34 глаз Одина

В Раю хорошо. Через раз и навсегда задернутые шторы в окна не проникает свет. И время сюда тоже не проникает. Все, что тревожит, остается там, в безвоздушном пространстве Города, за Райскими Вратами. Там, где у входа в подъезд раньше всегда оставался ждать меня верный надежный Бабаев. Тут всегда ровный электрический свет на кухне. Тут всегда успокоительная упоительная тьма спальни готова принять тебя и укрыть. А под этой густой тягучей темнотой всегда застелена простыню бездонная тьма, куда опадает с меня вся грязь, кровь и боль остального мира, бьющегося в судорогах где – то там, за тонкими стенами Рая. И я парю над этой бездной, полной грудью вдыхая запах Алисы. Как она хороша. Какие ласки дарит она мне. Прикосновения её врачуют и исцеляют. Она прекраснейшая из женщин. Мне хорошо и тепло в её объятиях. Она дарит моему сердцу желание дальше биться, а душе покой и надежду. И я мог бы быть полностью счастлив с ней. Мог бы вечно скользить в безвременье Рая. Дни и ночи текли бы ровным спокойным потоком, через поля Сансары. И райские голоса Бона Скота, Джима Хендрикса, и других великих покойников, баюкали бы нас, перед тем как наслать сладкие сны забвения. Жалко, что я люблю другую. Сумасшедшую суку Каару Фугу. Но она тоже не появляется.

Сумки, которые Леха бросил в «кальянной» так и стоят в коридоре. Понятия не имею, сколько там денег. Мне хочется бросить добычу к ногам Ледяной Богини, но где её носит? В Раю Алиса одна. Мы не расстаемся. Вместе пьем на кухне сладкий чай с плюшками. Вместе стоим под струями в душе. И вместе летаем над бездной под простыней. Наши волосы переплетаются, наше дыхание смешивается. Хорошо, что Алиса есть. Хорошо, что она умеет заваривать чай и жарить оладьи. Хорошо, что умеет не спрашивать, почему я вернулся с поздним зимним рассветом в чужих мокрых джинсах, которые, к тому же, мне еще и коротки. Умеет не замечать отчаянной тоски о другой женщине в моих глазах. Уют, покой, все это она умеет создавать. И это так прекрасно. Так хорошо. Она ходячее скопление женских талантов. И если, и есть у нее недостаток, то только один. Это не она придумала Нашу Маленькую Армию, не она решила казнить Вавилон за неисчислимые его грехи. В её глазах не бушует арктический шторм ненависти всеобщей любви. В дыхании её нет отголосков Новой Чумы. И в груди её бьется настоящее сердце, живое, теплое, а не многогранный прозрачный кристалл раскаленного льда. Она прекраснейшая из женщин. Жаль, что я все больше и больше люблю другую. Сумасшедшую суку, Каару Фугу. Злую Богиню Смерти.  И где её носит? 

Спасибо Алисе, я выспался, отпоил себя вкусным чаем, набил брюхо оладьями со сметаной и медом, набрался сил, но так и не успокоился. Когда в новостях по интернету я не увидел никаких новостей о генеральской даче, мне стало не просто тревожно. Мне стало страшно. Я не знал, что там произошло. Но мог догадаться. Не столько по окровавленным Андрюхиным джинсам, сколько по Лехиным глазам.  Я уже видел такие глаза. 

В хорошем кино положительный герой мочит народ пачками направо и налево, оптом и в розницу, без перекуров и выходных, не меняя выражения лица, не снимая с лица улыбку и не испортив прическу. Его пример должен вселить в нас уверенность, что все негодяи будут убиты хорошими парнями, дайте только срок. В действительности, все не так.
 
После того, как ты увидишь вблизи первого убитого тобой человека, после того, как сержант похлопает тебя по плечу, а деды угостят хорошей сигаретой, после того, как ты прочитаешь зависть в глазах сопляков с твоего призыва, которым не так повезло, многое становится на места. Когда ты куришь хорошую «призовую» сигарету, разглядывая интересную жизнь насекомых на остывающем человеке, сама собой разваливается в труху и тлен вся та ерунда о добре и зле. И в твоем истлевшем мире больше нет места ни для негодяев, ни для героев. И вот тогда у тебя еще не такие глаза.

Но это случается позже. Обязательно случается. Человек так устроен. Привыкает ко всему. Ничего его не берет. Огромный мозг, гибкая психика и способность к анализу ситуации позволяют нам выживать в любой экологической системе. Быть сытыми и довольными на любых ресурсах. К войне мы тоже привыкаем. И привыкаем быстро. Акклиматизация на войне занимает пару суток. У тех, кто сумел прожить эти двое суток. Но, это и есть эволюция. Кто - то обязательно должен сдохнуть ради сохранения только полезных генов во всей популяции. А это очень полезные гены. Ведь это не последняя война. Ведь нашим детям, коли будут они, тоже придется привыкать к какой - ни - будь войне, которая уже внесена в великий замысел Господа, которого мы убили.
 
