Приезд в Телеханы

Б.Мельник. Часть первая, раздел первый. Перевод с польского Т.Цыркуновой.



Солнечным июльским днём 1967 года неудобный и голосистый автобус везёт меня по плохому шоссе через равнины советской Белоруссии. Эта территория Полесья, расположенная за Бугом, перед началом Второй мировой войны представляла собой Польские Восточные земли.Шоссе бежит через серо-рыжие луга, перерезанные мелиоративными канавами, вокруг которых зелень более яркая и растут какие-то заросли. В некоторых местах шоссе окружают большие, заросшие сорняками, поля картофеля и слабой ржи. Временами автобус проезжает мимо молодых сосновых посадок, проткнутых кое-где старыми деревьями.
Смотрю на мелькающие за окном картины природы и ничего общего не нахожу с теми образами, которые запечатлелись, как на фотографии, сделанной двадцать три года тому назад, в моей детской ещё в то время памяти. Когда война выгнала нас с полесской земли, шоссе здесь не было. Бежала  разбитая дорога через нескончаемый вековой бор, только в некоторых местах прерываемый широкими сочными лугами или прилегающими к считанным здесь деревенькам полями. Дорога та соединяла город Пинск с местечком Телеханы.
Местечко было небольшое, с песчаными улицами, застроенное деревянными домами. Наполовину христианское, наполовину еврейское, вот
 такое же, каких на Полесье было много. Однако же  ни одно не имело такого экзотического названия. Похоже, что это странное название местечка увековечило могилу татарского хана, похороненного здесь в далёком прошлом.
Местное предание говорит о том, что во времена одного из татарских наездов на Русь, захватчики добрались даже до Полесья. Монгольские наездники, как обитатели бескрайних степей, на открытых пространствах были непобедимыми воинами. Однако, соприкоснувшись с полесской природой, попав на болота и в лесную глушь, они не смогли успешно воевать. Наездники вместе с лошадьми массово тонули в предательских болотных топях, а в вековых борах боевые князья и активные полешуки разбивали в прах отряды степных воинов.
Во время одной из таких стычек, был  убит хан татарской орды. Татары похоронили своего вождя и над его могилой насыпали курган. Сами же убрались из смертельно опасной для них полесской страны в свои далекие степи.
Много лет спустя после тех событий, в лесу, неподалёку от кургана с могилой хана, поселились люди. Это новое поселение возникло в те времена, когда среди жителей Полесья ещё была жива память о победе их прадедов над татарскими наездниками, поскольку устный рассказ о том происшествии переходил из поколения в поколение. Также о новом поселении люди говорили, что находится оно там, где похоронено тело хана. Поскольку в местном наречии слово «цяло» звучит, как «тело», то и говорили люди, что поселение находится там, где Тело-хана. С годами название преобразилось в Телеханы. Первые записи об этом поселении появились в документах в шестнадцатом веке.
На самом деле, на северной стороне местечка в лесу находится большая земляная насыпь, одна-единственная на нескончаемой лесной равнине. Эта насыпь, согласно местному преданию, и является собственно курганом, скрывающим в себе тело татарского хана. Люди называют насыпь «Лысой Горой».
Перед войной Телеханы отличались от других полесских мест ещё и тем, что имели хорошее по тем временам сообщение с миром. В самом деле, была та, упоминавшаяся уже мною, разбитая дорога в Пинск. Регулярно, три раза в неделю, «измерял» её автобус телеханского предпринимателя, господина Пигулевского.
Был также и водный путь в виде канала Огинского. От весеннего ледохода до поздней осени между Пинском и Телеханами два раза в неделю курсировал пароход. Перевозил людей и товары. Помню, что один из пароходов, приплывавший в Телеханы, носил дивное название «Секунда». Пароход тот принадлежал предпринимателю из Пинска, еврею Вестеру.
Водной коммуникацией весьма охотно пользовались полешуки, проживающие в болотном бездорожье, прилегающем к
 водному пути. Составляли его реки Припять, Ясельда и канал Огинского. Ну и была, наконец, узкоколейная железная дорога, ведущая из Телехан в Ивацевичи, откуда можно было ехать на поездах в свет.
Был, была, было… Заканчиваю копание в прошлом времени. Возвращаюсь к действительности, потому что мой автобус уже едет между постройками Телехан.
«Приехали!» – водитель встаёт со своего места.
Со странным чувством схожу со ступеньки автобуса на площадку без асфальтового покрытия. Прошла почти четверть столетия,    и снова я здесь. Здравствуйте, мои Телеханы! Мои? Всё окружение площадки с автобусной остановкой совершенно мне чужое. Однако это меня не удивляет. В моё время остановки вообще в Телеханах не было. Кроме того, чувствую внутреннее беспокойство. Найду ли я что-нибудь знакомое в местечке, когда в него войду?
Ну же, не торчи, здесь без цели! Иду вперёд наугад. Прохожу несколько шагов, и туманное воспоминание приобретает реальные очертания. Задерживаюсь возле одноэтажного знакомого здания. Да, здесь перед войной было прибежище культуры. Тогда назывался он Дом Народный. Читаю, что означает табличка на дверях здания. Это Дом Культуры. А значит, исполняет миссию первозданного предназначения.
Несколько десятков шагов дальше, снова попадаю на знакомый мне силуэт здания. Да, так, знаю этот дом. Построили его перед войной, с предназначением для полицейского участка. При большевиках здесь был банк, а во время немецкой оккупации опять полицейский участок. Вражьей, преступной, чёрной полиции.
Интересно, какую же функцию здание выполняет сейчас? На стене здания прибит советский флаг, имеется красная табличка. Это здание местной администрации.
Перед зданием на улице стоит легковой тёмно-зелёный автомобиль. На месте водителя, двумя руками опершись о руль, сидит человек. Низко наклонённая голова лежит на руках, наверное, спит. Пусть спит, иду дальше.
Вид двух знакомых домов поспособствовал тому, что туманное воспоминание, которому почти четверть века, начинает реально увязываться с топографией местечка. Уже нет у меня сомнения, как попасть в условный центр местечка, так называемого рынка, хотя в действительности торги в Телеханах происходили и в иных местах.
Несколько минут марша и я на месте. Условный как бы рынок – фрагмент расширенной в этом месте улицы, сейчас пустой, сонной. То, что вижу сейчас, напоминает мне картины, которые сохранились в моей памяти. С этого как бы рынка в три стороны света разбегались улочки. Четвёртую загораживает мне выкрашенный зелёной краской деревянный забор. За забором на возвышении стоит церковь. То самое, знакомое мне красивое деревянное здание. По возрасту церковь действительно моя ровесница. На ней заметен прирост тех более двадцати лет нашей разлуки. А если бы она могла мыслить, то не подумала бы и обо мне то же самое?
Задумываюсь, кто же сейчас проводит в ней службу? Принимая во внимание течение лет, это мог быть ещё известный мне «батюшка» Струковский, называвшийся уважительно Отцом Иоанном. Эта церковь, настоящее сокровище деревянного сакрального зодчества, вознеслась благодаря именно ему.
Смотрю на просветы улочек с невзрачными деревянными домами   и спрашиваю себя, по которой из них пойти, прежде всего? Направо, это в направлении канала Огинского. Нет, туда не сейчас. Туда пойду позже, хотя с каналом связано столько чудесных детских впечатлений. Налево улица одна, другая… Прямо с поворотом уходит моя улица Костёльная. На первом здании табличка, а на ней кириллицей «улица Ленина». Ну, нет, я пойду, однако, по моей старой улице Костёльной.
Снова возвращается навязчивый вопрос, что ещё найду в реальности из воспоминаний почти всего моего детства? Это были события, которые так застряли в моей памяти, как будто они были вырезаны резцом на камне.
Иду и смотрю. Домики как будто те, из моей памяти, небольшие, деревянные. Окна с наличниками. Большинство домов с верандами. Крыши уже иные! Когда я жил в местечке, крыши почти все были покрыты гонтом. Сейчас гонтовых крыш не вижу. Есть рубероид, шифер. Перед домами маленькие цветочные палисадники. Некоторые запущенные, некоторые нет…
Тротуар, по которому иду, тоже другой. Тот был деревянный, этот из цементных плиток. Вдоль него тянутся деревянные заборы. Некоторые покрашены. Перед войной все должны были быть покрашены обязательно. Наблюдал за этим комендант полицейского участка господин Коваль. За неокрашенный забор надо было платить штраф. Сейчас окрашенных почти нет.
 Вот этот дом узнаю. Размещалась в нём аптека господина Бохинского, который умер в начале войны. А большой дом на другой стороне улицы принадлежал владельцу автобуса господину Пигулевскому. Оба эти некогда добротных дома сейчас постарели.
Ну а тот, когда-то выкрашенный зелёной краской, а сейчас с коричневыми царапинами – дом директора школы господина Перовского. У него был сын Юрка и дочь Эля. Директора в 1942 году расстреляли немцы.
Уже поворот. Где-то здесь был маленький домик госпожи Камиллы, вроде бы бывшей когда-то монахиней. Жила в нём одиноко, не считая старого обвисшего пса. Пропитание добывала, обшивая платьями местных дамочек. Ходила во всем чёрном с круглой шляпкой на голове.
Ежедневно утром помогала в костёле. Домика нет, госпожи Камиллы, наверное, давно тоже нет.
Ещё пару домов и уже должна быть кузница и маслобойка Новака. С его детьми, Данусей и Чесиком, я и мой брат были в одних и тех же классах школы. Брат мой с Чесиком, а я – с Данусей.     Где же стояли эти здания, здесь? Или может быть здесь? Зданий нет. Нет кузницы, нет маслобойки, нет Новака. Наверное, выехал в Польшу в 1944 году, как и большинство поляков.
На другой стороне улицы вижу большой свободный участок. Здесь стояло большое здание, перед войной в нём находилось лесничество. Не помню, что было в нём при Советах, но во время немецкой оккупации здесь размещалось бюро Телеханского района.
За пустым участком с разбитыми кирпичами вдали от улицы среди старых деревьев стоит костёл. Костёл? Стены есть, крыша есть, но это не тот костёл, который сохранился в моей памяти. И отдельно стоящей деревянной звонницы и просторной площадки перед костёлом нет и в помине. На стене здания возле двери вижу красную табличку с какой-то надписью. Значит, это уже не костёл? Отсюда не прочитаю, что же там написано. Перехожу через улицу, приближаюсь, читаю, и уже знаю. Это кинотеатр. Да, был костёл, и нет костёла. По правде говоря, сейчас уже и некому было бы его посещать…
Возвращаюсь на улицу, иду дальше. Прохожу бывшую костёльную площадку и я уже у дома Якубашка. За ним наш дом. Где же наш дом?! Ведь раньше был здесь! И нет его. Просто нет. От улицы растёт старая берёза и какие-то заросли. За ними в глубине двора видны следы здания в виде фундамента, заросшего сорной травой. А дом был новый, построенный перед самой войной и даже ещё полностью не законченный. И этого дома нет. Нет и все!
Стою и восстанавливаю в воображении образ дома. Тут была веранда. От неё с правой стороны был салоник, из окон которого в дни непогоды я наблюдал за происходящим на улице. С левой стороны веранды была гостиная. Со стороны двора были столовая, спальня, кухня и кладовая и была ещё одна веранда, которая тянулась вдоль половины дома. С правой стороны от дома были два больших огорода, разделённые забором с калиткой. Наш и дяди, брата моей матери. За огородами был ещё огромный сад дяди.
Дом дяди Стефана стоит на своём месте. Разве, что постарел и почернел. Перед домом, немного смещённый в сторону следующего участка, растёт, как и рос ранее, вековой клён.
Гигант ещё более мощный, чем тот, который был в моей памяти. Однако, что-то всё же не так. На клёне было гнездо аистов! Сколько я себя помню, в нём ежегодно выводились и вырастали новые поколения аистов. И не только. В щелях огромного гнезда в больших количествах располагались воробьи, приживалки семейства аистов. Сейчас гнезда нет. Исчезло.
Снова смотрю на жалкие останки нашего дома. В глубине двора вижу что-то знакомое. Это моя любимая берёза. Высокая, с огромной кроной, с низко свешивающимися ветвями. Та самая, которая ежедневно радовала мои детские глаза, а в её тени мы, дети, придумывали великолепные игры и всевозможные забавы.
