Империя лжи. НЭП. Эволюция деревни

Зима. Мороз. Свои растратив силы,
Закоченев, воробышек упал.
Корова мимо шла, блин уронила -
На воробьишку теплый блин попал.
Чуть отогревшись, ошалев от счастья
(Пусть весь в дерьме, зато совсем живой!)
И снова ощутив, что жизнь прекрасна,
Чирикнул воробьишка молодой.

Но где-то рядом котик не дремал
И мягкой лапкой с острыми когтями
Воробышка он из дерьма достал -
И тут же съел. Со всеми потрохами.
     (Метафорическая история послеоктябрьского российского крестьянства)

«Денежная реформа помогла восстановить рыночные отношения на селе. В 1922 г. был принят закон о трудовом землепользовании, а IV сессия ВЦИК в октябре 1922 г. приняла земельный кодекс РСФСР, который вступил в действие с 1 декабря 1922 г. Кодекс законодательно закрепил отмену частной собственности на землю, которая переходила в собственность «рабоче-крестьянского государства» (то есть, по сути, в руки большевиков). 27-я статья этого кодекса категорически запрещала приобретение, продажу, наследование, залог или дарение земли. Устанавливались регулярные земельные переделы. Более всего большевики опасались превращения крестьянских хозяйств в самостоятельные. Деревня была отброшена в достолыпинские времена последней четверти XIX в. Однако крестьяне получили свободу выбора форм землепользования – общинного, подворно-участкового, товарищеского или смешанного. Частично допускался «вспомогательный наемный труд» и аренда земли у соседей. Мобилизация труда государством, трудовые армии были отменены». (1)

«Речи Ленина об отказе от политики «военного коммунизма» и переходе к НЭПу, декреты советского правительства о «продналоге» и свободной торговле оказали тогда на крестьян сильное впечатление, обрадовали их. Большая часть крестьян поверила речам Ленина о том, что НЭП вводится «всерьез и надолго».

Декрет о «продналоге» отменял систему продразверстки, при кото¬рой государство отбирало у крестьян все продукты, кроме тощей нор¬мы, и весь скот. Вместо разверстки был введен «продналог», основан¬ный на другом принципе: теперь советское правительство один раз в год, до начала весенних полевых работ, устанавливало определенный натуральный налог с гектара земли и с каждой головы скота.
После выплаты этого налога государству, каждый крестьянин по¬лучал об этом справку от местных органов власти и мог распоряжать¬ся остальными продуктами и скотом всецело по своему усмотрению: потреблять, обменивать, продавать.

Первый «продналог» был установлен ранней весной, в марте 1921 года.
Он был огромный. Крестьяне <…> должны были сдавать государству в качестве продналога около половины своего урожая и около половины продуктов животноводства.
По существу, это был государственный натуральный оброк, кото¬рый советское правительство взимало с подвластного ему населения.
Он был подобен тому оброку, который взимал помещик со своих крепостных крестьян, живших в оброчной деревне.

Но все же эта система натурального оброка, или «продналога», была для крестьян легче предшествующей ей системы «продразвестки».
Во-первых, продналог был точным и определенным на целый год, а продразверска этих качеств не имела: она была неурегулированным, совершенно произвольным оброком-данью.
Во-вторых, система продналога заинтересовывала крестьянина в труде, давала стимул для прилежного и умелого хозяина: чем более высокой урожайности добьется крестьянин на своем поле, тем больше продуктов останется у него после уплаты продналога; чем больше скота и птицы вырастит крестьянин, чем более высокой продуктивно¬сти добьется от животноводства, тем больше продуктов животновод¬ства — мяса, масла, молока, яиц, шерсти — останется в пользу хозяина. <…>

После провозглашения НЭПа советское правительство возвратило все кустарные предприятия бывшим владельцам. <…>
В правительственных декретах была провозглашена свободная дея¬тельность всех кустарей и ремесленников как в городе, так и в деревне. <…>
При НЭПе, получив от комбеда обратно свои полуразрушенные кустарные предприятия, кустари прежде всего отремонтировали их, привели в порядок, потом возобновили их нормальную работу. <…>
Базары в городах были завалены не только продуктами сельского хозяйства, но и изделиями кустарной промышленности. Этому радова¬лись все жители города и деревни». (2)

«За шесть лет крестьяне поправили свои дела после катастрофы 1918-1921 гг. и в 1928 г. вышли приблизительно на уровень 1913 г.
Сбор зерновых на душу населения поднялся с 2,4 центнера в 1921-1922 гг. до 4,5 центнера в 1926-1927 гг., но не достиг 4,9 центнера 1913 г. Рост за 1922-1928 гг. был, как видно, порядка 30-40 %, но он был неровным. Началось быстрое расслоение на верхушку трудолюбивых и успешных и массу продолжавших жить в общине с её примитивной техникой и низкой урожайностью. Крестьяне строили себе дома и откармливали скот, но их хозяйство оставалось по преимуществу натуральным, а не товарным. Дробление хозяйств углубилось: до революции было 13 млн дворов, теперь стало 24 млн. <…> Товарный хлеб, как и в столыпинское время, стали давать зажиточные единоличники, порвавшие с общиной». (1)

«... налоговая политика советской власти стала серьезным сдерживающим фактором для развития крупных крестьянских хозяйств. Если беднота была освобождена от выплат, то зажиточное крестьянство несло тяжкое налоговое бремя. Стремясь ускользнуть от их уплаты, зажиточные крестьяне, кулаки дробили свои хозяйства. При этом темпы дробления хозяйств были в два раза выше, чем в дореволюционный период». (3)

Почему происходило упомянутое «дробление хозяйств»? Дело в том, что продналог был прогрессивным. С бедняка много не возьмешь, с середняка, в общем, тоже. Поэтому основная тяжесть продналога ложилась на самых трудолюбивых и зажиточных крестьян, которых стали называть «кулаками». Однако, русский крестьянин, как говорится, «не лаптем щи хлебал». Власть на меня огромный налог навесила, потому что я сам, и вся моя семья, трудимся в поте лица от рассвета до заката и хороший урожай собираем? За это меня чуть ли не в буржуи записали и три шкуры с меня драть собрались? Так вот шиш вам! Поделю своё хозяйство между сыновьями, каждый из нас станет независимым хозяином – вот мы все уже и середняки.

