Приговор

         Из серии «правдивые сказки моего детства».


    Наш город всегда путался во множестве сетей. Помню сеть роддомов, гастрономов, вытрезвителей, райкомов, военкоматов и дискотек. Фасады домов захватила сеть лозунгов и рекламы. Улицы тонули в сетях спорттоваров и аптек. Нестойких горожан ловили в свои сети «доски позора». Стойкие – попадались на крючок очередей за дефицитной колбасой. На пятачках у «модных магазинов» пряталась сеть спекулянта Гермеса Ивановича. Где-то в городских глубинах плели «коварные узоры» засланные враги. Там же контрразведчики с чистыми руками распутывали шпионские сети. У церквей пионеры-тимуровцы заманивали в сети помощи набожных старушек. А в местах для отдыха раскинулась сексуальная сеть девушек с веслом.   
    Ежедневно налаженные сети приносили стабильный улов. Роддомы рожали, райкомы разрешали, военкоматы забривали в самую миролюбивую армию. Лозунги вдохновляли, доски позора отрезвляли, реклама распространяла едкий запах тройного одеколона. «Модные магазины» одевали горожан в унылые наряды. Гермес Иванович переодевал их в жизнерадостный заграничный фасон. Шпионы вербовали тех, кто уже не верил в победу коммунизма. Контрразведчики подозревали даже тех, кто по-прежнему верил. Работники церкви предлагали всем желающим путевки в рай по льготной цене. А тимуровцы обменивали набожных старушек на уважение и почет. По курсу три старушки – одна почетная грамота. 
    И только девушки с веслом, с некоторых пор, перестали ловить на себе мужские взгляды.  Рассказывали, что однажды, первый секретарь горкома посмотрел на располневшую супругу и сказал:
    - Говорят, гребля красит человека. Может тебе взять в руки весло?
   В ответ супруга кинула в первого секретаря горкома импортную вазу и закричала:
    - Я тебе покажу греблю. Век не разгребешь! 
    Уже на следующее утро, все символы советской красоты выселили на самые задворки -  в старый заброшенный парк. Где оставили в тупике у общественной уборной. Там они простояли несколько лет. Плакали во время дождей от обиды, страдали от налетов шумных ворон, становились мишенью для малолетних стрелков с рогатками и мечтали сломать весло о спину «неуловимого Толика».  Он работал в парке эксгибиционистом и распугивал редких культурных посетителей грязно-синим плащом из «модного магазина».

    Была в нашем городе еще одна сеть с воспитательным уклоном. Сеть детских комнат милиции. На правах строгого учителя, она наказывала непослушных детей и возвращала сбившихся с пути в счастливое советское детство. А тех, кто детство уже перерос, отправляла с клеймом «неблагонадежного гражданина» во взрослую жизнь. С колючей проволокой навязчивых правил и решетками общественного мнения.
    На детскую исправительную систему работало множество неравнодушных граждан. Ей помогали те, кто с болью в сердце наблюдал за падением нравов подрастающего поколения.  Бездетные участковые, уставшие от детей директора школ, вездесущие соседи. С охотничьим азартом, они вынюхивали маленьких «гаденышей», где только можно. Ловили их в капкан благих намерений и давали рекомендацию на проведение сеанса педагогического экзорцизма. На таких сеансах изгоняли дух непослушания и бунтаря, а взамен предлагали поселить в себе дух смирения и покорности.
    Детские комнаты, как правило, располагались на первом этаже. Они ютились в маленьких неухоженных помещениях с пыльными шторами и пятнами на потолке. Стену украшали портреты партийных вожаков, а на полу валялся старый ковер, давно смирившийся, что о него вытирают ноги. Кроме ковра, в комнатах жило еще несколько «постояльцев». Тут обитал вечно недовольный призрак педагога Макаренко, колючий недружелюбный кактус с аллергией на цветы, громоздкий железный сейф, которого распирало от собственной важности и семья казенной мебели: стол, диван, парочка стульев. В углу стоял безмолвный совок – тихий, послушный, с поломанной ручкой, а на двери висел счетовод серых будней – отрывной календарь.
    За столом в детских комнатах сидела суровая с виду женщина. Инспектор-воспитательница с капитанским погонами. Достаточно молодая, неглупая, с плохим макияжем. Больше всего на свете ей хотелось вырваться из детской «тюрьмы» и взлететь по карьерной лестнице до кабинета важного следователя. В свободное время она читала «Анну Каренину» или газету «Известия», а в рабочие часы листала учебник «Как починить испорченного ребенка». Где под жесткой обложкой из прессованного картона, хранились современные методы перевоспитания:
    подгонка под одобренные советским институтом счастья стандарты – прическа как у всех, одежда, чтоб не выделялась;
    кормление прожорливого сейфа испорченными личными делами;
    назидательное чтение вслух уголовного кодекса;
    проповеди на тему «плохие дети как опора мировой буржуазии»;
    подстрекательство родителей на терапию отцовского ремня.
    Особым пунктом в процессе перевоспитания стояли нравоучительные истории про мальчиша Кибальчиша. По слухам, высший педагогический совет и общество высокопоставленных «гайдаровцев», рекомендовали ставить в пример всем плохишам образ мальчика революционера. Для этого, в лабораториях советской литературы, авторитетные писатели воскресили героя для дальнейших подвигов. Вскоре мальчик в буденовке попал во множество поучительных историй. «Мальчиш Кибальчиш и никотиновый змей»*, «Маличиш Кибальчиш и река водки»**, «Портовая красавица и целомудренный поцелуй»***…
    Впрочем, и самим воспитателям позволили развивать «геройскую» тему в силу собственного воображения. Помню, как одна мрачная работница педагогического фронта с поцарапанным обручальным кольцом, прошипела мне удивительную историю со множеством деталей. Украшая свой рассказ сложным узором из не всегда приличных выражений, она поведала о том, как в одну темную-темную ночь мальчиш Кибальчиш собрал всех неверных мужей и кастрировал их тупыми ржавыми ножницами.
   
