Между небом и землёй

Его звали Ижиков.

Нет, на самом деле его звали Игорь, Ижиков – его фамилия. Но никто никогда не называл его по имени, только по фамилии. Фамилия стала именем. Он безропотно откликался, как собачонка на кличку.

- Ижиков, зайди в бухгалтерию!

- Ижиков, принеси бутыль для кулера!

- Ижиков, нужно срочно сдать корректуру!

Он никогда не возражал. Тихий и бессловесный, точнее сказать - бесцветный, а ещё точнее - никакой. Его воспринимали не как человека, а как вещь под названием «Ижиков».

Над ним посмеивались: «Ижиков, Ижиков…». Он молча терпел, точнее - привык.

Лицо - тусклое, глаза - серые. Волосы у него всегда торчали в разные стороны. Видавший виды серый костюм, раз и навсегда запылённые ботинки… От жизни он ничего не ждал, и, видимо, уже смирился с тем, что так и останется до конца своих дней Ижиковым. Он не знал, что такое толкаться локтями и пробивать себе место под солнцем, он просто плыл по течению. Но тут…

Превращение произошло совершенно неожиданно, как для самого Ижикова, так и для окружающих.

В огромном зале, заставленном столами с компьютерами, в противоположном от Ижикова конце, сидела Антонина - роскошная девица с волной обалденных волос, цвета, который в простонародье именуют «молочный шоколад». Стройную, будто выточенную по спецзаказу фигуру, дополняла пара совершенно нереальных девичьих ножек. Понимая, что эти самые ножки есть её главное и не знающее осечки оружие, Антонина всегда носила туфли на шпильках. Дальнобойная артиллерия действовала безотказно: не было ни одного мужского сердца, в которое эти шпильки не вонзились бы по самое никуда.

Антонина знала себе цену, знала, что её всегда провожают голодные мужские взоры и завистливое пренебрежение дамской половины. Мужики истекали слюной, бабы источали презрение. Ни то, ни другое Антонину не волновало.

Антонина всегда сама выбирала, на кого бросить благосклонный взгляд. Она могла милостиво приманить к себе мужчину, а потом, словно кипятком, так отшить, что злополучная особь летела, не разбирая дороги, как фанера над столицей Франции городом Парижем и его предместьями. Мужики это знали и поэтому выражали своё пиетет с безопасного расстояния. Но воздыхать… Нет, воздыхать они были просто обязаны, за этим Антонина ревниво следила. А тут вдруг Ижиков…

Что же касаемо бедного Игоря, то он просто-напросто не считал себя вправе пялиться на нечто, к нему, Ижикову, не имеющее ни малейшего отношения. Видение, которое все именуют Антониной, как полагал Ижиков,  из другой жизни, страшно от него далёкой, фактически нереальной. Столкнувшись с Антониной, он либо отводил глаза, либо утыкал их в пол и старался как можно скорее прошмыгнуть мимо, ибо от Антонининой красоты можно было ослепнуть. Кому ж охота остаться без глаз?

Антонину это задело. Нет, не сразу, конечно. Она, как и все прочие, относилась к Ижикову, как к мебели, она его просто не замечала. Но… Ничто не укроется от зоркого женского глаза!

Стоп, стоп, стоп! Неувязочка какая-то получается… Все воздыхают, не щадя живота своего, а он - нет! Все стремятся проводить её алчными, полными вожделения глазами, а он - нет! Все бросаются, что есть сил, отпихивая друг друга, подать ей пальто, а он - даже и не думает хотя бы номинально поучаствовать в этой схватке! Не порядок! Он что - слепой?

Убедившись, что, как и все прочие особи мужского пола, Ижиков в состоянии различать контуры предметов и их цвет, Антонина решила проверить, так ли сильны её чары, как она их себе представляет и как о том распускают байки.

Если женщина решила обратить на себя внимание мужчины, то её не остановит ни землетрясение магнитудой в девять единиц по шкале Рихтера, ни катастрофическое падение курса любезного нашему сердцу доллара, ни даже рота национальной гвардии Российской Федерации или же вся гвардия, как она есть, целиком! О чём вообще речь?

- Игорь, вы не могли бы мне помочь?

Вполне бесхитростно и даже примитивно.

А несчастный Ижиков поначалу даже не понял, что обращение адресовано ему. Мозг его работал напряжённо, но путано.

- Это она мне?

Если бы ему сказали, что его собираются включить в список Форбс, и что он будет занимать в нём 45 место, аккурат между Тео Альбрехтом младшим - миллиардером из Германии, владельцем сети магазинов «ALDI» и Аль-Валидом бин Талаль Альсаудом - толстосумом из Саудовской Аравии, поднаторевшим в инвестиционном бизнесе, Игорь удивился бы намного меньше.

Однако для того, чтобы выяснить, к нему ли обращается собеседница, Ижикову нужно было поднять глаза. А вот этого-то он сделать не мог и застыл как вкопанный.

- Игорь, вы мне поможете? Я вас очень прошу!

После такого обращения, не оставалось уже ничего другого, как поднять глаза.
Бедный, чего ему это стоило!

Он скользнул взглядом снизу вверх и обомлел: навстречу ему, будто по волнам, потекло одуряющее тепло карих девичьих глаз. Улыбка Антонины была такой мягкой и сердечной, что у Игоря перехватило дыхание. Такую улыбку не смогут купить за свои миллиарды ни Тео Альбрехт младший, ни, тем более, Аль-Валид бин Талаль Альсауд! Слабо!

Антонина придвинула Игорю стул, и ему не оставалось ничего иного, как присесть рядом, почти вплотную. Однако робость его достигала таких размеров, что он присел на самый край, едва касаясь сиденья своим телом.

- Вот! - Антонина ткнула пальцем в экран монитора, - как тут вставить текст?

Если женщина решила притвориться дурой, она всегда делает это мастерски. Даже если она бездарна как актриса, коронная роль «набитой дурочки» всегда ей удаётся, ибо благодарный зритель не чувствует никакого подвоха. Ни один мужик не устоит перед соблазном показать, что он понимает и знает то, чего не знает и не понимает женщина. Его рейтинг в собственных глазах возрастает прямо пропорционально женской бестолковости. Оказывается, это довольно просто - потешить мужское самолюбие, и при этом спокойно и даже со смехом наблюдать, как рыба заглатывает крючок с наживкой. Здесь не требуется особый талант, ибо зритель уже потерял бдительность и вот-вот взлетит вверх тормашками после резкого взмаха удилища. 

Игорь, глядя на экран монитора, протянул руку к тому месту, где по его расчётам должна была находиться мышка.

Э, нет, приятель! Всё рассчитано, трепыхаться бессмысленно.

Вместо мышки рука Игоря легла поверх руки Антонины. Его всего, с ног до головы, дёрнуло током, как будто все 220 вольт, выстроившись в затылок друг другу, цепочкой пробежали по его телу.

Игорь отдёрнул руку, как ошпаренный, и вскочил.

- Что случилось?

Ресницы Антонины медленно, как занавес в театре, поползли вверх, и Игорь увидел чистые, абсолютно незамутнённые, полные искреннего удивления глаза.

- Что такое?

Нет, и не говорите, беспроигрышное это дело - притвориться дурой.

Игорь сел, но в этот раз, прежде чем коснуться мышки, опасливо убедился, куда опустится его рука.

Бедолага, дело то уже сделано, что теперь озираться на мышку, когда ты уже в лапах кошки?!

Игорь стал объяснять, как работать с программой … Антонина сильно морщила лоб, старательно силясь одолеть столь «сложную» для её понимания материю. В подходящий момент лицо её вдруг озарялось волшебным светом, и она, растягивая слова, выдыхала:

- Ах, вот, оказывается, как всё просто!