Была и другая проблема у крестьян. Называлась она «ножницы цен»: «Ножницы цен» - дисбаланс цен между промышленными и сельскохозяйственными товарами, возникший в советской экономике осенью 1923 года, на второй год НЭПа (определение из статьи в Википедии). То есть, государство закупало у крестьянина хлеб и другие продовольственные товары по заниженным ценам, а необходимые ему промышленные товары: одежду, обувь, сельскохозяйственные машины и т.п., продавало втридорога. К тому же слабая промышленность была не в состоянии удовлетворить спрос населения на промтовары.

Но, несмотря на перечисленные выше проблемы, производительность единоличных хозяйств всё-таки растет, вопреки марксистским фантазиям. Это неправильно. Не по теории. Большевики пытаются доказать преимущества социалистического способа производства в сельском хозяйстве. Начинают создавать совхозы и ТОЗы (товарищества по совместной обработке земли):

«По плану Ленина, совхозы должны были служить образцовыми сельскохозяйственными предприятиями социалистического типа. Они должны были показать крестьянам пример социалистического земле¬делия, чтобы крестьяне впоследствии сами, под влиянием этого на-глядного образца, объединили свои мелкие частные хозяйства в еди¬ное крупное коллективное хозяйство. <…>

Бюд¬жет и работа совхозов подверглись «контролю рублем». При этих обстоятельствах легко было увидеть и показать экономическую эффективность государственных имений. <…>

Только несколько совхозов в губернии с трудом сводили свой бюд¬жет концы с концами. А прибыльных совхозов не было ни одного.
Советская печать отмечала нерентабельность совхозов повсеместно, по всей России.
Получился удивительный парадокс: крупные государственные имения, которым советское государство передало бесплатно помещичью землю, строения, инвентарь, скот, — имения, освобожденные советским правительством от всяких налогов, — работали убыточно.
Они не только не давали государству никакой прибыли, но даже при¬носили ему большой убыток и получали для покрытия своих расходов дотации от государства.

Чем же был вызван такой парадокс? Почему же совхозы работали убыточно?
Несколько причин обусловили это. Директорами совхозов назна¬чались партийцы, которые происходили из отходников, рабочих и ин¬теллигентов. Они сельского хозяйства не знали и руководили совхо¬зами плохо.

Наемные рабочие совхозов работали гораздо хуже, чем крестьяне на своих полях, потому что они работали в чужом хозяйстве. Совхозники работали хуже, чем рабочие на фабриках, ибо их зарплата была го¬раздо ниже зарплаты фабричных рабочих.

Бюрократическая государственная система и личные интересы директоров приводили к тому, что в совхозе числились на службе и получали зарплату много бездельников: большая канцелярия дирек¬тора, его родственники и приятели, партсекретарь, председатель рабочкома и прочие дармоеды.

Расхищение продуктов совхоза происходило в больших масштабах. Продукты питания из совхоза бесплатно брал директор для своей семьи, часто — для оравы своих родственников и приятелей, для сов¬хозного начальства: секретаря партийной ячейки и руководителя профсоюзной организации.
«Ответственные работники», руководители волости, уезда, губерн¬ских учреждений, вынуждали директоров совхозов к тому, чтобы те снабжали начальство самыми ценными продуктами из совхозов: мас¬лом, мясом, фруктами. Директоры совхозов отправляли своим начальникам продукты из совхоза возами: в волость, в уезд, в губернию. <…>

Из-за этих причин совхозы в годы НЭПа показали всем только один пример: бесхозяйственности и нерентабельности. <…>

Советское правительство в годы НЭПа часть совхозов совершенно ликвидировало: землю их отдало для устройства крестьянских посел¬ков а лошадей и сельскохозяйственный инвентарь — передало това¬риществам по совместной обработке земли (ТОЗам). <…>

Самые же лучшие совхозы были снабжены тракторами и другими машинами и получили от госудаства задание: во что бы то ни стало, на основе машинной техники, добиться рентабельности и свою задачу стать для крестьян «образцовыми социалистическими сельскохозяй¬ственными предприятиями» — выполнить.
Но эту задачу даже лучшие совхозы так и не смогли выполнить, хотя и были уже оборудованы машинной техникой. За все годы НЭП-а, когда на предприятиях проводился «контроль рублем», совхозы продолжали оставаться предприятиями нерентабельными, обузой госу¬дарственного бюджета. <…>

Большевистские политики расценивали совхозы, как «предприятия последовательно социалистического типа», как высшую форму социа¬листического земледелия. Эта форма в годы НЭПа доказала свою не¬состоятельность и перед государством и перед крестьянами.

Тогда руководители советского государства решили организовать самую простейшую форму социалистического земледелия: товарище¬ства по совместной обработке земли, сокращенно ТОЗы. <…>

В ТОЗ-е возникали постоянные нелады и ссоры из-за многих во¬просов: очередь в использовании лошадей; непогожие дни, когда ло¬шади совсем или частично не использовались; кормежка лошадей в нерабочее время; порча и ремонт инвентаря и упряжи и т. п.
Нелады на этой почве, да еще людей, которые, как безлошадные отходники, сельскохозяйственных работ не знали, за лошадьми уха¬живать не умели, приводили к быстрому распаду большинства ТОЗ-ов. <…>

Ленин всю жизнь лелеял эти сверхчестолюбивые планы о Всемирной Соци¬алистической Революции: о переводе частного хозяйства на рельсы социализма, о величайшем «скачке» от частнособственнической «предистории» к социалистической «истории» человечества.
Поэтому после введения НЭПа он через год уже провозгласил:
«Отступление закончено. Россия нэповская будет Россией социалисти¬ческой!»

