Рузана

                РУЗАНА
Сиял солнечный августовский день. Я шагал по улице, точно по горячей сковородке, напряженно, до боли в глазах, вглядываясь сквозь отблески лучей в прозрачные витрины магазинов. Что искал? Сейчас уже и не вспомню.
И вдруг остановился. Нельзя было пройти мимо: в окружении пышных алых роз стояла Она — представительница лучшей половины человечества.
На вид ей было не больше двадцати семи лет. Сверкающая белизной улыбка освещала смуглое ее лицо с большими бархатными карими глазами.
"Красавица!" — подумал я. А что почувствовал — не передать. Обычно говорят: "Заныло в груди!". И на щеках, очевидно, загорелся румянец. Тут и говорить ничего не стоит. Что творилось вокруг, я не видел и не слышал, а только пожирал ее глазами: "Бывает же такое на свете!"
— Заходите, прошу вас! — позвала вышедшая из магазина женщина в черном платье и любезно пригласила пройти. — Отдохните!
Я очнулся от своих грез.
— Откуда здесь такие привлекательные женщины?
— Неважно откуда, — мило улыбаясь, ответила женщина. — Важно, для чего.
— И для чего же?
— Чтобы завлекать вас…
"Зачем я здесь стою, чего жду? Если даже предположить, что завтра умру, то справлюсь ли сегодня с собой? А если допустить, что уже пропал, не выдержу... Да разве это плохо? В любом случае, нужно войти. И немедленно. Пропадать — так в безумстве. Но среди чудных цветов!"
Краем глаза заметил, что Она, улыбаясь, смотрела на меня, а женщина в черном платье продолжала что-то тараторить.
Я переступил через порог, но у дверей все-таки запнулся. Потоптался на месте... Разум все еще боролся с чувством. Ах, какой же я, оказывается, сентиментальный! "Кто не рискует, тот…!" — банальная фраза, пришедшая на ум, развеяла мои сомнения, и я решительно шагнул вперед.
Терпкое благоухание и прохлада хлынули волной, мне даже показалось, что Она вместе со стеллажами и цветами плыла мне навстречу. Все плавно вращалась вокруг, словно я кружился на карусели. По мере того как я медленно приближался к Ней, мой пульс учащался. Оказавшись рядом, почувствовав Ее дыхание, я просто взмок: меня бросило в жар, все вокруг потемнело. Закрыл на минуту глаза, а когда открыл, Она уже стояла в другом конце зала. Я успокоился. Купил первые попавшиеся цветы и подарил Ей.
 
***
Прошло почти две недели, и...
— Здравствуйте! А я к вам…
И вид ее, стоящей у порога моего кабинета, произвел на меня действие, подобное сокрушительному удару в солнечное сплетение. Я сидел окаменев, с бешено бьющимся сердцем, переводя глаза с ее лица на руки, теребившие мою визитку. Я вновь почувствовал нечто вроде сердечного приступа — слабость, растерянность, непонятная дрожь...
Несколько секунд или даже минут мы молча смотрели друг на друга. Показалось, что ей явно доставляет удовольствие видеть на моем лице непритворное восхищение.
Напрягая остатки воли, я с трудом выдавил казенную фразу:
— Проходите…
И вновь повисла тишина. Мой рот точно наглухо заклеили пластырем. Казалось, сорви его, преодолей немоту, — непременно вырвется какая-нибудь глупость. Я почитал за благо, если говорить начнет она, подстроиться всегда легче.
Она вскинула на меня взгляд, улыбаясь и как-то смущенно сдвинув брови, и певучим, тихим голосом произнесла:
— Я пришла к вам, чтобы разобраться в себе.
В голосе слышалась грусть. А в глазах… Я впервые заглянул ей в глаза. В них было что-то, что подсказало: "Ей совсем не двадцать семь, такой взгляд бывает и у сорока — и у пятидесятилетних. Но дело даже не в годах. В пережитом".