    Как-то раз, в городском кружке юных раздолбаев, мы мерялись своими детскими комнатами. Хвастались друг перед другом толщиной личного дела, соревновались в количестве приводов и суровых наказаний, врали не краснея, что видели сиськи своих инспекторов. Вскоре, устав от хвастливого вранья, мы пришли к общему выводу. Весь их воспитательный экзорцизм – параша. И нет у них на нас управы. Кроме страшного суда, конечно. Но и он всего лишь миф да выдумки.
    - Страшный суд существует, - заявил вдруг крепкий парень с белесыми бровями по прозвищу Молчун.
    - Конечно существует, - мы легко согласились с товарищем, не скрывая сарказма.
    И сразу вывалили, кривляясь словно павианы, все фантастические слухи о страшном суде. О том, что туда посылают самых неисправимых. Что суд находится в главном советском храме – в музее Ленина. Что там есть тайная комната. Что открыть ее можно, надавив на левый глаз мраморного Ульянова Вовы. Что внутри сидят три мерзких старца, похожих на членов политбюро. Они взвешивают личное дело каждого на весах мясника и заносят приговор в красную книгу жизни. А потом снимают с приговора копию и зашивают ее подсудимому прямо в печень.
    - Про печень вранье, - на полном серьезе сказал Молчун. – А все остальное правда.
    - Откуда ты знаешь? – мы потребовали объяснений.
    - Недавно меня туда возили.
    - За что?
    - За осквернения одного из главных символов государства, - Молчун произнес казенную фразу и пояснил:
    - Я обоссал черную волгу.
    Тут мы сразу все притихли. Помочиться прилюдно на партийный лимузин мог только самый отчаянный. Слова Молчуна начали приобретать вес правды.
    - Рассказывай, - попросили мы хором.
    - А что рассказывать? – парень пожал плечами. – Все было. И музей Ленина, и тайная комната, и глаз мраморного Вовы. Еще были мерзкие старцы, весы мясника, красная книга и приговор на восьми листах.
    - Какой приговор? – нас распирало от любопытства.
    - Шестьдесят семь лет добропорядочной жизни, - последовал короткий ответ.
    - Врешь, - мы все были уверенны, что столько не живут.
    В качестве доказательства Молчун достал из кармана сложенный неаккуратно листок бумаги и показал нам краткое содержание страшного приговора:
    Техникум. Служба в армии. Завод. Ученик мастера. Драка с комсоргом Горемыкиным. Пятнадцать суток за разбитое в драке имущество. Три выговора. Увольнение. Взятие на поруки. Восстановление. Поощрение начальства за информацию о прогульщиках.  Успешная сдача нормативов по политической грамотности. Звание лучшего чтеца стихотворения «Сука-Америка». Финалист городского конкурса «Гроб для дяди Сэма». Доска почета. Ударник труда. Обладатель «хрустального молота» за перевыполнение плана. Очередь на двухкомнатную квартиру. Очередь на зеленый москвич. Холодильник Зил. Язва желудка. Перелом ноги. Путевка в санаторий.  Любовная связь с проводницей поезда. Гонорея и украденный багаж. Кандидат в члены партии. Член профсоюза.  Участок в шесть соток. Пенсия. Вера в светлое будущее. Место на кладбище в тринадцатом ряду.
    В самом низу мы увидели, похожую на эпитафию надпись:
    «Спи спокойно дорогой товарищ.
    Ты прожил, хоть и скучную, но полезную жизнь.
    С уважением, Светлана Изюмова».
    Закончив читать, мы смогли выдавить из себя только один вопрос:
    - А кто такая эта Светлана Изюмова?
    - Хрен его знает, - эмоционально выкрикнул Молчун. – Дура какая-то с улицы Гоголя. Моя будущая жена.

