Песня заката. Часть 2. Глава 7

      — Ваше Преосвященство, — графиня де Ге присела в глубоком поклоне, припав губами к перстню на руке папского легата.
      — Благослови тебя Господь, дочь моя, — в голосе пастыря слышалась суровая, едва различимая нежность. — И настави на труды во благо Его.
      На латыни это называлось «декорум» — соблюдение приличий. Аликс выучила слово, переписывая книги у брата Юбера.
      Запах вернулся. Торжествующий, заполонивший собой все. Она старалась задерживать дыхание как можно дольше, но все равно аромат благовоний, окутывавший Арно, раз за разом врывался в горло.
      Амори не предупредил о своем приезде. Аликс думала, он в Каркасоне или где-то в его окрестностях, а оказалось, войско уже движется снова на север, к Альби. В этот раз, впрочем, крестоносцы обошли Гельон стороной: Арно приехал лишь с небольшой свитой, ненадолго отстав от похода, дабы убедиться, что Аликс справляется с управлением доверенным ей замком.
      — Что смерды? Вернулись?
      — Некоторые.
      — Еретики среди них есть?
      — Есть, но в основном почти все еретики ушли с Раймоном.
      — Хорошо бы устроить не только показательное аутодафе. Нужно, чтобы часть из них покаялась и вернулась в лоно матери-церкви.
      — Думаю, такие найдутся. Покаяние было бы разумно устроить в ближайшее время, а аутодафе — после того, как завершится сбор урожая.
      Смерды больше всего привязаны к своей земле, а не к своей вере. Если покаяние даст им возможность вернуться и собрать урожай, они покаятся и вернутся. А вот их господин… Старые господа больше не нужны, в отличие от смердов. В Каркасоне теперь новый хозяин. Арно избрал его своей властью, как и в случае с Гельоном.
      — Я пришлю тебе братьев-доминиканцев для покаяния.
      Сам не останется. Аликс постаралась выдохнуть медленно.
      В бывших покоях Раймона воцарилась тишина. Арно в раздумьях постукивал кончиками ногтей по ручке кресла. Не в его привычках было делиться вслух своими мыслями. Но стук худых, украшенных перстнями пальцев по дереву говорил о том, что он доволен.
      — Что еще?
      Стоит ли говорить о Гильоме? Нет. Больше крестоносцев Арно ей не выделит, а любое новое знание о ее слабостях сможет использовать. О Раймоне и Пейране тоже говорить нет смысла. Во-первых, потому, что покаяние требуется от смердов, от господ Арно его не примет, и Транкавель тому пример. Во-вторых, Арно пока не нужно знать, что она поддерживает связь с де Ге. Ну, а в-третьих, она хозяйка в Гельоне ровно до тех пор, пока Раймона здесь нет. Но для поддержки ее союза с де Ге, она должна чем-то им помогать. Хотя бы создавать видимость.
      — Куда вы направитесь после Альби?
      — Безье-Каркасон-Альби. Треугольник основных центров ереси. Когда мы утвердимся в каждом, то сможем очистить земли между ними.
      Альби, Каркасон, Безье. Недостаточно далеко, чтобы не наведываться в Гельон. Но она сможет бросить кость де Ге, написав письмо Пейрану о том, куда движется Амори.
      Послушник, прислуживающий Арно, опустив глаза, быстро собрал остатки скромного обеда со стола. Ел Арно мало и только самую скромную, постную пищу.
      Прихрамывая сильнее обычного, парнишка дошел до двери и неловко, одной рукой открыл дверь. Новые вериги*. Аликс знала, что это значит.
      Когда дверь за послушником закрылась, Арно встал.
      — А теперь помолимся о грехах наших.

