Цвет любви. Глава XХVП

      Глава ХХVII. РАСКЛАДЫ ЛЮБВИ. ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ (ОКОНЧАНИЕ)


      Катце, блестяще справившийся с миссией, возложенной на него влюбившейся в прекрасных итальянцев Юпитер, в кратких сеансах связи с Ясоном и Раулем понял, что в блондячьем королевстве всё так ладно, что третий и тем паче четвёртый лишние будут там более чем неуместны. Дилер приуныл: его объятия с шефом и всё последующее откладывались на неопределённый срок. Конечно, можно было оживлённо-деловито, с циничной усмешкой (чтобы не ронять собственного достоинства) вытребовать то, что тебе причитается по праву, и Первый отдаст это и возьмёт своё без неприятия, но… За прошедшие недели рыжий узнал зеленоглазого биотехнолога лучше и не хотел пользоваться ни его жертвенностью, ни его обострённым чувством справедливости, ни его желанием уравновесить печаль воздаянием. Благородство подкупает и заставляет отвечать тою же монетой (естественно, при условии, что очевидец благороден сам). Рауль и Ясон были так счастливы, их лица так цвели, они так рьяно нагоняли упущенное за восемь лет холодности, что Катце решил не встревать по собственной воле в то, что однажды разрушил нечаянно. Рауль уже натерпелся от него и ждал восемь лет. Если уж на то пошло, то несчастью рыжего было менее пяти лет, и он мог немного подождать. Рано или поздно страсть и пылкость истосковавшихся друг по другу улягутся — и преданный экс-фурнитур будет принят не досаждающим, а желанным.

      «Поспешишь — людей насмешишь», — подвёл итог Катце и твёрдо уверился в своих ненамерениях выбивать из Ясона благодарность и признательность постельным способом. Мудрому дилеру не нужны были жалость, обязанность, оплаченные счета — ему нужно было чувство, но осталось ли оно тем же, осталось ли вообще после Рики, когда Ясон так переменился, когда Катце переменился сам? Он уже не пятнадцатилетний по уши влюблённый, незадачливый в своём отроческом обожании, наивный, забавно-трогательный, незаслуженно обиженный судьбой, убогий, объект для пытливого разбора любознательного блонди. Может быть, Консулу нужен был именно такой, настолько отстоящий? — ведь и Рики покорил его наличием этого диапазона между двоими… Может быть, сейчас двадцатитрёхлетнему прокуренному до печёнок парню, таскающему с собой бластер как носовой платок, не удастся зацепить ничем… «Chi vivra' vedra'», — хмыкнул Катце и отдал временно заключённому под стражу черноокому монгрелу команду собираться.


      К исходу недели без секса, вдали от любимых губ Ясона Рики стали мучить раздражение, сомнения и неразрешавшиеся вопросы. «Не понравился минет в моём исполнении? Или Яся разозлился на то, что я пытался пробудить его ревность, бегая по сайтам в поисках земных красавцев? Почему в его взоре не скользит и тени печали от разлуки? Какого чёрта они вообще припёрлись? Сидели мы здесь, и всё нормально было, а теперь… Неужели Ясону так хочется вернуться? Или действительно обстановка на Амои и вокруг такая сложная, что долг зовёт? Может, получив прощение и помилование Юпитер, он перестал ощущать риск связи со мной, ему некого эпатировать, не осталось соблазна нарушения запретов, если ограничения сняты? Что у него с Раулем, почему он так счастлив? У них же всё уже было раньше… А если раньше было всё, кроме?.. Что же получается, я не буду первым, познавшим его задницу, поганка перешла мне дорогу? Так и знал, что он не из-за Ясона старался, а для себя! Катце тоже влюблён в Консула, но почему-то спокойно принимает то, что творится в нашем особняке. Вот ****ство! Вернусь — обязательно рога наставлю!» И вот наконец они едут назад, возвращаются в Регманию. Что их там встретит?