Те, кто внезапно поняли, что привыкли, приспособились к этой странной среде, вот они смотрят на это такими глазами. Им нравится этот новый образ жизни. Они находят в нем только плюсы. Конечно, на передовой нет ни малейших бытовых удобств. Отправление любых естественных надобностей организма связанно с множеством неудобств. Ни еды, ни сна, ничего к чему привык цивилизованный человек. И уж тем более, не стоит сбрасывать со счетов усталость, антисанитарию, грубое мужское окружение. Да и, чего греха таить, обоснованные опасения за свою жизнь и здоровье. Вот далеко не полный список минусов этой странной среды обитания человеческих существ. Очень недолгого обитания. Но все это перевешивает одно сильное, наркотическое ощущение полной свободы. Все горы вымысла и лжи, культуры, религии, искусства, наваленные за долгие века мгновенно пропадают при первом до кишок пробирающем вое мины. Весь груз бесполезных знаний, отваливаются, как отваливается кровавая каша с сапог.

Человек на передовой вдруг ощущает себя свободным. Он вдруг понимает, что нет больше никакого зла. Правда и никакого добра нет тоже. Но нет худа, без добра. И это делает его всемогущим. Культурный цивилизованный человек легко может стать человеком войны. А обратная трансформация уже невозможна. Жаль, но эволюция необратима. Те, у кого такие глаза больше не смогут приспособиться к работе с восьми до пяти. И им больше нечем будет слушать всем тем, кто должен много и красиво говорить, превращая белое в черное и наоборот. Они останутся глухи к пляскам святого заммитрополита с козырным бубном у ритуального огня.

Странно устроен тот, правильный, мир. В нем нет другого места свободе. Свобода существует только в мерзлой грязи под пулями, в дыму, в страхе, в боли. Но она существует.

Свобода существует только в крови. Эндокринная система человека, находящегося в лютом страхе, ужасе, стрессе, лишенного сна и до самого края, физически измотанного, превращает свои секреции в сложную алхимическую лабораторию, и выбрасывает в кровь лошадиные дозы адреналина, норадреналина, кортизола, тестостерона, и все это заливает эндорфин в качестве обезболивающего. И вот тогда у того человека светятся таким ужасающим счастьем глаза.

И у меня, когда - то были такие глаза, я уверен. И у многих из тех, кто был рядом. Мне повезло. Очень вовремя словил кишечную инфекцию и уехал в госпиталь. И там у меня было время перевести дух и одуматься. А еще и выспаться с запасом. А остальные, все остались там. Для них это был самый верный исход. Им незачем было уже возвращаться в мир, где ходят автобусы по расписанию, и девушки в парке кушают пломбир. Их ждали только в Валгалле. И они не заставили себя ждать. Когда я вернулся во взвод, из тех, кого я знал, там осталось четверо.

Но Леху можно было спасти. Если еще можно было спасти? Ведь эта не наша война. Злое дыхание полной свободы осознания неминуемости собственной гибели, страшная власть насилия, всемогущая мощь оружия, все это кружит и более устойчивые мозги, чем Лехины. Вавилон, в своих бесконечных витках, снова повторяет заведенный однажды порядок. Свобода и Война, две стороны одной медали. Два зуба одной ядовитой змеи, пожирающей собственный хвост. Одна не живет без другой.
 
Леха отравился свободой, насилием, оружием, безнаказанностью. Но, я еще не видел остальных. От Мити тоже можно ждать чего угодно. И даже безобидный Людвиг мог сбрендить. Все, кто вдыхали запах свежей человеческой крови, знают, как пьянит и вдохновляет эта странная жидкость, в обилии вытекающая из остывающих тел. Все, кто вдохнул его однажды, уже не смогут забыть. Мне срочно надо было увидеть свое племя. Напомнить им, зарвавшимся идиотам, что у нас есть, одна на всех, другая, своя Война.

Но, для начала, я хочу узнать, что случилось на генеральской даче. И для этого мне нужно заглянуть в глаза Тимура…


Мы с Тимуром почти соседи. Кирпос, он же Кирпичный Поселок, такая же трущоба массовой пятиэтажной застройки, как и Рыбзавод.  Точно такие же серые кубики разбросаны вдоль точно таких же разбитых дорог.
 
И так же, нет фонарей во дворах. И очень трудно отличить один ряд пятиэтажек от другого. Как понять, которое из ущелий хрущеб, «пятый электровозоремонтный проезд» если в темноте не видно табличек с названиями улиц и номерами домов? Такие районы не ждут гостей. А местные и так помнят подошвами все неровности на пути от дома до трамвая, два раза в день увозящего всех здешних обитателей на завод и обратно. А теперь, когда нет уже ни завода, ни трамвая, этот микрорайон так же замкнут в себе. 

И гопники Кирпоса похожи на Рыбзаводскую стражу райских врат как две замерзших на асфальте плевка. Тут не любят чужаков. Особенно одиночек. Прежде чем я нашел нужный дом, мне трижды заступали дорогу длинные тени с размытыми лицами. С Бабаевым мне было бы проще. Но я и сам не подарок. Судьбу испытывать никто из них не захотел. Странно, они не могли знать, что у меня с собой бабаевский нож пчак. А я знал, что обязательно пущу его сегодня в ход.