      Безумно давно, до побега и первое время после Аликс была влюблена. Нет, Раймон с его грубостью, глупостью и одержимостью постелью вызывал у нее отвращение с первого мгновения супружества, но сама Окситания, с ее поклонением Прекрасной Даме, с ее песнями, богатством, горами, очаровывала. Все, что окружало Аликс на юге, кружило голову, рождало томление, рождало веру в то, что она достойна большего, и желание действовать, чтобы этого большего достичь.
      И когда через несколько месяцев после замужества в Гельоне появился он… В самом имени — Амори** — звучала любовь. Церковное одеяние его красило, добавляя величавости сухощавой фигуре; темные глаза на умном лице горели, когда Арно говорил, и смотрели на Аликс, словно она была центром мироздания, когда говорила она. Какое это было наслаждение тогда — слушать, как он говорит о том, что высшая любовь бесплотна, о том, что она есть отражение Божественной любви, о том, что именно такой Бог хочет видеть любовь между своими созданиями. О, она хотела такой любви, хотела впервые в жизни чувствовать себя не куском мяса, в который хотят засунуть такой же кусок, а кем-то значимым, кем-то достойным преклонения. И он щедро дарил ей это. В каждый из своих приездов Арно подолгу беседовал с ней, они вместе молились.
      А после каждого из его отъездов ей все тяжелее становилось спускаться с «горних высот» на землю, в грязь и блуд супружеского бытия с Раймоном. И в один из таких невыносимых моментов возвращения родилась и показалась тогда Аликс единственно правильной мысль — бежать. Бежать прочь отсюда, прочь от брачных уз, которые она не выбирала. Бежать к своей высокой, бесплотной любви, доказав тем самым, что достойна ее.
      Аликс хотела сделать все сама. И сделала. Она организовала побег, она обвела вокруг пальца Раймона, родителей, Гильома. Очень удачно придумала использовать свое сходство с одной из папенькиных бастардов. Представляя, как они обнаружат, что девка — не она, Аликс довольно улыбалась. Это был ее бунт, ее способ послать к черту все, что приходилось терпеть с рождения. Ткнуть батюшку носом в ублюдков, которых он наплодил по всей округе. Показать матери, что терпеть и покоряться судьбе — удел тупых овец. Щелкнуть по носу Гильома на прощание, во-первых, тем, что подмену они обнаружат не сразу, а во-вторых, тем, что ему никогда не получить ни Аликс, ни даже ее деревенское подобие. Она позаботилась о том, чтобы не позорить мужа перед людьми, найдя замену, куда более подходящую его вкусам и нравам. И дала возможность крестьянской девке сменить хлев на господские покои.
      Свои длинные волосы Аликс остригла радостно, не колеблясь, чтобы переодеться сначала в менестреля, а потом — в послушника. И готова была оставаться послушником и дальше, ради возможности быть рядом с Арно.
      Он не был рад ее видеть. Холодный, задумчивый взгляд, которым он смотрит на тех, кем недоволен… Аликс тогда не поняла. И непростительно долго не осмеливалась понять потом, потому что это означало, что она совершила чудовищную, невероятную ошибку, рискнула и потеряла все…
      Иногда желания сбываются так, что лучше бы не сбывались. Она провела в образе послушника почти год. Рядом с Арно.