В дни ранней весны из берёзы добывали сладкий, как нектар, берёзовый сок. Вся наша тройка детей с удовольствием пила его. Позже, когда появлялись маленькие, клейкие от берёзовой живицы листочки, моя мама собирала и сушила их на «здоровый чай». С усилием расстаюсь с воспоминаниями, иду дальше. Прохожу мимо запущенного дома дяди Стефана с покосившейся верандой, мимо мощного клёна, и мимо зарослей у его основания. Конец зарослей и снова дом. Запущенный, хибарка с верандой. От улицы его отделяет деревянный забор. Между забором и домом крошечный палисадник. В нём какие-то цветы. А моя память сохранила здесь буйные кусты георгин с кроваво-красными головками цветов. Это был дом столяра Перельштейна. Отсюда двадцать шесть лет тому назад забрали его в последнюю короткую дорогу в вечность. Вместе с ним его жену и детей, среди которых был и мой наилучший приятель, и соучастник всех детских игр. Любимый Хаимек со своей неразлучной прилипалой, младшей сестрёнкой Добкой.
Проходя по улице, поочерёдно вижу на другой стороне улицы дома Гузьничаков, Пальчинских, Богдановичей… Следующий дом, полностью сохранившийся, это построенный перед войной телеханский отель. Интересно, отель ли это и сейчас?
Дохожу до конца забора, ограждающего двор Перельштейна. В углу ограды был колодец с деревянным «журавлём» для подъёма воды. Колодца того нет. За оградой уходит в левую сторону под углом улица Боровая. О, сейчас она носит название: улица Красных Партизан! Однако для меня она навсегда останется улицей Боровой. Перехожу её энергичным шагом, иду дальше. Первый дом, это дом Мизинских. Было у них двое детей, мой ровесник Роберт и на год младше его девочка Теле. Немного далее находится хоть и немного постаревший, но полностью сохранившийся, дом купца Черни. Не нахожу построек господина Берестовского, носившего уличное прозвище «Плакса», мелкого землевладельца, который занимался дополнительно к хозяйствованию на земле ещё и убоем телят и свиней. Ребёнком слышал я от взрослых, что это был очень порядочный и достойный человек.
Прохожу ещё мимо двух-трёх домов и останавливаюсь. Конец, дальше сегодня не пойду. Улица Костёльная тянется ещё намного дальше, переходя затем в дорогу, ведущую в деревню Вулька, расположенную на берегу Вульковского озера. Эта окраина местечка носила название «Гута». Когда-то перед Первой мировой войной здесь действительно был стеклозавод. В моей памяти на этой территории находились сожжённые во время войны пилорама и мельница, а дальше находилось католическое кладбище. Потом посмотрю, что от него осталось.
На противоположной стороне напротив пилорамы была станция узкоколейной железной дороги, а в стороне от неё, уже почти под лесом находилась смолокурня. Однако в перспективе улицы вижу, что сейчас здесь всё изменилось, значительно отличается от того, что ещё сохранилось в моей памяти. Как же безжалостно изменяет неустанно текущее время запомнившиеся нам лица, места, целые околицы! Как тщательно с течением лет удаляет из памяти сначала подробности, мелочи, а затем и все события из нашей жизни!
Интересно, у скольких жителей нынешних Телехан сохранились ещё воспоминания о тех годах? Сколько свидетелей тех лет ещё живут? Сколько из них смогут показать место, где под слоем песка до сих пор лежат кости старых, молодых и совсем ещё маленьких телеханских евреев? Ведь это совсем недалеко, собственно ещё при улице Костёльной! Исчезли с поверхности земли в течение одного августовского дня 1941 года. Погожего, полного солнца, и такого страшного. Тот один-единственный день навсегда изменил облик Телехан. Тех моих Телехан, с лет счастливого детства.
Нет, сделаю так, как решил, сейчас дальше не пойду. Поворачиваюсь и иду назад. Дохожу до улицы Боровой, которая уходит в сторону от Костёльной. На заборе, ограждающем бывшее поселение Перельштейна, снова вижу табличку, что сейчас это улица Красных Партизан. Ну что ж, пойду путём тех партизан, хотя и не все из них оставили о себе добрую память и приятные воспоминания. Проходя по улице Боровой, вскоре должен я дойти до высокого забора, который ограждал огромный сад дяди Стефана от улицы. И опять печальная встреча с реальностью. Нет ни забора, ни сада. Вижу огромный участок, на котором вместо рядов фруктовых деревьев буйно растут какие-то сорняки и дикая поросль. Где-то далеко, в конце чащи вижу запущенный дом дяди Стефана.
Не задерживаюсь у кладбища сада дяди Стефана, иду дальше. Снова начинаются дома. Да, в этом первом за садом дяди Стефана доме жил мой товарищ Богусь, крестник моего отца. Однако нет следующего дома, он и тогда был стареньким. Это был дом седельных дел мастера, шорника, Бромберга. В местечке люди называли его по имени Нисель. Всем известно было, что Нисель пил. Не было бы в том ничего необычного, так как не один он пил, но Нисель пил керосин. Утверждал, что керосин очищает его больную печень. Однако умер не по причине больной печени. Погиб от немецкой пули. Прошло четверть века, как не стало Ниселя и всей его семьи. Дальше стоит дом крикливой бездетной вдовы Хаи, у которой была чесальная мастерская овечьей шерсти. К Хае приходили полешучки со всей округи, на плечах несли мешки с овечьей шерстью, предназначенной для чесания.
Напротив дома Хаи до самой линии леса на горизонте тянулись хутора телеханских землевладельцев и обширные луга. Душистые сочные луга. Из какого-то закоулка моей памяти внезапно выполз спавший долгие годы в подсознании запах этих лугов. Повеяло от них нежным, нагретым солнцем ветерком, несущим одурманивающий запах трав, дикорастущих цветов и ничем не нарушенной земли. Воспоминание тут же и улетело. Лугов нет. Вместо них есть рыжая равнина. До самой линии горизонта. Лес, некогда росший на линии горизонта, тоже куда-то исчез.
Дошёл до конца некогда Боровой улицы. Следующая, также не заасфальтированная и песчаная улица, круто поворачивает налево. Вижу, что эта, некогда улица Маршалковская, теперь «перекрещена» в улицу «Семнадцатого сентября».

***
Это горькое чувство длилось долгую минуту, потом я отряхнулся от него, как от какой-то липкой гадости. Сейчас опять всё мое внимание сконцентрировалось на сравнении застроек улицы с теми туманными образами, которые ещё сохранились в моей памяти. Идя, присматриваюсь к очередным домам. Среди них нет ни одного нового. Всё кажется предвоенным старьём. Не знаю, а может, не помню, были ли они тогда. Вот этот на левой стороне, у
сильно состарившийся большой дом в глубине обширного участка – это дом Якобсонов!
Иду дальше и узнаю, что вот этот дом точно принадлежал телеханскому попу, Отцу Иоанну, а вот и дом Винярских. Видно, что он недавно отремонтирован, так как краска на нём свежая и новая шиферная крыша. А напротив… Есть! Есть небольшой домик тёти Екатерины Демчило, крёстной моего брата Стефана!
Подхожу к дому и задерживаюсь возле калитки. Открывать? Нет, нет, сначала надо усмирить волну возбуждения, которое спровоцировало у меня сильное сердцебиение. Отошёл от тётиной калитки. Почти напротив неё убегает в глубь местечка улица Школьная, возле которой находится обширный незагороженный участок. Однако на нём лежат штабеля новых белых досок. Наверное, они предназначены для нового забора, часть которого загораживает отдалённую сторону участка. В его глубине стоит большое деревянное здание. Это школа, первая в моей жизни школа. Тоже постарела, даже настолько, что крыша её заменена на новую. Вместо гонтов накрыта она шифером. На школьном дворе нет ни одного ребёнка, наверное, они на уроках.
Решил не идти пока к тёте Екатерине. Пойду в центр местечка. Медленно прохожу мимо школы и снова останавливаюсь. В непосредственном соседстве с нею стоит большое здание, в котором до начала Второй мировой войны размещались учреждения телеханской гмины, в ней работал мой отец. Более десяти лет мои родители занимали здесь служебное помещение и здесь родились мои брат и сестра. Я, однако, подождал со своим появлением на свет до постройки нашего собственного дома.
После начала войны в 1939 году, во времена советской оккупации, в этом здании вместо гмины размещался НКВД, место пыток многих арестованных людей. Не обошло зло и моего отца.
Отказываюсь от дальнейшего пути в центр местечка, поворачиваю и через минуту выхожу на улицу Школьную. Сразу же за школой, на большом участке, где раньше стояли пару домиков, вижу начало стройки какого-то объекта. Судя по его очертаниям, это будет какой-то торгово-бытовой комплекс.
Приближаюсь к концу улицы Школьной, а в её просвете меня приветствует с высокого цоколя товарищ Ленин. Стоит точно в такой же позе, как и в сотнях тысяч подобных экземпляров его памятников на территории всей страны. Вождь революции имеет лицо, озабоченное судьбой советского народа. Вытянутой перед собой одной рукой показывает дорогу к коммунизму…
***
… Поворачиваю направо к центру местечка, оставляя за собой вождя революции. Иду медленно мимо домов. Через минуту выхожу на бывшую улицу имени Пилсудского. Пытаюсь восстановить в памяти, как же здесь было когда-то. Дома вроде бы те же самые. Некоторые из них вылезли прямо на тротуар. Так же, как и на улице Костёльной, здесь тротуар не деревянный, а из цементных плит.
Перед войной это была улица магазинчиков и ремесленников. Почти все они были евреями. Но еврейская беднота здесь не проживала. Гнездилась по закоулкам, где стояли слепленные неизвестно из чего домики, и пахло зловонными, выливаемыми прямо на улочки нечистотами. Там жили наибеднейшие работники, батраки, неимущие, которые содержали свои семьи Бог знает каким способом. В этих уличных закоулках не надо было окрашивать заборы по той причине, что их здесь просто никогда и не было.
Сравниваю образы своих воспоминаний с действительностью. Тех страшных еврейских лачуг нет. На их месте построены или новые дома, или же растут какие-то кусты.
Снова возвращаюсь на рынок. Осмотрел часть моих Телехан так поспешно, как голодный человек съедает с жадностью первый кусок. После такого первого куска неприятное чувство от голода в желудке проходит. Насладился Телеханами, и прошло то возбуждение, которое овладело мной с момента приезда сюда.
Полностью расслабленный стою в тени большой липы, которая широко развернула свои ветви за церковной оградой. Лёгкий ветер шумит в её листьях, и я, слушая этот шум, с радостью предаюсь своим воспоминаниям. Глазами воображения пересматриваю те фотографии моих Телехан, какими они были четверть века тому назад. Здесь мирно жили рядом занятые ежедневными хлопотами поляки и русские, полешуки, называвшие себя «тутэйшими», или белорусами, евреи и литовцы. Таким было моё маленькое полесское местечко, которое кануло в невозвратимое прошлое.
В моей памяти образ Телехан существует в таком виде, какой запомнился мне с детских лет. И, наверное, сохранится таким до конца моей жизни. Образ, который следовало бы назвать живым музеем культур, религии, обычаев и прекраснейшего фольклора, который возник многие века тому назад в полесских деревнях, за- терянных среди пущ и болот.
Знаменателен тот факт, что местная интеллигенция, происходившая из семей, живших здесь многими поколениями, необычайно была заинтересована фольклором родной земли.
Одним из проявлений этого была достаточно распространённая мода фотографироваться в полесской народной одежде.
Допускаю, что не все те модники восхищались фольклором. Наверное, были и такие, которые, позируя для снимка в одежде полешука, жаждали только удовлетворить своё желание не отстать от моды, аналогично тому, как все дети тогда хотели сфотографироваться в морской форме.
Однако нет у меня и малейшего сомнения в том, что инициаторами моды были люди, влюблённые в чудесный край пущ, болот, рек и озёр.
С детских лет помню пакеты таких фотографий, хранившихся в нашем доме. Некоторые из них были сделаны ещё в конце девятнадцатого века. К сожалению, военная завируха уничтожила прекрасные снимки нашей семьи и людей, которые были с нами в приятельских отношениях.
