Милосердие в аду. Часть пятая. Глава 6

                МИЛОСЕРДИЕ   В  АДУ

                Роман в 5 частях
                с эпилогом

               



                Часть V

                Глава 6

                Веснушки



Дверь медленно закрылась за спиной у Данилова, щёлкнув, наконец, замком.
«И страница книги так же медленно переворачивается. Ещё одна страничка моей книги. Из эпилога».
Он окинул взглядом всё отделение и почувствовал в себе мелодию проступающего образа. Раньше здесь находились шестьдесят больных. Все эти четыре месяца стены и пол, окна и истасканные тюфяки с продавленными кроватями, — всё мучилось, как одно живое существо,  - помещение, в котором ежедневно толкалось, страдало, голодало более двухсот человек. И вот сейчас, в одночасье, существо стало пропадать. По пыльным коридорам ещё бродили из палаты в палату растерянные, ссутуленные больные с грустными вопрошающими глазами. Они шарились под матрасами, воровали забытые майки, носки. Кто-то ругался, кого-то били по заднице  и  выгоняли в  коридор. Прежней многоголосицы, суеты  и сутолоки уже не было.  Но стены и окна, казалось, что-то почувствовали.
— Дядя Костя, что доктор сказала?
— Почему из бани не возвращаются?
Данилов сбивчиво отвечал, встречая напряжённые взгляды Нины и Ядвиги Борисовны. Они сейчас говорили тоже самое, выстроив пять человек у выхода и раздавая хлеб.
— Зои не было? — спросил он у пробегающей санитарки. Уйти, не попрощавшись, было невозможно.
На пороге своей палаты остановился. Высохшее и как-то длинно размазанное бурое пятно возле его кровати бросалось в глаза. Куча окровавленного тряпья, затолканная к стене, издали была видна. Косте это не понравилось. В дальнем углу палаты, как подарок судьбы, стояло пустое инвалидное кресло старика Ивашкина.
«Значит, его уже увели».
Костя выволок кресло, проезжая по сваленным одеялам, установил его перед своей кроватью, развернул к окну и сел, как царь, раскинув руки на подлокотниках.
«Таким меня никогда не увидят в редакции».
 «И мама».
Высокое окно со стёклами, покрытыми ледяными узорами, светилось сейчас каким-то особенным, серебряным, режущим глаза светом. «Как странно, — подумал он: — Нас всех уничтожают. Но у меня абсолютное понимание, что мы победим. Даже в середине ночи, во мгле, всё равно все знают, что наступит рассвет». Дышать стало легче. Запаха и привкуса крови во рту уже не было. Необычный свет вызывал знакомое волнение. Костя прислушался к ритму, неизъяснимо, словно волны, бьющему изнутри о грудную клетку, на языке заметались обрывки слов и проступающие рифмы.
— Дорофеев! Где Дорофеев? — закричал в коридоре санитар Корзун.
— Да тут он. Должен быть.
Дорофеев, испуганный и уверенный в том, что его сейчас на самом деле хотят выкрасть из больницы чекисты, спрятался в соседней палате.
Костя слышал, как подошли Ядвига Борисовна и Корзун.
— Где он? — строго повторил санитар. — Это?
— Это потом, — вполголоса ответила доктор, — вот он!
Дорофеев лежал на полу под кроватью, стараясь плашмя прижаться к стене. Видя наступающие на него ноги, он поминутно хватался за панцирную сетку, за ножки кровати, соскальзывал на пол и вновь вжимался в стену.
— Не пойду! — высоким голосом грозно закричал он, — нет, нет, нет, нет.
В палате собрались больные. Валя уже лежал на полу и дёргал Дорофеева за ногу. Старичок выворачивал пятку и отбивался.
— Евгений Тимофеевич, поймите, вся больница переводится в другое место, — устало произносила Ядвига Борисовна, — подальше от линии фронта. В Псков. Всё равно помещение передаётся немцам. Вылезайте.
— Нет. Не-е-е-е-ет! Не убьёте! Нет! — кричал больной.
— Всю пыль собрал. Ну ладно. Пойдёт в следующую партию. Идём дальше. Ещё три человека нужно...
— Ну вот я и пришла, — у самого уха Кости раздался шёпот Зои.
Костя ждал и боялся больше не увидеть заполненные до краёв теплотой её жёлто-зелёные глаза.
