Два старика

         Тяжёлые облака нависали над заснеженными горами. Лучи солнца уже несколько дней не могли пробить эту пелену. Всё вокруг было серо-белым, и только крутые чёрные скалы возвышались над небольшой долиной. На поляну при слиянии речушек Шабрез и Акбулак подъехала из ущелья колонна грузовиков. Из первой машины выскочили два человека и с пустыми мешками в руках зашли в небольшой домик. Здесь жила тётя Лена и в большой русской печи пекла хлеб для геологов. Из закрытых кузовов остальных машин доносился пьяный гул. Несколько мужиков вывалились из последнего грузовика на снег и принялись справлять малую нужду у колёс. За всем этим безобразием с бугра у дороги мрачно наблюдал высокий старик в тёплом халате и меховой шапке. – Эй Алим-бобо ( дед Алим )  – раздался пьяный крик из последней машины: – А Кларка где? Наверху? – Иди, иди, тебе обеспечит – презрительно процедил старик. Два мешка с хлебом погрузили в кузов, и машины с вахтой геологов  уехали на Верхнюю базу. А, Алим –бобо, работавший  на Нижней базе сторожем, пошёл к деревянному, финскому домику . Здесь у сторожей была  своя небольшая комнатка с двумя кроватями и буржуйкой. Он затопил печку, вскипятил чайник, и сел на табуретку пить чай. Весёлые отблески огня освещали его смуглое  лицо. Неторопливо потягивая из пиалушки густой чёрный напиток и поглаживая бородку, старик погрузился в воспоминания: – Когда жизнь опять пришла в это несчастливое место? Три или четыре года назад геологи вернулись в эту долину. Опять стали ковырять склон большой горы в четырёх километрах отсюда. Только теперь, как он слышал, они вели разведку на флюорит. И каждые две недели машины спускали, отработавших свою смену трезвых рабочих вниз, и поднимали пьяных в дым вверх. Проходчиков, горнорабочих и механиков забирали от конторы Чаткальской геологоразведочной экспедиции в райцентре и везли по дороге  через посёлки и кишлаки на месторождение. У каждого виноводочного магазина они останавливались,  затаривались спиртным и тут же  в кузовах по дороге всё выпивали. Последние двадцать пять километров опасной дороги по серпантинам над рекой шофера таджики сильно напрягались. Была угроза, что кто-нибудь из невменяемых алкашей вывалится из кузова и свалится в обрыв.  Поэтому в кабины машин и по краям кузовов сажались слабо пьющие. На памяти многих были случаи, когда в эту крутизну летели по камням машины с людьми и грохотали бульдозеры. И далеко внизу, на изгибах бурной реки Чаткал,  кое-где можно было увидеть остовы покорёженной техники. Такую непростую  дорогу с такой беспокойной  публикой машины до посёлка геологов преодолевали обычно за пять, шесть часов. Там наверху борта кузовов  открывались,  и тела пассажиров выпадали прямо на обочину, в грязь или снег, в зависимости от  погоды. Кто мог ползти - полз, остальных затаскивали в бараки за шкирку. Утром  начиналась рабочая  смена  и они на двенадцать часов спускались под землю.
               
 На следующий день Алим - бобо взялся помогать тёте Лене. Натаскал воды из речушки, принёс дрова и растопил печь. Это не входило в его служебные обязанности и,  наверное, было просто традицией, когда после всех этих  хлопот  они садились пить чай со свежеиспечённым горячим хлебом. Бывало, они так чаёвничали и  втроём. Это когда у Алима совпадали пересменки со вторым сторожем на Нижней базе Хасаном. В домике у тёти Лены всегда было чисто и по местным понятиям уютно.  А по вечерам  старики иногда  угощали пекаря супом, приготовленным из  добытого Хасаном мяса. Утренние и вечерние посиделки проходили со сдержанным восточным гостеприимством. Обычно они скупо обсуждали текущие бытовые дела, погоду и выходки геологов. Запретными  были только  темы о прошлом каждого из присутствующих. Зачем говорить о том, что  из  давних слухов и рассказов посторонних им и так было известно, что ничего хорошего в  той прежней  жизни, у них не было. Они просто с философским спокойствием и стариковской мудростью доживали свой век.
               
 Тёте Лене было лет  за шестьдесят. Сухого телосложения, всегда аккуратная  женщина, немка по национальности  была родом из под Саратова. Из той самой Поволжской республики немцев, по которой прошёлся каток Сталинских репрессий. Её семью в самом начале войны сослали на север, в лагеря. Там они с мужем похоронили детей. А потом в Воркутинском восстании заключённых убили и мужа. После смерти  « усатого»  её по амнистии освободили и отправили на поселение в Среднюю Азию. В районном центре она прижилась, второй раз вышла замуж, родила,  и только начала оттаивать, как от силикоза (страшной болезни шахтёров )  умер второй супруг. И теперь, уставшей от жизненных невзгод женщине,  приходилось одной заботиться  о сыне, в котором души не чаяла. Выходила , вырастила и выучила хорошей профессии маркшейдер. Только спокойной, обеспеченной старости у неё не получалось – сынок пошёл в отца  шахтёра и частенько выпивал. Так и пришлось на старости лет подрабатывать в горах у геологов пекарем. О прошлой жизни она рассказывать естественно не любила, а вот поболтать о том о сём с удовольствием .  Только вот с кем? С этими малоразговорчивыми стариками не получалось, они и между собой то редко обменивались короткими  фразами. Между ними словно пробежала чёрная кошка, а вот как давно и какова была причина этой разобщенности  не известно. В последние зимы оживление в скучную, привычную жизнь на Нижней базе вносили новые здесь люди - лавинщики, которые зимовали на Верхней базе, в посёлке геологов и часто с гостинцами навещали тётю Лену.
               