В кругу нашей семьи господствовал культ народной фольклорной одежды и обычаев родной земли. Однако помню и многих чужих нам людей, восхищавшихся полесским фольклором и часто удивлявшихся изысканному вкусу простых, часто неграмотных полешучек, создававших самыми примитивными способами такие чудесные вещи, украшавшие их одежду.
Полешуки, затерянные с самого начала своего существования в диких местах пущ и болот, были вынуждены приспособить быт к реальным условиям жизни. Отсюда и происходила одежда и обувь из таких доступных для них материалов, как лён, овечья шерсть, кожа или же из необычайно важного до недавнего времени сырья для производства обуви – липового лыка. Так это было. С детства помню, что очень редко можно было встретить полесского крестьянина, как летом, так и зимой, в какой либо иной обуви, как не в лаптях из липового лыка. Однако в представлении многих людей самобытная полесская одежда могла своей отделкой восхитить всех, обладавшим хотя бы
каким-нибудь эстетическим вкусом.
Полесские женщины с помощью примитивных приспособлений ткали тонкое, как батист, полотно, предназначенное для сорочек, блузок и платочков. Это полотно в процессе создания украшали цветными вставками, а после пошива из него одежды, вышивали на нём прекрасные, отличающиеся своеобразием, узоры. И собственно это неповторимое украшение полотняной одежды, сотворённое натруженными руками полешучек, стало причиной всплеска моды на народную полесскую одежду.
Деревенские женщины Полесья в те годы, работая в поле от зари до ночи, как невольницы, одновременно с полевыми работами исполняли и долг материнства. Вообще, не редким явлением было то, что у беременной женщины начинались родовые схватки в поле, или на сенокосе, жатве или при уборке картофеля, и с поля возвращалась она в свою хибарку с новорождённым, завёрнутым в передник. Распространённой картиной был вид работающей в поле молодой женщины в компании своего младенца, лежащего в плетённой из лыка колыбельке, подвешенной на треногу из жердей.
Удивительно, как полесские женщины, невзирая на невыносимые условия жизни, смогли развить и реализовать неисчерпаемые запасы фантазии, направленной на украшение созданной ими одежды.
Размышляя о минувших годах, которые бесповоротно ушли в историю Полесья, как эхо грома во время весенней грозы, я простоял под липой у церкви много времени. Посмотрел на часы. Действительно, полдень давно минул. Тень от липы переместилась на середину рынка. Да и движение вокруг возросло. По тротуару идут женщины, некоторых сопровождают дети, но почти все несут наполненные сумки. Проходя мимо, окидывают меня заинтересованным взглядом. Безошибочно распознают, что это чужой. Наверное, задают себе вопрос: «К кому же он здесь приехал?»
Здесь и там стоят на тротуаре маленькие группки мужчин, в основном, все с папиросами в зубах. На противоположной стороне улицы какой-то молодой человек в глубине двора меняет колесо на старом автомобиле «Москвич».


Т. Цыркунова «Наши Телеханы»

Что можно добавить к первому разделу книги?
Богдан Мельник впервые после окончания Великой Отечественной войны приехал в Телеханы в июле 1967 года. Так сложились обстоятельства, что я хорошо запомнила приезд этого человека в Телеханы. Я не знала, кто он, как его зовут, и не встретилась тогда с ним лично, но его приезд мне запомнился.
Наискосок от дома моих родителей на улице Ленина находится старый четырёхквартирный дом. В то время в одной из квартир дома жила семья  Пальчинских (на фото этот дом в 2017 году). Жена Пальчинского, мы звали ее тётей Катей, была дружна с моей матерью. И моя мать, и тётя Катя Пальчинская были россиянками,    это   обстоятельство и объединяло двух женщин.
В июле 1967 года тётя Катя пришла к моей матери и сказала:
«Аня, к Демчило Кате приехал какой-то человек из Польши.   У него есть красивые вещи для девочек. Давай с тобой туда сходим, может быть, ты что-то купишь у него для Марии».
Моя старшая сестра Мария находилась дома на каникулах. Она была студенткой и только что окончила первый курс Калининградского университета имени Иммануила Канта.
Людям моего поколения не надо объяснять, какой тогда был страшный дефицит элементарных вещей, необходимых каждому человеку для повседневной жизни. Невозможно было купить не то, что какие-то изысканные наряды, меха, красивые пальто или куртки, нет, любая мало-мальски красивая женская кофточка была из области недосягаемых ценностей.
Я хорошо помню, какая огромная толпа женщин собиралась в наших Телеханах у магазина готовой одежды в дни поступления нового товара. Люди стояли часами, чтобы попасть в магазин   и что-то приобрести. Сначала в магазин с «чёрного» хода входила жена председателя колхоза «Россия», который был в те времена «и царь, и Бог» в Телеханах. Она пересматривала всё поступление товара, что-то отбирала для себя и для своих двух дочерей. Вслед за ней тем же путём входила так называемая телеханская «элита», рангом пониже, это были жёны местных начальников или работники телеханских учреждений торговли. И опять всё поступление нового товара пересматривалось, перетряхивалось, примерялось, откладывалось или уносилось сразу.
Оставшийся товар поступал в продажу, и ворвавшаяся в магазин толпа женщин разметала его за считанные минуты. Я вспоминаю это вовсе не для того, чтобы кого-то осуждать, давать оценки кому-то, нет, я описываю реальную обстановку со снабжением людей товарами первой необходимости того, давнего времени, так называемого «развитого социализма».
Отсюда становится понятно, что моя мама с радостью согласилась пойти с тётей Катей к Демчило, чтобы купить какие-то вещи для Марии. Обо мне и о младшей сестре Нелли и речи не могло идти. Мы всегда донашивали вещи старшей сестры, но, может быть, именно благодаря этому обстоятельству, а также и тому тотальному дефициту товаров, я и научилась неплохо шить и вязать, но это совсем другая история.
Детская память – удивительное качество. Прошло с тех пор почти пятьдесят лет, а я прекрасно помню, какие вещи приобрели мама и Мария у Богдана Мельника. Это был тёплый серый пуловер грубой объёмной вязки «в косичку» и две лёгкие кофточки. Одна из них была цвета морской волны, вероятнее всего, из акрила, или какой-то иной синтетической ткани, а другая была не слишком  яркого красного цвета в сеточку. Не стоит даже и объяснять, как мы с Нелли завидовали старшей сестре! Вот так и запомнился мне первый визит Богдана Мельника в Телеханы.
Мне в то время исполнилось пятнадцать лет, я окончила восемь классов Телеханской средней школы. Возраст совершенно сознательный. Опишу свой взгляд на посёлок Телеханы того, давнего, но памятного ещё многим телеханцам, времени.
Молодой человек, который менял колесо на старом автомобиле в глубине двора, находящегося напротив телеханской церкви, это – Тимошевич Николай Иванович. Его отец был участником войны, инвалидом и имел сначала автомобиль «Запорожец», а позже он поменял его на усовершенствованного «Москвича», насколько я  запомнила, его звали Иваном Емельяновичем. В семье росло двое детей, старшая дочь – Галина, а её младшего брата – Колю Тимошевича – сверстники звали «Тимуром», сокращённо от его фамилии. Любовь и привязанность к местным кличкам всегда отличали коренных телеханцев.
Рынка возле церкви в то время уже не было, он находился за нынешним «Домом Культуры», на так называемой «Базарной площади». Название площади  не было официальным, так сложилось.
«Базарная площадь» не имела асфальтового покрытия, после дождя на ней образовывались огромные лужи, которые постепенно подсыхали. Местное население прокладывало по лужам импровизированные кладки, которые устанавливались на невысоких кирпичных столбиках. Впрочем, лужи быстро исчезали, так как вода из них не только испарялась, но и хорошо впитывалась в песчаную телеханскую землю. На площади были построены деревянные прилавки с крышами, крытыми деревянными гонтами. На прилавках и продавались самые разные сельскохозяйственные продукты: овощи, фрукты, зелень, сало, мясо, мёд, а также семечки, самодельные красные «петушки» из карамелизированного сахара и т.д. Рядом, прямо с крестьянских повозок летом или с саней зимой можно было купить живых поросят, кур, гусей, уток и т.д.
На этой же большой просторной площади в те времена были построены красивые деревянные павильоны, каждый из которых был неповторим, украшен либо импровизированными деревянными искусно вырезанными снопами, либо разноцветными гирляндами лампочек, либо выточенными фигурками животных. Павильоны были раскрашены разноцветными красками и составляли как  бы огромное цветное «ожерелье» для всей «Базарной площади». В павильонах была организована выставка достижений народного хозяйства.
Выстроены они были с большой фантазией и вкусом. Каждый павильон принадлежал определённому колхозу, который и устраивал выставку сообразно своему желанию и средствам. Мне запомнились красивые овцы, вероятнее всего, порода мериносов с длинной мягкой пушистой шерстью. Помню я
и  грациозных козочек с тоненькими лёгкими ножками и с ослепительно белой шерстью. Выставка представляла собой миниатюрную копию павильонов московской ВДНХ – Выставки Достижений Народного
Хозяйства. Центральное место занимал павильон колхоза «Россия» (на фото бригада строителей колхоза «Россия рядом со своим павильоном). Построены павильоны были добротно и ещё долгие годы после проведённой выставки служили телеханцам, как магазины, парикмахерская, киоск с газированной водой с различными фруктовыми сиропами и т.д.
Запомнился мне один из павильонов, который был приспособлен под хлебный магазин. В магазин приходили не только телеханцы, но приезжали на велосипедах и люди из окрестных деревень. За хлебом выстраивались длинные очереди. Приходилось тратить несколько часов, чтобы купить хлеб. Он продавался по нормам, поэтому часто за хлебом приходили семьи в полном составе.
Хрущевская «оттепель» запомнилась мне длинными очередями в преддверии государственных праздников, когда по нормам выдавали пшеничную муку и сахар, полным отсутствием в магазинах белого пшеничного хлеба и наличием в них знаменитых кукурузных «саек». Так назывались небольшие, разделённые на три части кукурузные хлебцы в форме «кирпичика». В день выпечки они были ещё съедобными, на следующий день становились «дубовыми», такими же, как и сваренная из кукурузной крупы каша – мамалыга. Есть их было невозможно – прилипали к зубам, приходилось размачивать их и скармливать курам. Была от такой добавки  к корму и польза – куры несли яйца с ярко-оранжевыми желтками.
 Кстати, это образное и такое ёмкое слово «оттепель» впервые применил Илья Эренбург, говоря о периоде «правления» Никиты Сергеевича Хрущёва. Лучше и точнее его никто не обозначил трудный период времени. С тех пор с «лёгкой» руки Эренбурга термин и «пошёл в народ», и широко используется и поныне в художественной литературе, в поэзии,  в кинематографе.
Администрацию посёлка в шестидесятые годы возглавлял Цыркунов Максим Иванович. По паспорту имя его было – Максим, но это имя почему-то в посёлке никто не знал, все называли его Михаилом Ивановичем. Я была в то время секретарём комитета комсомола в нашей Телеханской средней школе, а также членом бюро Ивацевичского районного комитета комсомола. Активно участвовала в общественной жизни, поэтому мне часто приходилось встречаться с Цыркуновым Максимом Ивановичем.
Помню, что он был жизнерадостным, коммуникабельным человеком, легко находившим общий язык с людьми любого возраста и социального положения. Внешность этого человека заранее располагала к нему собеседника. Максим Иванович был выше среднего роста, худощавый, подтянутый, подвижный, с открытым доброжелательным лицом, на котором выделялся большой сократовский лоб и умные серо-зелёные глаза. Неразлучен был с сигаретой, постоянно при нём имелся наборный мундштук, который он практически не вынимал изо рта.
Человек активной жизненной позиции, любивший людей, не щадивший своего здоровья для общего блага, настоящий хозяин посёлка. Помню, что во время празднования Нового года Максим Иванович надевал костюм Деда Мороза и непосредственно возглавлял весь праздник. Ёлка в Телеханах устанавливалась на большой площадке напротив нынешних братских могилок.