Усилия партии и в годы НЭП-а были направлены на социалисти¬ческое преобразование нэповской деревни.
Каков же результат этих усилий?
Практика показала нерентабельность совхозов, «предприятий по¬следовательно-социалистического типа», и слабую работу и даже раз¬вал ТОЗ-ов, земледельческих кооперативов простейшего типа. <…>

Большевистская власть всеми мерами старалась убедить крестьян в выгодности для них социалистических форм хозяйствования и ста¬ралась насадить эти формы в деревне, чтобы привести нэповскую де¬ревню к социализму.
Но сама нэповская деревня отовсюду получала опыт, говорящий о другом: социалистические хозяйства давали отрицательные примеры, а частные, крестьянские, показывали образцы положительного хозяй¬ствования.
И поэтому нэповская деревня, вопреки коммунистической власти, стремилась в сторону, противоположную социализму: к частному, индивидуальному хозяйству, к полной свободе и личной инициативе.

В годы НЭП-а частнособственническая линия крестьянства побеж¬дала социалистическую направленность, которую пропагандировала и всячески поощряла большевистская власть в деревне.
Надежда идеолога правой фракции Коммунистической партии Н. Бухарина на то, что медленно, постепенно и добровольно даже «кулак врастет в социализм», оказалась явной утопией: «врастать в социализм» не хотели ни зажиточные крестьяне, ни середняки; даже из бедняков только немногие были склонны к этому.

Перед партией во весь рост вставала огромная проблема — о путях развитая нэповской деревни: или, в угоду крестьянству, отказаться от плана социализации сельского хозяйства, как плана нереального, уто¬пического, вредного, или проводить этот план принудительно, вопреки интересам и воле крестьянства и всего населения, которому социали¬зированное хозяйство несет голод». (2)

Совдеповской бюрократической системе в годы НЭПа пришлось конкурировать с частниками и в сфере торговли:

«После проведения денежной реформы бесплатное государственное распределение продуктов и промышленных изделий было отменено. Оно было заменено торговлей.
Все прежние государственные распределительные склады, «потребкоммуны», были преобразованы в кооперативы. <…>
Государство, установив налог на торговлю, допустило свободное существование мелкой частной торговли.
После этого частные лавочки и ларьки стали появляться и в городе и в деревнях, как грибы после дождя. <…>

В огромном большинстве случаев и в городах и в деревнях частные торговцы торговали лучше кооперативов. Частная торговля побеждала в свободной конкуренции торговлю кооперативную. Побеждала, не¬смотря на то, что частные торговцы начинали свое дело обычно с ма¬лыми средствами, налога платили больше, чем кооперативы, и в снаб¬жении товарами из оптовых складов стояли на втором месте. <…>
Организации — советские, кооперативные, профсоюзные — опять захирели». (2)

Однако и в нэповские времена далеко не всё и не везде было так благополучно, как мы привыкли себе представлять. Конечно, по сравнению с предыдущим трёхлетием «военного коммунизма», красного террора, гражданской войны и продразверсток НЭП принес людям значительное облегчение. Но большевистский режим, в силу своей природы, не мог позволить социальным отношениям в обществе эволюционировать бесконтрольно. Не могли дорвавшиеся до власти коммунистические фанатики перестать грабить крестьян и эксплуатировать рабочих.

«В конце 1922 г. последние Белые части покинули Приморье, но Гражданская война не окончилась – восстания не прекращались. Зимой 1923-24 г. вспыхнуло АМУРСКОЕ крестьянское восстание, часть участников которого по льду ушла в Манчжурию. Повстанческие отряды были в 1921-22 г. активны на Украине и до середины 1920-х гг. действовали в Белоруссии, на Северном Кавказе, в Карелии». (4)
 
Во многих источниках, даже современных, мы найдем такие цифры: «при продразвёрстке изымали до 70 % зерна, при продналоге — около 30 %». (5).
Как читатель убедится в дальнейшем, это тоже ложь. Афишируемые 30 % взимались далеко не везде и не всегда.

«Вот выдержки из сводки политической полиции за октябрь 1922 года, через полтора года после начала НЭПа:

«В Псковской губернии на продналог пойдет более двух третей урожая. Четыре уезда восстали. <…> В Новгородской губернии сбор продналога невыполним, несмотря на 25-процентное понижение ставок, из-за неурожая. В Рязанской и Тверской губерниях выполнение 100 % продналога обрекает крестьян на голод. <…> В городе Новониколаевске Томской губернии развивается голод, и крестьяне для своего пропитания заготовляют на зиму траву и корни. <…> Но все эти факты бледнеют рядом с сообщениями из Киевской губернии о массовых самоубийствах крестьян вследствие непосильности продналоговых ставок и конфискации оружия. Голод, постигший ряд районов, убивает в крестьянах всякие надежды на будущее»». (6)

«Нет больше отъема, продразверстки, но есть - налоги! Сначала натуральные, а затем денежные. В 1920-х возникли десятки налогов, от местных до центральных. Чудесные имена: промысловый, уравнительный, трудгужналог, с ресторанных счетов, налог с высоких ставок заработной платы, надбавка в пользу последгола и т.п. Куча акцизов. Винная монополия. А местное обложение! С лошадей, велосипедов, с увеселений, с дач, трактиров, со скота, пригоняемого на рынок.
Что-то кажется знакомым в этом налоговом хаосе. «Приходится опасаться, что нынешний налоговый режим достиг чрезмерного напряжения»». (П.П. Гензель, «Система налогов Советской России», М. - Л., Экономическая жизнь, 1924, с. 58. Цит. по (7))