— Слушаю вас, — произнес я, с облегчением почувствовав возвращение своего хваленого самообладания. Наверное, перед лицом человеческой беды всегда становишься ответственнее. Так, по крайней мере, мне кажется. И на этот раз я не ошибся. То, что мне предстояло услышать, обернулось настоящей трагедией. Без надуманных причин.
— Не могу больше играть, как второсортная актриса, — это было сказано спокойно, без театрального заламывания рук. — Устала изображать спокойную, самодовольную женщину, которой восторгаются мужчины и завидуют женщины. Порой, в минуты одиночества, отчаянно кричу в тишину: "Люди! О, люди! Это вовсе не так. Я другая!" Но давлю эту боль — стараюсь — и почти всегда успеваю утешить себя сознанием собственного достоинства...
Она действовала на меня словно гипнотизер, я находился в плену ее чар. Но вопреки своим чувствам, неистово и внезапно рождавшимся во мне словно извержение вулкана, я пытался внимательно слушать ее. Не только, чтобы утешить собственное самолюбие, но пытаясь понять, с чем же она пришла, и чем я смогу ей помочь.
Неожиданно я поймал себя на мысли, что меня больше интересует ее внутренний мир, а не внешняя привлекательность, и казалось мне, что ее душа должна быть необыкновенно прекрасной. Я стряхнул с себя наваждение и ощутил полную готовность помочь этой женщине всем, чем могу. Я стал еще внимательнее.
— Мне скоро двадцать семь, — продолжала она. — А я не замужем, и у меня нет детей. Все откладывала! Все думала: "Вот, не сегодня — завтра! Вот-вот! Со временем!"
Она тряхнула копной черных волос, посмотрела в окно и вдруг заплакала, тихо подрагивая плечами. Слезы бежали все обильнее.
Меня тронула ее искренность. Такое редкое явление в наши дни, ведь все больше встречается лукавство, иногда — истерика, вызванная нестабильной психикой. Увидеть непритворное движение души — большая удача. По крайней мере, в обстоятельствах моей профессии. И посему немудрено было предположить, что передо мной незаурядная личность. По-женски незаурядная.
— Я нормальная, нормальная, — твердила она, словно искала извинений и оправданий. — Я страдала, радовалась, и все ждала. Мне не в чем упрекнуть себя. Не в чем!
Я загрустил. Женщина, похоже, долго тешила себя надеждой, была скована ею. А надежда жестоко подвела ее — типичная ошибка лучших сегодняшних женщин. Особенно тех, кто верит в свои "Алые паруса", не меньше, чем героиня Александра Грина.
— Одиночество? — сочувственно произнес я.
— Какое одиночество! — с отчаянием прошептала она, склонив голову и закрыв глаза, — Безысходность душит. Я хочу объятий любимого мужчины, хочу простого бабьего счастья. Меня терзает невозможность насладиться им вдоволь, сказать себе: "Я счастлива!".
Все у меня в жизни шло и проходит сквозь пальцы. И ничего у меня нет, а впереди неизвестность. От этих мыслей я испытываю чувство, очень похожее на то, какое бывает у брошенных родителями детей.
Наступило долгое молчание. Я ждал, что она скажет дальше и не мешал ее монологу даже вздохом.
— Обидно… — наконец, произнесла она. — Не раз пыталась, но я бессильна изменить в своей судьбе хоть что-нибудь. И не сомневаюсь, что если и дальше буду терзать себя подобными мыслями, у меня не выдержат нервы, я сорвусь. При одной только мысли об этом мне становится дурно. Поэтому я твержу себе, что должна смириться с роком и не мучить себя. И не мечтать.