Сейчас на этом месте стоит двухэтажный дом, а в то время зимой заливали просторную площадку водой и устраивали на ней каток для детей. На катке под Новый год устанавливалась огромная ёлка, украшенная мишурой и электрическими лампочками.
Под елью стояли куклы: Дед Мороз и Снегурочка размерами в человеческий рост. Помню, что для телеханской детворы новогодняя ёлка была настоящим событием. Прихода Нового года дети ждали с нетерпением, заранее готовились к нему, учили песни, стихи, загадки.
Накануне Нового года или первого января, днём вокруг ёлки собиралось множество детей. Приходил Максим Иванович,  заранее нарядившийся в костюм Деда Мороза. Начиналось новогоднее представление. Он поздравлял всех присутствовавших детей,    а также их родителей с Новым годом, высказывал добрые пожелания. Спрашивал, кто из детей может исполнить какой-нибудь новогодний номер?
Дети наперебой рассказывали стихотворения на новогоднюю тематику, пели песни, а после исполнения каждого  номера Максим Иванович вынимал подарок или горсть конфет из большого красного мешка и вручал гордому исполнителю. Понятно, что от самодеятельных артистов не было отбоя. Так весело и организованно начинались наши новогодние каникулы.
Две высокие ели устанавливались в Доме Культуры и в клубе лыжной фабрики. Некоторое время  в бывшем Доме Культуры находилась Телеханская музыкальная школа, переименованная ныне в «Детскую школу искусств» (на фото, 2017 год), а здание клуба лыжной фабрики давно снесено, на его месте построены двухэтажный дом и магазин.
Вся телеханская молодёжь накануне Нового года терзалась вопросом: куда же пойти в новогоднюю ночь: в клуб лыжной фабрики или в Дом Культуры? После долгих раздумий приходили к компромиссу – всю новогоднюю ночь жители Телехан: и стар, и млад, курсировали между двумя клубами, никто не ложился спать почти до утра.
В клубе лыжной фабрики под потолком висел большой вращающийся шар, обклеенный зеркальными осколками. От него веселые
«зайчики», имитировавшие падающий снег, постоянно  мелькали на стенах клуба, на потолке, на лицах кружащихся в танце пар, звучала весёлая танцевальная музыка, песни Сальвадоре Адамо…
Помню, что активная телеханская молодёжь на Новый год устраивала костюмированный бал. Мне хорошо запомнилась телеханская жительница – Вера Трофимовна Карманович (в замужестве – Попечиц). Вера была активной участницей телеханского народного театра, исполняла в спектаклях разные роли, причём костюмы для ролей она и придумывала сама, и шила их самостоятельно. Её карнавальные костюмы также отличались прекрасным дизайном и качественным исполнением задуманного. Я запомнила, что один из новогодних костюмов Веры назывался «Княжна Мэри» по имени героини романа «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова.
Вера сама прекрасно шила и создавала настоящие произведения портновского искусства. Три модных платья Вера Карманович сшила и мне, после того, как я поступила в институт. Стоило ей только взглянуть на принесенную ткань, как Вера сразу же мысленно создавала образ будущего изделия. Сшитые Верой Карманович платья, все мои студенческие годы были предметом зависти и вожделения моих сокурсниц.
Соседским детям Вера шила красивые новогодние костюмы. Моей близкой родственнице Вале Ярмолович она создала новогодний костюм принцессы, состоявший из пышного лёгкого белого платьица и украшенной блёстками и мишурой короны. Костюм удивительно подходил светловолосой девочке с голубыми глазами. Другим соседским девочкам Вера шила балетные пачки, мальчикам изготавливала рыцарские «доспехи» и придумывала всевозможные декоративные элементы для новогоднего карнавала.
У Веры Карманович был, несомненно, дар настоящего дизайнера, жаль, что этот дар она не смогла превратить в профессию. Впрочем, в те годы даже и не было такой специальности в институтах.
Как-то раз моя мама тоже приняла участие в костюмированном бале, помню, что её костюм назывался «Свободу Африке!» так как в те годы велась активная борьба за освобождение африканского континента от колонизаторов. За актуальность костюма мама получила какой-то приз.
Каких только маскарадных костюмов не было на новогодних балах: космонавты, роботы, водолазы, литературные герои, разбойники, овощи и фрукты, принцессы и звери, всех невозможно перечислить.
Однако вернёмся к Цыркунову Максиму Ивановичу.
Мне представляется, что об этом человеке стоит рассказать подробнее, и вовсе не потому, что это мой свёкор. О том, что я стану его невесткой, Максим Иванович так никогда и не узнал, так как   он умер за два года до того, как мы поженились с его младшим сыном Владимиром. Но какое-то предчувствие, что мы породнимся,  у него, без сомнения, было, так как Максим Иванович постоянно    в шутливой форме «сватал» меня за старшего сына – Николая, который был старше меня на шесть лет, и, по мнению отца,  как раз подходил мне по возрасту. А младший сын Владимир, который и стал впоследствии моим мужем, в его глазах был ещё совсем маленьким.
Максим Иванович часто показывал мне цветные фотографии, на которых Коля был запечатлён в красивой стройотрядовской форме: тёмно-синяя куртка и белые брюки. Фотографировался он на Красной площади в Москве, по дороге на стройки. Фотографии были высокого качества, часто в красивых оригинальных упаковках или в рамочках.
«Ты только посмотри, Таня, какой парень, чем тебе не жених?»– весёлым голосом, с доброй улыбкой, спрашивал Максим Иванович. Для многих телеханских школьниц Коля Цыркунов был «звездой недосягаемой величины», но у меня его внешность
никогда никаких эмоций не вызывала. Я была слишком занята чтением художественной литературы, учёбой и общественной работой, недаром местные подростки с иронией называли меня: «Партейная»! произнося почему-то это слово через букву «е».
И, кроме того, я оцениваю мужчин совершенно по иным меркам, в которых красивая внешность занимает одно из последних мест. Я могла бы влюбиться и в совершенно некрасивого человека маленького роста с серьёзными физическими недостатками, если бы он подходил мне по всем другим критериям.
А Коля Цыркунов отличался необыкновенно красивой внешностью: прекрасно сложенный, высокий, стройный. Он был темноволосый, с выразительными карими глазами. Коля был похож на свою маму – Анну Терентьевну, которая считалась в Телеханах признанной красавицей (на фото мать моего мужа – Цыркунова Анна Терентьевна). Коля много читал, был настоящим эрудитом. Он учился в Минске, в политехническом институте, его будущая специальность была – строитель гидроэлектростанций, а летом он работал в стройотрядах. Участвовал в строительстве Саяно-Шушенской и Красноярской ГЭС.
Жизненный путь Максима Ивановича складывался трудно. Он родился  в  станице  Урожайная  Левокумского района Ставропольского края 15 мая  1913 года. Родители его рано умерли, и он вместе со старшим братом воспитывался в детском доме. Дети привлекались к нелёгкому крестьянскому труду, обязанностей и работы и в самом детском доме хватало на всех. Трудовая биография Максима Ивановича началась с горьких сиротских детских лет. Чтобы поскорее попасть в полковую школу, он к реальному возрасту добавил два года. Школу окончил с хорошими результатами и был направлен в военно-политическое училище, куда по тем временам попасть было не просто, так как после окончания  училища, военнослужащий должен был заниматься воспитанием солдат, и отвечать не только за их поведение, но и за морально-политическое состояние
всего армейского подразделения.
Хорошие деловые и человеческие качества Цыркунова Максима Ивановича были замечены и оценены армейским руководством, и он был назначен сначала политруком батареи, а вскоре и комиссаром зенитного батальона, что говорит само за себя. Далеко не каждый молодой человек в армии смог так успешно продвигаться по служебной лестнице.
Как известно, большая власть накладывает на человека и большую ответственность, предполагает серьёзное отношение к непростым обязанностям. О том, как справлялся Максим Иванович с
 работой, говорит тот факт, что вскоре он был переведён на должность комиссара отдельного миномётного дивизиона, а затем стал заместителем командира артиллерийского дивизиона по политической части.
Все перемещения по службе происходили в сложной политической обстановке, в период разгула политических репрессий, как в обществе, так и в армии. Можно только догадываться, ценой каких нервных затрат и здоровья обходилась для Максима Ивановича его служебная деятельность. Он не был многословным, говорил коротко, точно и ясно формулируя поставленную задачу, старался учить подчинённых не на словах, а на деле. А дальше служить стало ещё сложнее – 1939 год – началась Вторая мировая война. Все эти страшные годы, вплоть до 1947 года Максим Иванович воевал. Демобилизован был только в 1947 году в Румынии, где боролся с разрозненными бандитскими группировками,
остававшимися там после окончания Великой Отечественной войны.
Во время Великой Отечественной войны воевал в составе 2-го, потом 3-го Укра- инских фронтов Южной группы войск. В 1943 году, в октябре месяце он был контужен и тяжело ранен (на фото отец моего мужа – Цыркунов Максим Иванович). Здесь же он был награждён орденом Отечественной войны первой степени. Орденом Красной Звезды Максим Иванович был награждён летом 1944 года за участие в тяжёлых боях в Станиславской области на Украине (сейчас область называется Ивано-Франковская).
В составе фронта с нашими войсками Максим Иванович дошёл до Венгрии, там он получил орден Отечественной войны второй степени. Почти 190-тысячная группировка немцев из состава немецко-фашистской группировки «Юг» под командованием генерал-полковника Р. Фриснера была окружена и разгромлена в декабре 1944 года. Таким образом, столица Венгрии – город Будапешт был освобождён 13 февраля 1945 года. Максим Иванович непосредственно участвовал в тяжёлых боях и был награждён медалью «За взятие Будапешта».
Будучи артиллеристом, он был хорошо осведомлён о новом мощном оружии, которое впервые появилось на фронте, часто вспоминал об этом, и рассказывал о первых испытаниях реактивных миномётов, получивших в народе название «Катюша». Плотность огня реактивного миномёта составляла четыре снаряда на один квадратный метр. После такой артподготовки, оставшиеся в живых немцы, теряли рассудок, таково было психологическое воздействие нового оружия на противника.
Много раз Максим Иванович был ранен и контужен. Никогда не жаловался на свои раны, не любил обращаться к врачам, никогда не бравировал тем, что прошёл не одну войну. Уволен в запас был в звании майора, что тоже говорит о многом. Как поётся в известной песне Олега Газманова: «Кто карьеры не делал от солдатских кровей…»
Перечислю основные награды Максима Ивановича: ордена Отечественной войны первой и второй степени, орден Красной звезды, две медали «За боевые заслуги», медаль «За оборону Кавказа», медаль «За взятие Будапешта», медаль «За победу над Германией», многочисленные юбилейные медали, Почётные грамоты, благодарственные письма и проч. Награждён был ныне редким знаком «Ворошиловский стрелок».
После демобилизации был направлен в Гомельскую высшую партийную школу, которую успешно окончил и начал трудовую деятельность на должности заместителя директора Чечерской машинно-тракторной станции в Гомельской области. Трудностей было преодолено столько, что их хватило бы не на одну человеческую жизнь. Техника была в плачевном состоянии, да и той не хватало. Горюче-смазочных материалов постоянно не хватало, как не было и хорошо подготовленных кадров. Все эти задачи Максиму Ивановичу пришлось решать, как говорится, без отрыва от производства. Надо было ещё и заниматься выборами, политической подготовкой рабочих, их житейскими вопросами. С этими проблемами он успешно справлялся.
Прошло два года, и Максим Иванович был направлен в Телеханскую машинно-тракторную станцию для проведения в ней партийной работы. Он был назначен начальником политотдела.
Для того чтобы понимать, что значила тогда подобная должность, надо вспомнить то время, когда за одно не к месту или неосторожно сказанное слово, или же за рассказанный анекдот, люди попадали прямо в сталинские лагеря.
Как справлялся Максим Иванович с  нечеловеческой нагрузкой, как находил выход из сложных ситуаций, как спас не одного и не двух человек от неминуемых лагерей, это мог бы рассказать он сам, да вот только фронтовые раны и потерянное на войне здоровье, не дали ему дожить до тех времён, когда об этом можно было бы рассказывать.