«Что же касается самого «ленинского нэпа», то впоследствии в историческую литературу была внедрена грубая подтасовка. Отмену политики «военного коммунизма» Ильич считал вовсе не закономерным шагом, последовавшим в связи с окончанием войны. И вовсе не полагал, что продразверстка с хлебной монополией выполнили свою роль, и поэтому можно их похерить, допустив некоторую свободу торговли. Отказ от «военного коммунизма» он воспринимал как отказ от строительства коммунизма вообще, как такового. Потому что в его модели хлебная монополия и распределительное снабжение были не вспомогательной хозяйственной мерой, а одним из главных политических принципов. И одним из главных рычагов функционирования «нового общества». <…>

Неверным является и установившееся мнение, будто замена продразверстки продналогом явилась решающим фактором в усмирении крестьянства. Во-первых, большевикам на слово уже не верили - нэп был провозглашен в марте, а к лету зеленое движение только сильнее развернулось.
Во-вторых, продналог сам по себе был очень тяжелым, и его тоже сплошь и рядом выколачивали из крестьян порками, наездами карателей, взятием заложников. Скажем, в Саратове при сборе продналога произошел бунт и 58 чел. расстреляли.
А в-третьих, его не везде и вводили. Во многих местностях - на Урале, в Сибири, на Украине объявили, что крестьяне «задолжали» советской власти за время пребывания под белыми, и продолжали собирать продразверстку вплоть до 1922 г. Нет, решающими факторами, позволившими подавить крестьянское сопротивление, стали террор - и голод». (8)


НЕИЗВЕСТНЫЙ ГОЛОД 1924-1925

Недавно, просматривая один из интернетовских роликов, меня поразила фраза, произнесенная солидным историком, доктором исторических наук , профессором Виктором Викторовичем Кондрашиным. Звучала она так: «А мы еще забыли, что был голод в 1924-1925 годах, сильнейший голод был». (9)

Что за голод? Почему я никогда ничего об этом не слышал? Начал копать:

«Про страшные голодные годы 1921-1922, 1932-1933 и 1946-1947 известно практически каждому маломальски интересующемся отечественной историей.
Без сомнения это были самые масштабные и тяжёлые голодные моры, когда-либо постигавшие русскую землю. <…>

Интересный факт, однако, что если чуть дальше углубиться в историю становления молодого экспериментального государства, то можно выделить ещё несколько печальных периодов, которые честно нужно называть голодными: 1924-1925, 1927-1928, 1936-1937, 1939-1941». (10)

«Первые официальные сообщения о численности сельского насе¬ления, пострадавшего от засухи появились в середине июня 1924 г. и исходили непосредственно от первых лиц высшего руководства страны. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин и предсе¬датель Совнаркома СССР А. И. Рыков в своих выступлениях объяв¬ляли, что зона распространения засухи охватила пять губерний и об¬ластей полностью (Республика немцев Поволжья, Сталинградская, Калмыцкая область, Кабардино-Балкария и Астраханская), а де¬вять — частично (Самарская, Саратовская, Воронежская, Ставро¬польская, Уральская, Харьковская, Донская область и Терская об¬ласть). Всего на пострадавших территориях, согласно официальной версии, проживало около 8 млн. человек. Особо отмечалось, что это гораздо меньше, чем в 1921 г., когда неурожай охватил территорию с населением в 30 млн. человек. <…>

Масштабы неурожая 1924 г. существенно занижа¬лись. <…> ... в 1921 г. неурожаем были охвачены территории с общей посевной площадью в 22,8 млн. дес. (37 % посевов РСФСР и Украины) и с 47,4 млн. человек сельского населения (42 % сельского населения РСФСР и Украины). Для 1924  г. <…> соответствующие цифры составят 40 млн. дес. (60,3 %) и 49,2 млн. человек. <…>

Важной особенностью урожая 1924 г. была его пестрота. Совер¬шавший в августе-сентябре поездку по неурожайным районам, от¬ветственный сотрудник Совнаркома С. Крылов писал А. И. Рыкову из Самарской губернии: «Положение очень осложняется тем, что в губернии очень пестрый урожай. Можно найти рядом лежащие хо¬зяйства — одно пострадало, а другое, при одинаковых условиях, вы¬держало. Один несомненный вывод, что поля с культурной обработ¬кой сохранили урожай». <…>

В «Отчете о деятельности особой комиссии по борьбе с послед¬ствиями недорода 1924 г. (ОСОБКОМ) при СНК УССР» читаем: «Урожай оказался чрезвычайно пестрым; резкие колебания наблю¬дались не только между районами и соседними селами, но даже между соседними участками». (11)

Понятно, что погодными условиями разницу в урожайности соседних участков не объяснить. Дело тут, скорее, в разнице в качестве обработки почвы. А эта разница, в свою очередь, зависела от обеспеченности крестьянских хозяйств сельскохозяйственным инвентарем и тягловой силой – то есть лошадьми или волами, в зависимости от региона.

«26 февраля 1925 г. С. Крылов подал Рыкову докладную записку «О положении в Нижнем Поволжье и Юго-Востоке», в которой под¬робно останавливается на причинах неурожая 1924 г.

