Телеграмма. Часть вторая

   
    Злосчастная телеграмма… Поезд уносил меня все дальше от родного поселка, где остался мой любимый Виталий. Преданная Лиза, конечно, сообщит ему о моем спешном побеге. Даже любовь не перевесила на чаше весов того сценария, по которому стал разматываться клубок дальнейших событий…

    А началось все до зимней сессии. Надо сказать, что общежитие я получила как награду, не просто так, а только после вступления в институтский хор, который был вторым в городе после университетской капеллы.

    До этого жили мы с сибирячкой Надей в жутких квартирках старорежимных старушек, которые, наверняка, работали раньше где-то надзирательницами, и готовы были убить нас своими палками, будь на то их воля. Поэтому новость о том, что, попав в хор, ты становишься привилегированным жильцом общежитьевской коммуны и счастливым обладателем койки в пятиместной комнате, сводила нас с ума.

    - Лина! - орала басом Надя,- мне же медведь на ухо наступил! Я посмеивалась, представив на минутку ее в сибирской тайге, такую поверженную крепышку с пухлыми капризными губками, и мишку, театрально стоящего одной лапой на ухе моей подружки.
    - Не дрейфь, Надюшка, у тебя красивый альт, но слух хромает, у меня же есть слух, но голос несильный, шансы одинаковые.

    Вошли в большой зал с роялем и ехидно смотрящим на нас Стасиком, руководителем хора. Высокомерный Стасик (так звали его все в институте) в тот день, наверное, получил премию и был к нам  чрезвычайно снисходителен.
    Я храбро пропела под его аккомпанемент: «У студентов есть своя планета, это, это, это целина!»
   - Выше! Еще выше!
После очередных трелей, Стасик вынес вердикт:
- Ничего, ничего-о-о, будешь у нас в сопраньях», - так он часто называл хоровую партию сопрано.
С трепетом жду Надюшку…
   Та альтом пропела ту же фразу почти что на одной ноте.
   «Ну, все» - подумали мы с ней одновременно.
   - Итак, сказал Стасик, у меня острая нехватка в хоровой партии альтов.

Пауза.

   - Беру! Уж больно сочный голос! Но будешь со мной прорабатывать партии дополнительно!
Ужасно счастливые, мы стали жить в общежитии и петь в хоре. Два-три раза в неделю по вечерам были репетиции.

Комната в общаге под номером 138 была необычной. Жили там три барышни, кроме нас. Одна, Танюшка из Кирова, скромная и очень правильная. Вторая, умненькая татарка со странным именем Слу из глуши, удивительно способная к языкам. Она за год научилась говорить по-русски без акцента. Тихая, милая девочка Раида из Башкирии, уважительная и добрая. Все они были прилежными студентками второго курса.
Так случилось, что подружились они с ребятами из авиационного института.
Сначала был один знакомый, земляк Танюшки. Потом он привёл к нам в гости троих друзей. Мальчишки были умнейшими, помогали с чертежами по несусветно заморочным деталям машин, которые девчатам были не под силу.
Помогали просто так. Кто сейчас поверит, что это была всего-навсего дружба.

Толик, земляк Тани из Кирова, всегда подтянутый, интеллигентный, в очках, которые ему очень шли, блистал неиссякаемым юмором. Ильдар, высокий, улыбчивый, учился отлично, шёл на красный диплом. Марсель, красивый татарин, великолепно играл на баяне и пел. До сих пор помню его:
Кил, ирк;м, кил инде,
Елмаеп к;л инде,
Сагындым, б;гърем, сине.
«Приди, мой милый,приди…»
Песня была так красива, что я её даже выучила и пела вместе с Марселем, чем доставляла нашим татарским друзьям огромное удовольствие.
Приходили парни раз в неделю в будни, а в праздник приносили продукты. Под Новый год их стараниями в нашей скромной келье появилась пушистая маленькая ёлочка, и её смолистый запах разносился, наверное, по всему этажу.
 Было с ними весело, как-то, по-семейному уютно и тепло.
 А каждый день вечером из общежития КАИ* доносилась популярная Лили Иванова:
 Серце-то бие, бие ката лудо
 Сърцето бие, бие и лудува,
и в рупор: «Сто тридцать восьмая! Спокойной ночи!»
  Мы и они были ещё детьми по сути, наивными и глупыми, скучающими по домашнему теплу, от которого были оторваны в семнадцать лет… Мы и не догадывались, какие порочные мысли зреют в головах взрослых дядь и тёть, занимающих главенствующие над нами посты.
Поползли слухи.  Они дошли до студенческого совета общежития. А возглавлял его Остап Пилипенко, старше нас лет на десять, вхожий легко к замдеканше Изольде с докладом. Изольда мучала нас постоянно немецким языком на каких-то несусветных машинах с маленьким окошком!
Всех хорошеньких абитуриенток она легко доводила до " неисправимого неуда".
     Сколько их вылетело с первого курса.
     У меня все было зыбко, я попала в эту когорту, спасло от вылета с первого курса неплохое знание немецкого.
Кто мог предположить, что этот лысый скользкий тип Пилипенко уже расставил силки на нас.
    И вот, позади очень тяжелая сессия, мы все пятеро, счастливые, заработали стипендию в 35 рублей, и впереди каникулы! Домой!
После заключительного экзамена я слегла.
Температура 39 градусов, не могу пошевелиться.
   Пришли наши друзья, узнали, что я больна, сбегали за лекарством, молоком, колбасой и булками.