Ее голос срывался на каждом слове, точно ей не хватало дыхания. Щеки покрылись красными пятнами, на лбу выступил мелкий пот. Так бывает при огромном усилии, которое человек совершает, преодолевая внутреннее сопротивление. А то, что вся ее природа сопротивлялась откровению, возможно, допущенному печальной красавицей впервые в жизни, было очевидно. Женщине, знающей себе цену, практически невозможно признаться в том, что я сейчас услышал. Самомнение таких особ обычно настолько высоко, что они готовы отказаться от личного счастья, лишь бы никто не усомнился в том, что ими можно не только восхищаться, но и жалеть их.
Видя, как ее прекрасное лицо тускнеет, я не на шутку встревожился и спросил:
— Вам плохо?
— О-о, Боже мой! — воскликнула она в слезах. — Мне больно…
Последние слова прозвучали совсем тихо, невнятно, точно боль не позволяла ей говорить громче.
— И все же, — продолжила она, — несмотря ни на что, я жду, что у меня появится возможность раскрыть свои чувства. Я надеюсь, что еще не все потеряно. Но если оставить все так, как есть, то дальше мне будет только тяжелее. Ведь с возрастом люди не становятся ни лучше, ни моложе. Не так ли?
Она подняла на меня глаза. В них, к моему удивлению, читалось не отчаяние, а скорее грусть. Привычная, словно тянущаяся тягучим шлейфом, глубоко запрятанная грусть. Подавленность. Безысходность.
— Конечно, все это так, — вступил я в разговор, — Но…
— Почему "но"? — прервала она довольно-таки язвительно. Ее способность меняться в мгновение ока просто поразила меня. Многие женщины умеют это, но виртуозность моей гостьи впечатляла легкостью и непосредственностью. Она была естественна в этой переменчивости. Маятник моих ощущений качнулся в обратную сторону. Мне вновь стало жарко. "Волшебница!", — воскликнул мой внутренний голос. "Молчать!" — ответил я ему. И вытер пот со лба.
— Когда ты молод, тебе все нипочем, — продолжала она, не реагируя на мои манипуляции с носовым платком, которым я продолжал тереть лоб и шею. — Ты глядишь на свое будущее и видишь только хорошее. Всему веришь и живешь в своих мечтах. Но наступает возраст, когда твой собственный мир должен уже сформироваться — стать устойчивым, с твоими запросами, твоими ценностями и ориентирами. Таким привычным, теплым, интимным, что ли… И строиться он может только на любви. Конечно, нет на Земле ничего вечного, все вокруг меняется. Но для тех, кто счастлив, мгновение становится вечностью. И только в любви сосредоточены все силы человека…
Ее взгляд стал мечтательным, окончательно уничтожив во мне сочувствие ее бедам. Она молчала с минуту.
— Знаете, — она посмотрела мне в глаза, — я знаю, что свожу мужчин с ума, но ненавижу их. Скажите, разве это нормально?
Я немного опешил: "Неужто она читает мои мысли? Да, не такой уж ты и профессионал, если не могу заставить свои мужские реакции…". Но все же я не забыл, что мы сидим в моем кабинете, а не в ресторане.
— Они липнут ко мне как назойливые мухи. В детстве я гоняла их, ругала, плевалась, бывало, даже кусалась и царапалась. Но прогонишь одного, находится другой. Теперь издеваюсь над ними и одновременно боюсь их. Сама жизнь и все эти мужчины внушают мне ужас. Часто спрашиваю себя: "Неужели все сводится к человеческим порокам?" Иногда по ночам я долго не могу заснуть. Мне мерещатся извращенцы и насильники, и должна признаться, к стыду моему, что из-за этих мерзавцев я порой не замечаю порядочных и честных людей…
Женщина продолжала:
— Вы даже не представляете, как мне тяжело, как я устала жить в постоянном страхе. Эти уроды везде, — она посмотрела по сторонам, — я их вижу, чувствую, когда иду по улице или спускаюсь в метро. От них исходит заразная, развратная энергия.
