Спасибо счастливому товарищу Сталину...

        "Спасибо счастливому товарищу Сталину за наше дорогое детство!" - радостно протараторила на открытии митинга в присутствии вождя всех народов ясноглазая девчушка. Все будто окаменели...

        Когда внезапно скончался бессмертный «отец народов», Павлик ходил в ясли. От столицы до их городка - добрых две тысячи верст. Но все церемонии были исполнены буквально так, словно хоронили великого вождя именно у них. Он и сейчас помнит, как в такт терзающим душу тягучим звукам траурного марша медленно, будто против воли, мимо двигалась процессия с венками и портретами. Казалось, что и гроб несли – такими скорбными были лица. В глазах у многих стояли слезы. Прильнувшая к железной ограде малышня ревела в голос, едва ли не заглушая духовой оркестр. Воспитательницы совсем растерялись. Потом долго надсаживались хриплые заводские гудки, выли сирены, подхватывали клаксоны машин. Той ночью Павлик долго не мог заснуть.
Однажды мама обронила, что дед родился в один год со Сталиным. Кажется, никакой связи. Хотя как посмотреть. Когда в августе тридцать девятого подписали пакт с Гитлером, дед после получки, подвыпив, рубанул, что с немцем все равно воевать. И пропал. Человек он был уважаемый – недаром с девяти лет на фабрике горбатился, - к тому же ровесник вождя. Дома не появлялся три дня - семья не знала, что и думать. Вернулся притихший, задумчивый. Где был – промолчал, лишь утром перед работой о чем-то шептался с младшей, всеобщей любимицей.
Неполных семи лет мальчик попал в Москву: мама взяла с собой в командировку. До войны она училась в Москве в техникуме. Вечером они шли по Охотному ряду к метро, и она вспомнила, как однажды на этом самом месте они с подружкой повстречали товарища Сталина. Раньше видели его в кинохронике, газетах, даже на трибуне Мавзолея, хотя на демонстрации их колонна от него была дальше всех. А тут он прямо перед ними: вышел из черного лимузина, еще миг – и войдет в Дом Правительства. Вдруг Сталин повернулся в их сторону. Своим гипнотическим, сковывающим волю взглядом он буквально пригвоздил их к мостовой. Они встали, завороженные: в глазах – и обожание, и ужас. Сквозь оцепенение прокралась крамольная мысль: на портретах-то посолидней.
        Когда пришли в себя, улица была пуста, но хриплый шепот сзади велел не задерживаться. Та нечаянная встреча навсегда отпечаталась в памяти матери, но из-за пережитого потрясения особых подробностей она припомнить не могла. Уже в пенсионном возрасте, переехав к сыну в Москву, она устроилась смотрителем в Пушкинский музей, который несколько лет был музеем подарков Сталину. Чтобы взглянуть на них, мать в свое время отстояла ночь.
        В конце командировки, отпросившись в своем главке, она повела сына в Мавзолей. Стали в очередь затемно. Еще лежал снег, изо рта шел пар. До самого открытия сонная толпа топталась на месте, и мальчик совсем озяб. Потом медленно двинулись, и вдруг в багрово-красных лучах восходящего солнца над горизонтом воспарили сказочные купола Василия Блаженного. По мере приближения к площади они все выше и выше возносились в ясное морозное небо.
        Так совпало, что в тот день была годовщина смерти Сталина. Рядом с маленьким восковым Лениным он был такой видный, почти как живой. В сознании ребенка невольно отпечатались погоны генералиссимуса, золоченые гербы в головах вождей, траурные знамена, застывшие по углам строгие часовые. Но что-то смущало в той скорбной торжественности.
        За год до этого детсадовская нянечка, войдя в спальню, объявила, что Сталин – враг народа. Спросонья не все сразу разобрали. Она повторила, чеканя каждое слово. И через много лет большего потрясения Павлик припомнить не мог. Какое гнусное предательство, какая низкая подлость! Придя домой, он, не раздеваясь, достал с полки коричневый том автобиографии «вождя и учителя». Весь в слезах, он с яростью листал книгу и расцарапывал на фотографиях ставшей ненавистной ему столь знакомое лицо.