Законопаченный, замурованный на зиму подъезд был полон запаха общей беды. Но каждая из дешевых стальных дверей вплетала в него свою особую нотку. Острый запах уксуса из квартиры наркомана на первом этаже. Затхлый запах пересыхающих обоев из брошенной квартиры на втором. Запах одиночества и кошек на третьем. И застарелый сивушный перегар повсюду.

Квартиру Тимура тоже можно было узнать, не глядя на номер. А его и не было. Как не было звонка и ручки. Чужих тут не ждали. Устойчивый смрад тяжелых сапог, потного тела, ремней, и очень сильный запах оружия. Стучать было бесполезно. Из-за двери орала на весь подъезд Курт Коббейн. Тоже ныне покойный.  Я подцепил пальцами дверь и потянул. Оказалось, не заперто.

Тут тоже был Рай. На том же четвертом этаже. Малогабаритный Рай для немногих избранных. Тут жил Бог Войны. Дорогие охотничьи винтовки, с прицелами, дополнительными сошками, целеуказателями стояли в прихожей под вешалкой. В коридоре, ведущем на кухню, были свалены коробки и ящики, скрутки с охотничьей сбруей и даже радиостанции. Музыка орала с кухни. На кухонном столе стоял разобранный ПК. Тимур самозабвенно глядел на лампочку через снятый ствол, медленно вращая его, как дети вращают калейдоскоп. И лицо у него было такое же. Счастливое. Я мог даже не глядеть в его глаза. Понятно, что я там увижу. То же, что и у Лехи. Ребят понесло. 

Я постучал по дверному косяку. Безрезультатно. Тогда просто придвинул к столу табурет и сел напротив. Тимур, наконец, заметил мое присутствие. И даже не вздрогнул. На счет его глаз я не ошибся. Там полыхал черным пламенем гормональный коктейль свободы. Обезболивающий, дающий силы, наполняющий каждый миг жизни ощущениями и смыслами, жаждущий победы коктейль. Не жилец.

- О, Борода! Здорово! Пришел свою долю требовать? – Он обвел широким жестом разнообразные винтовки и ружья, расставленные по кухне. – А тут и делить нечего. Ерунда одна. Пушки все дорогие, навороченные, а толку? Патронов к ним нет нифига. Не со всеми еще разобрался, но патронов мало. На какой ствол и пары магазинов не наберется. А на семь штук вообще ни одного патрона. Сраные иномарки. – Он ласково похлопал пулемет. – Вот машинка! Но, блин, лент к ней одна коробка, четыре куска по 25 звеньев и все. Сдохнуть со смеху. А есть еще два «Тигра», «Вепрь» и настоящая СВД. Все под 7.62 на 54. И знаешь, сколько тех патронов? Один сраный цинк.  440 штук. Ну, еще есть иностранные, вроде подходящие, но их там тоже пара начатых пачек. Вот что за люди? Денег – задом ешь. И связи такие, что закачаешься. Патроны могли ящиками заказывать. А они?! Скупердяи. Говно стволы? Для дела не годятся. Куда с такими веслами? Их под куртку не спрячешь. А спрячешь, так потом вообще фиг достанешь. Все в оптике, в лазерной. А батарейки на прицелах посажены. Мусор, а не оружие. Я бы лучше столько же обычных двустволок взял. Из них обрезов напилил, милое дело. Пальнул и выбросил. А это все – куда они запасали? Ну, о покойных либо ничего, либо хорошее. А все хорошее про них на официальных похоронах товарищи по службе скажут. Если брюхами своими друг дружку насмерть не затопчут. На радостях. Давай помянем. Я коньячку этого вкусного прихватил. Распробовал я его. Огонь – коньячек. Хо! Вздрогнем. Не чокаясь. – Он отхлебнул из бутылки и передал её мне.

Это глупое суеверие, но даже я не настолько подл, чтобы пить из одной бутылки с человеком, на которого держу за пазухой нож. Но достаточно подл, чтобы пустить нож в ход. Странно устроен человек. Тимур понял мое замешательство по – своему.

- Что, Борода, западло с мусором из одной бутылки? А я не гордый. И запасливый. – И закричал кому – то в глубь квартиры – Кызыма, аракы китер! – Девочка, водки. – Мысленно перевел я. Хотя у татар что водка, что коньяк, все аракам. Ему не ответили. Он повторил громче. С тем же результатом. – Вот, зараза, не слышит нихрена в этих наушниках. – Проворчал Тимур и начал ковырять пальцем экран телефона. А мне только теперь стало понятно, кого он звал. На ручке кухонного окна, прижавшись плечом к плечу, как отдыхающие от страстного соития любовники, висели на плечиках два костюма из дорогих бутиков.