Организаторские способности Максима Ивановича были замечены и в мирное время. В 1953 году в Телеханском районе было создано укрупнённое хозяйство – колхоз имени В.И. Ленина. Возглавить такое большое хозяйство должен был человек, зарекомендовавший себя настоящим организатором. И Максим Иванович семь самых трудных лет становления хозяйства работал его руководителем (на фото слева Цыркунов Максим Иванович).
Войной были разрушены хозяйственные постройки, административные здания, надо было укреплять производственную базу колхоза, многое было сделано за  семь лет. Все достижения колхоза того времени перечислить не представляется возможным, отмечу только, что Максим Иванович за хорошие результаты работы был награждён серебряной медалью Выставки Достижений Народного Хозяйства, а также двумя медалями «За участие в сельскохозяйственной выставке» в 1956 и 1957 годах.
В период с 1960 по 1972 год, до своей смерти, он работал на должности председателя поселкового совета в Телеханах. Он был настоящим хозяином посёлка. Всего себя отдавал Максим Иванович работе. Ни одно мало-мальски значимое мероприятие в посёлке не проходило без его руководства и непосредственного участия.  Максиму Ивановичу на его работе пришлось пережить сложные времена.
Мне хорошо запомнился «Карибский кризис» в конце 1962 года. Началась мобилизация мужчин призывного возраста. Обстановка  в Телеханах была  тревожная. Люди раскупали муку, соль, спички, керосин, помня о пережитых военных годах и связанных с ними трудностях. Каждый день на протяжении длительного времени группы мобилизованных мужчин собирались в центре Телехан, у здания поселкового совета. Приезжали на полуторках мужчины из окрестных деревень. Их отправляли на «военные сборы» в Ивацевичи. Население Телехан было встревожено и обеспокоено проис- ходящими событиями.
Мама была рада тому, что папу не могут мобилизовать, так как ему шёл сорок шестой год. Она так радовалась потому, что в семье было пятеро детей, а самому младшему – Александру не исполнилось ещё и года. Он родился 20 ноября 1961 года.
Помню хорошую организацию Первомайских и Октябрьских демонстраций трудящихся (на фото праздничная трибуна). Трибуну устанавливали на той же площадке, где зимой был каток. На трибуну приглашались ветераны войны и труда, лучшие работники предприятий, мимо трибуны проходили праздничные колонны нарядных людей,  школьников, трудовых коллективов, играл духовой оркестр. На многих домах  Телехан были вывешены государственные флаги СССР.
Мне не понятно, почему хорошая традиция сейчас не соблюдается. Ведь вывешенный в праздничные дни флаг определяет нашу причастность к праздникам, а также демонстрирует уважительное отношение к своей стране! Или мы живём каждый сам по себе, без праздников, без традиций, и без памяти?!
Заборы на главных улицах Телехан были побелены. Тротуары были проложены на всех главных улицах посёлка. В летнее время вдоль тротуаров высаживались цветы. При Максиме Ивановиче многие улицы Телехан были впервые заасфальтированы.
Помню, как мама подгоняла меня и моих сестёр:
«Надо срочно побелить забор, Цыркунов идёт проверять, все ли заборы побелены»!
В Телеханах ощущалась атмосфера праздника, люди собирались небольшими группами, общались, обменивались новостями, потом постепенно расходились,  чтобы продлить праздник в узком семейном или дружеском кругу (на фото праздничная колонна).
Особенно торжественно при Максиме Ивановиче отмечался День Победы. Он сам являлся бывшим фронтовиком и хорошо понимал, как важен для всех людей праздник. Особенно хорошо мне запомнилось празднование двадцатилетия Победы. Был организован траурный митинг на братских могилах, выступали многие жившие ещё в то время ветераны войны, звучали стихи о войне, мне запомнились стихи Роберта Рож- дественского, Константина Симонова, Маргариты Алигер, Константина Ваншенкина и других известных советских поэтов в исполнении детей Телеханской школы-интерната. По предложению Максима Ивановича в 1967 году был заложен Курган Славы в наших Телеханах. В основание Кургана  помещено послание будущим поколениям от участников и победителей в Великой Отечественной войне.
В городском парке, сейчас на этом месте находится Телеханская средняя школа, была построена танцевальная площадка. Место было живописное. Вокруг танцевальной площадки росли огромные деревья, рядом протекал канал Огинского. Весь день звучали на танцплощадке песни военных лет, люди танцевали, веселились, рассказывали разные истории, вспоминали годы войны, погибших земляков, память о войне была свежа в народной памяти.
В этом же парке устраивались и проводы зимы – праздник масленницы. Сжигалось чучело Зимы, люди ели блины, танцевали, пели песни, катались на санях, запряжённых колхозными лошадьми. Собирались в парке разные поколения телеханцев, звучала весёлая музыка, люди общались, веселились, чувствовалась атмосфера праздника, в воздухе пахло приближающейся весной.
А празднование «Дня молодёжи» на Вулько-Телеханском озере! Заранее выстраивались трибуна, скамейки для зрителей, двухметровая вышка, с которой смельчаки прыгали в воду. Домом культуры готовилась большая концертная программа силами художе- ственной самодеятельности.
Приезжали автолавки из Пинска и Ивацевичей, была налажена торговля мороженым и прохладительными напитками. Мне было, может быть, три или четыре года, когда вместе со своей   семьёй я впервые побывала на таком празднике. Вкус первого мороженого, которое я тогда съела, запомнился мне на всю жизнь. Это было обыкновенное сливочное мороженое в хрустящем вафельном стаканчике. Много разных вкусных вещей попробовала я в жизни, но ничто не могло сравниться со вкусом той первой холодно-сладкой влаги, которую ела я впервые в жизни на празднике «День молодёжи».
Вот такие размышления и ассоциации вызвал у меня первый раздел из книги «Мои Телеханы» Богдана Мельника.
Продолжают главу детские воспоминания моего мужа. Он написал их, чтобы соединить воедино мой рассказ о его отце Цыркунове Максиме  Ивановиче  со своими воспоминаниями об отце и о матери – Анне Терентьевне,  прожившей    короткую  жизнь (на фото – семья Цыркуновых).
Из детских воспоминаний моего мужа – Цыркунова Владимира Максимовича (литературная обработка моя):
«Мы переселились в новый дом, расположенный на улице Дзержинского, когда мне исполнилось три года. До этого наша семья проживала в коммунальной квартире на улице Семнадцатого сентября, рядом с домом, в котором жила семья Лисовых – Фаддея Никитича и Софьи Александровны, бывших с моими  родителями в хороших, дружеских отношениях ещё со времён работы отца в колхозе.
По сравнению с небольшой квартирой  дом казался мне настоящим дворцом, с просторной прихожей и ещё большей гостиной, которую в те времена было принято называть залом, двумя отдельными спальнями и кухней с русской печью и дровяной плитой. В одной из спален разместились родители, в другой – мои старшие брат и сестра. Я был маленьким ребёнком, поэтому родители поставили мою кроватку в свою спальню (на фото – дом моих родителей, 2017 год).
Мой старший брат Николай старше меня на семь лет. Сестра Ольга тоже значительно старше меня. Когда брат и сестра уехали на учёбу, Коля – в Минский политехнический институт, а Ольга – в педучилище, я остался жить один в их бывшей спальне.
Наш дом размещался на довольно большой по размерам территории, кроме дома на ней были построены большой сарай, разделённый на две половины: для животных и для хозяйственных нужд, а также был ещё один небольшой сарайчик для хранения дров. Огород  находился в самой низкой части улицы Дзержинского, из-за чего весной на нём долго стояли лужи, наполненные талой водой. Эта вода накапливалась в почве, что позволяло получать хорошие урожаи овощей даже в засушливые годы.
Гордостью семьи был фруктовый сад, в котором росли разные сорта яблонь, помню, что была «антоновка», «белый налив», «пепин шафранный» и некоторые другие довольно редкие в то время сорта. Рядом с домом на улице Дзержинского находился большой дом, имевший два отдельных входа, в котором жили две семьи – Сагановичи и Струневские. К соседям мы с сестрой по вечерам ходили смотреть телевизор, который появился у Струневских намного раньше, чем у нас. Наш огород граничил с огородом семьи Леоновичей, – тёти Клавы и дяди Миши.
Главы семей Сагановичей и Леоновичей работали в милиции,   а Струневский Ф.В. был начальником пожарной части Телехан. В семьях всех соседей было больше девочек, чем мальчиков. К сожалению, судьба большинства из них оказалась несчастливой, особенно это касается младшей дочери Леоновичей – Валентины, которая трагически погибла в г.Риге под завалами обрушившегося супермаркета.
За сараем на большом свободном участке по инициативе и при активном участии  отца была построена городская баня, ставшая вскоре популярной среди телеханцев. Здание на самом деле выглядело достойно: раздевалка была просторной, мойка такая же, но эти оба помещения, к сожалению, в любое время года, а особенно зимой, были довольно холодными, поддерживать должную температуру в таких больших помещениях было сложно. Все старались как можно быстрее раздеться и, минуя мойку, заскочить на полки   в жарко натопленную парилку.
Хорошо помню рассказы телеханцев, которые при виде моего отца, который ещё только подходил к бане, мгновенно предупреждали всех находившихся в парилке людей о том, что «пришёл Цыркунов». А это означало, что в парилке скоро останется только отец, который, войдя в неё, сразу же выливал на раскалённые камни несколько кружек воды и залезал на верхнюю полку, чтобы хорошо попариться. Большинство находящихся в помещении людей не выдерживали такой высокой температуры и быстро покидали парилку. Для них наступал небольшой вынужденный перерыв.
После оздоровительных процедур в бане мы с отцом направлялись в так называемую «Чайную». В этом здании сейчас находится ресторан «Полесье». При входе в помещение все посетители сразу же ощущали ароматный запах бочкового пива, которым, казалось, были пропитаны не только воздух, но и стены этого столь популярного в те годы заведения. Часто мне приходилось наблюдать за сложной процедурой «вскрытия» новой бочки пива, что было  интересным зрелищем.
За прилавком посетителей встречала весьма представительная колоритная женщина – тётя Клава Леонович, – жена дяди Миши, работавшего тогда участковым милиционером. Нередко я наблюдал за всеми тонкостями принятия спиртных напитков у прилавка тёти Клавы. Как правило, отец выпивал  «боевых» традиционных ста граммов  водки, или кого-то угощал, если в «Чайной» в это же время находился хорошо знакомый ему человек. Я никогда не видел, чтобы «сто граммов» превысили свой предел.
Обычно дальше мужчины пили только  пиво. Чтобы поставить меня в равное положение со всеми мужчинами, отец заказывал мне стакан лимонада, а если я всё  ещё хотел пить, то и два. Я до сих пор помню вкус и запах того необыкновенного лимонада, который разливался в стеклянные бутылки.
Однажды в детстве я попробовал и пиво, кто-то из взрослых мужчин предложил мне немного отпить из своей кружки,  но после первой же пробы я сделал вывод, что пиво – один из самых невкусных напитков.
Прошло много лет, прежде чем я опять попробовал пиво. А «виновницей» приобщения к пиву стала моя любимая жена, которая обратила внимание на то, что в буфере, в котором мы питались, будучи студентами, она иногда в жару заказывала себе  пиво, а я лимонад. Мы прожили с женой вместе много лет и не один раз посетили Германию, в которой пиво великолепное, прежде чем наше отношение к пиву стало одинаковым. Мы никогда не злоупотребляем этим напитком, но в жаркие летние месяцы или после бани иногда позволяем себе выпить немного пива. Может быть, это происходит от того, что уже давно не выпускается такой вкусный лимонад, каким он был в моём детстве.
Из всех родных меньше всего воспоминаний, к сожалению, сохранилось в моей памяти о маме – Анне Терентьевне, несмотря на то, что в момент её ухода из жизни мне было почти одиннадцать лет.
Самые первые воспоминания о маме связаны с её работой в управлении коммунального  хозяйства Телехан (на фото бывшее здание коммунхоза, 2017 год). Только с возрастом я понял, почему она не продолжила после войны работу в медицине, по своей специальности. Молоденькой девушкой она прошла через  войну, увидела собственными глазами в полевых госпиталях неисчислимое количество тяжело раненных страдающих людей, и «запас» её душевной «прочности», очевидно, иссяк. Она физически не могла видеть страдающих людей. По характеру моя мама была доброй, мягкой, чуткой к чужому страданию и боли, женщиной. Никто из телеханцев никогда не сказал о ней ни одного недоброго слова, я всегда слышал от разных людей самые тёплые отзывы о своей матери.