        Быстро стемнело. Он и не заметил, как уснул. Мать вернулась домой поздно: на партсобрании им зачитывали закрытый доклад Хрущева о культе личности. Включив свет, она нашла сына спящим на полу. Рядом лежала раскрытая книга: на снимке Ленин, Свердлов и кто-то с обезображенным лицом. Перевернула несколько страниц: Калинин, Киров, Орджоникидзе и еще кто-то... Мать заволновалась и попыталась  его разбудить. На расспросы Павлик отговорился головной болью. Она не стала допытываться, а напоила чаем с малиной и уложила спать.
После того исторического двадцатого съезда языки понемногу развязывались. Однажды при нем мама рассказала подруге, что в войну записалась в добровольцы. Надеялась сразу попасть на фронт, но наверху вздумали сформировать из горячих патриоток женский автополк. Их отправили в «учебку», где она была и запевалой, и комсоргом роты. Но шел уже сорок четвертый, и вскоре от той затеи отказались. Демобилизовали девушек на Северный Кавказ, где и через год после немецких бомбежек дымились нефтепромыслы. Там их посадили на «полуторки» и велели возить за сотню километров стройматериалы. Зима была ранней, а, кроме вылинявшей летней формы, на них ничего не было. Болели все подряд, но на жалобы руководство только пожимало плечами и хмурилось. Дойдя до крайности, они решили написать самому Сталину. Заводилой была мама. Это она предложила для верности расписаться кровью. Было страшно, но рискнули. Чтобы не перехватили, письмо бросили в почтовый вагон московского поезда. Через две недели, чуть забрезжил рассвет, - в дверь их общаги настойчиво постучали. На пороге стоял мрачный особист, за ним переминались директор и секретарь паркома. У бравых доброволок внутри все оборвалось. Разговор был коротким, а утром на складе им выдали все, в чем нуждались, даже полушубки. Короче, пронесло. И кто бы мог поверить, что мама когда-то крутила баранку грузовика: ведь утюга боялась!
Летом детский сад выезжал на дачу. Пока перевозили скарб и обустраивались на новом месте, детей отпускали по домам. Чтобы не болтался на улице, мать брала Павлика на работу. При заводоуправлении был просторный палисадник. Весной служба озеленения приводила все в порядок: засаживала клумбы цветами, белила стволы деревьев, а в жару по вечерам поливала. Конторские работники тоже присматривали за зеленым оазисом и дружно выходили на субботники. В дальнем углу сада в густой поросли кленов и ясеней Павлик чувствовал себя Тарзаном в непроходимых джунглях, совсем как в трофейном фильме. Всякий раз, когда ему надоедало рисовать и листать «Мурзилку» в конторе, он подолгу там пропадал. А когда поспевали абрикосы, из сада его и вовсе было не вытащить.
        Однажды, слоняясь в обеденный перерыв по пустым коридорам, он наткнулся на крашеную железную дверь с рыжей пластилиновой блямбой поверх льняных тесемок. Он отодрал пластилин и понесся в сад, где стал лепить человечка. Когда вернулся, уловил смятение в глазах матери. Осторожно подбирая слова, она стала выспрашивать, не видел ли он, кто снял печать. Мальчик догадался: это была самая важная дверь. Даже важнее той, что вела в кабинет директора. Хозяином комнаты, а, значит, хранителем каких-то страшных секретов, был здоровенный начальник кадров. В кругу сослуживцев седой носатый дядька постоянно шутил и мальчика порой гладил по голове. Как мать потом призналась, он – бывший особист. Несмотря на большие перемены, его по-прежнему боялись, как огня. Из-за детской шалости сына мать схлопотала устный выговор, и ей строго-настрого запретили приводить его в контору. Считай, легко отделалась.
        Летом после третьего класса они поехали от маминой работы на экскурсию в Тбилиси. Перед Военно-Грузинской дорогой водитель автобуса, притормозив, выставил на лобовом стекле портрет «чудесного грузина». «А то без бензина останемся», - усмехнулся он. Такие же изображения красовались на встречных машинах.
        За каждым поворотом дороги их поджидали фантастические горные пейзажи, один другого прекрасней. И не счесть статуй, бюстов, барельефов великого вождя, строго взиравшего на путников даже с неприступных скал. Его родина, Гори, осталась в стороне. Мальчик вспомнил мамину голубую пластмассовую коробку для ниток с видом мемориального павильона над его домом-музеем.