Крис впорхнула в кухню. Увидела меня, и с радостным воплем прильнула, обняла и даже чмокнула в щеку. Была она опять пьяна. Весело сверкая белыми булочками ягодиц, танцуя под слышную только ей музыку, достала из холодильника бутылку ХQ, и жестами потребовала убрать со стола пулемет. И что-то забытое, страшное, жгучее, ледяное, шевельнулось во мне. Но, тут же улеглось.
Наушники, зеркальные консервы темных очков, и кеды составляли весь её гардероб, но она не страдал стеснительностью. Кого ей было стесняться? Даже кеды были просто необходимостью на этом грязном полу покрытому досками с давно растрескавшейся краской. Хозяин дома тоже был в кроссовках без шнурков, выполняющих роль домашней обуви. Да и я и не подумал разуться.
 
Посуда никак не соответствовала напитку. Один стакан, одна пиала и одна чайная чашка с отбитой ручкой. Чувствовалось отсутствие женской руки, и полное презрение к стандартному уюту. Это была классическая крысиная нора, куда приходят выспаться за закрытой дверью. Я сам, когда-то жил в подобных квартирах. Когда-то и я был злобной городской крысой, не верящей в Новых Богов. Мне не на что было надеяться. Нечего ждать. И жить было страшнее чем умирать. Этот отчаянный парень, к сожалению, очень мне нравился. Было в нем что-то. И от этого нож за пазухой казался тяжелее и холоднее, чем был. Но, он был опасен для моего племени. Он мог похитить моих нерожденных детей у Каары Фугу и увести их другой дорогой. И сложить их головы на чужой им войне. Войны так похожи друг на друга, что легко можно запутаться, с кем воюешь и против кого.

А они уже были предназначены Ледяной Богиней, для другого. И я проведу их по этому пути, чего - бы это не стоило, мне и им. Пусть предназначенное им свершится. Ведь только в самом конце пути они что-то поймут. А без понимания нет раскаяния. А без раскаяния невозможно ничего сделать с Вавилоном. Можно только надстроить следующий этаж, следующий виток бесконечной винтовой лестницы в небо. В небо, которого нет. Жалко, что это был именно Тимур. Но тут уж решает судьба. Он сам решил сыграть и проиграл. Только он пока этого не понял. Потому что не понял правил этой игры.

Присутствие Крис шло в разрез с моими планами. Нельзя резать глотку на глазах у детей. Их и так есть, кому научить плохому.

- Ну, помянем. – Я капнул из пиалы коньяком на пол. Тоже глупое суеверие. Однако распространенное. Тимур тоже плеснул драгоценный коньяк на грязный пол.  Мы выпили. Втроем. – Татарин продолжил говорить. Его распирало о сладкого ощущения войны. Его мир был полон эмоциями и красками. А кровь кипела от остатков норадреналина.

- Вот ведь хитрожопые ублюдки, мое начальство. Они до сих пор делают вид, что ничего не случилось. Уже больше суток прошло, а они ни гу-гу. Молчат, как вкопанные, как рыбы об лед. По идее, они должны были в первые пять минут доложить в столицу. Мол, вы таки будете смеяться, но те Бригады Народного Гнева, которых у нас таки нет, опять такое учудили. Приезжайте – охуеете. Да и столичные уже должны были тут всех по алфавиту драть, а по старшинству пороть. А ничего?! Прикинь, борода, они даже усиление не ввели?! – Тимур светился странной улыбкой. Безумной, азартной, лютой. И его белые зубы щерились в том оскале, который только убийцы считают улыбкой. У остальных просто лед покрывает низ живота от таких улыбок. И в глазах полыхало такое страшное веселье. Он и правда, был сейчас богом войны. Юным, азартным, вдохновенным, озадаченным языческим богом войны. И за его спиной уже вставали тени конной лавы, стекающей с дальних холмов в, еще объятую тревожным сном благополучия, долину. Он, как счастливая мать баюкает долгожданное дитя, держал на коленях ПК. Его просто разрывало от счастья.

– Прикинь, борода, все начальство ходит с такими рожами. Я сегодня с утра в поликлинику заскочил. Хотел денек побюллетенить. Ну реально задолбался. Да и бухнуть надо. На всякий случай с собой пятерку взял. Но по рублю. Вдруг за треху сторгуюсь с Айболитом. Пришел и чуть не охренел. Весь гардероб, как небо, в звездах. Полковничьих. И сидят в очереди полкашки да майорики. Рыл двадцать. Молча сидят. Друг на дружку не смотрят. А у каждого в руках конверт. Куда там моя рваная пятерка?! И пакет с коньяком. Тоже за бюллетенями. Я аж охренел, столько начальства никогда не видел. Встал в коридоре и стою. То ли по стойке смирно честь им отдать, то ли в машину за автоматом сходить? В два рожка бы тут всех сразу вылечил. А один полкаша, матерый такой дядька, по роже видно, нифига не штабная крыса, а лютый уличный волк мне говорит «Сержант, хули надо?» А я очканул. Метла отнялась. Стою – булькаю, сиплю. «Заболел?» Я киваю. «****уй без очереди, эти подождут» Хренассе, думаю, какие все стали демократичные. Как все за младший личный состав мазу тянут. Не к добру. Но пошел. У Айболита весь подоконник в коньячных пакетах. Урожай. Глянул на меня, и все. Обычно он, килька очкастая, все норовит заколебать. Язык покажи. Температуру. А тут, не глядя, только фамилию спросил, и на неделю мне выписал больничный. Я даже руку в карман сунуть не успел, а уже за дверью. Не до меня ему было. Вот так. Прикинь, как они все полкаши да майорики, охренели? Какую они измену словили? Напугались до поноса с пузырями. И не понятно, чего? То ли Бригад, то ли того, что с ними за эти Бригады сделают их старшие товарищи. Раньше можно было все на смежников валить. А теперь? Все. Тю-тю смежники. Все с пулями в затылке тихо лежат. И кто теперь будет крайним? – Юный Бог Войны, в звании старшего сержанта закатился злым веселым смехом. Ему было весело. Я бы тоже посмеялся. Но я пришел не за этим.
 
- А нахрена ты их завалил? Теперь, у нас нет козырей. Даже если они чего важного на запись наговорили, то теперь это все ерунда. Самооговор под угрозой оружия. И шантажировать теперь некого. Эх ты, тактик. Ведь был нормальный план? А теперь? Что теперь будет, не думал?

Тимур стал серьезен. Даже мрачен. Под слоем кипящего веселья укрывались его глубокие думы. Он не спеша откусил кончики сигары, все те же трофеи из цитадели, или новая добыча? Потом так же обстоятельно прикурил, выпустил в кухню клуб серого дыма. Он обдумывал ответ. Это можно понять. На войне привыкаешь думать и действовать, а не объяснять. Война сама все объясняет. И все спишет. Она, как и бесстыжая Свобода, освобождает от необходимости хоть что - то объяснять. Даже самому себе. А мне, почему – то вспомнился стол – гроб накрытый кубинским флагом, и наша с Бивнем тризна по Койоту. Наверное, сигарный дым напомнил то, давно пережитое и забытое.
 
- Нахрена завалил? Вот, веришь, борода, не собирался я их валить? Пока вон, Кристя, не стала им свои вопросы каверзные задавать. А они отвечать. Да ты бы и сам так сделал. Я знал, что они суки. Что креста на них нет, и пробу ставить негде. Да я и сам не мальчик-колокольчик. И знаю в какой системе работаю. Но, всему есть рамки. И не все можно простить. Даже я не все могу простить. Даже по самым гуманным законам там каждый себе на три пожизненных наболтал. Вернее, двое наболтали. На третьего у нас уже нервов не хватило. Кристя плакать два раза убегала. Да вон, в телефоне записи. Сам посмотри и реши – стоит таким дальше жить? Дышать стоит? Конечно, я не судья. Но кто их будет судить по справедливости? Тот судья, который сейчас с ними в одном морге? Так для этого надо, чтобы тот прокурор дело до суда довел. А мент следствие до прокуратуры. И как ты думаешь, что будет в результате? Вот и лежат сейчас все трое рядышком. Ждут судью, которому не нужны их деньги. И которому никто не позвонит. И он будет судить, по справедливости. Если он есть. А если и его нет? А если нет и его, то нет на них никакой управы. Некого им, сукам, бояться. А вот теперь они, ****и, охрененно бояться. Бояться народного гнева. Который есть. Раньше они думали, нет его. А он, сука, есть. И за каждым придет. – Он выпустил новый клуб дыма. И даже закашлялся. Сигары не курят в глубокий затяг. После паузы он продолжил.
 
- Это как Бог. Хрен ты в него поверишь, пока тебе нож к горлу не приставят, и не на что больше будет надеяться. Вот тогда ты вспомнишь о нем. И так искренне будешь молиться. В Бога верят, когда больше не во что. И у нас те же яйца, только вид сбоку. Они же, падлы, служат народу. Только они знают, что его нет. Есть граждане, они же лохи, их можно послать, можно от****ить, можно поиграть с ними в «веселого слоника», в «ласточку», в «парашютиста». А если не поймет, то и законопатить в тюрьму. Это так офигительно, как быть попом и не верить в Бога. Прикинь, как бы охренели попы, если бы вдруг получили убедительное доказательство, что бог есть. Если бы к каждому лично явился архангел в сияющих латах и с пылающим мечом и сказал – «Ты что, ****ь бородатая, охуел? Ты что творишь, мразь?! Уж я тебя лично найду и за все спрошу. За все, сука. Даже за то, про что ты и сам забыл» Они бы разом обдристались. И вот тут та же самая херня. Все так было офигенно. Служишь народу. И, соответственно, только перед народом отвечаешь. Поэтому каждому конкретному штатскому гражданину ты ничего не должен. А вот он тебе, по-любому, должен. Ты же слуга всего народа! Поэтому с любого можешь спросить. Лафа. Так все зашибись, что лучше не придумаешь. А тут вдруг оказывается, что народ есть. Прикинь, какой облом? Потеря потерь. Досада. Печалька. Народ есть, и он ****ец как разгневан и зол. И он, раз он есть, тоже может спросить. И воздать может. Прикинь, как у них сейчас шарики за ролики заскакивают. Все картина мира в унитаз. Вместе с кровавым поносом от испуга. И куда теперь бежать. – Он опять стал весел.
 
Бог Войны, бог Хаоса, бог Разрушения. Его давно ждали в моем Городе. Из всех доступных жителям Города богов он сейчас был нужнее всех. Отчаянный, отчаявшийся, с кружащейся от успеха головой, полной странной мистическо - патриотической кашей. Злой, глупый, юный, жаждущий, страждущий Бог. Бог, который не умеет строить и созидать, а только крушить и карать. Но, каждому овощу свое время. С богами та же фигня. Прежние боги собирали тяжелые камни в огромные башни. Пришло время богов разбрасывающих эти камни. Пришло время не оставить камня на камне. Сровнять с землей несокрушимый Вавилон, который строим и строим, уже не зная, зачем нам эта чертова бесконечная лестница в пустые небеса. Ведь все боги, создавшие нас, созданы нами. Жаль только, что на все про все, на все великие дела, свершения, войны и победы есть у этого бога войны только 440 патронов. И это сводит на нет все надежды и чаяния. Вавилон устоит. Видала эта старая башня и не такое.
 
Мы снова плеснули коньяк в разнокалиберную посуду. И снова выпили. И снова не чокаясь. Повисло молчание.

- Дурак ты, старший сержант. Думаешь, они со страху лапки вверх задерут? Все, мол, бери нас голыми руками. У нас полные штанишки. Со страху они, как раз, злее биться станут. Им теперь есть кого бояться, думаешь? Хорошо бы. Только некого. Один хрен, некого им бояться. Потому что народа все еще нет. Есть кучка романтических идиотов, которые теперь еще и убийцы. И больше ничего нет. И они это быстро поймут. Поймут, и найдут. Конечно, попутно под раздачу попадет куча левых людишек, но рано или поздно найдут и казнят. Вот и все. У этой сказки будет только такой конец.

- А ты решил, что я теперь просто ждать их стану? Весело шутишь, борода. Я теперь их отстреливать по одному начну. Прямо по домам. Как раз они сейчас по норам забились. Вот, начну по списку. Завтра поеду их замов отстреливать. Чтобы не расслаблялись. А потом… – Я не дал ему договорить.
 
- А потом твои ребятки тебе в затылок стрельнут, поделят добычу и испарятся в неизвестном направлении государственной границы.
 
- Вариант. Железный вариант. Эти могут. Они таких диких деньжищ даже во сне раньше не видели. И, сдается мне, некоторых ребят я уже не увижу. Трубки не берут, и сумка денег пропала. Да и хрен с ними. Сам управлюсь, или новых наберу. Устрою веселуху на последок. Пока не пристрелят, те или эти. Только пока это случится, я успею десяток этих крыс удавить. И над каждой тушкой написать Бригады Народного Гнева. Очень нехреновый вариант. Правильный вариант. Все равно других нет. Все равно, больше с ними ничего сделать нельзя. 

- Ну, даже два десятка. Хотя, это вряд ли. Они уже, наверное, ставят пуленепробиваемые двери, широкоформатные глазки, тревожные кнопки. Они просто перестанут открывать двери и ходить без охраны. И все. Напугать, конечно, напугаешь. Уже напугал. А что дальше? Это же система. – Я максимально выделил голосом слово «система» - Она существует целиком. Даже если ты перестреляешь всех половников в Городе, это ничего не даст. На их место придут подполковники, майоры, лейтенанты. Просто в Нашем Городе будет быстрый карьерный рост, и все. Система устоит. И, даже хуже, отстрелять ты сможешь не всех. Да вообще то, очень мало кого. Только самых тупых, ленивых, зажравшихся и поверивших в свою неуязвимость. И тем самым, окажешь системе неоценимую услугу. Те, кто придет на их место, будут чуть умнее и чуть осторожнее. И в целом система не только не повредится, а, наоборот, улучшится. Система, либо работает, целиком, системой.  Выполняет те функции, под которые создавалась. Либо не работает. Но если не работает, то и существовать перестает. Рушится разом вся. Но это происходит только тогда, когда рушатся её цели. Когда она больше не может выполнять свои функции. И все. По-другому не бывает. Никакое воздействие из вне систему сломать не может. Если это система, то она только крепнет под напором всяких романтиков с самодельными бомбами и обрезами. И их геройский, но тупой, подвиг, мало того, что не нужен, так еще и вреден. – Не знаю, чего я хотел от него добиться. Какими словами повлиять. Он уже все решил. Пора было делать то, зачем я приперся пешком по ночному Городу от «кальянной» в самую глубь Кирпоса. Вот только Крис… А она, вдруг, меня поддержала.

