешка Глузман, заикастый, умный, с громаднейшими глазами. Он был такой придумщик, когда кто-то говорил, что никто не обнимет необъятное, он говорил: «Никто не обнимет неопрятное». Он писал замечательные стихи, и я считала, что человека умнее и лучше, чем Лешка, нет на свете. Но у нас была большая разница в возрасте, он уже начал ухаживать за барышнями. И однажды, когда был Новый год, я пошла с ним в компанию. Зашла за занавеску, смотрела, как красиво за окном. А он пришел с какой-то девушкой, уже – женщиной. И про меня забыли. Они уже сели за стол и выпили, а я все стояла и рыдала за занавеской. Это была моя первая любовь, первые страдания от любви.
         Мы ходили на Пасху в церковь. И ждали, когда будет крестный ход. Потом надо было донести свечку до дома. Отец неверующий, мама тоже была атеистка. А Тася – моя тетка - была очень верующей, и бабушка у меня была верующая, она пела в церковном хоре. Они водили меня в церковь. Я, глядя на старушек, сильно стукалась головой о каменный пол, и старухи начинали смеяться и говорили: «Вы, пожалуйста, расскажите ей, что так стучать лбом об пол не надо». А я думала, что чем сильнее ударишь, тем лучше меня боженька услышит. Я молилась только о том, чтобы не было войны и чтобы хоть что-нибудь послали поесть.
         У нас всю жизнь были коты, собаки, ежи. Однажды на даче сенокосилкой зарезали маму-ежиху, и остались маленькие ежатки. Их раздали дачникам. Отец сказал: «Не вздумай взять эту гадость в город». Но я его посадила за пазуху, и все равно привезла. У меня было жуткое раздражение, пока мы доехали в автобусе с Валдая до Ленинграда, он всё мне наколол и написал туда. У меня было рожистое воспаление.
         Летом мы ходили за грибами, меня брали на рыбалку. Я сама очень хорошо ловила рыбу, на меня хорошо шла рыба. Когда мы возвращались домой, на палке висели рыбы, и я шла впереди гордая, что я это всё поймала. А отец говорил: «Вот, дуракам везет». А потом делал вид, что это он поймал, а не я. Мы с ним всегда очень смеялись.


5.


Все мои предки -  петербуржцы. И вдруг папе предложили место в Москве. А он сказал: «Нет, я не поеду». Тогда его сослали восстанавливать завод в Таганрог. Это была трагедия нашей семьи, особенно папы. В Таганроге я закончила 10 класс, и еще год мы жили после. Я училась в радиотехническом институте на подготовительных курсах. Слава Богу, я не сдала экзамены и не поступила. Но отец заставил меня учиться на подготовительных курсах, и я провела там целый год. Но я не хотела там учиться. И когда папа сказал летом: «Или я куплю тебе золотые часы или поезжай в Ленинград», я сказала: «Конечно, я поеду в Ленинград!» А потом партия и правительство перебросили его в Ростов-на-Дону. И мы там жили еще 2 года. Я все время уезжала в Ленинград, потому что я уже не могла без него жить. У меня была жуткая ностальгия по Ленинграду. А потом отца перевели в Москву, потому что понимал, что его уже не отпустят в Ленинград. Он работал заместителем министра тяжелого машиностроения.
         А я улизнула в Ленинград и поступила в консерваторию. Когда я сдала экзамены по пению, мне сказали: «Ну, теперь идите и сдавайте экзамены». Думаю: какие экзамены в консерваторию? Я-то думала, что надо только петь. Мне сказали: «Нет, надо сдавать историю, литературу». Я сказала: «Это я не готова». Они сказали: «Хорошо, мы тебя возьмем, а ты все сдашь потом, во время первой сессии». А потом об этом забыли, и получилось, что я поступила в консерваторию без экзаменов. Тут у нас был годичный разрыв с отцом, потому что он не признавал непослушания. Мне сильно попало, он не разговаривал со мной, не замечал меня. Когда я приезжала на каникулы, мы с ним очень ссорились. Он сказал: «Если быть певицей, то №1, а из тебя не получится даже хорошего дворника». Я говорю: «С чего это вдруг?» «А потому, что ты не умеешь работать».
         А потом ему дали правительственный паек. Но, когда я приезжала домой, то ничего не ела. Я сказала отцу: «Как ты можешь, дети голодают, а ты ешь этот паек. Как тебе не стыдно?» Мама бросалась к нам: «Ляленька, перестань, Вася, перестань». Она все время нас мирила. Но ночью я не могла сдерживаться и ела сосиски. Но только сосиски - ни икру, ни другие вещи я себе не разрешала. Я сама голодала и знала, что вокруг - голодные ребятишки. Мне ничего не лезло в горло.