 Над одним из стариков, « великим» охотником дедом Хасаном частенько подсмеивались работяги - геологи.  Но, начальники, в основном все таджики, терпели старого казаха. Ёще бы, ведь он осенью и зимой  снабжал их свежим мясом. Да и какой это был в их понимании охотник. Он не лазил по горам в поисках дичи, не хвастался охотничьими подвигами и, самое главное, не употреблял спиртного. От неряшливого маленького и толстого старика  всегда попахивало скотиной и навозом. Жил он недалеко отсюда,  в маленьком кишлачке, в верховьях ручья Пальтау . Там всего - то было несколько домиков и люди жили очень бедно. Их предки  когда то через перевалы бежали  из Казахстана от великого голода и здесь  нашли это укромное место. Подальше от власти и чужих глаз.  Дорогу туда не проложили,  и к поселенью вела только тропа. Жители нигде не работали и добывали себе пропитание только натуральным хозяйством. Держали коров, коз, баранов и выращивали зелень и картошку. Единственным добытчиком на весь кишлак в последние годы  был Хасан. На зарплату у геологов покупалась мука, сахар, соль и керосин. Всё это доставлялось наверх на лошадях и ишаках. Охотился Хасан в последние годы весьма  своеобразно – у выхода из штольни, которая пронизывала гору насквозь, этот лентяй сделал засаду. Просто бросил  на землю старый матрас и в щёлку между досками двери штольни лёжа наблюдал за обстановкой снаружи. Примерно в пятидесяти метрах от выхода из  штольни  была полянка, окруженная арчой, на которой дед устроил  прикормку солью  для горных  козлов кииков. Вот в этом то и была вся соль  охоты, т.е. он,  дожидался, когда рогатые придут полакомиться солью, и спокойно в них стрелял из старого карабина. Потом, при удачных выстрелах выходил, свежевал туши, грузил на лошадь и увозил либо в свой кишлак, либо начальству геологов. Конечно, небольшая  часть свежего мяса перепадала и компании на Нижней базе. В последнее время  старого Хасана часто  по ночам  стали мучить  кошмары. Ему снилась война:  грохот боёв, панический страх быть убитым, тихая  ненависть к своим командирам и плен. За год до начала  войны Хасана призвали в Красную Армию, и он честно пошёл служить. Сначала было очень тяжело: мешало плохое знание русского языка и религиозность. Он тяжело переживал издевательства сослуживцев и отсутствие возможности молиться.  Потом только начал привыкать, как начались боевые действия. До осени их пехотная дивизия с боями отступала из Украины. Был несколько  раз легко ранен, но оставался в строю. Пока его,  контуженного, после близкого разрыва мины, отступившие солдаты, не оставили  умирать  в окопе. Хасан выжил и два года провёл в плену. Было очень трудно,  но привычка, привитая с детства, с покорностью переносить лишения, уповая на милость всевышнего,  помогла выжить. Дальше было ещё хуже. После освобождения из плена были лагеря в Сибири. Так лишения растянулись на долгие пятнадцать лет. Уходил в армию крепкий, здоровый мужичонка, а вернулся больной измождённый старик, ненавидевший советскую власть.  Ну,  кому он мог рассказать, что жить в плену у врага  было легче, чем в лагерях на родине?
 
Дома, в своём кишлаке,  сёстры  выходили его отварами из лечебных трав и кобыльим молоком. За годы, проведённые им  на чужбине, родной кишлак потерял почти всех  своих мужчин.  В      первые  месяцы войны  без вести пропал старший брат Хасана. Младший братишка, получив повестку из военкомата, в страхе подался в бега.  Больше года он скрывался в местных горах, пока  дезертира не убили  при облаве НКВД. Отец не смог пережить таких потрясений – потерять всех своих  сыновей,  и тихо скончался в сорок шестом году. Его похоронили  на маленьком  мазаре за кишлаком, без муллы и без молитвы. А ведь он, простой чабан, был глубоко верующим  человеком. Для того  чтобы прокормить оставшихся в кишлаке стариков, женщин и детей Хасану пришлось устроиться на работу горнорабочим к геологам. Там, стали платить хорошие деньги за подземные смены, и у его родни опять появились мука, соль, сахар и керосин. Людское сообщество долго и  с трудом принимало бывшего военнопленного, а потом  и бывшего  заключённого. Хасан тоже сторонился людей. Ему было хорошо только в своей долине, у себя в кишлаке. Только здесь он пользовался уважением своих соплеменников и отдыхал душой. Если бы ни одна мысль, занозой засевшая в его мозгах после возвращения из лагерей, и мешавшая жить спокойно: - Что делать с этим проклятым  таджиком? По слухам, Алим из  Бричмуллы был причастен к убийству в горах его брата, и, даже будто бы сам стрелял в него. Поначалу Хасан хотел как-нибудь подкараулить его в горах на охоте и убить. Но со временем у слабохарактерного казаха эта мысль притупилась, наступила старость, и он даже научился терпеть его рядом с собой. Хотелось конечно прямо спросить об этом таджика, но как то не получалось, да и побаивался он его.  Несмотря на хорошее знание родных языков друг друга, общались старики  во время совместного пребывания на Нижней  базе, исключительно на нейтральном для обоих узбекском  языке. А ругаться при редких размолвках предпочитали на русском.
               
  В тридцатые годы слава о молодом таджике  Алиме распространялась на весь район. Местные жители дали ему  кличку  Хайвон, что означало дикий, или точнее бешенный. Лучший знаток лошадей, наездник и любитель холодного оружия, своим необузданным нравом приносил своей семье много неприятностей. Ещё  юным  отец  устроил его  конюхом и объездчиком лошадей к местному баю. Потом в долину пришла советская власть и начала железной рукой наводить порядок. Местных богатеев и мулл разогнали, и многие жители округи остались без средств,  к  существованию. Отец, сам из рода священнослужителей,  надеялся, что его единственный сын пойдёт по духовной линии. Он и имя ему при рождении выбрал соответствующее – «Алим», что в переводе с арабского означало «знающий».  Но, не вышло, неусидчивый и свободолюбивый юноша предпочитал свежий горный воздух, унылому времяпровождению в кельях медресе. Хорошо ещё, что отец  до своей кончины, успел обучить  Алима русскому языку и  грамоте. Первые пятилетки советской власти в горах проходили трудно, и жители окрестных кишлаков выживали как могли. Их пытались организовать в колхозы и совхозы, но посевных земель в горах  было мало, а пасти свой скот они могли и без коммунистов и комиссаров. Новую власть отец принял плохо; переживания по поводу гонений на священнослужителей и раскулачивания отразились на здоровье. Он тяжело заболел и в скорости умер.  После смерти отца у повзрослевшего парня остались на попечении старенькая мать и две сестры. Их надо было кормить, а скудное хозяйство, оставшееся в наследство, не помогало. В это время в их горы пришли геологи и Алим пошёл к ним работать.  До войны был вьючником в геологоразведочной партии, водил караваны лошадей с грузом по окрестным долинам. Между делом занимался охотой, осенью собирал орехи и яблоки в горах и сдавал их в колхоз. Попутно с  разведкой редкоземельных металлов для военной промышленности, геологи старательскими методами стали добывать на Шабрезе  золото и Алима привлекли к его охране и доставке в райцентр. В местном отделе НКВД  он подписал бумагу о секретности; ему выдали оружие и увеличили денежное довольствие.  Человек на важной  должности караванбаши ( начальник караванов)  и  с наганом на поясе в окрестных кишлаках стал пользоваться большим уважением среди местных жителей.
               