На ее лице появилась гримаса отвращения. Впервые, буквально на долю секунды, она посмотрела на меня очень странно, и я встревожился. В глазах женщины мелькнуло нечто жуткое, она, видимо, сама это почувствовала. Смущенно опустила ресницы. И тихо продолжила:
— Но как ни странно, они и заводят меня до неистового оргазма. Представляете? Не в постели, не на свидании — на улице, в метро. Где угодно! Мне от этого ужасно стыдно, хоть сквозь землю провались. Бешусь и ненавижу себя за это. Хотя, может быть, я все выдумала? Я запуталась…
Тяжело вздохнув, она откинулась на спинку стула. Еще несколько минут прошло в молчании.
— Как все женщины, смирившиеся с судьбой, я всегда скрываю свои истинные чувства. Страшно подумать, но я всего боюсь. Приходится следить за каждым своим жестом, взглядом, за манерой держаться, за интонацией, чтобы не дай Бог, кто-нибудь не распознал мое настоящее лицо. Оставаясь с мужчиной с глазу на глаз, я попадаю во власть и страха, и страсти, но всегда прикрываю свои чувства. Я научилась демонстрировать уступчивость, приветливость, доверчивость, даже легкомыслие. Иногда пыталась сама увлечься мужчинами, разжечь в себе любовь к ним и тем самым покорить их. Но в итоге терпела полное поражение. Мои чары зажигали их сердца, но не любовью ко мне, а безумной страстью. И она делает меня жертвой, я чувствую это. Но ничего не могу поделать. Мне плохо. Может, я уже потихоньку с ума схожу?
Она перевела дух, села поудобнее и продолжила:
— От их пылких ухаживаний я испытываю нестерпимое оскорбление и жалость к самой себе, и становлюсь еще более циничной и жестокой. В такие минуты я, кажется, готова уничтожить все мужское племя. По крайней мере, чувствую к ним непередаваемую ненависть. Находясь с ними, я всегда опасаюсь своих чувств и во избежание ужасных, непоправимых поступков расстаюсь с ними. С каждым разом моя борьба с собой принимает настолько открытый и беспощадный характер, что мне все труднее дается самообладание. У меня появились новые причуды — я ничего подобного не замечала раньше: на улице оглядываюсь по сторонам, все время молюсь и убираюсь в квартире, по вечерам сижу в темноте одна, избегаю всяких встреч, даже с подругами. Не хочу никуда — ни в гости, ни на концерт, сколько бы меня не приглашали. Не хожу. Не нравится. И гостей не люблю, они меня только раздражают. Да и что мне с ними делать — за счастливыми семьями наблюдать? Неинтересно. Они часами рассказывают про ремонт машины, квартиры или засолку огурцов на даче. Пустота и глупость, больше ничего. А рассказы про успехи и достижения детей мне тоже неинтересны — восхищаться, как правило, нечем (тоже мне подвиг — контрольную на пятерку написал!), а советовать не имею права: рискую услышать, что, мол, своих детей нет, а еще говоришь что-то. Не хочу. А мужчины? Разговоры — просто чудо: рыбалка, та же машина, футбол, идиот начальник … Или еще лучше: как я прекрасна, давай скорее…. И дальше по накатанной. Тоска. Мне же все ясно заранее.
Пока она говорила, я продолжал наблюдать за нею еще внимательнее. На ее лице отражалась печаль, то тревога, что я не раз видел на лицах людей, потерявших близких или страдающих неизлечимым недугом. Иногда в ее глазах мелькало отражение какой-то детской мечты, именно мечты, а не желаний. А это означает, что она искала выход. И сомнения ее заключались не в том, сбудутся или нет ее чаяния, а в том, правилен ли найденный выход, настоящая ли мечта или опять возникла иллюзия… В подобных случаях у терзаемого сомнениями человека находятся миллионы скрытых мотивов "за" и "против", причем отличаются они друг от друга как небо и земля. У женщин часто встречается подобное восприятие мира и неуверенность в себе и своих действиях. Но я обрадовался, не заметив в ней явных психических расстройств, хотя, возможно, особенность ее психики и привела к тому, что все ее надежды и мечты всякий раз шли прахом.