Тут же она задавала новый вопрос или неудачно пыталась повторить то, что показал ей Игорь. Он вновь старательно объяснял.

Поскольку за мышку они брались попеременно, бедному Игорю не удалось избежать нескольких прикосновений к вовремя оказавшейся в нужном месте руке Антонины. На третий или четвёртый раз он уже перестал вздрагивать от этих прикосновений.
Постепенно он освоился и вошёл в роль наставника.

Да, дружище, ты даже не догадываешься, что внутри заглоченного  червяка пока ещё мирно, но всё-таки уже неизбежно поблёскивает безжалостный металл. Технология отработана, точнее сказать дана женщине от природы, ведь никто её этому не учил, но каждая твёрдо знает, как это делается.

Обедать они пошли вместе. Игорь очень конфузился, ел быстро, точнее - глотал, не жуя. А Антонина просто балдела от его робости и стеснительности. Она привыкла иметь дело с наглыми и дерзкими. Именно такие, выделявшиеся из стаи, обычно могли добиться её взаимности.

А тут…

Более всего её забавляло то, что Игорь боялся поднять на неё глаза.

- Игорь, вы что, меня боитесь?

Игорь замычал и сильно подавился каким-то куском. Антонине пришлось стучать его по спине, чтобы он не задохнулся. Потом оба долго смеялись.

К наглым и самоуверенным Тоня привыкла, а вот такой экземпляр был для неё внове. Ей было интересно наблюдать, как из бутона проклёвывается цветок.

Вечером, когда рабочий день закончился, они вместе вышли из издательства. Шли рядом и без умолку болтали. О чём? Проще сказать, о чём они не говорили. Тоня по преимуществу задавала вопросы о его, Игоря, жизни, он отвечал.

Он живёт с мамой - Верой Васильевной, она - бывшая школьная учительница литературы, сейчас - на пенсии, подрабатывает репетиторством или как бeби-cиттep. Его, Игоря, обожает и балует. А он… Что о нём говорить?

Потом речь зашла об увлечениях, и тут у Антонины отвисла челюсть. Выяснилось, что Игорь с детства любит читать, и знает о литературе столько, что может говорить об этом бесконечно.

Он стал рассказывать о своих любимых писателях, о том, что он читает в данный момент, что ему нравится, а что - нет. Он сыпал литературными именами, о которых Антонина слыхом не слыхивала, причём выяснилось, что он - удивительный рассказчик.

Обычно, всегда стеснительный, он говорил мало и коротко. Можно было подумать, что он примитивен, как его всегдашний словарный запас. Оказалось всё наоборот. Убедившись, что Антонина слушает его с неподдельным интересом, он, поддавшись вдохновению, говорил красиво, образно и увлекательно.

Они шли вдоль набережной, забыв обо всём на свете. Шли медленно, ибо им некуда было спешить. Народ вокруг суетился, торопясь по делам или спеша к домашнему очагу, а они брели, занятые только друг другом.

Потом они ужинали на открытой веранде, заказав какое-то мясо, приготовленное особым, неведомым способом. Блюдо было напичкано всевозможными специями и очень горячее. От этого почему-то стало очень смешно, и они хохотали, еле сдерживаясь.
Потом был чай, было мороженное…

Потом они опять шли рядом, болтая и смеясь.

Очнулся Игорь только тогда, когда они подошли к дому, где жила Антонина. Она кивнула:

- Это мой дом.

Игорь задрал голову вверх, чтобы посмотреть туда, куда махнула рукой Антонина. В этот момент он почувствовал, что она порывисто прижалась к нему всем телом. Он уловил у себя на щеке её горячее дыхание. Он боялся опустить голову, и не напрасно. Он понимал, что отступать уже поздно, губы их сами собой прижались друг к дружке.

Дико закружилась голова, и Игорь вполне возможно не удержался бы на ногах, если бы не Антонина.

Она потащила его на третий этаж.

Дальнейшее он помнил смутно, точнее видел как картинку не в фокусе. Они пили красное вино, потом жарили на сковороде копчёные колбаски, потом в четыре руки заваривали чай, потом...   

Домой он заявился далеко за полночь.

Когда он открыл дверь, сердце его сжалось от ужаса: прислонясь к стене, с дрожащими руками, вся в слезах стояла мама.

Он бросился поддержать её, чтобы она не упала, а она только беззвучно простонала:

- Игорь!..

Оказывается, она уже позвонила в милицию и  сообщила, что у неё пропал сын - Игорь Николаевич Ижиков. Выяснив, что он отсутствует менее суток, милиционеры сообщили испуганной Вере Васильевне, что в розыск, если нет данных, свидетельствующих о гибели, человек может быть объявлен лишь спустя трое суток. Они попытались успокоить бедную женщину, выдвинув предположение, что сын её наверняка пьёт с друзьями пиво, а может быть даже водку. Вера Васильевна попыталась объяснить им, что ни пива, ни водки Игорь не пьёт, но на том конце провода уже раздавались короткие гудки.

Игорь опустился перед ней на колени:

- Мамочка, прости, пожалуйста!

- Где ты был?!

Игорь запнулся.

- Ты был с девушкой?

Игорь кивнул.

Вера Васильевна перекрестилась: Бог услышал её молитвы. То, о чём она втихую мечтала и молила Всевышнего каждую ночь, исполнилось.

Весь остаток ночи она простояла на коленях перед иконами. Молиться она не могла, она беззвучно заливалась слезами.

А Игорь, не в состоянии раздеться, так и завалился спать в верхней одежде.

На следующий день на работу он, конечно, опоздал, но это уже не имело никакого значения. Навстречу ему опрометью бросились два карих всполоха. Ток побежал без всяких проводов, однако, в самое сердце.

Они не расставались ни на минуту, а если обстоятельства всё же вынуждали кого-то из них отлучиться, в дело вступали мобильники. Они звенели так, что замирало сердце!

В ближайшее воскресенье Антонина потащила Игоря по магазинам - покупать ему одежду.

Согласно её убеждению, мужчина должен быть одет стильно. Стиль определяют рубашка, обувь и наручные часы. Начали с рубашки.

Антонина таскала Игоря из одного магазина в другой, бедолаге пришлось примерить до полусотни рубашек разных фасонов, цветов и способов пошива. У него реально закружилась голова, но критерию «стильности» не отвечало ни одно текстильное изделие. Антонина досадливо морщилась и тащила Игоря дальше. Продавцы, как ни старались, ничем не могли помочь. Игорь, по просьбе Антонины, юлой вертелся перед зеркалами, примирял, снимал, напяливал новую рубашку. В ответ Антонина всякий раз морщилась, качала головой и говорила одно и то же:

- Нет, не то… Совсем не то…

И они двигались дальше.

Рубашку, которую они, наконец, всё-таки купили, Антонина заметила сразу и приняла решение ещё до того, как Игорь её надел.

Рубашка была светло-серой, почти матово-белой, а воротник и манжеты - цвета лазури. Антонина издала победный клич:

- Обалденная рубашка! Игорь, надевай!

Эффекта, который имел место, не ожидала сама Антонина, она даже присвистнула от удивления. А удивиться было чему.

Голубой воротник, отразившись в ижиковских глазах, превратил их из светло серых в ярко голубые. Это было необыкновенно: заглянув в эти глаза Антонина увидела два колодца, в которых отражалось иссини ясное небо. Глаза не просто горели, они лучились. Превращение было настолько чудесным, что Антонина не удержалась:

- Игорь, какие у тебя глаза!

- Какие?

- Голубые…

Спорить Игорь не стал, он хорошо знал, что глаза у него серые, это он видел в зеркале не один раз. Но зачем спорить с женщиной? Если ей кажется, что они голубые, пусть будет так.