  В самом начале войны Алима вызвали в военкомат, и чуть было не отправили на фронт. Но вмешались нкавэдэшники и ему оформили  бронь. Так он стал теперь отвечать за сохранность доставки в райцентр всего золота, добываемого в этом районе. Поначалу казалось, что это совсем безопасное занятие, но со временем в горах появились дезертиры из местных призывников. Их прятали, подкармливали и поддерживали родственники из кишлаков, а при проведении облав они уходили в дальние долины. Оттуда, сбившись в мелкие банды, они для добычи пропитания  иногда спускались с гор и  устраивали дерзкие налёты на  машины с продуктами и магазины.  Целый год властям было не до них – всеобщая мобилизация вымела из округи почти всех взрослых мужчин. И только,  после неудавшегося нападения на караван с продовольствием для геологической партии, начали принимать меры. Создавали летучие отряды из  сотрудников НКВД и вооружённых геологов, которые занимались поиском и  уничтожением вооружённых банд из дезертиров и уголовников. В этих глухих горных ущельях, в выходах известняковых пород  было много пещер, и найти прятавшихся там людей без помощи опытных проводников из местных жителей было почти невозможно. Так к операциям в качестве проводника  привлекли и Алима, как знатока окрестностей. Ему уже как-то раз в долине речки Акбулак  пришлось убегать от обстрелявших его караван людей. Он тоже несколько раз стрелял из карабина куда - то вверх, по скалам.  Но, страх за возможную потерю бутылки  с  золотым песком,  спрятанной во вьюке,  заставил его спешно покинуть это место.  Страх был не за себя – гордый таджик не мог смириться с  нападением  из подтишка. В органах его предупредили, что он  своей головой и жизнью членов  всей своей семьёй  отвечает за золото. Тогда он никому не рассказал о попытке нападения. Потому, что понимал, что  придётся властям сдавать своих земляков. Только в чайхане предупредил стариков о возможных последствиях повторного нападения.
               
 Зима в сорок втором году была  ранней и голодной. Все окрестности засыпало снегом. В горных ущельях грохотали лавины. Сопровождать караваны с  продовольствием для геологов стало крайне опасно. Да и подвоз продуктов  для населения в кишлаках стал редким делом.  Особенно бедствовали люди в землянках на плато Аурахмат. Там летом начали вести  вручную  открытую добычу ртути. Для этого пригнали выселенных с Кавказа чеченцев и ингушей. Кто считал умерших от холода и голода детей и взрослых? Никто! И, только местные мусульмане   хоть как-то помогали своим  единоверцам,  чем могли, и, при случае, передавали через Алима тёплые вещи и немного муки. Дорога к Шабрезу проходила мимо  их лагеря. И каждый раз,  проезжая  верхом  на лошади, возле землянок с чадившими из под земли трубами, он удивлялся тому, что видел. А видел он сытых, тепло одетых  охранников  и за колючей проволокой оборванных и голодных детей, игравших возле своих землянок. Иногда, после удачной охоты на козлов в верховьях долины, возвращаясь с караваном лошадей, он огибал лагерь сверху и незаметно для охраны перебрасывал тушу козла через проволоку. Власти называли этих людей  врагами народа. И, иногда, слушая в своём кишлаке, сводки Информбюро Алим  думал:  - Как это может быть? Весь советский народ борется с врагом. А эти несчастные люди кто? Тоже народ? Тогда почему их объявили врагами? Как может быть врагом целый народ? Что плохого они сделали всем советским людям?  Плохие мысли, тяжёлые времена. Даже старики в кишлаках перестали уповать на Аллаха. Хорошо ещё, что Алим был атеистом. А может быть и плохо!
               
 Новый год в их кишлаке власти приказали отмечать в школе. Обычно Алим избегал таких многолюдных мероприятий. Но, в этот раз начальник геологической партии приказал обязательно присутствовать на празднике. В самом большом классе составили парты, накрыли их белой бумагой и повесили несколько патриотических  плакатов. Вместо ёлки дети украсили самодельными игрушками дерево арчи. Народу собралось много. К тому времени в их кишлаке поселили  эвакуированных из  Поволжья женщин и детей. Для взрослых организовали небольшой пошивочный цех, а детей разместили в школе. Продукцию цеха: шерстяные рукавицы, шарфы,  носки и нижнее бельё отправляли на фронт. За скудные пайки много не наработаешь, поэтому частичную заботу о пропитании новых жителей возложили на местных жителей. Так и в семье Алима появилось прибавление - они с женой Рыхси приютили у себя женщину с двумя детьми. Своих детей им Аллах не дал и Рыхси, сильно переживавшая эту несправедливость, слегка оттаяла от детского шума и гама, да и у него забот прибавилось. Как прокормить такую большую семью?
               