      Катце мог рассовать по укромным местечкам жилища Ясона и Рики прослушку и видеокамеры, но не стал делать этого, не хотел нарушать уединение, касаться личного. Недостойно, непорядочно, а кроме того, он и сам всё поймёт при встрече. В конце концов, остались считанные дни до открытия портала. На всякий случай на Амои были обговорены сроки и второй, и последующих резервных попыток, но медлить было не к чему. Вернуться сюда туристами и насладиться шедеврами немецкой архитектуры можно будет в более спокойные для родины времена; красоты же итальянской музыки и русской литературы уже складированы на чердаках Юпитер и регулярно выкладываются в общий доступ. Чёрный рынок давно заждался, формирование групп быстрого реагирования и обучение монгрелов таинствам диверсий в самом разгаре. Первый вернётся, федералы ёбнутся, ситуация устаканится, а там… Освоение колоний, новые рынки, строительные подряды, поставки и снабжение, создание стратегических резервов… Катце сможет забыться, завертеться, скрасить одиночество и поверженные упования, никто же не говорил, что они окончательно похоронены…


      Такси притормозило у ворот и, высадив пассажиров, развернулось и умчалось прочь. Пробраться к окнам, подслушать, о чём трёп? Искушение велико. Как бы бог не наказал за неблаговидное: ещё услышит, как холодно помянут бывшего фурнитура… А любопытство всё же тянет… Ну ладно, уступим на этот раз, мы и так блюли приличия и неприкосновенность частной жизни целую неделю.

      Катце прокрадывается к окнам, обнаруживает блонди на кухне и чуть не теряет челюсть: Ясон достаёт противень с соблазнительными пирожками из духовки и выключает плиту.

      — Упс! Вот они! Сегодня Катце должен вернуться — мы его и накормим. Рыжику — рыжие.

      — Нее, бледноваты, — тянет Рауль. — Он намного соблазнительней.

      Янтарные глаза теплеют, щёки разгораются до температуры Ясоновых творений. Рики, понявший замысел дилера, примкнувший к нему и тоже молча наблюдающий, полнится совсем другими эмоциями. Что, о нём и не вспоминают? Будто Катце один приедет! Горечь, обида. Ты забыл меня, неверный, в сладких поганистых объятиях! Или не хочешь упоминать, чтобы не раздражать зеленоглазую дрянь, не портить вечер, не пускать в него надоевшее и ставшее ненужным, всегда бывшее неравным?

      Рауль, видимо, проголодавшийся после дневных разборок, тянет и тут же отдёргивает руку:

      — Ого, горячие! А Рики пирожки нравятся?

      — Он никогда не интересовался моими занятиями. Вся его страсть к познанию, как в бородатом анекдоте: «Ой, что на старом мосту творится! Вчера ходила — изнасиловали, сегодня пошла — изнасиловали, завтра ещё раз пойду!»

      — Не могу представить: ты так нежен… — Руки Рауля тянутся к другой органике, но рыжий, набравшись благих отзывов, смелеет, подтягивается на руках, влезает в окно и ухмыляется:

      — Уже, наверное, остыли…

      — Катце! — радостно орут в два голоса соскучившиеся блонди; Ясон как был, в рукавичках-держалках, сграбастывает дилера и льнёт к нему в объятиях и в очень неприличном поцелуе. Катце пьянеет, в сознании проскальзывает «только бы это не кончилось никогда!», но Рауль расшалившимся первоклассником прыгает вокруг них и быстро теряет терпение:

      — Ну хватит! Я тоже хочу! — ловко втирается в слившихся спиной к Ясону, и вторая пара изумительных губ заменяет первую.

      Надо бы проанализировать ощущения и сравнить, что же милее, но рыжему нравится всё, и разум тонет в омуте, из глубины которого поднимается только ну очень убедительная эрекция.

      Рауль наконец отрывается и провозглашает:

      — А теперь представляю тебе истинного спасителя! Первым догадался, рисковал жизнью, связываясь со мной по компу рядом с Дана-Бан, мгновенно выбрал Терру и ни разу не ошибся, в отличие от меня, заславшего вас в средневековье!

      — И ты его уже премировал…

      Биотехнолог стыдливо занавешивается золотыми прядями:

      — Ну, в теме момента… Я, как всегда, о себе: у меня, может быть, тоже планы…

      — Рауль целую неделю убеждал меня в том, что всё, что он сделал, диктовалось только эгоизмом, — поясняет Ясон. — Я, конечно, не верил. И… да просто чертовски рад и простите за всё! — И в объятиях сливаются уже три грации.

      Рики, тоже перелезший через подоконник, смотрит в полном изумлении: в таком состоянии святая троица вполне может в полном составе завалиться в постель, а коварный изменник Ясон по-прежнему о нём не вспоминает, да что там — и не замечает! Он действительно так их любит?!

