Из тетради в мелкую клетку

I

Программа по русской литературе
вызывает любовь к какой-то унылой дуре
даже сейчас, по прошествии многих лет,
потому что других любовей уже и нет;
вызывает любовь, а упрямый олигофрен
внутри страдает, потому что его рефрен
или, проще сказать, его идеал, основа –
книжная графиня Наташа Ростова –
не находит отклика в глазах дамы,
для нее все старые книги – хамы:
ведь они конформисты, враги простого,
а она не читала никакого Толстого.

II

После двадцати лет, проведенных вместе
с Пушкиным, классические черты в невесте
начинают преобладать, а отдать швартовы
не всегда возможно: она сразу узнает, кто вы.
Речь становится похожей на дифирамбы,
манеры зовут из Выхино прямо в Гамбург,
одежда настолько чиста, что завидно небу,
растет корпус знаний о странах,  где пока не был.
Но ей, даме нашей из первой части,
совсем не нужны в мужчине такие страсти,
ей, собственно, нет до него никакого дела,
она следит за запахом своего молодого тела.

III

Говоря с книгами охотнее,  чем с богами,
отвык от людей, то есть потерял в гамме
чувств к окружающим, а если весь мир – театр,
то раздражает рутина, как едкий натр.
В ее синяке под глазом вижу зачатки драмы,
меж тем, что синяк – это вестник обычной травмы;
стучится  в виски  бессонница взамен мере –
на радость больной нарциссизмом ночной портьере.
Сны тоже гадаю по книгам от бегства денег,
доходит едва не до детских эник и беник, –
но в целом и это проходит, как мимо банка
плетется в завязке вор, но в одежде панка.

IV

Читая, теряется скорость, но есть сцепленье
с дорогой, от этого быстрое оглупленье
тоже замедлится – рядом седой Тургенев.
Тут важно помнить – читатель еще не гений.
Антенна не может сердиться на то, что сказал приемник.
Помехи бывают размером с увесистый однотомник.
Умнее читатель – и чище сигнал антенны,
Но жизнь – не книга и в ней нередки подмены.
Так вот, господа, опять в голове Базаров,
колышется кромкой уха бессмысленный шум базара.
Под вечер навстречу идет пьяная Одинцова,
ей тоже хочется выглядеть образцово.

V

Разочарованы?  Грубый пример, так что же?
Книга и жизнь, признаться, совсем не схожи.
Стопы книг и журналов – это ржавые стропы
для отправки  в мозг, груз сразу уходит в стопы,
как шарик, ударив по сердцу, упав в желудок,
поспорив, кто прав, кто нет, приобняв рассудок,
а, выйдя, конечно, с потугами, но из попы –
вот что такое безжизненный книжный опыт!
Письменная речь становится гуще устной,
Забываешь, как звучат слова, вот что грустно.
Время замедляется, как в рекламе молочного шоколада.
Книги – тоже наркотик, другого уже не надо.

VI

Везде – герои из книг, что нагло играют фразы
и растут, цветут, как молекулы полимеразы:
Ионыч забирается в форточку, но без стука,
фальшивит «на фортепьянах»(какая мука!);
ломится в дверь обиженный строгий Родя,
ему бы с таким замахом - да любовь к Родине,
но парень  намеревается вас убить,
а вы, негодяй,  почему-то хотите жить.
Евгений Онегин смотрит на дурака в пальто,
красит ногти, решившись остаться incognito,
он с какой-то неясной дамой, явно не комильфо –
это даже не снилось во сне Франсуа Трюффо.


VII

Если серьезно, то снова сажусь за Куприна,
хочется ли чистоты вместо сухого вина,
можется ли стихов на перекрестке полей,
старые книги – да, сложный наркотик, клей,
как и плохие. Но, странно, хоть не секрет,
даже Сорокин не портит вкус уже много лет,
видно, вкусив великое, мирт подпускает гнус,
зная, что, хоть и падая, так я и не согнусь.
Классика учит терпению (хоть бы «Война и мир»),
немодному отношению (куда тебе, Ричард Гир),
может быть, из чудачества или из озорства,
люди, ваяйте качества – это не дважды два.

VIII

Классика есть  спокойствие, 
смерть обретает свет:
Пушкин живет и здравствует,
зная, что ее нет.
Лермонтов пишет красками,
Гоголь – из «Мертвых душ».
Люди, любите классику,
маэстро, играйте туш!

22.04. 2020 г.