За рубашкой последовали ботинки. С ними дело обстояло полегче, ибо Антонина почти сразу выхватила намётанным глазом итальянские туфли из натуральной кожи на тонкой подошве. Согласно её понятиям, если женщина должна быть на каблуках, то мужчина напротив должен твёрдо стоять на земле. Посему каблуков у него не должно быть вовсе, или же они должны быть минимальные. Мужчины, пытавшиеся увеличить свой рост за счёт высоченных каблуков, вызывали у Антонины стойкое отвращение. Видимо, итальянские мастера обувного дела были с ней солидарны. Туфли, которые она выбрала, изготовленные из тонкой, хорошо выделанной кожи, несомненно являли собой произведение искусства. Легкие, мягкие, с чуть заострёнными носами и цельной подошвой. Цена этого произведения искусства, надо признаться, тоже была хороша, но Антонина не была настроена отступать.

- Как? - спросила она, когда туфли были примерены.

Как, как? Да кто ж его знает? У Игоря никогда не было такой шикарной обуви. Ощущения были странные: туфли мягко облекали, точнее - обволакивали ноги. Они придавали ощущение невесомости, что было непривычно. Игорь не мог описать свои ощущения, а лишь с удивлением осваивался в новом качестве.

Обувь определяет не только походку человека, но и мироощущение. Она должна срастись с человеком, стать его частью. Игорь не был исключением из этого жёсткого правила. Его походка стала свободной и плавной, похожей на движения дикой кошки, скажем ягуара, леопарда, может быть даже тигра. Ну, типа того. Только не поймите меня буквально, это лишь так ; образное сравнение, чтоб вы поняли.

Вы обращали когда-нибудь внимание, как эти хищные кошки ставят лапу на землю? Они медленно, чутко и в то же самое время вальяжно опускают её на твёрдую почву. Грация и сила в одном движении!

Превращение гадкого утёнка в прекрасного лебедя неуклонно шло по генеральному плану, разработанному Антониной. Отказаться пришлось лишь  от наручных часов, ибо рубашка и особенно ботинки свели на нет всю ижиковскую зарплату. Было решено отложить вопрос с часами до следующей получки.

Зато от парикмахерской Антонина не могла отказаться нипочём. Она потащила Игоря к своей подружке, у которой стриглась сама, то есть в женскую парикмахерскую. Игоря это немного смутило, но спорить он не смел. Антонина что-то долго объясняла мастеру относительно требуемой конфигурации. Они спорили, вертели голову Игоря в разные стороны, но потом всё же на чём-то поладили, и парикмахерша принялась за работу.

Стрижка была для Ижикова рутинной процедурой, ибо он знал только одну модель - «покороче». О том, что мужская причёска может быть плодом творческих усилий, он смутно догадывался, но никогда не рассматривал это применительно к своей персоне. Поэтому его несказанно удивило, что каждая деталь его стрижки тщательно обсуждалась с Антониной. Парикмахерша постоянно спрашивала:

- Здесь вот так?

Антонина, словно осматривая полотна малых голландцев, чуть отстранялась и отвечала сообразно своим представлениям либо

- «Так», либо

- «Нет, здесь вот так».

По понятиям Ижикова, за то время, которое было потрачено на его причёску, в прежние времена он успел бы постричься раз пять или шесть.

Уже подстриженного Игоря вертели во все стороны, что-то подправляли, спорили, пока, наконец, не поставили точку. Игорь один раз попытался пискнуть, что, мол, может и так сойдёт, но Тоня чуть не вскипела:

- Что значит сойдёт? Сиди, не двигайся.

Это указание было излишним, поскольку Игорь и так замер, понимая, что не следует вмешиваться в процесс творчества, даже если ты являешься объектом творческого акта.

Когда формирование ижиковской внешности было завершено, Антонина отошла в сторону, чтобы окинуть результат в целом.

Я более чем уверен, что Пигмалион менее придирчиво осматривал вылепленную им Галатею, нежели Антонина то, что она сотворила из Игоря. Результатом она осталась довольна. Одобрительно кивала головой и парикмахерша.

Что же касаемо фурора, который Игорь произвёл на следующий день на службе, то описать его довольно сложно. Появление новообретённого Игоря было равносильно эффекту разорвавшейся бомбы. Причём не просто бомбы, а «супербомбы», типа той, которой пугают американцы. Масса 9,5 тонн, ну, где-то около того.

- Это Ижиков? Не может быть!

Его рассматривали не таясь, разинув рты и недоверчиво качая головами.

- Что с ним произошло? Это другой человек… Как же мы раньше не замечали?

Все сослуживцы, согласно гендерному принципу, поделились на два лагеря.

Женская половина с большим трудом могла подавить своё возмущение: почему всё достаётся этой паршивке Антонине? Даже Ижикова и того заграбастала… Совесть потеряла!

Впрочем, если бы у них спросили, кто мешал им завладеть Ижиковым, когда он был мальчиком на побегушках и мыкался совершенно бесхозный, они едва ли ответили бы что-то членораздельное. Они обратили на него внимание только тогда, когда в результате вспыхнувшего чувства и усилий Антонины Ижиков превратился в прекрасного принца.

Мужская половина рассуждала иначе и, главным образом, относительно самого Игоря: ничего себе тихоня, ухватил, что называется, самый лакомый кусок пирога, на который многие разевали рот. Что она в нём нашла? Это же Ижиков!

Впрочем, и та, и другая половины, не могли не признать, что это уже не тот Ижиков, какого они знали прежде. Ижиков изменился прямо у них на глазах. Что было причиной этой сказочной метаморфозы?

Влюблённого человека видно за километр. В нём изменяется буквально всё - от улыбки и выражения глаз до манеры говорить и того, что написано на лице. Что же написано у него на лице? Удивление, да, да, именно удивление тем, как прекрасен этот мир, как он совершенен и изумителен.

Но главное, конечно, глаза! Не нужно слов, слова никогда не смогут передать того, как вскипает и бурлит кровь в нашем несчастном сердце. А глаза… Стоит только заглянуть в них поглубже…

Влюблённый человек не видит ничего, и, в то же время, видит то, что сокрыто от всех других смертных. Он воспринимает окружающих согласно евангельскому завету любить всех, как братьев своих. Он готов всё и всем прощать… Он вдруг замечает совершенно другие краски, звуки, формы, которых раньше видеть не мог. Они открываются только избранным, а влюблённые, несомненно, избраны Богом.

Игорь влюбился первый раз в жизни. Нет, и до этого случалось, что ему нравились представительницы противоположного пола… Но, это было не более, чем дуновение ветерка в знойный летний день ; лёгкое, невесомое, приятное… Но вдруг налетел вихорь, а бедный Игорь был абсолютно к этому не готов!

Он понял, что до этого его, Игоря, просто не существовало на белом свете. А тут он вдруг - бац… и родился!

Начали происходить чудеса.

Первое чудо сотворила Антонина. Дело было так.

Один из сослуживцев решил по привычке задействовать Игоря как безропотную рабочую силу и бросил ему:

- Ижиков, там оригинал-макет привезли, сходи принеси!

Ижиков по привычке тут же оторвал пятую точку от стула и хотел было бежать за злополучным оригинал-макетом, но его остановила Антонина. Она властно схватила его за руку и насильно вернула на прежнее место. Сама же она обернулась к сослуживцу, ожидавшему ижиковской помощи.

- Фёдор Ильич…

Голос Антонины был вкрадчивым, но только дурак не почувствовал бы, что шерсть на пантере встала дыбом, и дикая кошка готова к прыжку.