«Исторически сложившийся тип крестьянского хозяйства, — пи¬сал Крылов, — предполагал большое количество рабочего скота (3-4 пары в запряжку) и глубокую вспашку, а также большие хлебофураж¬ные запасы на случай неурожая («страховка амбарами»). В данное время крестьянские хозяйства не представляют из себя таких сильных организмов, какими они были до войны. Положительно во всех хо¬зяйствах нехватка тягловой силы. Широко применяется спряжка — два-три домохозяина спрягают по паре волов или лошадей и обраба¬тывают этой спряжкой возможно большее количество земли. Обра¬ботка плохая. Большой процент (до 45) бестягловых хозяйств обраба¬тывают свои участки земли путем найма или путем сдачи половины пашни хозяину тягловой силы. Обработка еще хуже».

Далее в записке отмечалась прямая зависимость размеров урожая от качества обработки почвы. В районах охваченных засухой, тем не менее, встречались хозяйства (крестьянские хозяйства и коммуны), собравшие до 60 пудов с десятины.
«По выяснении оказывалось, — писал С. Крылов, — эти хозяй¬ства имеют достаточно тягловой силы и обрабатывают землю «по-старому», то есть глубоко вспахали и пропахали несколько раз».

Другую причину бедственного положения крестьянских хозяйств в неурожайных районах С. Крылов видел в отсутствии у них страхо¬вочных запасов зерна: «Старые запасы хлеба взяты войнами, про¬дразверсткой, голодом двадцать первого года и продналогом. В 1923 г. продналог был тяжел. У середняков и зажиточных он взял от тридца¬ти до шестидесяти и даже до восьмидесяти % собранного хлеба. В 1924 г. крестьянство вступило с пустыми амбарами».

Обобщал свои наблюдения С. Крылов следующим образом: «Не¬урожай является последствием не только засухи, но и войны и голо¬да 1921 г., продразверстки и, отчасти, продналога, взявших много хлеба и живой тягловой силы и ухудшивших обработку. Острота продовольственного положения объясняется отсутствием старых за¬пасов хлеба в амбарах у крестьян, а отсюда и необходимость помощи в больших суммах от правительства». <…>

В современной историографии сам факт голода 1924—1925 гг. уже не отрицается. Однако, его масштабы, на наш взгляд, сильно пре¬уменьшаются.

В 1924-1925 гг. понятия «голод» и «голодающие» практически не употребляются даже в секретных правительственных документах. Местности с урожаем ниже 6 пудов на душу именовались теперь «неурожайными» <…>. К весне 1925 г. Комиссия Рыкова при¬знала (полностью или частично) «неурожайными» территории 21 гу¬бернии с населением 12 254 тыс. человек. Средний уро¬жай зерновых здесь составил 4,1 пуда на душу. Таким образом, в 1921 г. эти двенадцать с лишним миллионов человек были бы при¬знаны «голодающими».

Однако, Комиссия Рыкова весьма критически относилась к дан¬ным местных органов власти о размерах неурожая, что позволило зна¬чительно снизить итоговую численность пострадавшего населения. <…>

... данные Комиссии Рыкова расходятся с данными мес¬тных статистических органов в сторону преуменьшения последних.
Комиссия Рыкова <…> считала неурожайными (со всеми вытекающими последствиями) только районы с чистым сбором до 6 пудов на душу. Таких районов ЦСУ Украины на¬считало 57 с населением в 1853,3 тыс. человек. Комиссия Рыкова признала пострадавшими от неурожая на Украине только 25 округов с населением 1428 тыс. человек. В число неурожайных Комиссия Рыко¬ва зачислила Харьковский и Купянский округа Харьковской губернии и Мелитопольский округ Екатеринославской губернии.

Фактически же значительное употребление в пищу суррогатов и дру¬гие массовые проявления голода было зафиксировано также и в Киев¬ской, Донецкой, Одесской, Волынской и Подольской губерниях.

По Северо-Кавказскому краю, по версии Комиссии Рыкова, не¬урожайными являлись только Донецкий, Морозовский, Сальский округа Донской губернии, Ставропольская, Терская губернии и Ка¬бардинская АССР.

Однако, по данным краевой комиссии, кроме названных террито¬рий, голод развивался в Шахтинском и Таганрогском округах. В част¬ности, в телеграмме от 30 января 1925 г. сообщалось о том, что, по неполным данным, в Таганрогском округе голодает 11500 человек, а в Шахтинском — 29000.

По Воронежской губернии неурожайными официально были при¬знаны Валуйский, Богучарский и Россошанский уезды. Между тем, информационные сводки ОГПУ содержат немало свидетельств о мас¬совом голоде в Воронежском, Острогожском, Новохоперском уез-дах. Из этих документов, в частности, можно узнать, что уже в марте 1925 г. 80 % населения указанных уездов питалось суррогатами.

В Орловской губернии Комиссия Рыкова исчисляла население пострадавшее от неурожая в 223 тыс. человек. Информотдел ОГПУ сообщал в мае 1925 г. о 328,7 тыс. человек нуждающихся в «немед¬ленной помощи хлебом» (20,3 % населения Орловской губернии).

То, что хлебофуражный баланс 1924/25 г. мог быть сведен только за счет значительного сокращения потребления сельским населени¬ем, прекрасно понимало и высшее руководство страны.