Наша улица Дзержинского выходила тогда прямо к зданию управления коммунального хозяйства, в котором моя мама работала. При входе с улицы была большая приёмная комната, в которой собирались посетители, а по периметру здания размещались рабочие кабинеты. Слева от входа был кабинет мамы, в котором она работала вместе с бухгалтером – Степановой Валентиной, которую я называл тётей Валей. Ежедневно после школы я заходил к маме на работу, показывал оценки, полученные в школе, говоря:
«Мама, я получил «пятёлку» (долго я не выговаривал букву «л»). Всем присутствующим это нравилось, из-за этого дефекта речи каждый работник управления отдельно задавал мне вопрос, что же я получил в школе. Я, не подозревая подвоха, с готовностью повторял всем и каждому про свою очередную «пятёлку». Взрослые улыбались, а я тоже был счастлив от того, что все так радуются моим школьным успехам.
Внешность своей матери я хорошо запомнил. Возможно, что в этом мне помогло детское увлечение фотографией. Моя мать была красивой женщиной. Это было понятно всем, а не только мне. Мама была яркой брюнеткой,  стройной, среднего роста, с хорошей осанкой, с лёгкой походкой, с идеальной фигурой. Никак не могу вспомнить её улыбку, так как всё, что сохранилось в моей памяти – грустные карие глаза, строгий взгляд и какая-то затаённая тревога и боль в этом взгляде.
Я понял этот грустный взгляд своей матери значительно позже, когда её не стало. Тогда я осознанно стал понимать и ту трагедию, которую пережили моя мама, отец и старшие дети нашей семьи – Николай и Ольга. Она тяжело болела, в то время помочь ей никто не мог. Папа предпринимал всё, что только можно было сделать, чтобы спасти нашу маму: её лечили в разных больницах, была проведена операция, реабилитация проходила в лучших санаториях. Её не стало 23 января 1964 года. Ей не было полных сорока трёх лет. Мама родилась 2 марта, и меня родила в  тридцать два года – в день своего рождения.
Она уходила тихо, а я молча стоял рядом с её кроватью в доме, который она построила для нас. На улице было  холодно, морозно, ветрено. Провожали маму все Телеханы, пришли не только взрослые люди, но и все школьники нашей Телеханской средней школы.
При жизни мамы моё детство проходило как у всех. Я не помню, чтобы в детстве я себя в чём-то сравнивал с соседскими мальчишками, хотя как взрослый человек, сейчас хорошо понимаю, что условия моей жизни, пожалуй, были лучшими, чем у некоторой части ребят. У меня были разные игрушки, и было  их  немало. Отец часто, уезжая в командировки, спрашивал, что мне привезти в подарок. Понимая, что всё просить нельзя, я, тем не менее, заказывал комбайны, самолёты, железную дорогу и другие игрушки. Чаще всего отец привозил мне желаемые игрушки, иногда привезенные подарки были скромнее, однако проходило несколько месяцев и при очередной командировке отца, моя мечта оказывалась реализованной. Я был младшим ребёнком в семье. Мой старший брат Николай уже не нуждался в те годы в игрушках, он отличался технической грамотностью и любовью к точным наукам. Брат был внешне «копией» мамы, а мы с сестрой – были похожи на нашего отца.
Все праздники, проходившие в Телеханах, не обходились без активного участия в них отца. Всё начиналось с Нового года, в центре Телехан, на площади, когда Дедом Морозом, приносящим под ёлку мешок конфет, был Максим Иванович! В то, что это настоящий Дед Мороз, верили все дети наших Телехан.
Праздник «Проводы зимы» устраивали на территории парка (нынешняя территория средней школы). Гремели бубенцами запряжённые тройки, в национальных костюмах были их пассажиры. Было много ряженных, устанавливалось сжигаемое впоследствии чучело зимы, горел большой костер, работали многочисленные торговые точки, звучала громкая музыка и танцы длились весь световой день.
Святым и самым торжественным днём был День победы (на фото ветераны войны на братских могилках). Главными людьми на этом празднике были участники Великой Отечественной  войны.  В те времена, как я помню, ветеранов войны в живых было ещё очень много. На братских могилках, так называли    мы   нынешний  мемориал, возле обелиска, даже не могли  поместиться  все  участники  войны. Как я гордился всеми ими, а особенно своими  родителями,  на груди которых было много орденов и медалей. В те времена у ветеранов Великой Отечественной войны было гораздо больше  боевых,  чем юбилейных наград.
Наступало лето, все ждали Дня молодёжи. Праздник проходил на Вульковском озере. Вся территория пляжа была занята отдыхающими, гремела музыка, работала выездная  торговля  из  Пинска и Ивацевичей, продавали  лучшее в мире развесное мороженое из больших бидонов  в  хрустящих стаканчиках (на фото празднование для молодежи на Вульковском озере).
Рядом с пляжем были площадки для игры в волейбол и футбол. Ближе к лесу была построена, возвышающаяся над пляжем на высоту в один метр, танцевальная площадка, которая одновременно служила и сценой для выступления артистов. В воде, напротив пляжа, была возведена вышка для ныряния с двух ярусов. От берега в глубину озера уходили две деревянные дорожки с подкидными досками на их концах для ныряния. В трёхстах метрах от пляжа, ближе к лесхозу, была построена деревянная пристань, к которой причаливали лодки, катамараны. Можно было прокатиться на водных лыжах или на лодке. Праздник длился весь световой день.
В дни годовщин Великой Октябрьской революции и Первого мая проходили праздничные демонстрации, в которых участвовали все предприятия, организации и школы. Заранее в районе Телеханской средней школы, находившейся тогда на улице Семнадцатого сен- тября, ученики в нарядной одежде собирались по своим классам, получали транспаранты, портреты, другие атрибуты праздника.
Трибуна, с которой приветствовали проходящих мимо неё демонстрантов, размещалась через дорогу, напротив братских могилок. Руководители посёлка, предприятий, стоя на трибуне, приветствовали проходящие мимо колонны рабочих, служащих, школьников Телеханской средней школы и школы-интерната, звучала музыка духового оркестра. В наших Телеханах царила атмосфера всенародного праздника». Конец воспоминаний моего мужа.
***
Что же касается упоминавшихся в разделе книги Богдана Мельника домов, то могу рассказать нынешнему молодому поколению телеханцев, что дом директора школы Яна Перовского, которого немцы расстреляли после провала партизанской операции по разгрому телеханского немецкого гарнизона в 1942 году, находился непосредственно перед нынешним братским кладбищем. Расстреляли Яна Перовского, судя по воспоминаниям моего отца, Лукашевича Гавриила Корнеевича, за связь с партизанами, однако, с каким конкретно отрядом был связан Ян Перовский, моему отцу выяснить не удалось. Он обращался в разные архивы и лично беседовал со многими оставшимися в живых партизанами, но конкретных данных так и не установил.
Некоторые боевые товарищи отца утверждали, что Ян Перовский работал на партизанский отряд Женьки Макаревича, после трагической гибели (его предательски убили украинские националисты) которого, отряд стал называться отрядом имени Евгения Макаревича. Точных данных о связи Яна Перовского с этим отрядом мой отец тоже не нашёл ни в одном архиве. Да это и понятно, так как подпольщики часто были связаны только с одним человеком из партизанского отряда, чтобы сохранить в глубокой тайне свою работу. Утрата связи с таким разведчиком из партизанского отряда, вследствие его гибели или ранения, автоматически прекращала и связь подпольщика с отрядом. Вести какие-то записи или дневники в партизанских отрядах было категорически запрещено, за этим бдительно следил особый отдел. Именно поэтому и не осталось в архивах никаких данных о Яне Перовском. Однако это не умаляет его заслуг перед нашим Отечеством. Человек этот не только учил телеханских детей, но и положил свою жизнь на алтарь Победы и достоин того, чтобы мы о нём помнили.
Дом Яна Перовского был довольно большой, деревянный, состоял из нескольких комнат, с верандой и просторным крыльцом, был расположен в самом центре посёлка.
В годы моего детства в нём размещался «Дом пионеров и школьников», который был открыт в 1958 году. Было в «Доме пионеров и школьников» много разных кружков, помню, что был кружок авиамоделирования, художественного выпиливания лобзиком, фотодела, кройки и шитья, детский хор и другие. Солистом детского хора был мой одноклассник, Хомич Виктор Петрович. Он хорошо исполнял «Песню о юном барабанщике», «Солнечный круг» и многие другие популярные в те годы песни. Мы называли его местным Вуячичем. Виктор участвовал в конкурсах художественной самоде- ятельности телеханского «куста» и занимал призовые места.
Самым активным и хорошо запомнившимся многим поколениям телеханской детворы был руководитель кружка по изготовлению разных поделок из дерева – Константин Яковлевич Зубко. Он пользовался любовью и уважением ребят. Константин Яковлевич научил многих мальчишек не только держать в руках молоток, пилу, лобзик, но и пилить, строгать, изготавливать своими руками многие нужные в хозяйстве вещи.
А кружок для девочек по домоводству вела Кандидатова Тамара Николаевна. Это была ухоженная красивая женщина, волосы   на её голове всегда были уложены в замысловатую прическу. По характеру она была мягким добрым человеком. В семье Кандидатовых было трое детей: старший сын Александр учился вместе с моей сестрой Марией, дочь Елена была пятидесятого года рождения, и младший сын Леонид, который учился в одном классе со мной. Тамара Николаевна преподавала домоводство и в нашей Телеханской средней школе.
На этой же улице, сразу за братскими могилами стоит и поныне дом бывшего телеханского предпринимателя из тех давних довоенных лет – Владимира Пигулевского, имевшего собственный автобус. Владимир Пигулевский – дядя Людмилы Андреевны  Якобсон, в  замужестве Жевлаковой, о  которой рассказал   в своей книге Богдан Мельник. На автобусе Пигулевского, с водителем Сигневичем Николаем Лаврентьевичем, ставшим впоследствии  дедом  моей  одноклассницы  Сигневич  (в замужестве – Щербаковой) Светланы Николаевны, трижды в неделю телеханцы могли ездить в Пинск. К слову, на телеханском кладбище №1 до сих пор сохранилась могилка Владимира Николаевича Пигулевского.
В годы моего раннего детства в этом доме жила семья друзей моих родителей – Тереховых – дяди Миши и тёти Марии. У них было двое детей, мальчик и девочка, имён их я уже не помню. Отец семейства был участником войны, фронтовиком, он тяжело болел в послевоенные годы. У дяди Миши была тяжёлая форма туберкулёза лёгких, приобретённого им ещё в военные годы. После окончания войны он прожил недолго, умер, его вдова тётя Мария с двумя детьми уехала из Телехан, насколько я помню, в Пинск.
Дом был разделён на две неравные части, в одной из этих частей, вход в которую находился со стороны улицы Ленина, жила одинокая женщина, я никогда не знала ни её имени, ни фамилии, а другая, большая часть дома, была предоставлена семье Петра Григорьевича и Евдокии Михайловны Муц.
Эти люди познакомились в Германии, куда были угнаны на принудительные работы. Евдокия Михайловна была родом из России, а Пётр Григорьевич – из деревни Вядо, находившейся в то время за Бобровичским озером. В Германии они познакомились, полюбили друг друга и вместе возвратились в Белоруссию после войны. Уже после приезда в Телеханы молодые люди поженились. Деревня Вядо была сожжена фашистами во время Великой Отечественной войны. Из жителей деревни вместе с Петром Григорьевичем выжило только четыре человека.
После войны это древнее полесское поселение, к сожалению, не было возрождено, так как некому уже было там селиться. Почти все его жители были сожжены фашистами.
В семье Петра Григорьевича и Евдокии Михайловны было четверо сыновей: Николай, Василий, Михаил и Сергей.
На протяжении всей своей жизни Пётр Григорьевич Муц не забывал родную деревню. Для того чтобы сейчас попасть на место бывшей деревни Вядо, надо переплыть на лодке Бобровичское озеро. И Пётр Григорьевич часто обращался к рыбакам с просьбой  отвезти его на то место, где раньше была сожжённая деревня, чтобы наведать родные места и возложить цветы или венок в память о погибших родственниках, друзьях и земляках.