- Фёдор Ильич, голубчик, во-первых, у него есть имя. Его зовут Игорь! Запомните, пожалуйста, Игорь!

Глаза у пантеры сузились и заблестели жёлтым, ничего хорошего не предвещавшим пламенем.

- Во-вторых, я что-то не пойму, почему Игорь должен бежать для вас за оригинал-макетом? Он вам что - прислуга? Неужто вы настолько немощны, что сами не в состоянии спуститься за макетом?!

Голос Антонины окреп и набрал силу. Она давала понять, что не шутит, а её когти уже готовы впиться в не ожидавшее никакого подвоха, а посему совершенно расслабленное тело Фёдора Ильича. Все вокруг застыли от изумления, Фёдор Ильич потерял твёрдость в ногах.

А Антонина продолжала, чуть сбавив тон, улыбаясь, но как-то уж больно не по-доброму:

- И, в-третьих, вы что не видите, что Игорь занят?!

Бедный Фёдор Ильич! Он не ожидал, что споткнётся на ровном месте. В чём собственно он виноват? Хотел послать Ижикова за оригинал-макетом? Все всегда так делали, если неохота было плестись самим. Это вошло в привычку, да и Ижиков никогда не возражал.

Фёдор Ильич пробормотал что-то невнятное, стал пятиться задом, а потом поспешил поскорее унести ноги, ибо понимал, что если он чуть замешкается, то потом очень долго будет сожалеть.

Это было первое чудо, точнее переворот, свидетели которого накрепко его запомнили.

Второе чудо сотворил сам Игорь, точнее чудо сотворилось с ним. В один из дней, когда они с Антониной по уже сложившейся привычке правили вместе какую-то корректуру, Антонина вдруг томно откинулась на спинку стула и пропела:

- Игорь, я хочу кофе. Принеси мне чашечку, пожалуйста.

Игорь бросился к стоявшей в соседней комнате кофемашине. То есть, что значит - он бросился?.. Он не шёл, не бежал, не мчался, не летел, не нёсся… Не существует такого глагола в русском языке, с помощью которого можно было бы обозначить способ передвижения Ижикова. Скажем так: он телепортировался.

Однако, достигнув кофеварки, Ижиков обнаружил неожиданное препятствие: за кофе стояла очередь. Прежний Игорь безропотно пристроился бы в хвост и покорно дожидался бы, когда придёт его черёд. Но прежний Игорь уже умер, а новый Игорь не мог ждать, ибо там - Тоня, она хочет кофе!

Ижиков на мгновение застыл, а потом, к удивлению окружающих, двинулся к кофеварке. Он вклинился в череду страждущих кофе так дерзко, что никто не успел проронить ни слова. Толпа обалдела, а он точным движением подхватил чистую чашку, пристроил её в соответствующее отверстие, вставил купюру и нажал нужную кнопку. Все застыли от изумления. Это Ижиков?

А он лишь в пол-оборота посмотрел поверх голов тех, кто дожидался своей очереди, а потом как-то невнятно махнул рукой в ту сторону, где его ждала Антонина. Он произнёс только одно слово:

- Там…

Он хотел сказать: «Там Тоня, она хочет кофе. Извините, я не могу ждать. Простите…». Но у него не было времени на такую длинную тираду, от неё осталось только лаконичное «Там…».

Игорь телепортанулся обратно.

Надо сказать, что очередь к кофеварочному аппарату после отбытия Игоря оцепенела от недоумения. Никто не решался первым подойти к кофеварке, ибо все ждали, что чудеса, раз начавшись, будут происходить и далее.

Что это было? Светопреставление? Может быть, земля сошла со столетиями накатанной орбиты, а их - решивших испить кофейку - просто забыли об этом предупредить? Это тот самый Ижиков, коего никогда не было ни видно, ни слышно?

Да, люди добрые, это был Ижиков, только уже не прежний, а совсем другой, новый Ижиков.

А этот самый новый Ижиков уже протягивал Антонине дымящуюся чашку кофе.
Антонина вскинула брови:

- А себе?

Решение было принято мгновенно. Она сделала глоток и протянула чашку Игорю. Он понял без слов. Он тоже отхлебнул из чашки и вернул её Антонине.

Так они и пили одну чашку кофе вдвоём. Чашка переходила из рук в руки, курсировала между ними, словно маятник в часах, отсчитывающих неизъяснимые минуты блаженства. Не было в жизни Ижикова ничего прекраснее этого кофе! Никогда!

Оба они, и Игорь, и Антонина, заливались от смеха, а чашка, переходя из рук в руки, словно бы несла в себе частичку тепла, которое согревало два сердца, слившихся в одно.

Ах, как было весело! Что можно сравнить с таким мгновением?!

Ничего.

Но через пару недель сказка закончилась. Закончилась она так же неожиданно, как и началась. И можно точно указать, что случилось это в четверг.

Перед столом, за которым сидели Игорь и Антонина, неожиданно нарисовался их начальник – Олег Юрьевич Копосов. Не обращая никакого внимания на Ижикова, он адресовался к Антонине:

- Тоня, сейчас подъедет клиент… Нужно рассчитать смету…

Копосов скорчил гримасу страдания:

- Я тебя прошу, пожалуйста, пусти в ход всё своё обаяние… Всё, какое имеешь! Понимаешь? Клиент с деньгами… Там у них конференция ; нужны программа, плакаты, блокноты и всякое такое прочее… Его нельзя упустить…

Копосов снова поморщился:

- Ты же можешь его охмурить? Я тебя прошу!

Антонина обиженно повела плечом. Что за постановка вопроса? Охмурить? Есть ли у неё, Антонины, конкуренты в этом благородном деле? Да клиент едва ли уйдёт живым, если, конечно, он особь мужского пола!

Антонина обиженно поджала губы. Как можно сомневаться в её способностях? Обида засквозила и в голосе:

- Олег Юрьевич!..

Копосов страдальчески зашмыгал носом и поплёлся в свой кабинет.

А минут через сорок он призывно заголосил из другого конца зала, словно оповещал о пожаре или ином стихийном бедствии:

- Антонина Викторовна! Антонина Викторовна, подойдите сюда пожалуйста!

Копосов сопел и суетился, а рядом с ним стоял какой-то бугай бандитского вида с омерзительной рожей. На этой роже было нарисовано глупое самодовольство и презрение ко всему окружающему. Тоня бросилась выручать начальство, а Игорь остался сидеть подле её стола – ждать, когда она вернётся.

Он, видимо, расслабился, ибо голос Антонины вдруг прозвучал над самым его ухом как-то уж больно резко:

- Игорь, встань, дай человеку сесть.

Очнувшись, Игорь обнаружил, что рядом стоят Антонина и тот тип с мерзкой рожей, которого ей поручено было охмурить. Антонина была при исполнении, поэтому многообещающе улыбалась бугаю, а Игоря сгоняла со стула без церемоний.

Игорь улыбнулся широко и доверчиво, но с места не стронулся. Тут в дело вмешался бугай:

- Слышь, чувак, освободи седалище!

Игорь встал и сделал шаг назад. Бугай тут же плюхнулся на его место, а Антонина пристроилась рядом. Однако они не могли приступить к делу, ибо над ними почти вплотную возвышалась фигура Ижикова.

Антонина вскинула глаза и пропела:

- Игорь, ты нам мешаешь, иди на своё место.

Игорь не шелохнулся. Его поразили не слова Антонины, а тон, которым они были произнесены. Он был отстранённый, в её голосе сквозила досада.

Что произошло? Почему она так? Игорь обалдел.