    - Лина! Не вставай, мы принесли лекарство, запей! - трогательная забота мальчишек тронула и придала сил.
    Когда они вернулись с продуктами и лекарством, облава на всех нас уже началась. Кто-то доложил председателю студсовета общежития, что молодые люди в количестве четырёх человек проследовали в комнату № 138.
    Пилипенко собрал двух законопослушных вокруг себя. Проинструктировал.
А в это время в других комнатах на этаже шумно праздновали окончание сессии.
Добрая девчушка забежала к нам и предупредила: «Остапище по этажам ходит, кого-то ищет!»

 И кому же из наших стукнуло в голову закрыть дверь изнутри… не помню. Закрыли на задвижку. Свет выключили.
Решили, что пронесёт. Не знали, что по нашу душу явились…

Страшный стук в дверь:
     - Откройте немедленно!
Пауза…
     - Иди за топором!

 Я покрылась горячим потом, от страха все помутилось...
Кто-то из девочек всхлипнул. Раздался удар в дверь, страшный скрежет, и невидимая рука включила свет.

     - А-а-а... Вы еще из кровати встать не успели, - зловеще глядя на меня, красного задохлика с температурой под сорок, заорал Пилипенко. - Всё, завтра будет доложено в деканат! Кто староста комнаты!?
     Задохлик с пылающими щеками,  в круглых очках, по случайному стечению обстоятельств, оказался старостой.
     - А-а-а, еще из постели встать не успела, староста! - опять заорал он.

     - Да она болеет, у нее очень высокая температура! Остап, подожди, не уходи, мы же из одной группы, ты нас знаешь, не позорь нас, это даже не наши парни, это друзья, - плакала Слу, которую до семнадцати лет  родители держали в таких ежовых рукавицах, что это событие могло наложить отпечаток на всю её оставшуюся жизнь.
     - Просто не хотели лишнего разбирательства, потому, что на этаже кто-то шумел, - сдерживая слёзы, сказала Танюшка.
     - Это вы шумели и пили! - орал Пилипенко страшным голосом, который отдавался в моём воспалённом мозгу глухим набатом. - Это вы бутылки выбросили в окно!
     Они ушли. Раздавленные и перепуганные мы все, как один, молчали.
Вдруг, наши ребята рванули к двери, где теперь зияла дыра вместо замка, с целью поговорить с Остапом. Но Таня и Слу отговорили их, зная мерзкий нрав Пилипенко.

Понятно, что в голове лихорадочно проносилось: выгонят из общежития, затем с позором из института!!!

Мне, как старосте на следующий день, надо было идти на Голгофу.
Идти к Изольде, которая предвкушала поистине трепетное наслаждение от встречи с очередной жертвой.
С заплетающимися ногами и с неведомо откуда взявшейся болью в бедном сердечке, я вошла в кабинет замдекана.
Чёрная голова с гулей на затылке и глубоко сидящими чёрными глазками, буравящими вошедшую, вызвала у меня предобморочное состояние. 
     - Ну-у-у! Выкладывай!
      Понимая, что сейчас грохнусь, собрала последние силы. Рассказала, как смогла, всё - про болезнь, про студентов КАИ, про то, что сваляли дурака, и сделали величайшую глупость, закрывшись, хотя скрывать было нечего...

      Удивительно, но она меня слушала, не перебивая. Я была откровенна с ней, и моя предельная искренность, видимо, подкупила даже Изольду Францевну.
     - Ты больна? - спросила она неожиданно, даже участливо.

     - Да, что-то с сердцем, и к тому же температура ещё держится, - ответила я.
А сама, вдруг, испугалась, что она может отправить меня, немедля, в больницу, хотя сердце, и правда, ныло. Может, это было осложнение от гриппа и стресса.

     - Иди, лечись. Как с вами поступят, не знаю. Решать будет декан, Владимир Павлович.
Я вышла и буквально упала на стул у двери, благо он подвернулся.

Поезд через день умчал меня домой. Только там  отошла от передряг и быстро поправилась.

На смену несчастью пришло счастье, мы гуляли с Виталием, он хочет завтра меня видеть!!

Уснула почти счастливая. Правда где-то глубоко пронеслось: так не бывает…

Утро. Мрачное январское утро. Папа протянул телеграмму: «немедленно выезжай, послезавтра нас ждет декан».
Вот оно, возмездие.
Жутко захотелось плакать, бежать к Виталию, объясниться с ним!
Что я ему скажу, а, вдруг, он сегодня обо мне и думать забыл?!

Я в поезде. Снова вагон с высокими креслами, под названием «общий», уносит меня от любимого, в который раз… Нереализованная возможность счастья…

Впереди расплата за беспредельную глупость, детскость и беспечность.

Продолжение cледует

*КАИ – Казанский авиационный институт