    Спустя пятнадцать лет, я случайно встретил женщину на зеленом москвиче. Некрасивую, с тусклыми глазами и ранней сединой.
    - Светлана Изюмова, - представилась она.
    - Жена Молчуна? – я тотчас вспомнил страшный приговор.
    - Вдова Молчуна, - сказала Света как-то равнодушно. – Мой муж уже на кладбище В тринадцатом ряду.
    - Но как же так, - удивился я. – Его приговорили к шестидесяти семи годам. А до конца срока еще далеко.
    - Ничего не поделаешь, - Изюмова пожала плечами. – Другая страна – другие приговоры.
    - Как же он умер?
    - Его задушили в массажном салоне «Большевичка», - объяснила Света и добавила. – Хотя я всегда думала, что он попадет под поезд.
    - Кто задушил? – воскликнул я.
    - Известный на весь город сутенер. Бывший комсорг Горемыкин.
    С этими словами женщина села в зеленую машину и скрылась за ближайшим поворотом. А я еще долго стоял на одном месте. Смотрел на дорогу, думал о приговорах длинною в жизнь и не мог выбросить из головы наклейку на заднем бампере москвича. На ней изображался крест, красная книга и два топора в черном круге. По краю круга тянулась надпись: «Свидетели страшного суда». Судя по всему, эмблема принадлежала то ли секте, то ли обществу с ограниченной ответственностью.

---------------------------------------------
* Повесть о том, как мальчиш Кибальчиш победил никотинового змея. После чего дым во всей стране рассеялся, и жители смогли вдохнуть полной грудью воздух перемен.
** Повесть о том, как мальчиш Кибальчиш перешел бурную реку водки, ни разу не окунувшись. После чего жидкость в реке потеряла в крепости и превратилась в воду. А все вокруг поверили в могучую силу трезвости.
*** Роман в трех частях. О том, как сигаретные и водочные буржуины решили героя в буденовке извести. Они подослали к нему портовую красавицу, чтобы она испортила его пылкое сердце внебрачными половыми отношениями. Семь дней и ночей, красавица плела вокруг мальчиша жаркие чары, но соблазнить так и не смогла.
    - Во всем виновата буденовка, - объяснил Кибальчиш уставшей красавице на рассвете. – Она бережет меня от любых чар и половой заразы.
На прощание мальчиш поцеловал красавицу по-красноармейски – прямо в лоб. От его целомудренного поцелуя она сильно преобразилась. Все темное и буржуинское мгновенно покинуло ее тело. Особенно много вытекло из ее груди. К портовой красавице вернулась невинность и скромные формы. Она вступила в комсомол, стала лучшей пионервожатой своего района и теперь ничем не отличается от красавиц с обложки журнала «Работница».


Рецензии
Складно написано, не по стилю, а о взаимоотношениях героев. Даже зеленый москвич органично вписался.

Алексей Мильков   31.12.2023 05:06     Заявить о нарушении
Спасибо, Алексей, за отзыв.

Саша Кметт   02.01.2024 07:49   Заявить о нарушении
На это произведение написано 37 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.