      — Может, хватит? — рявкает монгрел, бросается в гущу событий и начинает отдирать от любимого Консула цепкие пальцы. — Ну Ясон! Ну не ожидал от тебя! Специально отослать меня, чтобы без помех развратничать с поганкой!

      — Это моя идея, — храбро подставляется под удар Катце.

      — С радостью принятая! У вас, я вижу, теперь всё общее! Хоть бы посовестились! — Видя удивлённые взгляды, Рики немного смущается: понятия о совести в среду монгрелов никогда и не залетали, и апеллировать к столь эфемерной нравственной категории, тем более созданию с такой сомнительной биографией, по меньшей мере странно.

      Пользуясь возникшей паузой, Катце вступается за Рауля:

      — И никакая не поганка, а первый красавец! — и целует генетика в мочку уха.

      — Не обращай внимания: это у брюнетов в крови, особенно когда блондин перед глазами — такое совершенство, — присоединяется Ясон словом и делом, лобызая возлюбленному шею.

      Второй консул становится центром композиции: левая рука Катце обвивает его плечи, правая рука Ясона ложится на тонкую талию. Рики, чьё стеснение жило недолго, мрачным взглядом обводит коалицию, в очередном припадке гнева забывает церерский лексикон и бросает в лицо любимому вполне пристойные:

      — Развратник! Изменник! Предатель!

      — Я предал Рауля из-за Катце и Катце из-за тебя. Всё возвращается на круги своя. Разве это не справедливо? Всё теперь уравновешено. Разве это не разумно?

      Но беспристрастный анализ и самобичевание Рики не трогают:

      — Правильно сделал, что предал! Они ничего больше не заслуживали! Ты меня больше любил! Кто их просил лезть? Как вы друг к другу липнете! Просунулись на тёплое местечко, да? Всё в порядке, все довольны? Что они сюда приехали? Давно не имели? Какого чёрта вообще стали спасать? Да лучше бы мы сгорели в Дана-Бан!

      — Ой не выход, — роняет Рауль спокойным голосом. — Даже если сгорели бы, это вас от воскрешения не избавило, — и обращается преимущественно к Ясону: — Гидеон экспериментирует с тахионами и конструирует ловушки для всего, что летит в пространстве со сверхсветовой скоростью. Наша энергетика, которую мы по старинке называем душой, что в общем-то оправданно, так как всё ещё не объяснённое, не понятое до конца имеет право на поэтизацию, состоит из тех же самых тахионов. Клоны, легко выращиваемые и копирующие оригинал молекула в молекулу, имеют тот недостаток, что растут в других условиях, в другом окружении — их разводит с оригиналом жизнь. Они в другом информационном поле — и это меняет их ауру. Но, если Гидеон преуспеет в улавливании, разборе и классификации, наша старая добрая душа перестанет быть тайной за семью печатями и сможет воспроизводиться так же просто, как органика, и легко с нею соединяться. Я рвусь обратно за результатами его исследований, чтобы заняться расшифровкой, так сказать, генома энергетики. Мы будем воскрешать гениев и несправедливо обвинённых, оболганных, убитых, мы даруем им счастье и истину. И, даже если в Дана-Бан остались бы ваши тела, я не отставал бы от Гидеона и не вылезал бы из своих лабораторий до тех пор, пока не отловил бы в космическом пространстве ваши улетевшие души и не соединил бы их с вашими клонами. Мы летим на Амои за бессмертием, милый!

      Все трое поражены. Дар речи, в полном соответствии со скоростью реакции блонди, первым обретает Ясон:

      — Я всегда знал: если ты из любого можешь душу вытрясти, рано или поздно тебя заинтересует и обратный процесс — так и вышло. Готовься к лаврам, званиям и премиям!

      — На пару с Гидеоном, поэтому Нобелевская мне не нужна, — скромно ответствует Рауль. — Куда там ей до сих высот…

      Подключается и Катце, реагируя сообразно своей профессии:

      — Это ж миллиарды от безутешных скорбящих! Да мы да Винчи и Теслу на Амои воскресим! Да мы Сердюкова с Васильевой в Федерацию подселим!

      — Да ведь эти не подохли ещё, — разочарованно вздыхает Рауль. — Не вписываются в программу, достаточно простого гиперперехода.

      Ясон хватается за гениальную идею:

      — Точно! И Мавроди туда же! Они за полгода поганых федералов разорят!