      Он принялся снимать пастырское облачение неспешными размеренными движениями. Мысль о том, что ей тоже надо спустить платье, вместо того, чтобы заставить руки шевелиться, обездвижила, тошнотворным комом сжав горло. «Делай!» — внутренне приказала себе Аликс. Завязки. Рукава. Платье и следом рубаха сползли на талию.
      Арно тем временем достал из резного длинного ларца, который повсюду возил с собой, флагеллум***. Еще одно латинское слово. Протянутое ей кнутовище, было гладким, будто полированным от частого использования, а хвосты плети — новыми, длинными, из не успевшей обтрепаться кожи, завязанной во многочисленные узелки. Себе он достал такой же, лишь чуть более короткий.
      — Истинная любовь бесплотна, ибо плоть грешна.
      Первый удар через левое плечо.
      — Помоги нам, Господи, совладать с зовом плоти.
      Второй удар через правое плечо. Боль от терновых шипов, ввязанных в узелки на хвостах плети, пока еще слаба.
      Арно читает молитвы так же размеренно, как наносит удары. Красивый, глубокий голос звучит отчетливо, словно во время службы или проповеди под сводами часовни. Вся его спина и плечи покрыты синяками и мелкими черными черточками — следами молитвенного усердия. Эти черточки-корочки от все новых ударов плети начинают срываться, из рассеченной кожи под ними показываются капельки крови.
      В отличие от Арно, у Аликс старые ранки успели затянуться, поэтому то, как первая капля медленно течет по спине, она чувствует позже, когда рука, дрогнув от требовательно повышенного на словах «в усердном служении наша любовь к Господу» голоса, нанесла особенно сильный удар по уже расцарапанной и болезненно-чувствительной коже.
      У Арно закрыты глаза, но он чувствует, что Аликс хочет пожалеть свое тело, позволить ему убояться боли. Тонкие сухие пальцы сдавливают пальцы Аликс, смыкаясь на кнутовище, и нанесенный в две руки удар заставляет ее стиснуть зубы.
      Это следующий этап. Теперь удары, сильные и тягучие, падают поочередно, то на одну спину, то на вторую. Арно умеет делать их более болезненными с помощью рывков и поворотов. В наказание. Что он наказывает Аликс за то, что она не усмиряла плоть в его отсутствие, вслух не произносится никогда.
      Стыд и ненависть заставляют каменеть внутренности, яд ничего не могущего изменить сожаления все новыми струйками течет по коже. Аликс ненавидит себя за умопомрачение, нашедшее на нее на исходе позапрошлой зимы, временами настолько, что ей кажется — она это заслужила.
      У чувства, которое она испытывает при виде того, как дрожат ноздри тонкого носа с высокой горбинкой, как запрокидывается при ударе голова Арно, нет названия, хотя Аликс уже давно понимает, что не усердное служение заставляет его ноздри дрожать, и не от любви к Господу напряженно выгибается спина. Плоть не умерщвляют наслаждением. Если боль заставляет топорщиться рубаху в паху — она не наказание.
      — На колени, — звучит красивый голос с чуть сбившимся дыханием.
      И когда Аликс опускается на колени, вздыбившаяся ткань рубахи из грубого холста оказывается прямо перед ее лицом.

      Она едва успевает выйти за порог, как внутренности скручивает длинными, мучительными позывами к тошноте. Выпрямившись, Аликс вытирает губы. Рубцы на спине и плечах уже начинают разбухать, и боль ритмично стучит в них и отступает, чтобы вернуться как раз тогда, когда кажется, что можно пошевелиться. Обманчивое ощущение, да, но платье надо поправить. Не надеть — иначе рубаха прилипнет к спине — но поправить, придержать спереди. В этой полуобнаженности униженность падшей блудницы. Аликс не уверена, но, возможно, так и задумано: Арно — мастер мелких деталей.
      Голова кружится, поэтому идти приходится медленно, одной рукой держась за стену, второй — придерживая на груди платье и рубаху. Коридор кажется очень длинным, а крестоносцев, охранявших покои, Аликс предусмотрительно отпустила — если ее убьют сегодня, она вряд ли будет об этом сожалеть сильнее, нежели о том, что они увидят ее такой.
      Дышать. Грудь сжата болью и напряжением, воздуха не хватает, к тому же в нем слышится вонь похоти, прилипшая к коже рук и лица. В своих покоях Аликс подходит к окну и одной рукой, сняв засов, распахивает ставни. Вечерний ветер с гор, пробегая по раскаленной, саднящей коже, приносит облегчение с новыми искорками боли. Дышать.
      Позади нее тихо скрипит, приоткрываясь, дверь, и сквозняк проносится по комнате, бросая растрепанные пряди Аликс на лицо. Она чувствует, что волосы снова невыносимо пахнут благовониями там, где рука Амори касалась их.
      На мгновение ей хочется оказаться где-то в безопасности, где можно выплакаться, выкричаться, дышать полной грудью, быть слабой и не думать обо всем этом, но Аликс гонит прочь эту безумную, причиняющую лишнюю боль мысль.
      — Неси воду и полотенца, — велит она застывшей в молчании, уставившись на ее спину, Магали.

Вериги* (ст. слав. верига – «цепь») – разного вида железные цепи, полосы, кольца, носившиеся христианскими аскетами на голом теле для смирения плоти.
Амори** (Amaury) – фамилия созвучна французскому слову amour – любовь.
Флагеллум*** (лат. Flagellum) – бич, плетка. Флагеллантство – движение «бичующихся», возникшее в как раз в описываемый период. Флагелланты в качестве одного из средств умерщвления плоти использовали самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным.