Шапка
Мама, мама, мама, мамочка... к её сознанию, как сквозь толщу воды, пробивался Сонин голос: мамочка, Ваня просто не понимает, он же не знает как это, мамочка, прошу тебя, пожалуйста, не трогай его, поехали домой".
Мила не спала всю ночь. Она каждые полчаса подходила к Соне, проверяя ее лоб. Девочка горела и бредила во сне: не надо, не надо, он не понимает, он мой друг. К утру Мила приняла окончательное решение. Соню она из класса забирает. Оформит индивидуальное обучение. С работы уйдет, уведя трёх клиентов. Сделает им скидку, будет работать дома. Инвалидность Сони позволяла уволиться за один день. Она посмотрела на спящую дочь, на её тщедушное маленькое тельце и сердце её болезненно сжалось. Зачем, зачем она "повелась" на слова директора о том, что у них созданы условия для таких, как ее дочь? Зачем поверила? И за что, за что ей и её несчастному ребенку эта боль? В домофон позвонили. Мила, подавив слезы, приказала себе собраться и пошла открывать. Она ждала врача.
На пороге, вместо врача, стояла незнакомая женщина. Она держала за руку дрожащего Ваню. Мила отпрянула от них, как от прокаженных. Женщина, явно нервничая и превозмогая стеснение, заикаясь, заговорила. Она просила прощения за себя, за своего сына, за его злую, глупую выходку, объясняя её незрелостью, возрастом, гормональной перестройкой...и пока она говорила, с трудом подбирая и произнося слова, МИЛА ВСПОМНИЛА.
Вспомнила её смешную вязаную шапку, которую елозил по грязному полу весь 5-Б, её слезы и невнятное бормотанье про бабушку, которой больше нет, про двухнедельный бойкот, на который она подбила класс, чтобы поставить на место эту новенькую, эту заику которая, как ей показалось, посмела посягнуть на её - Милкино непререкаемое лидерство. И даже те мерзкие слова, которые сказала ей, прижав к стенке в туалете и сунув эту её шапку в вонючий школьный унитаз. Вспомнила, как она побелела и стала её доставать, а потом, держа в руках эту грязную, мокрую, связанную её бабушкой шапку ушла, чтобы больше никогда не появиться в их классе.
И своё упоение силой и торжеством победы над ней...
И вот от этого самого торжества стало Миле так невыносимо стыдно и больно, что она уже не смогла сдержать себя и, задохнувшись от боли, закрыла лицо руками и расплакалась, привалившись к косяку. Она поняла. Поняла всё. Про себя, про эту женщину, которую, кажется, звали Лиля, про свою Соню и про ее сына Ваню, обозвавшего вчера её девочку убогой калекой и смеявшегося над её неловкими попытками дойти до туалета без костылей, закинутых им на шкаф... Того самого туалета... Боже мой, вертелось в голове, а ведь я никогда даже не вспоминала об этом… никогда...
Когда шок прошёл, и Мила пришла в себя она обнаружила, что её Соня стоит в пижаме, заспанная, со спутанными после сна волосами, неловко опираясь одной рукой на свою домашнюю палочку, а вторую её руку держит Ваня. И её мудрая одиннадцатилетняя девочка, просто улыбается и смотрит в его глаза. С любовью...
ПС.
У Сони и Вани двое прекрасных здоровых детей. Они любят друг друга и вместе уже почти пятнадцать лет. А как же Мила? - спросите вы. Мила молчала семь лет и жила, раздавленная своей виной. За это время она получила второе образование и стала работать с трудными подростками. Они её уважали. Ей было о чем им рассказать.
А перед свадьбой детей она пришла к сватье с бутылкой коньяка, и они проговорили и проплакали всю ночь. Мила пила рюмку за рюмкой и каялась, каялась, каялась, и всё просила Лилю простить её за ту историю двадцати с лишним летней давности, которую Лиля, как оказалось, совсем не помнила. А та всё успокаивала её и тихо гладила и гладила, прижав к себе Милкину голову, теплой рукой по густым русым волосам, как когда-то давно-давно гладила Лилю её любимая бабушка.
Наталия Побоженская
Свидетельство о публикации №220042101509