      — Эх я дурак! — сокрушается дилер. — Такие красивые ободки в Италии видел — так и подмывало купить! Не сообразил! Кабы знать!..

      — Так не проблема, по интернету закажем, — пробует разрешить ситуацию Первый. — Время ещё есть — обернутся.

      — Не стоит! — смекает сообразительный Рауль. — Мы с Рики махнём и отоваримся. Катце, скинь координаты точки, — достаёт мобильник. — И других уважим: каждому блондю по раритету. Возвращаться — так с музыкой. Кстати… — и оборачивается к рыжему.

      — Всё в порядке. — Тот хлопает себя по карману. — Для Юпитер музыканты уже готовы.

      — У неё тоже энергетика есть, — оповещает всех генетик, — как у кристаллов или у холодного оружия в музеях.

      — А что вы за меня решаете и опять удаляете?! — вопит вконец отчаявшийся Рики. — Что, если я вообще не захочу возвращаться? — и обводит всех несчастным взглядом, предчувствуя, что даже самый страшный шантаж не сработает.

      И предчувствия материализуются: Катце вообще дела нет до полукровки — он весь в предвкушении нежданно замаячившего на горизонте уединения с драгоценным патроном, так изящно преподнесённого зеленоглазым чудом. Да, теперь понятно, почему его сердце почти не устояло перед вторым блонди. Всеобъемлющая любовь вновь напоминает о себе могучим стояком. Рауль тоже не думает о Рики — только испытывает удовольствие от удачного разруливания ситуации, толкающей рыжего в объятия Первого консула. И в синих глазах загораются плотоядные огоньки, скользящие совсем не по тому монгрелу. Но вот взор наконец обращается к Рики, только что он предвещает?

      — Не захочешь — оставайся. Твоя ДНК в базе, энергетику сканируем. Это станет Юпитер ещё в пару гиперпереходов, но в свете открывающихся перспектив мамаша мелочиться не станет. Да и потребуется ли? Только определяйся быстрей, я не любитель долгих раздумий.

      Рики опускает голову. Он проиграл. Мало того: грозят ему. Да, надо признать, друзья у Ясона — ого-го, не чета Гаю.

      — Ладно уж. Поеду, хоть и не заслуживаешь, — может, хоть этим «не» с глаголом удастся сохранить лицо? И Рики смотрит на своего бога. Нет, всё напрасно, за почти пять лет его изучили досконально, Ясон невозмутим.

      — Ну и прекрасно. Избавил меня от дополнительных хлопот — получи подарок! — И в пальцах блонди сверкает хорошо знакомое кольцо пета. Консул кладёт его на стол. — Можешь делать с ним что хочешь: выбросить в мусорку, утопить в озере — есть тут одно невдалеке.

      Рики смотрит на то, с чем связано столько воспоминаний — и каких! Жгучих, сводящих с ума, унижающих и возносящих на небеса, невыразимо ужасных и непередаваемо прекрасных. Это его последние годы, почти четверть его жизни — и вся, если судить не по срокам, а по содержанию. Монгрел вдруг понимает, почему женщина прижимает к сердцу нож, нанёсший ей рану. В любви награда всё — и Рики кладёт кольцо в карман, стараясь сохранить на своём лице хоть тень равнодушия, беспечности и независимости:

      — Авось, и пригодится когда-нибудь. В смысле машины времени.

      Через полчаса, когда от пирожков большей частью стараниями Катце остались одни воспоминания, тихий особняк оглашает горестный вопль генетика:

      — Поганец, ты слопал моё любимое мороженое!

      — От поганца слышу, — роняет Рики, выходя из спальни и облизывая пальцы. Как известно, сильные натуры стресс заедают, и монгрел мудро рассудил, что для благополучного исхода дела умять надо было что-то очень вкусненькое и желательно несколько порций, а главное — страстно обожаемое коварным нейрокорректором, половиной Рикиных сегодняшних несчастий.

      — Ты проигнорировал мою реплику касательно мороженого.

      — Тьфу на вас, — вспоминает Рики недавно просмотренную комедию.

      — А, ну теперь я понимаю, чем ты занимался бы на Терре, если бы мы тебя случайно позабыли: пошёл бы сражаться за место в книге рекордов Гиннесса.

      Рики напрягается: о такой книге он ничего не слышал.

      — Что за хрень твоя книга?