Тут случилось непоправимое. Бугай, который уже распустил свои перья и высоко поднял хвост, набычился и выдал:

- Ты чего ждёшь, недоразумение? Тебе же сказано, работай ногами отсюда! А не то я тебя выкину…

Игорь попятился назад, натолкнулся на стоящий сзади стул, пошатнулся и упал бы, но успел удержаться на ногах, ухватившись за край соседнего стола. От его резких движений с грохотом посыпались какие-то  канцелярские принадлежности. Балансируя, чтобы не упасть, Игорь опёрся на стол, стол накренился, и с него лавиной полетели стопки бумаг. Девица, сидевшая за этим столом, протяжно взвизгнула. Игорь попытался подхватить падающие бумаги, но твёрдой точки опоры у него не было, и он повалился назад.

Сцена получилась уморительная, и все покатились со смеху. Смеялись сослуживцы, смеялся бугай, смеялась даже девица, со стола которой Игорь нечаянно смахнул бумаги.

Но для Игоря это не имело значения. Никакого.

А вот то, что вместе со всеми покатывалась со смеху Антонина, задело сильно.
Помогая девице собрать с пола рассыпанные бумаги, он, сидя на корточках, чуть обернулся назад. Лучше бы он этого не делал! Он увидел, как Антонина благосклонно улыбается бугаю.

Это было смерти подобно.

Игорь поплёлся на место.

Почва под ногами, которую он явственно ощущал ещё каких-нибудь полчаса назад, вдруг поплыла. Игорь потерял точку опоры.

Он сидел, тупо уставившись в лежавшую перед ним бумажку, но не видел ничего, буквы расплывались, превращаясь в нечто бесформенное.

Временами до него доносились голоса Антонины и бугая. Слов он разобрать не мог, сколь ни пытался. Но это ещё было ничего, самое жуткое - он слышал их смех.
Каждый раз, когда отголоски их веселия достигали ижиковских ушей, в его сердце больно впивалась острая игла. Через час сердце Игоря уже плавало в хлюпающей кровяной жиже.

Рабочий день закончился, а Антонина, согласно полученному указанию, продолжала процесс охмурения вверенного ей клиента. Время тянулось медленно.

- Пусть, - думал Игорь, - я дождусь. Как только этот тип уйдёт, я скажу ей…

Что именно он скажет Антонине, Игорь пока придумать не мог, но это не имело значения. Самое важное - посмотреть ей в глаза.

Бедный Игорь, он мнил, что в женских глазах, так же как в его - ижиковских, можно прочесть всю правду, как она есть!

Но посмотреть в глаза Антонине не случилось. Произошло то, чего Игорь никак не планировал: закончив работу, Антонина и бугай направились к выходу вдвоём.

Ижиков решил, что Антонина лишь проводит клиента, а потом вернётся. Но нет, Антонина и бугай вместе вышли на улицу, а потом неспешно пошли рядом.
Игорь следовал за ними. Он дожидался момента, когда они закончат болтать, попрощаются и разойдутся в разные стороны. Тогда он догонит Тоню, а она ему всё объяснит.

Что ему скажет Тоня, он знал. Это мерзкий тип, который противен ей не меньше, чем Игорю, очень важен для издательства. Ей поручили важную миссию, бугай не должен уйти к конкурентам. Его нужно охмурить, надо во что бы то ни стало получить его заказ. Тоне доверили, это очень важно. Сам Копосов, чуть не на коленях просил её, Тоню, сделать всё возможное. Часто ли Копосов просит, да ещё плачущим голосом, да ещё лебезит? Нет, он всегда досадливо морщится, вызывает сотрудников в свой кабинет, часто повышает голос, всегда недоволен. А тут… Он сам пришёл к Тоне, он униженно просил…

Антонине ничего не нужно будет объяснять, он, Игорь, и так всё понимает: клиенты сейчас нарасхват.

Смущало только одно: Антонина с бугаем и не думали расставаться, они шли и шли, оживлённо беседуя. О чём с ним можно говорить? Грубый и самодовольный тип, он не может не вызывать отвращения. У него наверно много денег, и он привык, что перед ним все приседают и пресмыкаются, вот и ведёт себя соответствующе.

Игорь плёлся на безопасном расстоянии, чтобы его не заметили. Иногда он вдруг терял их из вида, тогда он ускорял шаг.

Сколько это будет продолжаться? Почему они не прощаются?

Тут стряслось чудовищное.

Бугай, который снял пиджак и закинул его за спину, повесив его на указательный палец левой руки, как на крюк, правой рукой вдруг по-свойски обнял Антонину за талию. А она… Нет, этого не может быть! Она не только не оттолкнула его и не поставила на место, а продолжала идти рядом, даже прижалась к бугаю.

Игорь обмер. Он решил, что это ему померещилось. Он ускорил шаг, почти вплотную приблизившись к преследуемой парочке. Нет, они мирно беседуют, а Антонина даже смеётся!

У Игоря помутилось в голове, и он застыл как вкопанный. Парочка удалялась от него, а он стоял на месте, даже не шелохнувшись.

Мне трудно описать, что в этот миг с ним произошло. Толи напрочь помутилось в голове, то ли щёлкнул какой-то важный тумблер, то ли… Не знаю. Игорь вдруг совсем перестал ощущать себя и весь мир вокруг. Он куда-то побрёл, но если бы у него спросили, он не смог бы внятно объяснить куда. Разве это имеет значение?
Дома его встретила сияющая Вера Васильевна. Она хотела узнать, почему он сегодня вернулся так рано, но осеклась. Стоило ей только взглянуть на сына, как она обмерла:

- Игорь, что стряслось?

Игорь посмотрел на неё бессмысленно и отстранённо.

- Мам, я устал…

Он повалился на кровать и закрыл глаза, а через какое-то время до чуткого уха Веры Васильевны донеслись его рыдания. Она бросилась в комнату Игоря:

- Сыночек, что случилось?

Её сердце разрывалось.

- Игорёк, я прошу тебя, скажи! Тебя обидели?

От этого было ещё горше: Игорь понимал, что ничего не сможет объяснить матери, да и вообще никому на свете ничего не сможет объяснить. Не получится.

Вера Васильевна долго стояла на коленях перед иконами. Ещё совсем недавно она сама просила Всевышнего, чтобы он послал её сыночку вторую половинку, чтобы у него появилась девушка, чтобы он завёл семью… И её молитвы были услышаны!

А тут…

Сердце Веры Васильевны разрывалось на части, но она твёрдо решила положиться на промысел Божий. И молилась, молилась, молилась…

В пятницу Игорь появился в издательстве одним из первых. Он решил, что всё вчерашнее ; страшное недоразумение. Антонина, конечно, всё ему объяснит, и выяснится, что всё совсем не так на самом деле. И они долго будут смеяться над этим недоразумением…

Антонины на работе не было, Игорь забеспокоился. Опаздывает? Заболела? Мобильник не отвечал.

Игорь слонялся по издательству в надежде на то, что Тоня вот-вот появится, но тут вдруг он услышал разговор, который заставил его остановиться. Он понял, что речь идёт об Антонине.

Разговора целиком он не слышал, но по долетевшим обрывкам понял, что говорящие смеются над Тоней. В их речи скользнуло - «работать с клиентом», на что последовало едкое:

- Знаем мы эту «работу» с клиентом, в первый раз, что ли?

А потом, хотя и тихо, но вполне отчётливо поплыло слово «шалава».

Только тут собеседники заметили Игоря и осеклись.

Он выпрямился, как расправляется туго стянутая пружина, и посмотрел на говоривших с презрением. Голос его дрожал:

- Сплетники! Только и можете, что за спиной шушукаться! Вы мизинца её не стоите!

Оппоненты возроптали:

- Игорь, да ты что - слепой? Она же…

Игорь заткнул уши и заорал:

- Замолчите!