— Я не желаю поклонников, но и не хочу жить без них, — заявила она решительно, — Да, обман — грех великий, кроме того, на ложь постоянно приходится тратить свои духовные силы. А где их взять, если ты истощен? Это только со стороны может показаться, что придумывать и совершать коварные поступки, чтобы пробудить любовь к своей персоне, просто. Это не так! Ведь приходится ежедневно изобретать какие-то ловушки, чтобы в них попадались жертвы, которых я сама же и выбираю. И сама же от них и страдаю. Представляете?!
Она говорила это настолько яростно, страстно, с таким пылом, словно ужасалась своим же словам. И хотя она мужественно преисполнилась огромной долей решительности и выдержки, признания давались ей тяжело. Я вновь восхитился ею, но уже как профессионал.
— Пуская в ход маленькую ложь, а потом еще большую, и еще, ты вконец опустошаешься. В душе остается только ненависть к себе. Иногда по вечерам, когда я усталая и раздраженная, смотрю на себя в зеркало, возникают чудовищной силы приливы бессильной злобы и гнева. В эти жуткие минуты я не раз мысленно закапываю себя в землю или травлю ядом. Это для меня самая высшая мерка гнева. А между тем, я понимаю, что с таким отношением к себе и людям жить нормально дальше не получится. Мучаю себя, мучаю других. Вижу все это, и сердце обливается кровью. Скажите, что же мне делать? Чем завоевать счастье?
— Не знаю! А вы как считаете? — ответил я, переадресовав вопрос.
— Силой! Только силой, — твердо ответила она.
— Что вы хотите этим сказать?
— Моя беда не в том, что я утратила всякую надежду на любовь, а в том, есть ли у меня силы. Если есть, я могу стать какой угодно, даже счастливой! А если их нет, как же тогда? И неужели вообще не существует нигде силы, той силы, какую я ищу?
Я слушал ее и размышлял, что ей ответить. Да и вообще, нуждается ли она в моих словах?
— Кроме чувства одиночества, у меня появилось неясное, смутное беспокойство, похожее на предчувствие смерти. Она бесшумно подбирается ко мне и находится где-то рядом. Странно, но ее я не боюсь. Не знаю почему, но я уверена, что она не причинит мне зла. А вот та, что сидит во мне, ее боится. Ох, как боится! Она словно взбесилась от страха и в отместку причиняет мне еще большую, просто нестерпимую боль. Но не будем об этом…
Натянуто улыбнувшись, она вновь встряхнула головой, словно избавляясь от назойливой мухи. Она рассеянно разглядывала кабинет, а затем посмотрела на меня в упор. Тяжелым. Надо отметить, взглядом. Она вновь заговорила, и ее голос зазвучал более уверенно и четко:
— Обычно мужчины пристают ко мне, а вы нет. Подарили цветы, вручили визитку — и пропали! Странно! — она пожала плечами. — Впервые я в ситуации, когда мужчина меня проигнорировал. Не скрою, я даже обиделась на вас. Но пришла не за реваншем, нет! Мне нужна ваша поддержка специалиста. А интуиция подсказывает, что вы мне сумеете помочь. В конце концов, я должна разобраться в себе, ведь наверняка существует причина моего странного отношения к мужчинам. Не так ли?
Я мог бы промолчать, но настало время что-то предложить. Она и так достаточно сказала, и терзать ее больше не стоит.
— Думаю, вы правы, — начал я. — Причина должна быть. Но сначала следует научиться не преувеличивать проблем и не бояться их. И при этом не нужно слишком строго относиться к себе.
— Строго? Я строго отношусь? Я? — вскрикнула она.
— Да! Вы слишком строги к себе, — утвердительно повторил я.
— Да вы же не знаете, как жить в страхе! Эта гнилая среда! Не знаете этих ублюдков, всей их пошлости! Господи, как они отвратительны! Они из помойки! Им лучше там и оставаться, а не среди нормальных людей!
— Так зачем же требовать от развращенных, как вы говорите, людей духовной чистоты и нравственных подвигов?
— А как прикажете жить среди мерзавцев? — уже почти кричала она. — Их много, и они повсюду. Что же, глядеть на них равнодушно? Вы этого от меня хотите?
— Нет, но и бояться их тоже не стоит.
— Да вы знаете, что это такое, когда за спиной слышишь их крадущиеся шаги, чувствуешь их зловонное дыхание, когда от страха подкашиваются ноги? — она очень сильно возмутилась. — Нет-нет! — она махнула рукой. — Вы не понимаете!
Последнюю фразу она произнесла с тяжелым выдохом, что, несомненно, указывало на ее глубокое несогласие с моим непониманием.
— Разве лучше смириться, чем бороться? — продолжал я.
— Но моя жизнь ужасна! — воскликнула она.
— Борьба всегда ужасна своими трудностями…
— Но дело-то не во мне! — уже обреченно произнесла она.
— Отчасти! — утвердительно кивнул я головой, — А если бояться волков, то что же, в лес совсем не ходить?
— О чем вы говорите? Волки — они в лесах. Там их среда обитания. А эти нелюди рядом с нами. Они едят, одеваются как все, их не так уж легко распознать, но они другие — чужие.
У меня появилась догадка, что она в детстве подверглась насилию. Кроме того, упоминание о среде обитания навело меня на мысль о ее негородском происхождении. Горожанки так не выражаются. Точнее, не знают отличий в среде обитания и не умеют сравнивать среду людей и животных. Да и волк для горожанки, образно говоря, обычно разновидность мужчин.
Теперь следовало выяснить, насколько я ошибся, мне в любом случае нужна определенность. А от ее расплывчатых ответов, абстрактных рассуждений и неясных мыслей появлялся только туман, а не версии. Если моя догадка подтвердится, то нужно выяснить, где все это произошло с ней, и сколько ей было тогда. Наступило долгое молчание, я раздумывал, как с нею говорить.
Она заговорила вновь. О душевной убогости, о тесноте и удушающей среде, о подавленных чувствах, повторяла слова о тяжести борьбы в одиночку, о своих страхах и сомнениях. Она выражала свои чувства на разные лады, и у нее это получалось ярко и наглядно. Я заметил, что она обладает удивительным даром улавливать и выражать тончайшие оттенки чувств, которые люди обыкновенно теряют. Но такие нюансы часто имеют глубокое значение не только в познании окружающего мира, но и когда идет поиск выхода из тупика.
Мои эмоции перемешались, как в бокале для коктейля. В них было восхищение ее мужественностью, и уважение к ее искренности, и радость от того, что она все-таки не сломалась, сумела сохранить мечту иметь семью. В то же время я словно находился в пространстве, где не было никаких ориентиров, да и опереться было не на что. Продолжая слушать и разглядывать ее, я анализировал перемены в ее настроении, внимательно следил за ходом ее мыслей. Удивительное зрелище! Безо всякого изменения мимики у нее на глазах вдруг выступали слезы, а тело, судя по движениям рук, буквально цепенело. Вероятно, внутренние страхи брали верх. Но как неуловимо она менялась! Буквально моргну — и она уже сидит, расслабившись, с милой улыбкой на устах, мечтательно глядя перед собой в пустоту. Как это изменение происходило, я не понимал.
Она, казалось, выговорила все, что пережила за много лет. Я услышал немало горьких воспоминаний, очень важных для моего понимания происходящего с ней. Но главное предположение оставалось неподтвержденным. Я пытался расспросить ее о детстве, но она довольно резко ответила, что ничего рассказывать не станет, а вообще помнит себя примерно класса с третьего. Кстати, ни о каких серьезных заболеваниях или травмах, перенесенных в детстве, она тоже не говорила. Действительно, странно. Непонятно.
Неожиданно она наклонилась вперед и, закрыв лицо руками, надолго застыла. Во всей ее фигуре словно замерла сама тоска, скорее даже скорбь, глубокая, мучительная. Судя по всему, ей было нечем дышать. Она напряглась, но не плакала.
В жизни любого человека бывают мгновения, когда всякие мысли исчезают. Умолкает все, кроме ощущения впустую потраченного времени и желания во что бы то ни стало вновь пережить то, что не удалось когда-то. При этом никто не видит нашей борьбы с собой, не знает о наших страданиях. Хорошо, если удастся разобраться со своими "скелетами в шкафу" и вознаградить себя за сделанные выводы. Точнее, вознаграждает Жизнь, а оценивает и помогает разум. Нет, не тот примитивный инструмент познания, называемый умом, а наш разум, как ансамбль, где работа ума, сердца и памяти сливаются воедино. В такие минуты мы и становимся духовно цельными, защищенными, желанными, и способны совершить поступок, достойной всякой похвалы. Мы наконец-то разрешаем себе оставаться такими, какие есть, позволяем другим любить себя, а главное — становимся по-настоящему открытыми и свободными. От страхов, переживаний, чужих мнений и навязанных принципов, от горечи из-за несбывшегося, из-за несостоявшихся  надежд и планов. Но видит Бог, как же это трудно достается людям! Да, похоже, правильно говорят, что наше несовершенство отплачивает нам же звонкой монетой…
— Впрочем, — произнесла она, — рассказав вам все, что носила в себе тяжким грузом, мне, как ни странно, стало чуть легче.
— Это хорошо! — кивнул я.
— Не поверите, но я впервые легко вздохнула, как человек, который долгое время пребывал в душном подземелье…
— Верю!
— У меня появилось ощущение, что я иду, отыскивая дорогу, по узеньким улочкам. Иногда останавливаюсь перед открывшимися возможностями — проспектами, что ли? — и колеблюсь. Куда повернуть? Начинаю соображать, и налетает целый рой новых мыслей и чувств, как гром или шквал. А я теряюсь и не знаю, где я и куда мне дальше идти? Наверное, еще нахожусь под влиянием сомнений…
— И вы готовы уступить им?
— Нет-нет! Никогда! — воскликнула она. И совсем спокойным голосом спросила. — Ну, и как? Как дальше жить?
— Бороться! — сказал я, чувствуя, что ей еще далеко до того, чтобы расправиться со своими страхами.
— С ними? Нет! Невозможно, — отрицательно качая головой, задохнувшись от гнева, вскрикнула она.
— И все-таки я предлагаю бороться. Но со своими страхами, а не с людьми, как вы подумали.
— А-а-а…
— Вы готовы?
— Да! — после некоторого раздумья утвердительно ответила она.
— Закройте глаза, успокойтесь. Не нужно ни о чем думать.
— Не могу.
— Тогда не лучше ли вам пересесть? — я предложил ей удобное кресло.
— Вы думаете? — неуверенно спросила она.
— Да! Вам будет спокойнее.
Осторожно взяв за руки, я плавно повел ее к креслу. Она должна верить мне, это поможет ей расслабиться.
Она неспешно уселась, медленно откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза. Похоже, теперь она доверяла мне полностью.
— Я сама себе должна что-то внушить? — как-то по-детски спросила она.
— Нет! Все произойдет само собой, — тихо произнес я.
Осторожно подхожу к ней, правой рукой дотрагиваюсь до ее плеча и начинаю произносить нужные слова…
— Ой! Где я? — вскрикнула она, вцепившись в подлокотник кресла.