 Новогодний вечер шёл своим чередом: местное начальство рассказало об обстановке на фронтах, дети читали стихи о товарище Сталине и пели песни, за столами под горячий чай быстро расходилась нехитрая закуска. Потом завели патефон и устроили танцы. Разгорячённые женщины бросали завлекающие взгляды на мужчин. Благодаря своей внешности - красивый, статный таджик, с чёрной как смоль шевелюрой,  усами и бородкой, и ходившим в кишлаке сплетням,  Алим пользовался их особым вниманием. Он же скромно стоял в углу комнаты, смотрел на  веселящихся людей и уже подумывал об уходе, как его позвали на улицу. Там, за углом школы его окликнул  невысокого роста мужчина в чёрном полушубке: - Эй, джигит салом аллейкум (здравствуй), узнал? – Аллейкум ассалом начальник, узнал, ты Чернов -  начальник НКВД нашего района – ответил таджик. – Правильно! Слушай, по нашей информации банда из уголовников и дезертиров  через перевалы проникла из долины Ангрена  в наш район. Они хотят напасть завтра на караван с продовольствием и взрывчаткой, который пойдёт на Шабрез. Как ты думаешь,  где они могут напасть? – Какой караван начальник? Почему я ничего не знаю? Это же мой караван, я должен его провести. – Тебя специально не предупредили, чтобы не было утечки информации. – Не доверяешь начальник - обиделся Алим.- Причём тут доверяешь, не доверяешь – принято такое решение, а ты и так головой своей отвечаешь и за караван и за золото оттуда – усмехнулся Чернов. Так давай короче, где они могут напасть? – Таких мест много, но думаю,  где сливаются Шабрез и Акбулак, там место удобное для засады. – Да, может ты и прав, место там действительно удобное для нападения. А где они могут прятаться? – озабоченно спросил начальник.- Могут когда сильный мороз ночевать в пещерах на склоне Пулатхана – ответил Алим и поинтересовался:- А где сейчас караван? – У лагеря чеченцев, под охраной. – Если через два часа выйдем, к рассвету будем на месте. – Зачем в ночь выходить? Выйдем утром, к полудню будем на месте и примем бой, если они нападут. – Э-э-э начальник, ночью хорошо идти, мороз снег на горах держит и утром тоже. А днём опасно, в горах снега много - лавины могут пойти. Чернов посмотрел на часы, закурил и задумался: - Говоришь ночью выходить, а через час новый год уже будет. Я думал у вас тут новый год встречу, выпью, поем и  посплю хоть до утра. А то уже третий день на ногах, почти  без сна. – Начальник, днём солнце греет, опасно, лавины могут убить. Давай сейчас пойдём ко мне, попьём чай горячий, покушаем и пойдём. – Приглашаешь домой? Это хорошо, у меня и водка есть. Ну что ж, пойдём.
               
 Рыхси даже не удивилась позднему гостю, накрыла скромный  дастархан , заварила чай и вышла. – Хорошие у вас, у мусульман обычаи. Жены всё молча,  делают и не спрашивают: - Почему, как, да зачем? – развеселился Чернов, с удовольствием прихлёбывая из пиалушки.  А Алим молчал, сосредоточенно думал и переживал за завтрашний день. – А сколько в банде людей? – спросил он, когда  гость немного поел. – Человек десять, только не людей, а нелюдей, знаешь,  сколько на них крови? Откуда думаешь у них оружие? Напали в Ферганской долине на райотдел милиции, убили четверых и унесли всё оружие. Н-е-е-т, эти бандиты хуже фашистов – озлобленно ответил начальник. – А среди них дезертиры есть, наши? – поинтересовался Алим. – Какие наши? Ты думай, что говоришь. Это враги, про ваших  дезертиров ничего не знаю. Есть приказ всех уничтожить. – Ладно, начальник это я так спросил. А сколько с тобой людей? Сколько нас будет? – Со мной ещё два сотрудника и человек пять из охраны лагеря возьмём, потом ты ещё. Всего наберётся около десятка человек. Хватит! Ты зачем это спрашиваешь? Боишься что ли? – Нет начальник, я думаю… . Каждый раз с караваном идёт четыре – пять человек. Это обычно. А здесь десять. Подозрительно будет. Могут не напасть. – Это ты прав, могут заподозрить – удивлённо протянул Чернов – что ты предлагаешь? Алим озабоченно почесал затылок:  -  Думаю,  с караваном по дороге на лошадях поедут пять человек, а остальных я проведу по верхней тропе, над караваном. Я там старую тропу  знаю. Если снег там ветер убрал, пройти можно. Только надо вам всем в нашу одежду переодеться, в наши чапаны и шапки. Так будет привычно, и они не узнают. Начальник с уважением посмотрел на Алима: -  Ишь ты, как придумал. Голова у тебя варит. – Варит, варит – покачал головой таджик – только убивать нехорошо, кровь это на руках.  Может, в арест возьмём? – Ты это кончай бандитов жалеть. Повторяю, есть приказ всех уничтожить, давай их сначала найдём, а потом посмотрим.
               
 Невесёлые мысли одолевали Алима под мерное движение каравана по заснеженной дороге вдоль реки. Он не любил этот маршрут. В другие места, где в горах работали геологи, водил караваны спокойно. А сюда в долину Шабреза всегда нервничал. Не зря старики рассказывали разные страшные истории про эти места. По их словам когда-то в старые времена в верховьях Шабреза был маленький кишлак,и  жили там хорошие люди. Разводили баранов, выращивали фрукты. Говорят, что там собирали самые вкусные яблоки в округе.  А потом Аллах почему-то  проклял эти места – ангел смерти Азраил забрал многих взрослых и детей, а оставшиеся в живых ушли из этих мест.  А люди всё опять и опять  приходят сюда. Теперь, перед войной пришли геологи и начали взрывать и ковырять эту землю. Потом стали вручную добывать какие-то там металлы для танковой промышленности. Почти каждые две недели туда ходил караван с продуктами и динамитом. Назад в мешках лошади везли породу. Когда геологи сверху по рации условной фразой сообщали о спец.  грузе,  Алим шёл вместе с караваном, и там под расписку принимал бутылку с золотым песком. – Эй, Алим – оторвал его от раздумий Чернов – уже три часа двигаемся. Скоро разделимся? – Уже скоро начальник. Как только повернём в долину Акбулака, до поляны останется час хода. Там, мы с твоими таджиками уйдём вверх. – А почему с таджиками? Возьми с собой охранников – вон они, какие все здоровые, ишь морды наели. – Н-е-е-т  начальник твои русские плохо по горам ходить будут, падать будут, шуметь. А таджики лёгкие, тихо идут, их не слышно. Сейчас хорошо, холодно, может быть лавин не будет.

               
 Через полчаса Алим остановил караван. – Здесь, мы с двумя твоими уйдём вверх – показал он Чернову рукой – а вы тихо пойдёте дальше. Ты начальник здесь кури. Потом курить не надо – запах идёт. – Ладно - сказал Чернов,  закуривая папиросу - принято,  давай говори, как думаешь действовать дальше – и подал  знак своему оперативнику. Тот снял с лошади какой-то свёрток и начал его разворачивать. - И-е-е это что такое?- удивился таджик. – А это ручной пулемёт, видишь, как мы вооружились. – Тогда, пусть эти двое, с этой штукой сзади поедут, отстанут, а когда услышат, как стреляют, выскочат из-за поворота и будут стрелять вверх. – А почему вверх, в бандитов пусть стреляют? – Нет, если будут по людям стрелять, лошадей убьют. А без  них как будешь породу вывозить? – Алим!- повысил голос Чернов – это я командую операцией, а не ты. Давайте вперёд! А мы чуть позже тронемся, чтобы одновременно подойти.- Ладно,  начальник, мы пошли. Только по - русски не говорите, а то если поймут  – плохо будет.
               