Он выскочил на улицу.

Какими злыми бывают люди! Они готовы втоптать в грязь, унизить, оболгать! Да, да, оболгать!

Он шёл неведомо куда.

Почему она не позвонила? Почему не запретила этому типу себя обнимать? Наверно он, Игорь, и вправду не хочет видеть того, что видят все окружающие…

Есть ли что-нибудь страшнее, чем предательство?

Нет, я повторю вопрос: есть ли в этом мире что-либо омерзительнее предательства? Что ж вы молчите?

Понятно…

Тут начался дождь, но Ижиков его не заметил. Он весь был сосредоточен на одной мысли: почему Тоня не позвонила ни вчера, ни сегодня? Почему отключён мобильник?

Он вспомнил, что когда они с Тоней оставались вдвоём, она всегда отключала мобильник, и улыбалась:

- Чтоб нам не мешали…

Дождь усилился и превратился в ливень. Все вокруг спешили укрыться в ближайших магазинах или подворотнях, только Игорь так и брёл под дождём.

По улице побежали потоки, образовались целые реки. Сперва Игорь пытался отыскивать в этом водовороте островки, но потом перестал. Он шёл по лужам, не чувствуя ничего. Его чудесные итальянские ботинки были полны до краёв, а на нём самом не было ни одной сухой нитки.

Когда он заявился в таком виде домой, Вера Васильевна испуганно всплеснула руками:

- Игорь, ты весь промок!

Она скорей побежала на кухню - ставить чайник, а Игорь стал стягивать с себя одежду. Рубашка не поддавалась, она прочно прилипла к телу. Игорь неудачно потянул за полу, рубашка треснула. Тогда он перестал церемониться. Стащив с себя рубашку, он, ухватившись за едва наметившийся надрыв, разорвал её напополам.
Он шагнул к окну, открыл его настежь и швырнул в него рубашку. За рубашкой последовали итальянские туфли. Игорь встал на стул и, ничего не соображая, последовал бы за рубашкой и туфлями, но в это мгновение Вера Васильевна, то ли по материнскому чутью, то ли по Божьему соизволению оказалась рядом.

Она обхватила Игоря за ноги и истошно завопила:

- Игорёк, мальчик мой, что ты делаешь?!

Крик её был ужасен.

К Игорю на мгновение вернулось сознание, он отвернулся от окна.

Через пару минут он уже лежал в кровати, а Вера Васильевна, рыдая, суетилась вокруг него.

Игоря бил озноб, поэтому Вера Васильевна собрала по всей квартире одеяла, пледы, пуховый платок, даже достала с антресолей свою шубу. Потрогав голову сына, она ужаснулась: какой у него жар! Вера Васильевна  принесла таз с водой, намочила в нём полотенце и  положила Игорю на лоб. Игорь горел, от его озноба сотрясалась кровать.

Вера Васильевна вызвала скорую.

Игорю сделали какой-то укол, потом второй, и он заснул. Вере Васильевне было велено завтра же вызвать врача из поликлиники. Но назавтра была суббота…

Тут Веру Васильевну вдруг осенило, и она, чуть не перепрыгивая через ступеньки, бросилась вверх по лестнице - к своей подруге Тамаре Михайловне. Тамара Михайловна была врачом, и ещё в детстве лечила Игоря.

В дело пошли антибиотики, мази, настойки.

Одну такую настойку Тамара Михайловна готовила каждый день самолично. Точного состава ингредиентов я не знаю, но туда входил какой-то  крымский чай из трав, молоко, мёд, сливочное масло…

Жидкость была сладкая, тягучая и всегда очень горячая. Игорь, обжигаясь, покорно глотал. По вечерам Вера Васильевна парила ему ноги.

Кризис миновал, и под неусыпным контролем Тамары Михайловны Игорь вступил на скользкую дорожку возвращения с того света.

В понедельник, во второй половине дня позвонила Антонина. Она хотела позвонить в воскресенье и даже брала телефон в руки несколько раз, но так и не решилась. Она думала, что в понедельник увидит Игоря… Но понедельник для неё не настал.

Что она ему скажет? Ничего она ему не сможет сказать. Нет, она лишь подойдёт к нему… Да, лишь бы увидеть его хоть издали… Пусть он бранит её, пусть даже ударит, если ударит - будет лучше, она это заслужила… Только бы увидеть его, только бы заглянуть ему в глаза, услышать его голос… Тоня была готова на всё!

Она понимала, нет, она чувствовала, что потеряла самое главное в своей жизни. Не то ежедневное, пустое и наносное, что можно выкинуть со спокойным сердцем, ничуть не жалея, а самое-самое, без чего жизнь просто невозможна.

Но поняла она это только сейчас, когда желание что-либо вернуть стало несбыточным.

Трубку взяла Вера Васильевна.

- Игорь?

- Нет, это его мама.

- Можно Игоря?

-А кто его спрашивает? Игорь болен…

- Это с работы…

С минуту поколебавшись, Вера Васильевна зашла в комнату Игоря.

- Игорь, это кажется она…

Вера Васильевна протягивала ему мобильник, но Игорь даже не шелохнулся.

- Возьми!

Вера Васильевна подошла вплотную к кровати и вложила трубку ему прямо в руку.

- Поговори!

Игорь машинально поднёс трубку к уху.

- Игорь, это Тоня…

Он вздрогнул, и лицо его исказилось от боли. Такой острой, жгучей, отдающейся где-то внутри боли он не испытывал никогда. Понимаете: ни-ког-да!

- Игорь, я прошу тебя, скажи хоть одно слово! Игорь, Игорь!

Рука с мобильником опустилась на одеяло, а из трубки призывно звучало: «Игорь, Игорь!».

Он повернулся на бок и наклонился вниз, ища что-то. Не найдя, он стал шарить рукой под кроватью и отыскал таз, в котором по вечерам ему парили ноги. Он вытащил таз из-под кровати, причём так резко, что часть воды расплескалась по полу. Потом наклонился и занёс руку с телефоном над водой.

Из трубки всё также летело «Игорь, Игорь…». Он разжал руку, и телефон соскользнул в воду. Звук утонул в тазу, телефон замолчал навсегда. Со дна на поверхность выскочило несколько пузырьков. Казалось, они тоже пели: «Игорь, Игорь…». Нет, наверно это только показалось.

Вера Васильевна, обомлев, следила за происходящим. Она видела, как Игорь разжал руку, и как телефон сам прыгнул в воду.

Они встретились с сыном глазами.

Игорь прошептал: «Всё!» и отвернулся к стене.

Сердце Веры Васильевны было готово разорваться на части, но она, собрав волю в кулак, была полна решимости.

Через час заявилась Антонина.

Она долго ходила вокруг дома, подходила к парадному и, постояв немного, шла прочь. Покружив где-то около, она возвращалась, но потом опять шла вон.
Как объяснить Игорю, что всё произошедшее - наваждение? Как?

Тоне хотелось плакать.

Это Копосов виноват!

- Ты же можешь его охмурить? - прогнусавила Тоня сама себе под нос, изображая Копосова.

Дурак!

От обиды сводило скулы.

- Я никому ничего не должна объяснять, я выполняла поручение Копосова…

Антонина металась как загнанный зверь, но признаться, что сама вогнала себя в ловушку, она, естественно, не могла.

Тоня струсила, ведь Игорю нужно что-то объяснить…

Будь проклят Копосов! Будь проклят этот заказ! Будьте вы все прокляты!

Любовь, променянная на тщеславие, - горький размен!

Субботу и воскресенье Тоня провела как во сне.