В среднем получалось 11 пуд. на душу. Принятые нормы потреб¬ления сельского населения были ниже нормального уровня потреб¬ления (15—16 пуд. на душу). Управляющий ЦСУ в своем докладе особо подчеркнул: «Баланс наш построен на предположении сокра¬щения потребления населением до 6 пуд.» (11)

Вот так: как хотим, так и считаем. Решили, что 6 пудов зерна в год на душу достаточно – и это уже вроде и не голод. Так же «обоснованно» составлялись производственные тарифные сетки в СССР. По подобной методике и до сих пор считают: вот недавно выяснилось, что полтора прожиточных минимума – это уже средний класс. При таком с потолка взятом критерии оказалось, что в РФии в 2020 году целых 70 % населения принадлежат к среднему классу. И президент страны не постеснялся озвучить этот бред в своем выступлении.
Вернемся, однако, к голоду 1924-1925 годов:

«Государственная помощь не могла предотвратить массового го¬лода сельского населения.
ЦСУ СССР и Комиссия Рыкова изначально предполагали, что продовольственная помощь будет оказываться только населению районов, где сбор хлебов не превышал 6 пуд. на душу. Причем це¬лью помощи было доведение суточного потребления хлеба и карто¬феля до 1 фунта в день на душу (в переводе на хлеб), или 6 пуд. на душу в год. Минимальная норма потребления, при которой была возможна работа (при характерном для русской деревне рационе) физиологи начала ХХ в. определяли в 12-13 пуд. хлеба и картофеля (в переводе на хлеб). <…>

Помощь, в большинстве случаев, оказывалась недостаточной и малоэффективной. <…>
Использовавшиеся властью формальные количественные крите¬рии голода и «неурожайности» (в частности, предельные нормы по¬требления) не позволяют реконструировать картину экономическо¬го положения населения». (11)

«Во время наступления голода трудоспособные мужчины покидали голодающие семьи и уходили на поиски заработков и продовольствия в районы, не пораженные голодом. Спешно распродавались скот и имущество для получения средств на приобретение хлеба. <...> Женщины, старики и дети за¬нимались нищенством. Оставшиеся в голодающей деревне члены крестьянской семьи использовали в пищу различные суррогаты, ре¬цепты приготовления которых передавались из поколения в поколе¬ние. В пищу употреблялось и мясо павших животных. Для прокорма рабочей лошади и коровы нередко разбирались соломенные крыши крестьянских изб. Родственники старались помогать друг другу». (12)
 
«... в 1924—1925 гг. перед местными властями и органами ОГПУ никто и не ставил зада¬чи выяснения численности голодающих. Еще в июне 1924 г. на са¬мом высоком уровне было объявлено, что голода в стране нет и не ожидается, а все обратные утверждения заранее объявлялись пани¬керством и контрреволюцией». (11)

«Вследствие крайне ограниченных возможностей для неземле¬дельческих заработков, отсутствия у многих крестьян запасов продо¬вольствия, явной недостаточности госпомощи и крупных злоупот¬реблений при ее распределении массового голода избежать было не¬возможно. Его прямое проявление — снижение продовольственного рациона ниже физиологических норм и питание суррогатами — уже в августе 1924 г. фиксировалось ОГПУ в Ставропольской, Царицинской губернии и Республике немцев Поволжья. Причем в последней голодало 40 % населения. В Республике немцев По¬волжья еще в июне в продовольственной помощи нуждался «со¬лидный процент из крестьян». <…>

Ситуация июля-августа здесь уже характеризовалась в довольно мрачных тонах: «Население северной части Покровского кантона на 50 % не имеет хлеба, от 35 до 45 % продержатся своим хлебом 2-2,5 месяца и не более 6-10 % просуществуют своим хлебом до нового урожая. Крестьяне Покровского кантона питаются суррогатами, в Краснокутском кантоне зарегистрировано несколько случаев голод¬ной смерти и заболевания цингой. По всей республике 20 % голода¬ющего населения кормятся сусликами и травой»». (13)

«В сентябре к числу голодающих губерний прибавилась Саратов¬ская губерния. Здесь в Новоузенском уезде голодало 34,2 тыс. чело¬век (20 % населения уезда), а еще 17,8 тыс. человек «сильно нужда¬лось в продовольствии». Такая казуистика весьма характерна для официальных документов, касающихся положения деревни в 1924— 1925 гг. В чем состояло отличие голода от «сильной нужды в продо¬вольствии», остается неизвестным. По волостям Саратовского уезда начинало голодать 30-35 % населения. В Тамбовской и Воронежс¬кой губерниях голодовка части населения начинается в октябре.

Уже в декабре ОГПУ сообщает о голоде как типичном явлении для всех районов, охваченных неурожаем: «В районах недорода (Поволжье и частично Украина и Центр) процесс разорения бедно¬ты идет особенно сильно. Значительный процент населения здесь питается уже суррогатами или в ближайшее время останется без хлеба. Наблюдается развитие нищенства (Украина). В Поволжье начинает расти число голодающих и отмечаются отдельные случаи голодной смерти».

В февральских сводках сообщалось об усилении голода в Сара¬товской губернии: «В некоторых уездах голод и недоедание усили¬ваются. В Аткарском уезде на этой почве появился сыпняк. В Новоузенском уезде особенно голодают батраки, есть опухания. <...> В Балашовском уезде много остро голодающих в Подовской волос¬ти. В Саратовском уезде в селе Сокур 50 семей питаются суррогата¬ми, 20 семей пухнут от голода. В Кузнецком уезде в трех волостях сильный голод: едят подобие хлеба из лебеды, соломы и проса. По¬мощи голодающим пока не оказывается».

В одном из писем красноармейцу из Тульской губернии сообща¬лось: «У нас большой голод, нет совершенно ни хлеба, ни корма скоту, и многие граждане думают ехать в Сибирь, так как засевать поля тоже нечем».

По отдельным селам и волостям Воронежской губернии число го¬лодающих исчисляли уже тысячами. В сводке приводится фрагмент частного письма, отправленного из г. Задонска (уездный центр Воро¬нежской губернии): «Я вам сообщаю об нынешнем голоде, был 1921 голод, а 1925 еще голоднее, хлеба у нас нет, покупаем с Рождества».

Аналогичной была картина в Самарской, Саратовской, Ульянов¬ской, Пензенской и Актюбинской губерниях.

С середины марта 1925 г. стали поступать сведения о голоде на Украине, в Донецкой, Екатеринославской, Подольской, Одесской, Киевской и Харьковской губерний. В частности, в Бердичевском ок¬руге Киевской губернии голодало около 40 % сельского населения, в Уманском — до 10 %.