 На тропе Алим и его спутники быстро взмокли от пота – в ложбинах, с подветренной стороны, лежало много снега и они, утопая по пояс, по очереди пробивали путь. Перед последним отрезком пути они немного отдышались, и таджик шёпотом проинструктировал оперативников: -  Мы сейчас тихо придём, говорить не надо, по снегу хорошо слышно. Потом будем лежать, смотреть. Нам сверху хорошо видно будет. Вы как стреляете? Хорошо? Те, молча, закивали головами. – Тогда стреляйте поверх  их голов. Я думаю, они по людям стрелять не будут. Вверх будут, пугать будут. На склоне перед слиянием двух речушек они залегли за стволами деревьев. Поляна внизу была видна как на ладони. Алим знаками показал, что в роще за откосом к реке  кто-то есть. Из-за поворота долины показался караван; первым, на гнедой лошади, ехал Чернов. – Э-э-э дурак – тихо прошептал Алим. Зачем первый едешь? Зачем на лошади, пешком  надо. Начальник словно услышал его, спешился и, взяв лошадь под уздцы, стал отворачивать караван в сторону от рощи. Стычка была короткой: от деревьев, стреляя вверх,  выскочили люди и с криками - У-р-р, у-р-р (Бей, бей), кулини кутар ( руки вверх)  и  бросились к каравану. Охранники лагеря, те ещё бойцы, скатились с лошадей и трусливо зарылись в снег. Чернов, прячась  за лошадь,  стал отстреливаться из пистолета. По команде Алима, они сверху тоже дали залп поверх голов нападавших. Те, не ожидая такого отпора, залегли в снег. Наступила заминка. – Сдавайтесь, сопротивление бесполезно - прокричал Чернов, выйдя из-за лошади. Таджику было хорошо видно, как один из нападавших стал выцеливать начальника. Он быстро перевёл ствол карабина влево и выстрелил. Два выстрела случились одновременно – Чернов схватился за руку и упал, а стрелявший бандит уткнулся головой в снег. – Олга! ( Вперёд) -  закричал кто-то из нападавших, и они опять, стреляя на ходу, бросились к каравану. Воздух прорезал резкий треск – это  начали стрелять из пулемёта  отставшие бойцы. Бандиты, в замешательстве остановились – по ним стреляли сверху и с двух сторон, и они, круто развернувшись,  бросились бежать  вверх по реке. Куда они могли убежать? Там снега было по пояс, но они, в панике, барахтаясь в снегу, медленно продолжали двигаться. Алим с криками: - Не стреляйте, не стреляйте, хватит - большими прыжками бросился по склону  вниз. Но было уже поздно – очереди из пулемёта достали всех. – Зачем так, зачем всех убивал- причитал таджик, подскочив к Чернову. Тот, морщась, поднялся с земли – рукав халата был распорот. – Замолчи! -  приказал начальник, ощупываю руку. – Твой силна ранен? – от волнения Алим стал коверкать русский язык. – Нет, пустяк, царапина, хорошо ещё, что в левую руку, а то бы стрелять не смог. Сопровождающие караван люди собрались вокруг Чернова. – Т-а-а-к, всех убитых собрать и сложить на краю поляны – приказал он. Только его люди стали стаскивать трупы, как один из бандитов, лежавший дальше всех, вскочил и с дикими криками попытался  бежать. Снова Алим не успел остановить Чернова. Тот вскинул руку с пистолетом – раздалось три выстрела, и беглец упал.
 Когда они осматривали выложенные в ряд тела убитых, начальник подозвал таджика: - Смотри, все узбеки. Нет, а вот, этот русский. Твой выстрел? – спросил он, показывая на грузное тело, с когда-то светловолосой головой – Ты ему полчерепа снёс. – Я в руку стрелял, а попал в голову. Промазал, – хмуро ответил Алим:  -  Вон тот последний не узбек, казах, совсем мальчишка. Ты зачем его стрелял? – Он бы убежал. – Куда бежать, снега много, арестовать можно было. – А ну тебя - отмахнулся Чернов и приказал подчиненным вырыть яму и зарыть трупы. – Нет, начальник! Мусульман надо по нашим обычаям хоронить. Русского бандита как хочешь, а узбеков и казаха по обычаю. – Ну и где я тебе сейчас муллу найду?-  Не надо сейчас. Ты начальник пошли своего таджика в Бричмуллу и на Пальтау пусть зайдёт. Думаю этот казах оттуда. Люди придут, заберут и на мазаре похоронят. Только оставь человека охранять, а то волки придут. – Ладно пусть по  твоему будет, хотя, хоронить бандитов не много ли чести? – Э-э-э начальник, если бы не война, они бы не были бандиты. Ты своего охранника где хоронить будешь? – Отвезут в лагерь и пусть о нём  его начальство позаботится. Давай дальше действовать – до геологов сколько дороги осталось? Мне вечером назад надо. – До геологов за час дойдём. Лошадям отдых нужен, потом мешки погрузят и назад. Сейчас надо груз перегрузить с убитых лошадей. Скажи  своим таджикам, чтобы шкуры с них  сняли, а мясо отвезли в кишлаки – у людей  голод, а поминки надо делать.
               
 Солнце уже закатилось за вершины гор, когда они,  возвращаясь,  проезжали мимо поляны, где ранним утром был короткий бой, и только пятна крови и вытоптанный снег напоминали о произошедшем событии. Алим поднёс сложенные ковшиком ладони к лицу, провёл по бородке и что-то тихо пробормотал. – Ты это чего, молишься что ли? – удивился Чернов: - А мне говорили, что ты не верующий. – Верующий не верующий, а молитву прочитать надо. Попросить у Аллаха прощения. – Какое прощение, за что? Мы бандитов уничтожили, успешную операцию провели, а он – прощение. Кстати, получается, что я твой должник – ты меня от пули спас. Тебе награда полагается. Чернов у геологов, пока все отдыхали и потом грузили лошадей, крепко выпил и теперь, без  умолку, всё говорил и говорил (мешал Алиму думать). – Водка развязала ему язык – сначала сильно испугался, а потом отошёл.  Так понимал состояние Чернова таджик. Он ближе подъехал к его лошади, тронул начальника за колено и посоветовал: - Ты спи начальник, всё уже кончилось ….  – Как спи, а лошадь как же, мы же верхом? – Спи, лошадь сама дойдёт. Она дорогу хорошо знает. И верно – через несколько минут Чернов замолчал, опустил голову и мирно засопел, покачиваясь в седле. Снег поскрипывал под ногами лошадей, тихо позвякивали стремена, на звёздном небе появилась луна и скупо осветила мрачную долину Чаткала.  Алим вздохнул: - Какой плохой день? Столько людей убили. Сколько горя будет в семьях убитых?  Зачем? Где- то я видел этого мальчишку, казаха….  Так заканчивался первый день 1943 года.
               