Сегодня, в понедельник, выяснив, что Игоря на работе нет, что он заболел, Тоня всё же позвонила ему, но он не сказал ни слова. Тогда она бросилась к нему домой.
Перед дверью квартиры Игоря она стояла около получаса и даже подносила руку к дверному звонку, но потом медленно опускала её.

Наконец она решилась. Дверь открылась тотчас, на пороге стояла Вера Васильевна.

- Я к Игорю, проведать… Я из издательства…

Вере Васильевне ничего не нужно было объяснять. Она стояла молча и изучала ту, что чуть не лишила её сына.

Молчали обе, так продолжалось несколько минут.

Наконец Вера Васильевна сделала над собой усилие:

- Уходите!

В горле у неё пересохло, и поэтому голос был глухой и надтреснутый. Дверь захлопнулась. Антонина стояла, не имея сил сдвинуться с места, а за дверью точно так же неподвижно застыла Вера Васильевна. Так они и стояли, разделённые дверью, каждая со своим горем, каждая со своей правдой.

Через несколько дней недуг стал потихоньку отступать, подарив Игорю вторую жизнь.
Или третью?

Конечно третью! Первая была там, где-то далеко, и Игорь её совсем не помнил. Он прожил в ней 27 лет, но, как теперь ему казалось, в той жизни он и не жил, а крепко спал, как царевна в детской сказке.

Потом была вторая - очень короткая, всего две недели с хвостиком, но она казалась нескончаемой. Игорь мог пересказать каждое её мгновение с точностью до секунды - каждый жест, каждый взгляд, каждое слово. Но сейчас он изо всех сил старался всё это забыть, стереть из памяти, откреститься от этой второй жизни навсегда.

Теперь, видимо, наступала третья жизнь. Игорь входил в неё неуверенно, как маленький ребёнок, который только учится ходить.

Ещё через неделю он впервые вышел на улицу. Вера Васильевна хотела идти с ним, поскольку опасалась, что Игорь ещё очень слаб, и у него может закружиться голова.
Но он твёрдо отрезал:

- Я сам!

Конечно, голова у него кружилась, но он, немного постояв у своего парадного, всё же двинулся вперёд.

Ощущения? Они были довольно странные: Игорь различал каждый звук, каждый цвет, каждый запах. Раньше, в его второй жизни, все они существовали как единое целое, сливаясь в монолитную неизъяснимо-прекрасную картину окружающего мира.

Сейчас всё было по отдельности. Например, краски. Вон, пошёл парень в оранжевой футболке. Оранжевый - самый радостный цвет! Игорь машинально проводил парня взглядом. А вон машина скорой помощи - сама она белая, а на белом фоне кровавым пятном большой красный крест.

Игорь всякий раз отмечал - оранжевое, белое, красное…

Звуки тоже существовали порознь. Вон погудела кому-то машина, вон прошла, шаркая ногами, старушка, вон дети кричат.

Игорь остановился. Мимо него шла женщина с девочкой, и он услышал, как эта девочка выспрашивает у мамы одно из своих тысяч «почему».

- Мама, а почему лист, когда падает с дерева, кружится?

Женщина с девочкой уже скрылись из виду, а Игорь всё размышлял над детским вопросом. Действительно, почему лист не падает прямиком на землю, а кружится, вертится, носится, как оголтелый, прежде, чем коснётся земли?

И вообще, почему он падает? Вон, другие листья преспокойно висят себе на ветке или раскачиваются от дуновения ветерка? Может быть, ему надоело всё время держаться за ветку, и он отправился изучать окружающий мир? Полетел, куда глаза глядят?

Игорь устал и решил присесть. Он опустился на скамейку рядом с каким-то мужчиной, который покачивал детскую коляску. Игорь машинально скосил глаза. В коляске мирно посапывало маленькое существо с розовыми щёчками и таким же розовым носиком. Когда по лицу этого существа пробегал мчащийся опрометью солнечный луч, розовый носик начинал шмыгать, и личико недовольно морщилось.

Уловив взгляд Игоря, папаша доверительно сообщил:

- Спит, спит! Целый день спит, а ночью не даёт нам с женой глаз сомкнуть. По очереди дежурим…

Нет, он не жаловался, просто делился своими заботами с человеком, оказавшимся рядом. Игорь ему понравился, точнее даже не сам Игорь, а его полный удивления и восхищения взгляд.

- Спим по три – по четыре часа в сутки, а ему хоть бы хны…

Игорь, чуть кивнув головой, улыбнулся. Папаша, ухватившись за случайного собеседника, продолжал что-то вполголоса пояснять Игорю из наполненной разными эпохальными событиями жизни новорождённого, но Игорь его уже не слушал, точнее ; просто не слышал.

Он пытался понять, что же с ним, Игорем, собственно говоря, произошло. Где он? Кто он? Что стряслось?

Предательство?

Да, пожалуй, оно…

Самое мерзкое в жизни, самое поганое, самое непостижимое ; это предательство.
Всё можно простить, всё объяснить, всё понять.

Предательство - нет!

Если человек для тебя - один единственный во всём мире…

Всего себя Игорь на одном дыхании вложил в чувство к Тоне. Он не требовал ничего взамен, он не откладывал что-то про запас, он отдался чувству весь, без остатка! Он растворился в необыкновенном, дерзком, пьянящем, неизъяснимом чувстве…

А что теперь?

А теперь внутри пустота…

Как странно, что мир вокруг движется по раз и навсегда заведённому порядку так, будто ничего не произошло… А ведь мир рухнул!

В это время словно бы из небытия до него донёсся голос молодого папаши:

- А вот доктор Спок, напротив, утверждает, что грудное вскармливание…

Игорь повернулся к нему и виновато улыбнулся:

- Извините, мне нужно идти…

Папаша понимающе закивал головой, а Игорь встал со скамейки и пошёл.

Ему было неудобно, что он не дослушал словоохотливого отца. Но для него было неприемлемо, что кто-то входит в его жизнь помимо его, Игоря, желания.

Нет, так я не хочу!

В воздухе была разлита теплынь, та самая августовская теплынь, которая услужливо предлагает расслабиться и течь по воле волн. Но Игорю расслабляться нельзя, наоборот, ему нужно собрать все силы, чтобы идти дальше.

Идти дальше? Куда?

Этого Игорь не знал. Он твёрдо понимал лишь одно: в прошлую жизнь он уже не вернётся, она закончилась. Правда, новая жизнь пока тоже не собиралась начинаться, и, собственно говоря, было не ясно - начнётся ли она когда-нибудь вообще. От одного берега Игорь уже отчалил, а к другому пока не пристал. И не факт, что пристанет.

Так, на двадцать восьмом году от рождения и застыл он, Игорь Ижиков, между землёй и небом. Да, между небом и землёй. Так точней.

* * *

Вот уже несколько лет Игорь Николаевич Ижиков работает в одном из самых известных толстых литературных журналов. Номинально он - заместитель главного редактора и литературный критик, как говорят в таких случаях - правая рука главного, а фактически без ведома и без согласия Игоря Николаевича ничего в редакции не делается. Известный писатель Викентий Прокудский, возглавляющий журнал, то отдыхает за границей, то пишет очередную повесть, то - в больнице, ибо возраст уже подкатил к отметке, когда ещё чуть-чуть и перевалит за семьдесят.

Викентий Афанасьевич рад-радёхонек, что нашёлся такой чудак, который взвалил на себя все его, Прокудского, заботы. Игорю он доверят полностью. Поэтому на любые к нему обращения Викентий Афанасьевич лишь отмахивается:

- Спросите у Игоря Николаевича…

- Дайте это почитать Игорю Николаевичу…

- Решите это с Игорем Николаевичем…

- А что думает Игорь Николаевич?

И всё в таком духе.