        Верхом идолопоклонства была громадная мраморная фигура великого Сталина на центральной площади Тбилиси. А так город красивый: много зелени, веселая нарядная публика. На каждом углу продавали газировку с цветными сиропами. Почему-то нигде не давали сдачи.
В начале шестьдесят первого провели денежную реформу. Народ был в замешательстве: на старые деньги ничего не купить, а новых маленьких бумажек не видели до получки. Все цены поделили на десять, округлив в свою пользу, и они поползли вверх. Базар среагировал быстро: пучок зелени опять стоил пять копеек, но новыми.
        Мама тогда вспомнила о реформе сорок седьмого года. Только что отменили карточки, и при обмене думали избавиться от фальшивок, вброшенных оккупантами или «нарисованных» умельцами. Обменный пункт устроили в заводском «красном уголке». С ночи потянулись ближние горцы и степняки. Спасаясь от холода, они развели костры и, не сомкнув глаз, просидели так до утра, пока не открылся пункт. Прямо на каменных ступенях они разбивали глиняные кувшины, набитые до отказа старыми купюрами, сгребали скомканные бумажки в охапку и вываливали их на столы. Не всем повезло в тот день: некоторым пришлось мерзнуть не одну ночь. Считать многие из них не умели, и любой мог обмануть. Конечно, кое-кто своего не упустил.
        На двадцать втором съезде Хрущев провозгласил курс на строительство коммунизма. На том самом съезде, окончательно осудив культ личности, порешили вынести Сталина из Мавзолея. Чтобы усыпить бдительность его сторонников, выполнять решение не спешили. На следующий год темной январской ночью, когда бывшего диктатора тайком похоронили в простом гробу у кремлевской стены, помпезный монумент в их городке снесли. Намаялись с идолом изрядно: накинули трос на шею, но при первом же рывке крана голова оторвалась и покатилась в колючие кусты. Пришлось обмотать туловище.
        На следующий день по дороге в школу Павлик наткнулся на гору обломков гранитного постамента. А статуи – и след простыл. Он сунул в сумку пару камней – на память. В начале нового сезона они с ребятами отправились на футбол. Стадион имени Сталина стал имени Серго Орджоникидзе: у бюста вождя нарастили усы и сбили погоны – вылитый нарком.
        В санатории на Кавминводах, куда после долгих мытарств матери наконец дали путевку, ее соседкой по комнате оказалась жительница Казани, с которой они быстро подружились. Однажды она обронила, что незадолго до ее отъезда умер сосланный к ним младший сын Сталина Василий, азартный пилот и прожигатель жизни. Другая соседка, из Владимира, уточнила, что до ссылки он отсидел под чужим именем во Владимирском централе, где окончательно сломался. Хоронили «сталинского сокола» без огласки и почестей, но шила в мешке не утаишь. С обеими женщинами мама переписывалась потом  несколько лет.
        Участвуя в школьных олимпиадах, Павлик дошел до всероссийского тура, который проходил в Казани. Вместе с маминой знакомой они съездили на местное кладбище, где она показала ему скромную могилу. Как он слышал, при Брежневе Василия Сталина перезахоронили в Москве.
После школы Павел поступил в МГУ. В Москве жил родной дядя, самый младший из трех братьев матери. Новоиспеченный студент навестил родственника. После ужина они пошли прогуляться по парку. Главной сенсацией в то время стало бегство дочери Сталина за границу, и разговор незаметно перешел на вождя. За деревьями показались беломраморные колонны дворца Разумовского, в котором Сталин тайно встречался с чехословацким президентом Бенешем. Позднее вождь в нем разуверился, и все свидетели их встречи из наших были расстреляны. Их участи дядя избежал только чудом - накануне переговоров он был отправлен в командировку. На всякий случай, допросили и его, но быстро отстали. Когда началась война, он попросился на фронт. После ранения был комиссован и пошел преподавать. Чувствовалось, что насчет тех довоенных событий он распространяться не охотник.
Другой дядя, средний брат, погиб под Ленинградом. Он был, как тогда говорили, хорошим физкультурником и победил в многодневной лыжной гонке Москва - Хабаровск. Его наградили мебелированной комнатой. «Большой друг и наставник советских спортсменов» прислал ему личное поздравление. Узнав про это, бабушка долго плакала. Холостой, неприхотливый в быту, дядя погрузил всю мебель на грузовик и привез в отчий дом в их провинциальном городке.