      — Фиксация разных рекордов, в том числе и самых идиотских, — небрежно поясняет Ясон, поливая Катце очередным водопадом нежных взглядов. Дилеру не на что отвлечься, поскольку все пирожки уже съедены, он по привычке хватается за сигарету, но и она помогает мало: желания, одно другого откровеннее, наполняют рыжую голову, а босс всё продолжает и продолжает обстрел сапфировыми сполохами, его интересуют и сам процесс, и реакция, и конечный итог, и не относящиеся к делу слова он бросает безразлично: — Например, кто дальше плюнул.

      — Ну да, достойное добавление к обычным промыслам. Я надеюсь, отовариваясь со мной в Италии, ты не будешь тырить что плохо лежит, хоть в гостях от этого удержишься.

      — А я тебя в наставники не нанимал, — огрызается Рики.

      — Всё равно кому-то придётся учить хорошим манерам, — Ам полемизирует так же лениво, как и Ясон, наслаждаясь замешательством Катце и прикидывая, не светит ли грядущим утехам на Амои групповуха. — Без них тебя на конкурс в императрицы не допустят.

      — Какие ещё императрицы, что ты несёшь?

      — Как ты отстал от жизни! Вот что значит сидеть в провинции… По прибытии на родину Ясона провозглашают императором, а место его спутника официально остаётся незанятым. Ты выставляешь свою кандидатуру в императрицы?

      — Да почему именно «императрица», она же женского рода? — озадачен монгрел.

      — Ну, не хочешь в императрицы — подавай заявку на императрёнка.

      Введение нового титула в абсолютизм приводит к тому, что Ясон и Катце отрываются от флирта и разражаются громовым хохотом. Рики кусает губы и снова не находит достойного ответа. Дьявол! А коварный генетик никак не унимается, более того: поднимается с дивана и приступает к практическим действиям:

      — Поболтали — закругляемся. Дуй в машину, я не собираюсь подвергать опасности запасы российского шоколада.

      — Их Катце сожрёт, — оформляет свои чаяния полукровка.

      — И не подумает, у него и без конфет очень насыщенная программа. Здесь у нас осталось только три дня, так что отрывайтесь по полной: на Амои дел полно, там не скоро отдохнёте.

      Дилер всё-таки ещё не полностью уверен, что ближайшей ночью ему откроется сокровищница: ведь Ам — такой красавец, как же после него Минка очаровывать, когда у него и без Катце секса выше крыши было? Даже Рики нынче не в чести… И экс-фурнитур смущённо мямлит:

      — А Ясон… ээ… без тебя не будет… ээ… Может, пока мне лучше слинять?..

      — Ты что — рыжий? — изумляется Рауль. — Да тебя просто необходимо призвать к субординации. Ясон, займись! — и круто разворачивается на каблуках. — «Destinazione paradiso. Paradiso citta'». Рики, сел?

      Ясон улавливает шум включённого мотора и удаляющееся шуршание шин.

      — Ну что, Катце? Устроим destinazione paradiso?

      — Я в итальянском не силён. Ты это… изобрази в натуре.

      — Принято. Так вот тебе изложение.

      И радость от обретения некогда утерянного превращается в неземное блаженство великолепием предоставляющего её…

      — Рыжик! Ты самый лучший!

      — Ясон, ну зачем ты так врёшь, когда Рауль ещё границу не пересёк?

      — Ну посмотри мне в глаза! Разве это не правда?

      — Он же тебе по возвращении нейрокоррекцию устроит… колотушками.

      — Нет, просто подобьёт тебя мне изменить.

      Но всё это — слова, побасёнки, потрепушки, враки. Они не забыли ни крошки из того, что их связывало семь, шесть, пять лет назад, и с лёгкостью восстанавливают всё, добавляя к этому то, что Катце не мог себе позволить, и то, что Ясон не считал возможным себе позволять.


      Прими это, Первый, не в память, не вдогонку за прошлым, не на проверку, не желанием тела, а просто чувством. Я снова иду к тебе, и пусть я уже не тот наивный пацан, а здоровый парень с бластером за пазухой, пусть, но сердце у меня прежнее, и преданность моя, как и любовь, неизменна.