- Тимур, он прав. Ты ничего не сможешь сделать так. Система неуязвима для таких булавочных уколов. И её надо ломать всю и сразу. – Она, оказывается, давно выключила музыку в наушниках и слышала наш разговор.

- Ну, хватит каркать, чистоплюи. Много разговариваешь, женщина. Или ты забыла, кто стрелял в затылок Прокурору?! Забыла, кто первый высказал эту идею, зачитать им приговор и казнить. Кто селфился перед камерой с маузером, тоже напомнить? Кто вашего шибзоида Людвига заставил переставить машины, чтобы фары лучше освещали их рожи, когда их на колени поставили перед гаражом? Так что, с чего это ты вдруг на его сторону переметнулась? Было что – то? Личное? Сучка. Хватит мне тут. – Тимур скинул механизм пулемета на пол и хлопнул ладонью по столу. Понятно, почему у него мало посуды. От удара пиала слетела на пол и разбилась. - Завалил этих пидорасов, и правильно сделал. Правильно!!! И дальше буду валить. Сколько могу. И без вас, сопливых интеллигентов справлюсь. Завтра же в ютьюб выложу казнь. Думаешь, у меня одного от их морд уже всю дыхалку заклинивает?! Да их вся страна ненавидит. Вот только за ствол не каждый хватается. У кого яйц не хватает, у кого ствола нет. Но мне все и не нужны. Две сотни отчаянных ребят вывернут этот сраный Город наизнанку. А столько их найдется быстро. Особенно, если стволы раздавать на халяву.  Так что, хрен я вам отдам хоть один ствол. Мне они теперь все нужны. Патроны, херня. Китайцы снабдят. Тем более, денег теперь валом. Так что, шли бы вы нахрен, дорогие друзья. Не хотите помогать, не стойте на дороге. – Он встал. О, какие это были глаза! Слеза отчаяния и самоупоения. И темное пламя Войны. Мне нечего было возразить. Крис вскочила из – за стола и убежала в комнату.

- Ага. Давай, собирай манатки. Ищи своих.  – Бросил ей в спину Тимур. Я тоже поднялся.
 
- Зря ты так, Тимур.

- Давай, расскажи мне, что вы как лучше для меня хотите. Давай! – Он кричал и скалился мне в лицо. – Откуда ты знаешь, старик, как мне лучше? Почему ты думаешь, что мне лучше, как тебе, до седых волос прятаться от этой сволочи? Думаешь, мне по кайфу будет, как тебе, забиться по щелям и шептаться с такими аккуратненькими, умненькими, сытенькими, про то, что мир говно?! Хрен там. Вот потому что все хотят, как лучше, по итогу всегда выходит по воле Хозяев Города. Потому что никто не хочет ****юлей охапку выхватить или пулю словить. А до тех пор, пока никто не хочет, им и некого бояться. До тех пор нет никакого народа. А он есть! Я народ!!! – Закончить он не успел. Громыхнул Маузер. Пуля, прошла через обе его щеки и расколола кафель над газовой плитой. Я так и не увидел в его глазах страха или боли. Человек Войны реагирует по - другому. Страшной отчаянной яростью. И это прекрасное чувство берсеркера. И мне совершенно не хотелось остаться с раненым разъяренным обманутым преданным Богом Войны на маленькой хрущевской кухне лицом к лицу. Нож, неприятно скрипнув лезвием по ребру, вошел в его грудь. А обратно не пошел. Застрял. Тимур, левой схватил мою правую руку, все еще дергающую ручку на себя, и начал профессионально заламывать её через болевой захват большого пальца. Как же он был силен. Правым кулаком он заехал мне в нос. Дважды. Прежде чем снова бабахнул Маузер. Мне ожгло бок. У Тимура появилось быстро растущее пятно крови на майке. Я бросил нож и ударил его лбом. Тоже в нос. Успел рассчитаться. Старший сержант рухнул задом на табурет. Табурет развалился. Он сидел, прижавшись спиной к горячей батареи. Но уже или не чувствовал, или просто не понимал, что происходит с его, только что полным жизни и силы, телом. Глаза его…

Он, вообще, был красивый парень. И глаза у него были красивые. Черные. С миндалевидным разрезом. С густыми длинными ресницами. У живого. А покойники все выглядят плохо. Никогда не заглядывайте в глаза покойникам. Особенно в глаза убитых вами лично покойников. Страшно смотреть в такие глаза. Он умер. Я пальцами опустил его веки. С первого раза не получилось.

Крис стояла в дверном проеме, почесывая ушибленный лоб. Она так и не научилась ставить ноги и руки правильно, поэтому ей опять прилетело отдачей. А еще с её лица сбило зеркальные очки консервы. И я понял, что и у нее таки глаза. Глаза войны. Глаза оружия. Глаза возможности отнять чужую жизнь безнаказанно. И ей очень шли такие глаза. Тонкие крылья носа дрожали. Она вдыхала новый наркотик, пьянящую смесь свежей пороховой гари и свежей крови. Она наслаждалась новой возможностью легко побеждать в любом споре. И вся она, полная ярости, власти, насилия была прекрасна. Она напоминала свою не биологическую мать, сумасшедшую суку Каару Фугу. 