Никто уже попусту Прокудского не беспокоит, а, зная положение дел, направляется прямо к Ижикову, а тот безропотно везёт на своём горбу все редакционное хозяйство. Правда, надо сказать, что делает он это как-то очень тихо и спокойно. Он никогда никому ничего не приказывает, не настаивает, не доказывает, а только вполголоса просит: «Сделайте, пожалуйста, вот так…».

И на эти просьбы все тотчас откликаются.

Правда это не значит, что заместитель главного редактора не имеет характера. Имеет, и ещё какой! Если Ижиков отказывает кому-то в публикации, то его «нет» никогда и ни за что не превратится в «да».

Тут бесполезно что-либо доказывать, как-то настаивать или просить, а уж тем более бежать жаловаться Прокудскому. Бесполезно.

Однако такое резкое «нет» звучит из уст Игоря Николаевича довольно редко. Чаще всего, ознакомившись с рукописью, он бросает лаконичное:

- Я бы не торопился это публиковать… Надо ещё поработать…

Впрочем, своего мнения он никогда и никому не навязывает. Даже наоборот, высказывает своё мнение лишь в тех случаях, когда его об этом специально попросят. И то - весьма и весьма лаконично, но очень ёмко, в двух – трёх фразах обозначив, где автор поскользнулся или дал слабину.

Но ещё более строг Игорь Николаевич как литературный критик. Чуть ли не в каждом очередном номере журнала публикуется обстоятельный Ижиковский литературный обзор. Обычно это анализ двух или трёх литературных новинок, реже - разбор творчества конкретного автора. Чаще предметом для размышлений являются произведения отечественных авторов, изредка - иностранных.

Рубрика литературной критики, которая до появления Ижикова в журнале совсем было зачахла, с его приходом обрела новое дыхание. Раньше этот раздел никто толком и не читал, теперь же многие начинают знакомство с новым номером именно с Ижиковского обзора.

Этот обзор совершенно необыкновенная вещь, ибо в нём Игорь Николаевич всегда остаётся в тени, но зато так умеет повернуть тему, что даже сами авторы иногда поражаются тому, какую искру сумел высечь критик из написанного ими опуса. Я написал «остаётся в тени» и понял, что это не совсем точно. Обзоры Игоря Николаевича всегда очень лаконичны и точны, построены на вплетении обсуждаемого произведения в контекст литературной и общественной жизни. Но за всем этим, конечно, стоит личность самого Игоря Николаевича, его мироощущение, его ассоциации, его мир, наконец. Это и интересно.

Дело доходит до смешного: многие авторы спят и видят, как бы попасть в обзор Ижикова, и порой даже канючат:

- Игорь Николаевич, голубчик, ну вы бы хоть два слова про меня черкнули…

Попасть в обзор Ижикова престижно и статусно, но он отбирает предметы для своих размышлений весьма придирчиво.

Года три тому назад большой шум наделала выпущенная им книга, посвящённая повести Лермонтова «Тамань». Книгой зачитывались, был напечатан дополнительный тираж. Глотали её на одном дыхании. В ней Игорь Николаевич назвал повесть Лермонтова «прозрачной». Так вот, стали говорить, что книга самого Ижикова тоже прозрачна. Такой критики у нас, почитай, ещё и не было.

В остальном же Игорь Николаевич - закрытый и малоразговорчивый человек. Он практически ни с кем не общается, не участвует в литературных тусовках, склоках и группировках. Поначалу конкурирующие течения попытались было вовлечь его в извечные выяснения отношений между литераторами, но получили резкий поворот от ворот и отстали.

В коллективе журнала его немножко побаиваются, точнее даже не его самого, а его острого языка. Игорь Николаевич может сострить или припечатать так, что отмыться потом нет никакой возможности. Правда, такое бывает только в тех случаях, когда Ижикова пытаются задеть или нахамить. Вторично потом уже никто не рискует.

В общении Игорь Николаевич очень прост и доброжелателен, но контачит с окружающими мало. Он с утра до вечера работает в своём кабинете и практически из него не выходит.

Игорь Николаевич всегда безукоризненно одет, я бы даже сказал, на европейский манер. Что-то в нём есть неуловимо тонкое, правда очень холодное. Такой холод обычно обжигает.

Поначалу, узнав, что новый сотрудник журнала холост, женская половина коллектива, что называется, стала делать вокруг Ижикова круги. Заведующая литературной частью Бельковская даже быстренько развелась с мужем и имела большие виды на Ижикова. Но тщетно.

Игорь Николаевич замкнут и довольно чётко даёт понять любому, кто пытается переступить некую черту, что его мир наглухо закрыт для посторонних. Он живёт со старенькой мамой, трогательно за ней ухаживает, но в свой дом никогда и никого не приглашает.

Говорят, что по воскресеньям его часто видят идущим от станции метро «Таганская» к Покровскому монастырю. Ну, это там, где покоятся мощи Святой Матроны Московской…

Злые языки за спиной Игоря Николаевича вполголоса рассказывают всякие байки и небылицы о том, как он, якобы, чуть не покончил жизнь самоубийством на любовной почве.

- Не может быть! - шепчет в ужасе кто-то, поджимая губы.

Другие, менее злые, но тоже информированные, возражают: такой любви, чтобы бежать из-за этого вешаться или топиться, в реальной жизни не бывает! Это - досужие домыслы, бредятина несусветная и чушь полная!

Бывает или не бывает - это, конечно, каждый сам для себя решает индивидуально, и не надо спорить попусту. «Почему же попусту?» - спросите вы меня.

Объясняю: мне кажется, что настоящую, всепоглощающую, не имеющую границ, пронизывающую всего человека насквозь, вплоть до самой последней клеточки, любовь Господь Бог даёт не каждому человеку, а лишь избранным. Очень даже редко кому даёт. По каким уж признакам Он отбирает тех, кому выпадет этот самый высокий и тяжёлый дар, я не знаю. Это тайна, которую постичь мы всё равно не сможем.
Зато я точно знаю другое: именно в любви человек проявляется весь, до конца. В ней выявляется его суть, его глубина, объём его сердца и протяжённость его души. В такой любви человек преображается, и его уже не всегда можно узнать. Был один человек, а стал совсем другой.

Но тут-то самая закавыка и есть. Те, кто, как сквозь горнило, прошёл через такую всепоглощающую любовь, обязательно вам скажут: «Да, такая любовь бывает. Точнее - она была, есть и будет!»

А те, кому испытать такой любви не привелось, уж конечно скажут вам, что это фантазии разгорячённого сознания, плод несусветной гордыни или измышления литераторов. Ну, написать-то можно всякое…

Помните у Булгакова в «Мастере и Маргарите»: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

Помните?

Только вот… отрезать язык…? Нет, это через-чур, это жестоко… Человека и так обделили, лишили чего-то главного, без чего и человека-то нет, и жизнь только мерещится… А тут ещё язык отрезать! Нет, бедолагу надо пожалеть, как всякого убогого…

А самое мерзкое, когда вступает в дело зависть…

- Почему мне такой любви не дано? Отчего меня обделили, несправедливо это… И начинается мелкий, жалкий, гаденький поклёп на любовь, данную Всевышним.

Что тут скажешь? Нет в мире вещи более гнусной, омерзительной и недостойной, нежели зависть. Нет!

А про Ижикова судачат разное.

Одни говорят: «Тонкий, интеллигентный и интересный человек, таких мало…»

Другие утверждают: «Не в себе мужик…».

Третьи обычно пожимают плечами, мол, человек как человек, ну, подумаешь, со странностями, кто ж без них?

Только на самом деле всё обстоит иначе.

Просто он, Игорь Николаевич Ижиков, завис между небом и землёй.

Такое бывает.