  В конце марта Алима, ближе к полудню срочно позвали в сельсовет, к единственному телефону в кишлаке. На проводе был сам товарищ Бабаджанов, начальник всей геологоразведочной экспедиции: - Шабрезская партия уже вторую неделю не выходит на связь. Там что-то случилось. Мы не можем подготовить караван. Срочно возьмите несколько человек из кишлака и поезжайте туда. Как только выясните обстановку – звоните!  Послезавтра к вечеру жду контрольного звонка. Днём передвигаться в горах было опасно. С утра солнце сильно  припекало и , накопившиеся  на склонах гор  за зиму массы снега, стали рушиться вниз, сметая всё на своём пути. Решили ехать ночью, когда слегка подморозит, чтобы утром быть на месте. Жена вечером, при свете керосиновой лампы, стала как всегда молча, собирать его в дорогу. Но, когда увидела, как он выбирает оружие, не выдержала и тихо заплакала. После той злополучной новогодней стычки с бандитами, Алима снабдили целым арсеналом. – Йиглама!(не плач)- пришлось прикрикнуть ему: - Ну что там может случиться? Наверное, рация поломалась. Не переживай, успокойся. Завтра, к вечеру, я вернусь. Приготовь шурпу к моему возвращению – попросил он, чтобы успокоить женщину.
               
 Вооружённая группа из трёх человек выехала из кишлака после двенадцати часов ночи. Старики, жившие по соседству, которых Алим уговорил поехать с собой, поначалу оживлённо обсуждали ситуацию и мучили его вопросами. Алим как мог их успокаивал; он и сам не понимал, что там могло приключиться. Последний раз он был на Шабрезе примерно  две недели назад; всё было как обычно – поговорил с начальником партии, попил чай, взял золото и поехал назад. Может быть,  опять бандиты напали? Нет, геологов там человек тридцать. У них у всех ружья и карабины. Водки нет, значит все трезвые. Что же там произошло? Рация сломалась? Тогда почему не прислали человека? Попутчики задремали в сёдлах, а Алима одолевали невесёлые мысли. Через четыре часа пути они подъехали к поляне у слияния речушек. Старики предложили Алиму здесь отдохнуть, разжечь костёр и вскипятить воды для чая. Но таджик отрицательно покачал головой, ещё свежи были в памяти события трёхмесячной давности. Это потом, в шестидесятых годах геологи построят здесь три домика, и назовут поляну Нижней базой. А сейчас отряд тихо проехал мимо, повернул налево, в долину речки Шабрез, и стал медленно подниматься по тропе к месторождению. Ночь отходила, вокруг посветлело и тишину нарушало только лёгкое поскрипывание снега под копытами лошадей. Несколько раз дорогу им преграждали уже смёрзшиеся конусы снежных лавин, сошедших недавно с правого от тропы склона хребта. Путники озабоченно посматривали по сторонам. Тишина настораживала. Вдруг, откуда – то слева,  издалека,  послышался тоскливый волчий вой. Потом ещё и ещё, теперь уже и справа;  волки словно перекликались друг с другом и провожали всадников вверх по долине. Лошади, фыркая, занервничали. – Это нехороший знак - сказал Алим старикам – вы сами знаете, что волки уходят из тех  мест, где много людей и много шума. А здесь каждый день взрывали. – Значит уже много дней тихо,  и волки опять пришли сюда – ответил один из стариков.- Они не нападут на нас? – спросил второй  старик. – Нет, нас много и мы вооружены, а волки чувствуют ружья.
               
 Им осталось проехать совсем  немного: только перейти вброд  речку, войти в левую широкую ложбину и подняться по серпантину к землянкам геологов. Стало совсем светло – геологи обычно в это время уже начинали работу, а тут сверху не доносилось ни звука. Они переехали речку, стали поворачивать и встали. Вся ложбина внизу от края к краю была перегорожена высоким  валом грязной снежной массы. Путники просто уткнулись в эту стену. – Тарма, тар-м-а-а ( лавина, лавина) – закричал Алим и, соскочив с лошади, полез вверх. Он, что-то причитая, карабкался по мёрзлым снежным комьям, соскальзывал, падал, вставал, и снова двигался вперёд. Наконец Алим достиг верхней точки вала, и, в ошеломлении, остановился. Картина, открывшаяся его глазам, была ужасна: лавина заполнила собой всю широкую ложбину до верха площадки, на которой когда-то были расположены землянки, склад взрывчатки, ручные мельницы и лотки для промывания породы. В её гигантском теле были погребены динамит и инструменты, деревья и оборудование. И главное люди – все геологи, работавшие здесь, нашли свою смерть в снежном плену. Алим сорвал с плеча карабин и стал стрелять вверх – не может быть, чтобы все погибли. Кто-то ведь должен был остаться в живых? После громкого  эха  от выстрелов, наступила тишина. За спиной он услышал тихое бормотание- это старики, поднявшиеся следом за ним, обратились на восток, встали на колени и молились. Он тоже опустился на колени и тихо заплакал. Взошедшее солнце ярко освещало эту страшную картину. Вдруг сзади раздался приглушённый грохот. Люди обернулись и увидели, как с верховьев  левого склона, под которым они прошли час тому назад, начали сходить лавины. Несколько часов они потерянно бродили по этому замёрзшему кладбищу, надеясь найти хоть что-то оставшееся от живших здесь людей. Но всё было напрасно. Из обломков досок Алим соорудил большой крест и установил его на том месте, где когда-то были землянки. – Среди них жили и наши таджики из кишлака – тихо сказал один из стариков. – Какая разница – наши не наши, все мёртвые одинаковы. Русский бог или Аллах всех забрали к себе – ответил Алим. Они,  молча, постояли у креста. Потом в последний раз окинули взором окрестности. – Вон там был несчастный кишлак,  из которого ушли люди - показал рукой старик  на верховья речки. – Знаю,- сказал Алим : - Я был там. Назад  возвращались по старой тропе на южном склоне, который был уже почти свободен от снега.  Они, молча, осторожно ехали на лошадях, а, напротив, с левого склона продолжали сходить лавины. Поздно вечером, добравшись до своего кишлака, Алим по телефону доложил начальнику геологов о несчастье. Когда он пришёл к себе домой, жена, прикрывая рот рукой, тихо ойкнула ( чёрная, как смоль, голова мужа побелела) – Вы стали совсем седой. – Давай водку, дома есть водка? – промолвил Алим, обессилено опускаясь на кошму. Впервые в жизни он запил: несколько дней почти не вставал с постели; молча, лежал, отвернувшись к стенке. Не ел и не спал, и только  с отвращением цедил из пиалушки горькую. Голова раскалывалась от боли, по ночам ему мерещились чьи-то голоса. Как будто кто-то из под снега пытался что-то рассказать ему. Рыхси хлопотала, ухаживала за ним как за маленьким ребёнком, но ничего не помогало. И только потом, когда приехали геологи и  привезли с собой врача,  Алим после уколов, понемногу  стал приходить в себя. Стране нужно было золото! Таджик вышел на работу и опять стал водить караваны в горы. Он поставил начальству только одно условие: ни ногой на Шабрез! В это проклятое богом и людьми место.  А начальники и так махнули рукой на месторождение:  слишком  дорогой ценой доставались эта руда и золото.  Только к середине лета гигантская лавина растаяла, и люди смогли похоронить найденные там  останки.
               