Старший мамин брат, первенец, как и дед, с малых лет пошел на фабрику. Всего детей было девять, но в голод после гражданской три девочки умерли. В Отечественную воевал в Сталинграде, был тяжело ранен. Когда сестра разыскала его во фронтовом госпитале, он весил чуть больше двух пудов – по виду заморыш-подросток с потухшими глазами старика. Потом еще целый год провалялся по госпиталям, но вернулся в строй. При освобождении Венгрии был военным комендантом захолустного городка. За Сталинград удостоился высокой награды и личной благодарности «великого полководца» маршала Иосифа Сталина.
Годы учебы пролетели незаметно, и пришла пора писать диплом. Отец руководительницы диплома во время войны служил главным санитарным врачом Кремля и среди прочего лично отвечал за обеспечение безопасности питания товарища Сталина. Представляете, что это за ноша, ведь «хозяин» был патологически подозрителен. Главный «санитар» входило в свиту вождя во время его редких выездов из Москвы. В конце войны его бросили на бактериологический контроль в армии – в общем, отвертелся.
        Известно, что после войны «корифей всех наук» Сталин, уступив настойчивым просьбам ректора МГУ Александра Несмеянова, дал указание о возведении университетских зданий на Ленинских Горах. Строили заключенные. «Шефиня» рассказывала, что химфак открыли, когда главный корпус еще стоял в лесах, и на работу они с большой опаской пробирались между заборами из колючей проволоки.
Когда Павел написал диплом, ему порекомендовали недорогую машинистку, седую подслеповатую даму с благородными манерами, чья машинка с «ять» знавала лучшие времена. Из-за цейтнота он на ходу надиктовывал ей куски текста. Уже в первый вечер Валерия Николаевна с гордостью сообщила, что всю жизнь проработала редакционной машинисткой «Правды», - понятно, откуда такая феноменальная грамотность. На второй день они уже совсем сдружились, и он узнал, что отец ее был царским генералом. В октябре семнадцатого он перешел на сторону «красных» и был назначен военным комендантом Петрограда. В середине двадцатых его расстреляли как пособника троцкистов.
        После революции у «смолянок» выбор был невелик: переводчица или машинистка. Повезло, что взяли в «Правду». Вышла замуж. Его забрали в тридцать седьмом. Осталась с сыном и старушкой-матерью.
        На третий день, когда работа близилась к концу, в перерыве Валерия Николаевна, оглядев скромную кухоньку малогабаритной квартиры, в которую переехала из коммуналки после реабилитации мужа, заметила, что до ближней дачи товарища Сталина, по-старому, в Волынском, рукой подать. Помолчав, добавила, что сын учился с его дочкой Светланой. Кажется, она была в него влюблена и однажды позвала на день рожденья. За ним прислали машину, доставившую его прямо в Кремль. В конце праздника появился сам отец. Он поприветствовал гостей и поздравил дочь. Пробуравив подростка немигающим взглядом, молча удалился. Запомнились его тигриные глаза. Был там и сын близкого к вождю Маленкова. Потом Борис сталкивался с ним в компаниях. Домой сын машинистки вернулся в той же закрытой черной машине.
Уже в аспирантуре на свадьбе друга Павел лицезрел генерала Круглова, бывшего сталинского министра внутренних дел и дальнего родственника невесты. Будучи еще совсем не старым, он, однако, олицетворял собой безвозвратно прошедшие времена, а потому в представлении многих уже давно отошел в мир иной. Впрочем, с ролью свадебного генерала он справился неплохо. Совсем скоро его не стало. Друг попросил помочь на похоронах. На Николо-Архангельском проводили со всеми воинскими почестями: траурным салютом и гимном. Поминали в полутемной двухэтажной квартире в Малом Каретном, что неподалеку от прежней службы покойного. За длинным дубовым столом сидели пожилые отставники, бойцы сталинской когорты, которые, казалось, тоже возникли из небытия. Слушая их страстные речи, любой мог усомниться, что страшная эпоха, которой они отдавали всех себя без остатка, канула в лету. Среди заслуг покойного особенно отмечали выдающийся организаторский талант: приняв на себя руководство Гулагом, он в рекордные сроки построил Каракумский канал. И каждый славил вождя.