В Пензенской губернии, согласно сообщению от 20 марта 1925 г., 30 % сельского населения питалось суррогатами. Ожидалось, что к сбору нового урожая эта цифра возрастет до 50 %.

В мае — июле 1925 г. появляются более конкретные сведения о голоде. Повсеместно регистрировались случаи голодной смерти.

В частности, сообщаются результаты обследования Россошанско¬го у. Воронежской губернии. Обследованием выявлено 56 884 челове¬ка совершенно не имеющих хлеба, 157 054 — питающихся суррогата¬ми, 46 512 — истощенных отсутствием питания, 8381 заболеваний на почве голода, то есть всего от неурожая пострадало 75 % населения уезда. В Богучарском у. питавшихся суррогатами (желуди, жмых, мякина, древесная кора и бураки) зарегистрировано 20 568 человек.

По Орловской губернии, как уже говорилось, было зарегистрирова¬но 328 700 человек (20,3 % населения губернии), нуждающихся «в не¬медленной помощи хлебом». У 80 % населения Малоархангельского уезда не было хлеба, и оно питалось за счет семенного картофеля и разных суррогатов, вплоть до трав и мякины. В Волховском уезде 50 % населения не имело хлеба, население питалось суррогатом. В Орлов¬ском уезде голодало 25 % населения, а еще 65 % «нуждалось в помощи». По Елецкому у. уже к июню голодало 50 % населения, а у 30 % — хлеба оставалось на один месяц. Здесь фиксировались случаи смерти от го¬лода: по восьми волостям — шестнадцать смертных случаев.

В Тамбовской губернии к маю 50 % крестьян употребляли в пищу суррогаты, «а в некоторых местах крестьяне употребляют для еды дохлый скот, а местами и продают». Характерна информация из Тамбовского у.: «Голодовка по селам Рассказовской волости с каждым днем все растет и растет, есть случаи, не один и не два, что уже по два и по три человека помирают в день, а количество осла¬бевших от голода фактически достигает 40 % населения Рассказов¬ской волости».

Усиливался голод и в Тульской губернии: «В некоторых селениях Епифановского района насчитывается до 90 % крестьян, не имею¬щих своего хлеба. По Волово-Карасаевскому району в среднем на¬считывается до 60 % крестьянских хозяйств, не имеющих также хле¬ба. Есть отдельные селения, где на 100 крестьянских хозяйств имеют хлеб только 4 хозяйства».

К лету 1925 г. масовый голод распространился на новые районы. Так, из Рязанской губернии сообщали: «Недостаток хлеба ощущает¬ся резко даже в тех районах губернии, где по сравнению с другими он не сильно был заметен. Показательным в этом отношении явля¬ется Сасовский уезд, а в особенности западные и северные волости, где голодовка среди крестьян приняла более широкий размах, на по¬чве чего зарегистрированы смертные случаи от голода; большая часть населения пухнет».

Всего за период с июня 1924 г. по июль 1925 г. массовое голода¬ние населения (20-50 % населения) было зафиксировано в 22 губер¬ниях и автономных республиках СССР». (11)

Массовый голод приводил к миграциям сельского населения и к распространению нищенства. К разным типам миграций историки относят отходничество, беженство и переселение.

Отходничество – это уход крестьян на заработки в города и урожайные местности. Но из-за массовой безработицы в городах крестьянам часто ничего не оставалось, как заниматься попрошайничеством, превращаясь в нищих, или даже совершать уголовные преступления.

«Другим видом миграций крестьян, порожденных голодом, стали беженство и переселение.

Факторами, сдерживающими миграцию, была политика государ¬ства, стремившегося силой не допустить беженства и переселений, а также враждебное отношение местного населения к беженцам и пе¬реселенцам. <…>

... пролетарское государство не видело оснований для возникновения беженского движения в неурожайных районах. Население этих районов считало иначе. Беженское и переселенче¬ское движение продолжалось в стихийном порядке.

Жители мест, куда прибывали беженцы и переселенцы, также не всегда принимали их спокойно. В августе из Ставропольской губер¬нии сообщалось: «Хозяева, имевшие одну лошадь и 2-3 головы ско¬та, продавая все, отправляются, главным образом, на Кубань, где встречаются враждебно со стороны казачества, которое попрекает их тем, что «они большевики, хотели прихода Советской власти, и помощи пускай просят у последней <...>. Беженцам не оказывается никакой поддержки и они по целым неделям находятся без жилья под открытым небом».

О развитии этой ситуации мы узнаем из письма С. Крылова А.И. Рыкову, отправленному из Ставрополя, предположительно, в сентябре 1924 г.: «Первое время крестьянство стихийно двинулось на Кубань, которая охотно принимала кулаков со скотом, а бедноту гнала <...>. Разъяснительная кампания и отпор с Кубани заставили ожидать помощи. Резко повысилась посещаемость сельсоветов — приходят и ждут помощи». <...>

Судя по изученным материалам, Кубань была привлекательна все же для большего числа потенциальных переселенцев. Для разо¬ренного налогами и неурожаем населения фактор расстояния играл решающую роль.

Важно отметить, что возможности для переселения у крестьян голодных районов были крайне ограничены. Потенциал приема мигрантов на Кубани были исчерпаны уже летом — осенью 1924 г. Здесь они не могли найти ни работы, ни, тем более, земли для созда¬ния собственного хозяйства. Об этом можно судить по многочис¬ленным свидетельствам о враждебности местного населения по от¬ношению к переселенцам и большом обратном токе последних. <...>

Подводя итоги, нужно отметить, что неурожай 1924 г. показал неготовность основной массы крестьянских хозяйств юга и юго-вос¬тока Европейской части СССР, являвшихся до революции главны¬ми поставщиками хлеба на внутренний и внешний рынок, не только к расширенному, но и к устойчивому простому воспроизводству. Очередной неурожай и последовавший за ним голод уничтожали последнюю надежду на то, что эти хозяйства смогут возродиться на собственной ресурсной и технологической основе.