      Прими это, рыжик, не в благодарность за спасение, не признательностью, не оплатой, не исполнением обещаний, данных когда-то, не любопытством к достижениям амойской медицины, не в равновесие, не в зачёт похоти — прими это любовью. Прости меня за предательство и неопределённость будущего, но ничто не изживёт в моей душе твой образ. Шестнадцать и двадцать три, прелесть белокожего огненноволосого мальчишки и роскошная красота первой молодости притягивают одинаково сильно и однозначно. Прими всего меня.

      — Рыжий, ты считаешь меня шлюхой?

      — Нет: ты просто так велик, что в тебя запросто помещается влечение к троим.

      — И только в таком смысле велик?

      — Ну, ещё волосы, рост… — тянет Катце. — А ничего другого я не заметил, — и ныряет головой под подушку.

      — Ах, так… — Ясон наслаждается созерцанием оставшегося открытым для обзора, оглаживает соблазнительные формы. Белая грудь ложится на белую спину, голова в облаке драгоценного сияния пробирается под подушку, разворачивает к себе и накрывает припухшие от поцелуев губы. — Ну берегись…

      Катце снова берут в плен, и всё дальше и дальше, всё слабее и слабее, сходя на нет, обращаются в ничто бегущие по дисплею строчки котировок и годы одиночества. Прими всего меня. Сильные руки проскальзывают под грудь и переворачивают, подхватывают под спину, соски твердеют уже лишь от предвкушения, и снова на разгорячённом плавящейся платиной теле губами изумительного рисунка вычерчиваются таинственные письмена, спускающиеся всё ниже и ниже. Амои, император… Накрой, наконец. Пусть это не кончится никогда…



      Прошло ещё несколько дней.

      — У вас всё ладненько? Вот и славно. Ну что ж, пакуем шоколад, гостинцы и собственные тушки. — Рауль потирает руки и грациозно изгибается, устав от сидения за рулём. — Жаль, портал откроется на месте вашего приземления. «В путь-дорогу дальнюю скворушке лететь», «И вечный бой, покой нам только снится».

      Добираться до достославного острова решили в три приёма: самолётом до ближайшего аэропорта, машиной до побережья и катером до всё ещё раскалённого песка такого неприветливого клочка земли. Когда через пару дней все были у цели, передёрнуло не только Рауля и Катце, но и Ясона с Рики.

      — Ну и ну. Яйцо сварить можно. Коагуляция белка… — начал биотехнолог.

      — О, Катце, смотри: а вот и наши шприцы. — И Рики, обернувшись к дилеру, поймал нежный взгляд Ясона. В Первом поднялись воспоминания о пережитом вместе под палящим солнцем, занесённой косе и, казалось, неминуемом конце. Второй понял, не стал подходить ближе: пусть попрощаются с былыми бедами навек.

      Все притихли, все взволнованы и напряжённо переглядываются, усевшись в кружок. Катце бросает взгляд на часы. Идёт последний отсчёт.

      — Ё-моё! Мы дома! И шоколад цел! — орёт Рауль в совершеннейшем восторге.



      В тот же день в дом г-на Фишера постучали, посыльный вручил запечатанный конверт и, получив несколько евро чаевых, испарился. Г-н Фишер вскрыл письмо.

      «Надеемся, теперь мы встретимся только на Амои, и спешим обрадовать Вас, что благодаря открытиям наших друзей наше свидание может состояться на обыкновенном, материальном уровне, а не при помощи контактов двух реальностей. Небольшой презент как напоминание об одном вечернем шоу ждёт Вас на столе в известном Вам доме, его аренда действительна до конца следующего месяца, так что можете располагаться там, если не лишены охоте к перемене мест. Доверенность на ваше имя и ключ прилагаются. Желаем здравствовать, не поминайте лихом.

Ясон Минк, Рауль Ам»



      — О боже! — шепчет г-н Фишер и мчит к тихому особняку. От вида опустевшего жилища сжимается сердце, кусочек пластика открывает замок, дверь отворяется под лёгким нажимом руки. На столе в кабинете флешка и красивый чёрный бриллиант чистой воды. Старик испускает чудовищный вздох и включает компьютер. Двое блонди парят над образами своей родины под вечерним небом в драгоценных облаках и в красивейших мелодиях.

      — Боги! — снова шепчет и жалобно стенает г-н Фишер. Сколько иммигрантов болтается по старому материку, со сколькими он имел дело, но не будет среди мерзких рож ни одной, даже отдалённо походящей на… Долго ещё ему предстоит выть на луну в тоске по двум. И двоим.