        В аспирантуре консультантом Павла была доброжелательная внимательная дама, до преклонных лет остававшаяся редкой красавицей и неисправимой оптимисткой. Ее русская мама и папа грузин познакомились и поженились в Киеве, где она и родилась. После революции отца послали в Тифлис. Он дослужился до грузинского министра, что в тридцать седьмом его не спасло. В то время дочь училась в МГУ и жила у родной тетки на Сретенке. На комсомольском собрании девушку пытались заставить отказаться от любимого отца - «агента турецкой и болгарской разведок». Она взорвалась и, громко хлопнув дверью, вылетела из аудитории, а вместе с тем из университета. Через год самые авторитетные профессора набрались храбрости и заступились за способную студентку перед ректором. Осенью сорок первого МГУ эвакуировали в Среднюю Азию, а она, уже аспирантка, уезжать отказалась. Поступила в пожарную команду и по ночам во время воздушных налетов сбрасывала «зажигалки» с университетских крыш на Моховой. В конце войны университет вернулся из эвакуации, и ее восстановили в аспирантуре. Потом взяли в штат. В те годы она не раз видела как дочку Сталина и Юру Жданова, одного из ее будущих мужей, под охраной доставляли на занятия из Кремля. С Юрой она часто общалась по кафедральным делам.
В НИИ с шефом Павлу повезло: талантливый интеллигентный профессор поощрял дискуссии и охотно пестовал новичков. Шефа подкупили непосредственность в общении и рассудительность младшего коллеги, и между ними установились доверительные отношения. В разгар перестройки, после ухода Павла из института, бывший шеф позвонил ему. Встретились они в сквере у метро. В сильном волнении, шеф путано рассказал про отца – еще один привет от товарища Сталина. В свое время его, подающего надежды токсиколога, принудили работать на ведомство Берии в пресловутой «лаборатории номер тринадцать». Посадить успели еще при прежнем режиме, затем отправили на поселение, где он долго не протянул.         
        Разгул «перестройки и гласности» не щадил никого. Развенчивались одни мифы, и на пустом месте взамен рождались другие. Одним из них, по-видимому, и было «дело» отца шефа, которого новоявленные борзописцы походя зачислили в испытатели ядов на политзаключенных. Ясно, что рыли под сына, чья растущая известность стала кое-кого раздражать, но от этого было не легче. После того разговора шеф приободрился и как будто был готов к сопротивлению.
        Посреди ночи позвонил однокурсник. Сказал, что нужно увидеться. Влетел с початой бутылкой водки - явно не в себе. Он, наконец, узнал правду об отце. Считалось, что у отца было  слабое сердце, и он умер от инфаркта. С трех лет сын свято в это верил, если бы тетка перед смертью не проговорилась. Оказалось, отец отсидел в лагере за анекдот про Сталина, который якобы сказанул на студенческой пирушке. После освобождения его определили на поселение, где после эвакуации застряла его будущая жена.
        После смерти Сталина мать, записав малыша на свою фамилию, вернулась в Москву. Отца отпустили через год, но в столице жить не разрешили. Да они и не были расписаны. Он поселился у тетки в пригороде, а мать жила в коммуналке в центре – от чужих глаз не скрыться. Однажды за ним снова пришли. Той ночью матери приснился Сталин. Не раздумывая, она с рассветом понеслась к тетке, но было поздно. Из страха навредить сыну мать порвала все отцовы фотокарточки. Сидел бедолага недолго, но здоровье было сильно подорвано, и вскоре его не стало. О его смерти сыну сказали только после похорон.
        Договорив, друг затих и, отвернувшись, уставился в угол. Павел не знал, чем помочь. И вдруг мелькнула спасительная мысль: «Что бы он ни писал в анкетах, его «потемкинская деревня» сгинула.

        Закончил писать заполночь и не сразу сообразил, что наступила очередная годовщина со дня смерти «отца народов».

5 марта 2006 г.

P.S. В самый разгар пандемии блогер и певец, некто Чельдиев, инициировал во Владикавказе митинг протеста против режима самоизоляции под лозунгами: «Пандемия – это выдумка! При  Сталине вируса не было!».
Как говорится, дело «отца народов» живет и побеждает.

                22 апреля 2020 г.