Советская власть, начиная от ее политических лидеров и заканчи¬вая представителями хозяйственных ведомств, с самого начала кате¬горически отрицала не только факт массового голода в 1924-1925 гг., но и саму его возможность. Более того, государственные органы практически не интересовались положением голодающего населения, от¬казываясь даже от систематического учета числа голодающих.

... открытое признание повторения ситуации 1921 г. после трех лет проведения новой экономической политики ставило под сомнение ее эффективность и могло подо¬рвать авторитет правящего режима». (11)

«Земсводки» сотрудников ОГПУ из провинции свидетельствовали о недовольстве крестьян, вызванном налоговым прессом и высокими ценами на городские товары. Оно резко усилилось из-за неурожая. Прежде всего крестьян озлобляли методы взимания налогов. В случае неуплаты крестьянами сельскохозяйственного налога неизменно следовали «массовые конфискации имущества и скота», а также аресты. Во многих сводках сообщалось о том, что сельские бедняки вынуждены были продавать последнюю лошадь, чтобы уплатить налоги.

«28 августа 1924 г. началось восстание в Чиатуре. Восстание охватило преимущественно сельские районы Западной Грузии. Наиболее сильным оно было в Гурии. По некоторым сведениям, здесь насчитывалось несколько тысяч восставших." (Трифонов И. Разгром меньшевистско-кулацкого мятежа в Грузии в 1924 году//Вопросы истории. 1976. № 7. С. 48. См. также: Sunу R. G. The Making of the Georgian Nation. Bloomington, 1988.)
«Уже через несколько дней восстание было подавлено войсками Красной Армии и частями ОГПУ» (Lang D. М. A Modern History of Georgia. L., 1962. P. 243—244. Автор говорит о 7—10 тыс. убитых и 20 тыс. депортированных, однако без указания источника). (10)

Несмотря на сохранившиеся многочисленные проблемы в области сельского хозяйства, в общем эпоха НЭПа сыграла положительную роль в процессе восстановления российской деревни. Ослабление давления со стороны большевистского режима и расширение спектра свобод в хозяйственной деятельности крестьянских хозяйств способствовали росту инициативы земледельцев и, как результат, повышению продуктивности аграрного сектора. Соответственно, улучшилось и продовольственное снабжение города.

«Нараставший кризис весной 1925 вынудил правительство к либерализации аграрной политики под лозунгом «лицом к деревне». Сельхозналог был снижен почти вдвое, разрешены долгосрочная аренда и наём рабочей силы, предоставлены значительные льготы в налогообложении и кредитовании крестьянского хозяйства и пр.» (14)

Казалось, ничто не предвещало нового резкого поворота в сторону закручивания гаек. Человек легко привыкает к улучшениям и повышению уровня жизни, и ему начинает казаться, что теперь так будет всегда. Простому народу не могло прийти в голову, что его благосостояние и весь уклад жизни зависит от воли, планов и решений одного человека, для которого жизни и страдания миллионов людей значили не больше, чем жизни и страдания отар скота, загоняемых на скотобойню.

Населению страны, как скотинке, было позволено обрасти жирком перед тем, как снова начать его резать. Все 1920-е годы будущий «вождь народов» был занят внутрипартийной борьбой за единоличную власть, а как только его усилия увенчались успехом, пришла пора приступать к воплощению глобальных планов по достижению мирового господства. И народу подвластной ему страны уготовано было стать инструментом и материалом, призванным обеспечить эту великую цель. По воле одного человека сам НЭП и достигнутое благодаря ему относительное благополучие подвластных ему людишек были обречены.


Использованная литература
1. «История России. ХХ век. Эпоха сталинизма (1923-1953)», Том II, под ред. А.Б. Зубова, М., Издательство «Э», 2017.
2. Т.К. Чугунов, «Деревня на Голгофе», Мюнхен, Издание автора, 1968.
3. «Новая экономическая политика (НЭП) кратко», https://historykratko.com/novaya-ekonomicheskaya-politika-nep .
4. «История России. ХХ век. Как Россия шла к ХХ веку (1894-1922)», Том I, под ред. А.Б. Зубова, М., Издательство «Э», 2017.
5. «Новая экономическая политика», статья в Википедии.
6. С. Куртуа, Н.Верт и др., «Черная книга коммунизма», М., Три века истории, 1999.
7. «НЭП. Тоска по новому.», .
8. В.Е. Шамбаров, «Государство и революции», М., Эксмо-Пресс – Алгоритм, 2002.
9. В.В. Кондрашин, «90 летие сплошной коллективизации», https://www.youtube.com/watch?v=OnxEGeJTZeI .
10. «Продолжаем тему голода в СССР», https://erandl.livejournal.com/10345.html .
11. И.В. Кочетков, «Неурожай 1924 года: масштабы, причины, последствия», Из сборника «РОССИЯ В XX ВЕКЕ», изданного к 70-летию со дня рождения члена-корреспондента РАН, профессора Валерия Александровича Шишкина, Санкт-Петербург, 2005, .
12. В.В. Кондрашин, «Голод в крестьянском менталитете. Менталитет и аграрное развитие России», М., 1996.
13. В. Данилов, Н. Верт, А. Берелович, «Советская деревня 1923-1929 гг. по информационным документам ОГПУ (Введение). Советская деревня глазами ОГПУ», Т. 2. 1923—1929, Документы и материалы. М., 2000.
14.«Новая экономическая политика (НЭП)», Большая российская энциклопедия, https://bigenc.ru/domestic_history/text/2666304 .