— Что сияешь? — ласково говорила она, расчёсывая и продёргивая слипшиеся от крови концы волос. — Тебя уже стричь пора. Костя, тут такое, что я не смогла с утра к тебе. Итак, — она по-детски ухватилась за платок на его шее, как за пионерский галстук, чтобы завязать правильно.
Костя наложил свои ладони на запястья медсестры.
— Костя. Ну, хорошо. Во-первых — ничего не бойся. Ты не в списке. Остальные...
— Я всё знаю, — так же тепло смотрел на неё Данилов, удерживая руки и  всматриваясь  в  губы, маленький  носик с узкими ноздрями, морщинки вокруг ямочек, возле глаз и на лбу.
— Всё знаю. Надежда Александровна мне всё сказала. Я был у неё. Ты как?
Зоя очень спешила. Но её насторожила открытая нежность Данилова.
— Костя...
— Зоя...
— Костя... — они перебивали друг друга, и это смешило обоих. Она почему-то присела на корточки перед ним, заглядывая в светящиеся непонятным торжеством глаза поэта.
— Зоя, у меня к тебе есть добрая весть.
— Да ну! Говори.
— Да, — он коснулся её виска и жёстких колечек золотистых волос.
Зоя смутилась и замерла. Костя и сам растерялся, он никогда не прикасался к голове молодой женщины.
— Можно мне погладить тебя?
— Да... — Зоя зажмурила глаза и прижалась к его холодной ладони. Костя гладил, едва притрагиваясь, золотистые локоны, расправлял упругий валик, касался маленького уха и приговаривал.
— Мне сегодня пришла благая весть.
— Муррр. Я сейчас усну.
— Да, Зоя. Я с утра всё думал, о чём она. А теперь понял.
— Так-так.
— Всё будет хорошо.
— Та-ак.
— Вот и всё. У тебя всё будет хорошо, — Костя внимательно всматривался в безмятежное лицо с чуть дрожащими ресницами. — Ты знаешь, если придётся пройти через трудности, — ты знай, у тебя будет долгая, счастливая жизнь, и у тебя всё будет хорошо.
— Да.
— Зоя, выполни мою просьбу.
Она зажмурила глаза и дважды  кивнула.
— У тебя родится дочь. Пусть она будет психиатрической медсестрой и здесь работает.
— Что-о?
Глаза Кости блестели.
— Слушай. Не перебивай. Я твёрдо знаю, что... стены, потолок, воздух, — всё хранит память о тех, кто здесь был. Я точно знаю. Я чувствую это. Мы все здесь будем... ждать тебя и её.
— Вот такая просьба? — она ничего не поняла, но ей передалось непонятное волнение поэта. Сегодня он не был похож на себя.
Зоя открыла глаза и испугалась. Над ней нависало лицо мёртвого человека с открытыми глазами. Лукавый блеск и нежность пропали. Серое с землистым оттенком лицо было покрыто мелкими капельками пота. Губы стремительно темнели. Было видно, как вздрагивает грудь под платочком. Костя сдерживал подступающий кашель и дышал поверхностно с короткими вдохами.
— Плохо мне, Зоя, — шептали его губы, — ночью кровь шла.
Она вскочила.
— Зоя, доктор сказала...
— Что?
— Она сказала, нужна камфара, — он впервые умоляюще посмотрел на неё, — достань камфару. Задохнусь.
— Камфара. Камфара.
— Достань. В лазарете есть. Они дадут. Скажи, для доктора.
Всё это было так не похоже на Данилова. Он никогда ничего не просил для себя. И так невероятно трудно, даже невозможно было выполнить его просьбу.
«Что, он не знает?»
— Бегу. Принесу. Костя, не вставай. — Она ещё раз коснулась расчёсанных жёстких рядов волос, которые давно перестали виться. «Помыть его нужно. Отправим всех, я за него возьмусь».
— Бегу, — повторила она, убегая. У самого выхода из палаты услышала слабый голос:
— Зоя.
— Да.
Костя с усилием обернулся и спросил:
— А почему у тебя... веснушек не видать?
— Летом будут, — радостно просияв, крикнула она и убежала.
«Летом. У неё будет много веснушек. Около носа. На щеках. И даже на руках, на мягких предплечьях, которые только что были в моих руках».
«Славная девушка».
Данилов стиснул зубы и заставил себя дышать ровно. Он весь превратился в слух. «Шаг. Ещё. Всё. Убежала».
— Изя! Изя, где ты? Сюда!
Костя встал, оттолкнул инвалидное кресло и ухватился руками за спинку кровати, пережидая головокружение.
— Здеся! — Изя стоял рядом и даже наклонился к его лицу.
— А ну-ка, помогай!
Они вместе перевернули матрас. По всей длине чехол был разрезан и сшит одним широким стежком чёрной нитки.
Костя цепкими колючими пальцами ухватился за края бугристого шва и разорвал чехол.
— Видишь? Вытаскивай.
Изя вытащил сложенную вдвое чёрную кожаную куртку.
Под ней лежали парусиновые посеревшие баретки.
— Так. Изя, запомни. Ты поэт Константин Данилов. Ты же хочешь быть поэтом?
Изя радовался всегда, когда был рядом с Костей. Сейчас он держал в руках кожаную куртку, смотрел прямо в лицо своими влюбленными глазами и повторял: «Ага. Ага. Ага».
«Так дело не пойдёт. А времени совсем не осталось».
— Изя, надевай куртку. Тепло тебе?
— Ага.
Костя быстро скинул свои тяжёлые чёботы и всунул в них грязные холодные Изины ноги в рваных носках. Сам обулся   в летние баретки. Изя стал шире и красивее. Сквозь дыры на коленках проглядывали белые кальсоны. Но штанами меняться было уже поздно.
— Возьми мою шапку. Да смотри, чтобы не украли.
Изя взял изношенную до дыр шапку из кошки, прижал её  к груди и с испугом посмотрел на поэта.
— Не бойся. Смотри, как хорошо будет, — Костя нахлобучил шапку Изе на лоб и немного успокоился. Колечки чёрных волос затерялись среди чёрной спутанной кошачьей шерсти.
— Помнишь, я учил тебя стихам?
— Да.
— Значит ты теперь поэт Константин Данилов. Куртка, шапка и ботинки — твои. Понял?
Изя молчал. Он не мог сказать то, что сейчас предчувствовал.
— Изя. Тьфу. Константин Данилов! Вам здесь сидеть и никуда не выходить. Будут звать — «Изя Шац!» — сиди и не отзывайся. Ты Данилов Константин. Всем читай мои стихи. Повторяй их каждый день, — и уже нежно добавил: — я пошёл. Там мне другое выдадут. Не замёрзну.
Он ещё раз подошёл к матрасу, вынул белую кепку, накинул на плечи одеяло и не глядя на стоящего с растопыренными руками больного, пошёл из палаты.
— Вы куда? — послышался за спиной голос Вали.
— Туда. В Псков. А ты оставайся. Сегодня горячую воду дадут. Видишь, затопили. Здесь и помоешься. И Изю помой  и постриги. Прошу тебя.
Костя сделал несколько шагов и остановился. От череды решительных движений стало хорошо, но страшно. В груди что-то бурлило, к дыханию присоединилось какое-то хрипение, и он опять почувствовал во рту отвратительный привкус своей крови. «Ещё не хватало здесь всё залить». Костя вернулся, прихватил за локоть Валю и повёл его к палате № 5.
— Женя! Дорофеев!
Под кроватью скрипнула сетка. Ноги подобрались внутрь.
«За пределы видимости».
— Полно, Евгений. Пошли со мной.
Ответ последовал не сразу.
— А вы... идёте?
— Иду. Поехали со мной в Псков. Я там ни разу не был. Пойдёшь?
— Да.
Было видно, что Дорофеев намучился, выбирая на холодном полу под кроватью, как ему поступить: бороться или сдаться. Мимо него вели и вели больных.
— Хлеба хочешь? На дорожку.
— Хочу-у, — протянул старик, вылезая наружу и стукаясь головой, локтями и коленками о пол и металлические уголки. Валя помог подняться.
— Пошли, Женя. Бог не выдаст, свинья не съест.
По коридору шли трое, и со всех сторон в великом удивлении смотрели на них больные.
— Ядвига Борисовна, мы пришли. Изя Шац и Дорофеев.
Отметьте в списке.
Молча, не глядя в глаза, медсестра Нина дала каждому по 200 грамм чёрного подогретого хлеба.
Данилов шёл первым на выход к лестнице и в задумчивости обнюхивал свой хлеб. Из санитарной комнаты раздался лай Ксюхи. Аркаша стоял рядом в лихо сдвинутой набекрень чёрной папахе и вынимал из рук медлительной медсестры свою пайку.
«Но он бы всё равно умер», — повторяла себе Нина. Стянутая одеялом узкая спина Кости мелькнула за порогом и её не стало. Как-то сама собою пришла в голову другая мысль:
«Если бы он был здоров, он бы всё равно пошёл вместо кого-нибудь».
— Ты куда, Валя! — она схватила больного за рукав, но Валентин так грозно сверкнул на неё чёрными, полными ненависти, глазами, что она отшатнулась.
«И этот! С ума сойти!»