 С тех самых пор Алим сильно изменился: он и так не отличался разговорчивостью, а тут замкнулся в себе, совсем отказался от спиртного, принялся брить свою поседевшую голову и потихоньку от жены стал  делать намаз. Женщины в кишлаке шептали ему вслед – девона ( одержимый духами), и прятали от его взгляда детей. После войны, когда его стали разыскивать родственники  погибших в лавине людей и просить  проводить их на место гибели, он быстро собирался и уходил в горы. С течением лет память стала успокаиваться, время потихоньку стирало ужасные воспоминания об этой зиме. Жизнь брала своё – надо было ухаживать за всё чаще и чаще болевшей женой, и помогать сёстрам, которые уехали из кишлака в Сталинабад ( потом Душанбе  ) и вышли там замуж. Так и дожил Алим уже бобо спокойно до своей пенсии. А потом, странное дело, когда геологи в конце  семидесятых годов снова возвратились в Шабрез, и позвали его сторожить уже построенные домики на Нижней базе, он неожиданно согласился. Как это получилось, он и сам себе не мог объяснить.  – Видимо совсем я поглупел на старости лет – объяснял он жене свой поступок. И ведь не из-за денег, хотя какая – никакая зарплата сторожа служила хорошим подспорьем в семье. Нет! Его, словно магнитом, стало тянуть туда, где он  в расцвете сил пережил тяжёлые душевные потрясения. Когда он снова, после стольких долгих лет отсутствия, летом приехал на ту самую поляну принимать хозяйство, то долго ходил кругом  и  осматривался. Горы всё также возвышались над поляной, речки всё также шумели в своих берегах, и деревья шелестели от лёгкого ветерка. Всё вокруг было знакомо и похоже на те,  прежние годы. Только  сам он был другой – постаревший,  и помягчевший душой, человек.
               
 С философским спокойствием Алим бобо наблюдал за бурной активностью людей в долине Шабреза. Геологи проложили сюда хорошую дорогу, содержали в штате целую бригаду дорожников с двумя бульдозерами, а в зимние периоды заключали договоры с Гидрометслужбой на снеголавинное обслуживание. В летний сезон в эти красивые места потянулись туристы и рыбаки. Так что на Нижней базе уже было что охранять, и от кого охранять материальные ценности. Алим бобо уже один не справлялся со своими обязанностями, и геологи наняли сторожем ещё одного пенсионера – старого казаха Хасана. Они сменами по две недели дежурили  по одному на поляне, а оставшуюся неделю месяца проводили вместе. Особой радости совместное проживание у них не вызывало, но выработанная с годами привычка к терпению, сглаживала острые углы. Да и что им было делить, кроме прошлого. Алим чувствовал, что не с проста Хасан сторонится его, но сам интереса не проявлял и глупых вопросов не задавал.- Придёт время – считал он - и человек сам расскажет, что у него на душе. Или сам спросит за нанесённую обиду. Свою лепту в жизнь маленького коллектива на поляне вносила и  тётя Лена. Она с чисто женской интуицией понимала, что не зря старики сторонятся друг друга, и старалась загрузить их решением мелких бытовых проблем. Так незатейливо пробежали три года. - Тьфу, что это за срок – думают обычно молодые, полные сил и  здоровья, люди. А для стариков, проживших непростую жизнь, это большое время.
               
 Весной, как только внизу, в кишлаке, сошёл снег, Алим бобо засобирался в Душанбе. Пришло известие о тяжёлой болезни старшей сестры. Жена собрала его в дорогу, набила сумку гостинцами и, как обычно, с миром проводила из дома. Только через два месяца старик вернулся назад. Поездка в гости оказалась очень грустной – сначала похоронили сестру, а потом он и сам слёг с сердечным приступом. Родственники выходили его, дали отлежаться и, когда он окреп, проводили домой, от греха подальше. Да Алим бобо и сам уже с нетерпением ожидал возвращения в свой кишлак, который ещё никогда не оставлял на столь долгий срок. Последний отрезок пути он проехал на автобусе из райцентра. Внизу, на равнине стояло уже жаркое лето, а здесь в горах было ещё прохладно, и свежая зелень радовала глаз.- Вот доберусь до дома, отдохну несколько дней и поеду на Шабрез – думал он, глядя в окно на проносившуюся мимо  красоту. Заскучавшая в одиночестве жена, обрадовалась приезду мужа: быстро приготовила ужин, ухаживала за ним и долго рассказывала местные новости. Только после того как он напился чая, показала ему телеграмму из районного центра. – Ты знаешь жена, а меня ведь геологи уволили – сказал Алим, прочитав текст. Та всплеснула руками: - Как? За что они вас так обидели? – Обидели… , говоришь – а может быть обрадовали – продолжал он. – Хватит! Наверное,  уже отработал своё – будем теперь всё время вместе. Если Аллах позволит, ещё поживём….
               
 На Нижней базе было необычно  безлюдно и тихо, только птицы весело щебетали в кронах деревьев. Алим бобо открыл дверь домика своим ключом и вошёл внутрь. В комнате царило запустение, а  на кровати Хасана лежал его старый карабин. – Плохо! – думал старик, собирая свои пожитки, и  пошёл к тёте Лене за новостями: - раньше он никогда так на виду не оставлял оружие – всегда прятал от людских глаз. В домике пекаря  тоже было тихо. Алим  бобо вошёл в незапертую дверь и осмотрелся: печь была чуть тёплой, на столе, покрытом клеёнкой, было чисто. – Кто есть? – громко спросил старик, постучав костяшками пальцев по дверце шкафчика. Откинулась занавеска и из комнатки за печкой вышла заспанная тётя Лена. – Ой, Алим – обрадовалась она – как давно тебя не было? Мы уже и не знали, что и  подумать. А я ночью хлеб пекла, устала и решила отдохнуть. Ты надолго приехал? – Э-э-э женщина, здравствуй! Ты зачем так много говоришь? Сначала чай давай – привычно пошутил старик. – Сейчас, сейчас, ты садись, сейчас чаем напою. Я и как чувствовала, пирог с курагой испекла – тараторила она, суетясь между плитой и столом. Алим молча, пил чай, пробовал пирог и слушал старушку. А она, узнав, что старика уже уволили, разволновалась и принялась костерить  геологов.  – А Хасан где? – остановил её Алим. – Ой! Представляешь, как-то ещё весной,  пошёл мне за водой, оступился и упал в холодную воду. Сначала простыл, лежал, кашлял, а потом увезли на машине в больницу с воспалением лёгких. Давно это уже было, почти сразу после твоего отъезда. А теперь шофера  говорят рак у него. Умирает….- с дуру выложила всю правду старуха. Потом они долго молчали, каждый вспоминая своё, и немного старика Хасана, которому уже никогда не придётся  сидеть за этим столом.
               
 Алим бобо неуверенно топтался у входа в районную больницу. Вокруг с озабоченными лицами  сновали посетители и люди в белых халатах.  Последних, он  сильно опасался: они говорили на каком то своём птичьем языке, делали важные лица и пахли непонятной медицинской гадостью. Как человек, который  за всю свою долгую жизнь всего лишь несколько раз  был у врачей, он им естественно не доверял. Когда жене  вызывали скорую помощь, старик всегда выходил из комнаты при появлении медиков. Сам он лечился народными способами и лишь изредка, когда сильно припекало, ходил к местному табибу в соседний кишлак. – Дедушка, здравствуйте! – окликнула его молодая таджичка:  - Я Дильноза,  дочь Хуршида, мы ваши соседи. Я здесь медсестрой работаю. Вы зачем сюда пришли? Заболели? – Здравствуй внучка!- обрадовался Алим бобо: -  Я слава Аллаху здоров. Ищу одного человека. Говорят он здесь у вас, в больнице. Его зовут Хасан Усенбаев. Помоги  найти. – Хорошо дедушка. Я сейчас в регистратуре узнаю. А вы тут на скамейке пока подождите - сказала девушка и скрылась в коридоре. В палате, куда проводили Алим бобо, только одна койка была занята. На ней, укрытый до подбородка простынёй,  лежал незнакомый старику человек. Алим бобо всмотрелся и с трудом узнал Хасана. - Как сильно он изменился? – подумал старик и уже пожалел, что пришёл сюда. Давно он заметил у себя эту странную  особенность, которую не мог  объяснить – узнавание печати смерти на лице больного человека. Точно так же было недавно и в Душанбе, когда при взгляде на старшую сестру в постели, он с огорчением  понял, что ей долго не прожить. Судя по очертаниям тела под простынёй,  Хасан сильно исхудал; щёки на небритом лице ввалились, кончики усов печально свисали вниз. Вокруг закрытых глаз были тёмные круги. Хриплое дыхание было хорошо слышно в пустой палате - он толи спал, толи находился без сознания. Алим присел на табуретку возле койки и стал ждать. Его внимание привлекла странная конструкция у стены – железная стойка с поперечинами, на которых висели бутылки с жидкостями разного цвета.
               
 - Зачем пришёл? – проскрипел голос с койки: - Радуешься? Алим внимательно посмотрел на больного, подумал и ответил: -  Попрощаться пришёл. – Радуешься, что умираю? – Э-э-э, дурак ты! Чему радоваться? Что ты станешь ближе к Аллаху? – выдал Алим. Хасан тяжело задышал: - А я убить тебя хотел, тогда, давно. – Знаю! Только зря хотел. Я не убивал твоего брата.  -    Почему тогда не сказал? – А ты бы поверил?- А сейчас почему я тебе должен верить? – Нельзя обманывать человека, который уже на пути к Аллаху – ответил на вопрос Алим. Они помолчали. – Спасибо, что сказал правду – продолжил Хасан: - А кто убил? – Этого человека  нет. Его в конце войны расстреляли. Таджик понимал, что умирающему казаху тяжело говорить, но, и  в то же время, этот разговор важен для него. Хасан пожевал губами: - Там, на Шабрезе я свой карабин оставил. Возьми его себе. – Э-э-э, зачем  он мне? Какой из меня сейчас охотник. Сыну отдашь. – Сын далеко. Жалко, что не он будет меня хоронить – запечалился Хасан. – Завтра приезжает. Он будет тебя хоронить. Дождись – обнадёжил Алим, и,  поднявшись, пошёл к двери. – А мы ведь могли быть друзьями – догнал его голос. Таджик обернулся:- Аллах учит, чтобы делать добро необязательно быть друзьями. Глаза Хасана ожили: - Так это ты в войну, зимой, моей семье муку привозил? Но, Алим уже вышел из палаты и печально брёл по коридору.
               
 Через три года после смерти Хасана, весной умер и Алим. Его должны были похоронить на местном кладбище, расположенном ниже кишлака. Но, вода заполняющегося  водохранилища уже подступала к нижней границе кладбища, и захоронения на нём запретили. Пришлось хоронить старика на маленьком, дальнем мазаре между кишлаками Бричмулла и Пальтау. Длинной цепочкой растянулась по зелёному склону горы  траурная процессия за носилками с телом Алима бобо. Так уж  получилось, что могилы двух стариков оказались рядом и молодые тополя, посаженные внуками Хасана, тихо шелестели для этих успокоившихся.