— Не волнуйтесь.
— Я… Я не здесь. Я себя не чувствую, — испугалась она, напрягаясь всем телом.
— Не бойтесь! Все хорошо! Только не молчите, говорите все что хотите. Я рядом.
— О чем? — еле слышно прошептала она.
— Все то, что вы видите, слышите, чувствуете, что ощущаете.
— Вокруг туман. И я куда-то лечу. Странно… Я не ощущаю своего тела. Так легко…
Тоска словно слетела с ее лица, уступив место беззаботной радости, и красота его развернулась самым неожиданным образом. Ее лицо осветилось, исчезла нерешительность и сдержанность. Она наслаждалась чем-то, без опасений, уверенно и естественно.
Не тревожа ее, я лишь слушал.
— Я в раю — блаженствую! — восторженно произнесла она. — Какой чудесный вид. Воздух благоухает от запаха расцветших цветов, эвкалипта, оливковых деревьев и утреннего тумана. Я лечу меж обрывистых берегов реки, а вокруг под залитым солнцем равнине гордо вздымаются на небо вершины холмов...
На полуслове умолкла она. Словно вросши в кресло, бездыханно оставалась неподвижным, пока стрелка секундомера настенных часов не описала полный круг. Затем широко раскрыв глаза она взглянула на меня, будто видит впервые. По ее счастливой белозубой улыбке было ясно, что это у нее от переизбытка чувств.
— Все в порядке? — на всякий случай, спросил я.
— Да! — ответила она, медленно закрывая чудесные глаза под густыми ресницами. — О, Боже! Я уже иду по тропинке через эвкалиптовый лес, окаймлявший речушку. Вода кажется холодной. Я ведь люблю плавать в ледяной воде, чтобы потом, дрожа, согреваться в утренних лучах солнца. Здесь все так реально, но если смотреть на вещи в истинном свете, то все это не настоящее. Это как в кино...
Она вопросительно, как бы нехотя растянула в улыбке губы.
Мне нечего было ей сказать, да в этом она и не нуждалась, ей просто нужен был человек, чье-то присутствие. Она говорила с восторгом о вещах и ими по-детски любовалась. И ее восхищение не знала границ, видимо с ней такое в первый раз. Возможно, это и был тот миг блаженства, миг умиротворенности, в общем-то, хоть и безмятежный, но поверхностный и пустой. Хотя я опасаюсь, что не совсем точно определил ее настроение.
— Откройте глаза, — произнес я, дотрагиваясь до ее ладони.
Наступила пауза, словно она не услышала меня. Мне не хотелось ее тревожить, в конце концов она, собравшись духом, закивала головой:
— Нет, мне здесь так хорошо.
Она посмотрела на меня с видом сообщницы. Моя искренняя улыбка ее несколько обескуражила, но потом она, видимо, нашла другой способ настоять на своем. Она положила руку на мою и обхватила за локоть. Я чувствовал, как приятное давление перемещается к затылку. От сладостной неги я сам чуть не начал погружаться в дрему. Ухо у меня почти касалось ее волос, и биение ее сердца доносилось до меня как бы сквозь сон. У меня возникло странное ощущение, будто жизнь моя навеки застыла в ее груди. В этот момент от реальности меня отделяло не просто стыд, позор, но какая-то неопределенная часть моей души, за которой скрывались мое честное имя, долг, порядочность.
— Все, на сегодня достаточно, — сухо произнес я и тут же пожалел...
Она теперь знает, где найти руку помощи, спасение и к кому обратиться если что. Но главное — теперь я точно за нее спокоен отныне. Все, что могло случиться с нею, свершилось, и она больше не плакала, не ломала рук и не отчаивалась. Она теперь готова окунуться в пучину жизни, чьи дивные волны способны придать ей чудесную силу и бодрость духа, отчего меркнут и исчезают все житейские страхи и ужасы.