Сейчас исторический телеханский дом принадлежит одному из сыновей Петра Григорьевича Муца – Василию. Надо отдать должное этому человеку. Василий Петрович содержит дом в образцовом состоянии, что очень важно, так как дом находится в самом центре Телехан вблизи не только нынешнего «Дома Культуры», но и братских могилок. Именно в этом месте собираются телеханцы в «День Победы», чтобы почтить память и воздать должное людям, погибшим за освобождение Телехан от немецко-фашистских захватчиков, а также добрым словом помянуть всех людей, погибших в страшной войне, вспомнить и живых, и мёртвых,  причастных  к той Великой Победе.
Я не случайно так подробно описала эти два дома. В годы моего детства и юности между Телеханским «Домом пионеров и школьников» и домом Муца находился огороженный металлической оградой небольшой сквер. В нём ровными рядами лежали могильные плиты, на которых были написаны фамилии и инициалы похороненных людей.
В записях моего отца я нашла данные о том, кто же похоронен в этих братских могилах. Первая группа – это сельский актив Телеханского района, те люди, которые не смогли вовремя уйти на восток или где-то укрыться. Они расстреляны под видом коммунистов, с целью устрашения местного населения. Вторая группа –  это партизаны, которые на протяжении трёх лет воевали с фашистами, не давая покоя завоевателям. Третья группа – это бойцы Красной Армии, погибшие при освобожде- нии нашего посёлка или на подступах к нему. Четвёртая группа – это люди, погибшие уже после освобождения Телеханского района от рук оставшихся не уничтоженными до определённого времени остатков разрозненных банд. Останки некоторых людей, воевавших и погибших за Победу, из разных населённых пунктов бывшего Телеханского района, были привезены и перезахоронены в этом сквере уже после окончания Великой Отечественной войны.
Посредине сквера стоял обелиск с белой мемориальной мраморной плитой, на которой было написано, кому посвящено это захоронение. Этой памятной надписью как бы объединялись все люди, погибшие за Великую Победу. К обелиску от улицы Ленина вела дорожка, по обеим сторонам которой стояли скамейки, росли деревья,  были  высажены  декоративные  кустарники и цветы. А сам обелиск был символически огорожен крупными кованными металлическими цепями, подвешенными на невысоких белых аккуратных столбиках (на фото
– у обелиска, день нашей свадьбы, 6 ноября 1974 года).
И не было в Телеханах более значимого и почитаемого места, чем этот сквер. Здесь назначали свидания влюблённые, к обелиску, стоявшему в центре сквера, возлагались венки в дни больших государственных  праздников,  молодожёны приносили к нему цветы в день своей свадьбы, старики сидели под тенистыми дере- вьями и мирно беседовали. Люди самого разного возраста ежедневно наведывали это святое для каждого телеханца место. Этот сквер никогда не пустовал, всегда в нём были наши земляки.
Для нашей семьи Лукашевичей этот сквер стал знаковым местом. Здесь встретилась со своим будущим мужем – Янцевичем Сергеем Фёдоровичем, – моя  старшая сестра Мария, и  именно  в этом сквере состоялась моя встреча с будущим мужем – Цыркуновым Владимиром Максимовичем. Сказать, что раньше, до этой встречи, мы не были знакомы, я не могу. Учились в  одной школе, но никакого общения, ни малейшей дружбы между нами никогда не было.
Как сейчас помню ту встречу. Мы с моей близкой приятельницей и родственницей Валей Ярмолович во время летних каникул сидели в сквере. Был конец августа. Погода была прекрасная. Беседовали о наших студенческих делах, о планах на предстоящий вечер. Подъехали на велосипедах Лёша Осипов и Вова Цыркунов. По- дошли  к нам, держа  в руках  своих железных «коней», поздоровались, и завязалась беседа. Вова в то лето вернулся со срочной службы и сдал вступительные экзамены в Витебский медицинский институт на лечебный  факультет. Я к тому времени окончила три курса фармацевтического факультета того же института (на фото – я в студенческие годы). Вова ждал вызова на учёбу и стал расспрашивать меня об
институте. Я что-то рассказала, сейчас уже и не помню, что именно. Для меня это краткое общение ничего не значило: встретились, поговорили и разошлись по своим делам, а для Вовы, как он сам потом мне рассказывал, эта встреча на братских могилках оказалась судьбоносной. И он приложил много усилий, чтобы «завоевать» меня в прямом и переносном смысле этого слова.
Так же получилось и у моей старшей сестры. В какой-то период времени она и её будущий муж – Янцевич Сергей Фёдорович, учились в одном классе Телеханской средней школы. Позже семья Янцевичей переехала в Джезказган, потом в Темиртау, под Караганду. Серёжа учился в Ярославском высшем военном зенитно-ракетном училище и приехал на каникулы в Телеханы к дедушке и бабушке. В сквере на братских могилках они встретились, вскоре поженились, и живут вместе более  полвека.
Не один раз рассказывал мне Серёжа, что при малейших размолвках, он мысленно возвращался в Телеханы, в тот самый сквер, где когда-то давным-давно встретил свою судьбу, и всегда находил в себе силы, чтобы уступить, простить, помириться со своей любимой женой. Как будто те погибшие молодые ребята, не успевшие создать собственные семьи, не испытавшие в полной мере ни радостей любви, не изведавшие счастья отцовства, направляли его на принятие верного решения. Кто знает, может так оно и есть…
Сохранился в Телеханах и дом аптекаря Бохинского, в котором, кроме жилых комнат, когда-то находилась и аптека. Дом пережил ряд реконструкций и ремонтов, но и сейчас в нём находится теле- ханская аптека № 89, так же, как и до войны.
На том месте, где должна была находиться кузница и маслобойка господина Новака, были возведены корпуса Телеханской школы-интерната, ставшей правопреемником бывшего детского дома, а на месте бывшего бюро Телеханского района построен двухэтажный дом для учительского персонала школы-интерната.
Дом самого Богдана Мельника находился сразу же за домом, в котором проживала семья Улитиных, а дома Гузьничаков, Пальчинских и Богдановичей – напротив, на другой стороне улицы. Дальше за ними располагался телеханский отель. Этот отель не  был единственным в Телеханах.
Ещё до Айзика Шкляра, построившего этот отель, Телеханы имели гостиницу, в здании которой после окончания Великой Отечественной войны жили сотрудники сначала детского дома, а потом учителя и воспитатели правопреемника детского дома – Телеханской школы- интерната. Рядом с этим сохранившимся и поныне домом находилось подсобное помещение – кухня, в которой раньше готовились обеды для постояльцев гостиницы.
В годы моего детства в этом небольшом домике, бывшей кухне гостиницы, проживала семья моего одноклассника – Вани Носальского. Отца Вани звали Виктором Ивановичем. Кроме моего одноклассника Вани, в семье было ещё трое детей. Старший сын Носальских, насколько я помню, его звали Леонид, был женат на учительнице школы-интерната – Инне Аркадьевне. Я присутствовала на их свадьбе, которая состоялась в 1970 году и происходила в этом маленьком домике. Гостей на той свадьбе было немного, но это были молодые активные люди, в основном, преподаватели Телеханской школы-интерната. Мне хорошо запомнилось, как мы пели песни Юрия Визбора, тогда ещё только-только ставшего популярным:
«Ты у меня одна, 
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна…
Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами…»

Сейчас домик нежилой, заброшенный, смотреть на него грустно…
А напротив телеханского отеля (на фото здание бывшего отеля, 2017 год), который был построен ещё в тридцать девятом году Айзиком Шкляром, на углу улицы Ленина и Красных Партизан находился дом еврейской семьи Перельштейнов. Через улицу Крас- ных Партизан  располагался дом Мизинских. Отец семейства – Кароль Мизинский во время войны арестовывался немцами, по подозрению в содействии партизанам, но каким-то чудом сумел доказать немцам свою непричастность к партизанской деятельности. Он отбыл какой-то срок заключения в Ганцевичах, потом возвратился домой. После смерти Сталина, когда полякам разрешили выезд в Польшу, эта семья навсегда покинула Телеханы.
За домом Мизинских по улице Красных Партизан (бывшей Боровой) стоял маленький неказистый домик. В нём в шестидесятые годы прошлого двадцатого века жила семья Верич. Главой семьи была тётя Полина. Она была вдовой, её мужа звали Никита, его я никогда не видела и не знала. В семье было четверо детей: старший сын – Михаил, потом – Виктор, дочь Анна и самый младший – Володя. Прозвище его было – «Колоська», именно так он называл себя, когда был совсем маленьким, с тех пор это детское прозвище прочно к нему «прилипло». Миша жил со своей семьёй в Витебске, Виктор где-то на Севере, а судьба Анны была страшной.
Это была очень красивая девушка, с толстой русой косой ниже пояса, другой такой роскошной косы не было ни у кого в Телеханах. Аня работала в мебельном цеху Телеханской лыжной фабрики, мой отец был тогда начальником этого цеха. Аня была очень активным жизнерадостным человеком, она участвовала в художественной самодеятельности, привлекалась к исполнению разных ролей в народном театре. У Ани Верич было много поклонников, так как просто невозможно было не обратить на неё внимания. Вскоре Аня вышла замуж за водителя служебного автомобиля какого-то партийного босса из Бреста. В этой семье родился мальчик – Петенька, было ему всего лишь два неполных года к моменту описываемого события.
Семья Анны ехала на легковом автомобиле из Бреста навестить мать. Петеньке должно было исполниться два года, и вся семья собиралась, чтобы отметить это событие. Муж Ани любил «приложиться» к рюмке, а его шеф на все подобные выходки любимого водителя закрывал глаза.
Так было и на этот раз, водитель заранее «отпраздновал» день рождения сына, и выехал на трассу, будучи нетрезвым, а дальше – страшная трагедия – авария на дороге Ивацевичи – Телеханы, в которой погибли его любимые люди: сын и жена. Сам он отделался лёгкими царапинами. Аню и Петеньку хоронил весь посёлок, прощание с ними было организовано в Доме Культуры. Водителя осудили, он получил длительный срок заключения, но, наверное, больше, чем любой суд, он наказал себя сам, ли- шившись сразу двух самых дорогих людей.
Полина Верич, мать Анны, была близкой подругой Веры Хоружей, хорошо известной в Белоруссии. В двадцатые годы Вера Хоружая была секретарём Центрального Комитета комсомола Западной Белоруссии, а также членом Центрального Комитета комсомола Польши. Неоднократно отбывала сроки заключения за политическую деятельность в польских тюрьмах. Была подпольщицей, вела активную пропаганду против польских оккупантов. Осенью 1939 года, уже после освобождения Западной Белоруссии, она приехала в Телеханы, чтобы организационно помочь установлению новой власти (на фото мемориальная доска, посвящённая В.З. Хоружей, 2017 год).
Вера Захаровна поселилась в Телеханах, в доме №39 по улице Советской. Работала очень активно, вела разъяснительную работу среди местного населения. Здесь, в Телеханах, она и познакомилась с Полиной Верич, тоже активной сторонницей советской власти.
Эта дружба продолжалась до отъезда Веры в Пинск. В Телеханах одна из улиц носит название имени Веры Хоружей.
На сохранившемся до настоящего времени домике на улице Советской имеется мемориальная доска с надписью: «Здесь в 1939- 1940 г.г. жила Герой Советского Союза В.З.Хоружая», а в школе-интернате имеется музей имени В.З.Хоружей.
Всё это официальные данные, не дающие никакого представления о том, каким же человеком была эта женщина – Вера Захаровна. Полина Верич неоднократно рассказывала нам, каким коммуникабельным, весёлым, доброжелательным человеком была Вера. Она не боялась ни тюрьмы, ни всевозможных лишений, ни польских жандармов. Вера была душой любой компании, невольно становясь центром притяжения внимания для всех собравшихся людей.
Она была внешне не очень яркой женщиной, невысокого роста, единственным её внешним достоинством были роскошные, слегка вьющиеся рыжеватые волосы. Обычную внешность полностью компенсировало личное обаяние, которое было огромным. Бывают такие люди: вроде бы и смотреть не на что, но стоит только с ними заговорить, и сразу же поддаёшься неведомому влиянию, огромному обаянию, притяжению, какой-то внутренний свет от них исходит. Такой была и Вера, она просто притягивала к себе людей. Бытовые трудности переносила легко, умела довольствоваться немногим, жизнь в постоянном подполье закалила её характер и научила не бояться врагов.
Занимая высокие партийные и комсомольские должности, Вера оставалась простой и доступной для многих людей, достаточно сказать, что дверь её дома была всегда открыта для людей, попавших в беду. Таким человеком была эта известная женщина.
В настоящее время дом Полины Верич не сохранился, он был уже очень старым и в шестидесятые годы прошлого века. На его месте сейчас разбит большой огород.
На улице Красных партизан дальше, с левой стороны до  сих пор сохранился домик, в котором  до своей гибели жила «крикливая» Хая. В этом домике в годы моего детства проживала семья Атрощенко. В семье было трое детей, а мать семейства, которую звали Анной, работала продавцом в магазине, находившемся вблизи работавшей тогда «Лыжной фабрики». Все телеханцы называли этот магазин – «Пятый». Детей звали: Валентина, Светлана и Виктор. Моя старшая сестра Мария училась вместе       с Валей Атрощенко в Калининградском университете имени Канта.
    В детстве мы часто собирались во дворе дома семейства Атрощенко   и устраивали там кукольные спектакли (на фото слева направо: Зоя Викторович, Тамара Кузьменкова, Элеонора Колб, Мария Лукашевич и Валентина Атрощенко (Телеханы, 1966 год).
А в магазине тётя Аня Атрощенко всегда встречала нас приветливо, обязательно говорила что-нибудь приятное, она была добрым, светлым человеком, хорошо мне запомнившимся. Однако вернёмся на улицу Ленина, бывшую Костёльную.
В годы моего детства бывший дом Мизинских был разделён на две примерно одинаковые половины. К половине дома, которая выходила на улицу Ленина, была добавлена дощатая пристройка, прихожая-кладовая с высоким деревянным крыльцом, а вторая часть дома имела большую веранду, выходившую окнами на улицу Красных Партизан.
В части дома, выходившей на улицу Ленина, жила семья Феньковых, Надежды Гапеевны и Матвея Степановича. Надежда Гапеевна работала медсестрой в больнице, мы, соседские дети, называли её тётей Надей. Помню, что это была голубоглазая женщина среднего роста, хорошо сложенная, с густыми волосами и правильными чертами лица. Отличительной чертой её характера была прямота, она не боялась говорить людям правду «в глаза», не любила что-то приукрашивать, говорила всё, как есть. Была большой оптимисткой, открытой весёлой женщиной с хорошим чувством юмора. Родом она была из Чауссовского района Могилёвской области. На работу в Телеханы была направлена после окончания медицинского техникума.
Матвей Степанович,  глава  семьи,  русский, происходил из зажиточной семьи, родился он в России, в Брянской области. Семья Матвея Степановича была раскулачена, пришлось уехать из родных мест навсегда и обосноваться в Белорус- сии. В Телеханы также приехали мать – Фенькова Лариса Матвеевна и сестра Матвея Степановича. В Телеханах сестра Анастасия вышла замуж за Ильчука Иосифа Адамовича. Это была многодетная семья, жившая неподалёку от нас.
В семье Феньковых было двое детей, две дочери – Людмила и Лариса (на фото сёстры Феньковы).
Помню, что Лариса – старшая, была хорошей спортсменкой, она занималась лёгкой атлетикой, а с младшей дочерью – Людмилой, мы были одного возраста, учились в параллельных классах нашей школы. В другой половине дома жила семья Кота Алексея Леонтьевича и Евгении Игнатьевны, у которых было тоже двое детей – дочь Нина и сын Иван. В настоящее время этого дома уже нет, он давно снесён. Семья Феньковых переехала на постоянное место жительства в Могилёв, а на месте старого дома Мизинских сейчас находится построенный в конце шестидесятых годов, большой кир- пичный дом Кота Ивана Алексеевича и его семьи.
Следующий за этим домом – дом моих родителей, построенный моим отцом вскоре после окончания войны на свободном от построек участке.
До начала войны 1939 года на этом месте была маленькая сапожная мастерская. Кто был её владельцем, какая семья там проживала, мне не удалось установить, ничего не знал об этом и мой отец, а также и другие старожилы нашего поселка. В 1939 году этот домик был снесён, возможно, кто-то планировал построить на этом участке дом, но изменились времена, началась война, и людям было уже не до строительства. Долгие годы находили мы в нашем палисаднике обрезки кожи, каблуки, разные части старой обуви, мелкие сапожные гвоздики и проч.
Следующим за нашим был старый еврейский дом, в котором проживала семья Белкиных. Он достался этой семье уже после войны. До войны в этом доме проживала семья мелкого еврейского ремесленника, который был хорошим шорником, изготавливал  упряжь для лошадей. Во время войны вся семья шорника была расстреляна эсэсовцами. А после окончания войны бывшему партизану Белкину Ивану Григорьевичу был предоставлен этот дом. О главе этой большой семьи хорошо написано в воспоминаниях моего отца.
Иван Григорьевич Белкин работал лесником до начала Великой Отечественной войны, тогда семья Белкиных проживала вблизи Вульковского озера в доме помещика Пусловского, который вые- хал в Польшу в начале 1939 года. Этот большой деревянный дом находился возле места выхода канала Огинского из Вульковского озера. В моей памяти сохранились останки этого полуразрушенного большого деревянного дома.
Вскоре после начала Великой Отечественной войны Белкина Ивана Григорьевича, работавшего к тому времени лесником, жестоко избили немцы совместно с полицейскими, за что – неизвестно. Он и сам не знал за что, так как никаких претензий ему не было предъявлено.
Экзекуция происходила на дворе дома, и её свидетелем случайно оказался Алексей Яковлевич Ланец, который после ухода карателей пришёл к Белкину. Тот не мог подняться самостоятельно, так он был сильно избит. Ланец Алексей Яковлевич помог Белкину добраться до кровати. Целый месяц пришлось Ивану Григорьевичу пролежать на животе, так как его спина представляла собой сплошное кровавое месиво.
Осенью 1943 года после многочисленных просьб мой отец привёл Ивана Григорьевича в свой партизанский отряд. Воевал Белкин очень хорошо, пользовался уважением всех партизан отряда.
После войны семья Белкиных переселилась в Телеханы. Семья была многочисленной, в ней было пятеро детей: Анастасия, Михаил, Вера, девочки-близнецы – Татьяна и Валентина. Жена Ивана Григорьевича тётя Катя работала в телеханском кинотеатре уборщицей. К сожалению, из этой большой семьи сейчас никого в живых не осталось. Из детей семьи Белкиных только дочь Татьяна – одна из младших близнецов, умерла естественной смертью, у неё был врождённый порок сердца. Остальные дети погибли насильственной смертью, мне не хочется на страницах книги рассказывать эти страшные  истории.  Такая  же  ужасная  смерть  настигла и самого Ивана Григорьевича. Не сохранился и дом Белкиных. В моей памяти это был небольшой оштукатуренный дом, стоящий рядом с улицей Ленина, к которой вплотную примыкала застеклённая веранда. В доме было две комнаты и кухня.
Сейчас на бывшем участке Белкиных построен служебный дом, принадлежащий Телеханскому лесхозу. Во дворе этого дома на высоком столбе находится огромное гнездо аистов. Сколько я себя помню, в нём выводились молодые поколения этой прекрасной птицы, являющейся одним из природных символов нашей республики. Мои родители всегда наблюдали за гнездом, весной с радостью ждали прилёта аистов, а осенью с грустью провожали новое поколение птиц на зимовку.
Помню, как мой отец с возмущением и горечью рассказывал, что во время Первой мировой войны немцы почти полностью уничтожили популяцию аистов, они их употребляли в пищу. Нам, детям, это казалось кощунством. Сейчас уже нет в живых наших родителей, а гнездо осталось на прежнем месте, и наше поколение любуется этими красавцами, так же, как и наши дети и внуки.
Сразу же за домом Белкиных находилась знаменитая в довоенных Телеханах лавка текстильных товаров купца Черноморца, которого Богдан Мельник называет сокращённо – Черней. Так жители называли купца в то время в местечке.
Дом купца Черни был довольно большой (на фото бывший дом купца Черноморца, 2017 год). Неоднократно он был разделён на несколько квартир. Помню, что в нём в трудные послевоенные годы проживало одновременно по три семьи. Для каждой семьи пристраивался отдельный вход, а внутри тоже были выполнены работы по разделению  дома на три части.  Два входа в дом были  с улицы, и один – был со двора. Постепенно эти семьи строили собственное или получали лучшее жилье и уезжали из бывшего дома Черни. Какое-то время там жили семьи Добровольских, Рабцевичей, Сигневичей, Шляжко, и многие другие.
В последнее время в доме купца Черни проживала только одна семья Курочкиных – Михаила и Елизаветы. В семье росло трое детей, два сына: Олег и Михаил, и дочь Эмилия. В настоящее время в этом доме никто не проживает, присматривает за домом и пользуется земельным участком младший сын Курочкиных – Михаил и его семья. А следующий дом это – бывший молочный магазин, который был после войны приспособлен под жильё. В нём в годы моего детства проживала семья Полячок – Ивана Николаевича и Нины Васильевны. Иван Николаевич был хорошим спортсменом и тренером. Он занимался тяжёлой атлетикой. В семье было трое детей, две девочки и мальчик. Старшую дочь звали Людмилой, сына – Юрием, а как звали младшую девочку – точно не помню, может быть, Ларисой. А потом этот старый довоенный дом был снесён, и на его месте построен дом Янковичей – Адама и Елены. В семье было два сына – Валерий и Виктор. К сожалению, никого из этой семьи тоже уже нет в живых.
За этим домом находилась бывшая усадьба Берестовского, имевшего прозвище «Плакса», о котором с теплотой вспоминает Богдан Мельник.
Во времена моего детства усадьба Берестовского была ещё сохранена. Я хорошо запомнила длинный дом, который был расположен в глубине просторного двора, далеко от улицы. Дом стоял  не параллельно улице Ленина, а как-то наискосок пересекал большую часть двора. Большая часть дома была жилой, а меньшая его часть отводилась под хозяйственные нужды. Справа от дома, если смотреть с улицы Ленина, находился обширный луг, по которому протекал небольшой ручей, весной значительно разливавшийся и заливавший большую площадь, вплоть до станции узкоколейной железной дороги, которая находилась недалеко от этой усадьбы. Ручеёк пересекал улицу Ленина и впадал в канал Огинского. Мне запомнились весенние лягушачьи «концерты» в этом обширном хорошо прогревающемся пруду.
За домом находился огромный сад, часть старых деревьев сохранилась до настоящего времени. В саду росли хорошие фруктовые деревья, было много яблонь, груш, слив, вишен. Фруктовые деревья росли и перед домом Берестовских. Там же были разбиты клумбы с цветами, которые тянулись вдоль всей дорожки, ведущей к дому. Помню, что в изобилии росли космея, календула, львиный зев, астры, настурция, рудбекия и георгины. Был ещё и свободный от деревьев участок, который засевался или рожью или отводился под огород.
Хорошо помню и старенькую чету Берестовских. Жену Берестовского мы, дети из соседних домов, называли просто – «бабця», а самого Берестовского звали «паном».
Это был невысокий седой человек, худощавый, подвижный. Он был очень трудолюбивым человеком, постоянно занимался хозяйством, садом и огородом. Умер он в начале шестидесятых годов. Его жена после похорон уехала на постоянное место жительства в Польшу, вероятно, к детям.
Похоронен Берестовский на старом католическом кладбище, расположенном вблизи от Телехан по дороге в Вульку-Телеханскую, справа от дороги.
Упоминавшаяся улица Маршалковская, о которой вспоминает Богдан Мельник – это ныне улица Семнадцатого сентября.
На месте дома родителей Богдана Мельника сейчас стоит дом,  в котором раньше проживал мой бывший одноклассник Ваня Витковский со своей семьёй. Этот дом по завещанию был передан матерью Вани – Ядвигой, его последней хозяйкой, парафии Логишинского костёла под молитвенный. Более подробно об этом доме рассказывается в других главах.