- Однако, стрелок из тебя. Это ты Андрюху подстрелила? – Конечно она. Больше там просто некому было стрелять. Как я не догадался сразу, что у нее тоже сорвало стопора?
- Я нечаянно. Он начал спорить, мол, не можем мы приговорить и казнить никого. Я хотела просто в воздух выстрелить. И промахнулась. – И она, чертовка, так смущенно улыбнулась…
 
Почва промерзла так, что топор звенел от ударов. Могилу копать я заставил Леху и Людвига. Это было наказание. А может быть инициация.  Копать они толком не умели. Долго возились, прежде чем прорубили метровый слой замерзшего суглинка и добрались до мягкого грунта. Ночь давно истекла. Первые лучи позднего зимнего рассвета застали нас еще в трудах. За ночь Тимур закоченел в той же позе, что и умер. Сидя. И это было даже хорошо. По смутным слухам мы все знали, что мусульман хоронят сидя. Получается, мы даже оказали ему почести. Мы посадили его в яму в сухом суглинке на вершине рукотворного холма, отвала литейного завода. Одного из бесчисленных рукотворных холмов бескрайнего поля отвалов, ничем не отличающегося от сотен других холмов. Никто никогда не найдет этот холм. В яму опустили и шикарный костюм из дорогого бутика, и шикарные только однажды надеванные остроносые туфли стоимостью в подержанный отечественный автомобиль. Кто знал, что это станет его погребальным нардом. Но на страшном суде он будет выглядеть модным. Часы замминистра дополняли его сногсшибательный прикид.

А еще я собрал и зарядил ПК, он так ему нравился. Поставил его на приклад, чтобы покойный мог протянут руку и взять его с собой. А рядом оставшиеся в цинке 340 патронов.

С этого поля холмов открывалась дорога на Калмыцкий Брод. Триста лет назад по этой дороге ходили орды степняков в набеги. Несли пожары и смерть. Пусть он видит эту дорогу. И когда из самой глубины, дремлющей в тревожном забытьи Азии снова двинет Новая Орда, он дождется своего часа и встанет во главе самого лихого тумена. Или хотя бы передовой сотни. Пусть пока ждет.

Первые дни марта. Самый конец зимы. Ветер со степной стороны уже пахнет весной. Но это все еще зимние ветры. Пока Людвиг и Леха копали, Крис курила сигарету за сигаретой, она в легкой городской одежде промерзла, так что колени звонко стучали, в такт зубам. Её хрупкие от холода пальцы водили по экрану телефона часто часто переключали мелодии в наушниках. Ей ничего не нравилось. Она курила, переключала мелодии, мерзла. Но она не пошла в теплый «Соболь» и отказалась одеть Лехину теплую шапку. Светло - голубая от холода она честно несла свою вахту, свой почетный караул. На самом краю могилы. Отдавала последний долг покойному. В этой жизни нужно вовремя и полностью платить такие долги. Иначе могут набежать такие проценты. Мы и правда, серьезно задолжали ему. Особенно я.

Остальных апостолов я тоже заставил приехать на похороны Тимура. Они перетаптывались возле Соболя, время от времени заскакивали греться в салон. И, кажется, что-то там пили. И они не понимали, что произошло. Зачем они здесь. Зачем эта церемония прощания? Я и сам толком не отвечу, зачем. Но, раз уж они стали убийцами, весело и по собственной инициативе, я просто обязан показать им, как это, быть мертвым. Пусть подумают. Впрочем, мне ли их судить?
 
Самое мерзкое во всем этом было то, что я, впервые за много лет избавившись от Бабаева, начал новую жизнь опять с того же самого. С убийства и рытья могилы. Господь мой, всемогущий и всеблагой, посмотри мне, сука, в глаза! Ответь мне, почему я так не правильно и глупо живу? Неужели это твоя воля, бородатый ты гандон? Какого черта ты не убил меня сияющей молнией с белых облаков? Почему я не попал под машину, или не умер невинным и юным? Почему ты тащишь меня через эту бесконечную, бесполезную кровь? Весь этот сраный бардак, это и есть воля твоя, Создатель? И оно тебе так надо? Или это моя воля? Сука, уже даже не разберешь. И, знаешь, что, Создатель. Давай немного отдохнем друг от друга. Теперь, каждый своей дорогой. Богу необходим тот, кто в него верит, а человеку необходим Бог, который его простит, отпустит грехи, и будет страдать за грехи человека. Теперь я сам буду прощать себя. И сам в себя верить. Мне не нужны больше Старые Боги Вавилона. Они бессильны. Вавилону нужны новые Боги.
 
Глина смерзлась так, что ритуальную горсть земли приходилось сначала отбить каблуком от кучи, и только потом бросить этот комок в могилу. Я заставил каждого из двенадцати апостолов подойти к могиле и бросить туда свой ледяной камень. Пусть видят, как это, быть мертвым.