Московское счастье Славы Зайцева

 Телепроект 2000 совместно с Людмилой Афицинской

Мы приезжаем в этот город, полные радужных надежд, мы надеваем на себя всё лучшее сразу, но над нашими лучшими костюмами начинают смеяться. Мы­то точно знаем:хорошо смеется тот, кто смеется последним, и очень скоро бывшие иногородние начинают диктовать моду всему миру.
­ В пятьдесят шестом я закончил текстильный техникум. Приехал в Москву никому ненужный, растерявшийся, мне сказали: «Куда ты лезешь со своим рылом?» Поступил в институт, а общежитие не дали. Я, находясь в Иванове, познакомился с женщиной, которая продавала цветы. И я знал, что у нее в Москве есть сын. Она говорит: «Я дам письмо сыну ­ и поезжай к ним». Я приехал, он говорит: «Будешь домработницей». Я вставал рано, ложился поздно, нужно было укладывать детей, помогал по хозяйству, танцевал с хозяйкой, у нас были дружеские отношения. Москва приняла меня тепло. Я мог ходить везде и накапливать материал, я был как белый лист. Москва меня ошеломила после Иванова ­ текстильного города, маленького, провинциального, уютного, доброго. Она встретила, обняла меня масштабом. И здесь я почувствовал одиночество.
А что на тебе было надето, когда ты приехал в Москву?
­ На мне была курточка вельветовая темно­зеленая, кепка с козырьком и вельветовые штаны с вытянутыми коленками. У меня не было одежды, потому что мама у меня была прачка, уборщица, ей давали старые вещи, я донашивал.
И когда ты приехал в Москву, не возникло желания всех переодеть?
­ В Москве тогда ходили люди не лучше, чем в Иванове, провинциальная атмосфера не вызывала ощущения ущербности. Позже я сшил себе красную рубаху и оранжевые вельветовые штаны. Я так стал ходить по Москве, и в спину слышал столько оскорблений... И в лицо мне черте что говорили. И я понял, что что­то переступил, но мне понравилось внимание, пусть негативное. Я понял, что терроризирую своим присутствием и вызываю интерес ­ значит, я жив. Потом стал цветные рубахи шить, шестидесятые годы пошли, стиляги, клеши. Я жил насыщенной жизнью, жрать было нечего, но были твисты, цветная живописная толпа. Мы шили из ситцевых платков рубахи, роскошные клеши. Началось время оздоровления морального, потому что пришел Хрущев, началось потепление и людей коснулся цвет. И я был в авангарде цвета. Прошло столько лет, а мы с тобой одеты, как в шестидесятые годы. Только тогда я говорил на «О»: «Миш, чо ты пришол­тО, пОгОвОрить что ли сО мною хочешь? То иди ты Отволи от меня, не престовай!» Вот такой разговор был.
Скажи, тебе приходило в голову, что скромный мальчик из Иванова украсит знаменитый Дом моды на Кузнецком мосту?
­ Я не мог даже мечтать об этом, это кульминация советской моды. И после института меня закинули в бабушкинско­экспериментально­техническую фабрику, откуда я ушел со скандалом. Я сделал цветные телогрейки, юбки, павлопосадские платки, валенки покрасил оранжевой гуашью и показал на совещании. Ну это был скандал, товарищеский суд на фабрике, меня разжаловали из художественного руководителя в художники. Я ушел оттуда с воспалением мозга на нервной почве и потерей зрения. И меня пригласил Дом моделей на Кузнецкий мост, и предложили стать худруком экспериментального цеха.
Прямо так и пригласили, без блата?
­ Да, без блата, но я уже был художником с мировым именем, мировая пресса написала после скандала в «Пари­матч», что отныне Москва имеет своего большого художника. Шестьдесят третий год, мне двадцать четыре года, я прихожу сюда. И мальчишка­аферист врывается, ему дают место художественного руководителя.
Ты себя чувствовал при этом москвичом?
­ Нет, мне было безумно страшно. Это мечта любого художника ­ побывать в Мекке советской моды. Здесь приходилось решать вопросы гардероба Брежнева. Ну, здесь заложился фундамент, здесь я получил знания. Понадобилось восемь лет, чтобы люди поняли, что я не аферист. Но остались самые добрые воспо­;минания, хотя, когда я уходил из Дома моделей Кузнецкого моста, в семьдесят восьмом году, ни один человек со мной не простился.
А почему ты решил уйти?
­ А я понял, что моя жизнь бессмысленна, что художник должен не показывать модели, но и помогать людям в них ходить. Я ушел в службу быта, с ателье вновь начал жизнь, но Дом моделей для меня остался Меккой, которая дала мне путевку в жизнь. Когда я вышел на улицу с сумками, была грязь, это было восьмого марта, около часа ночи. Такая тоска вдруг обуяла меня...
Я так понял, что Москва ­ у каждого своя.
­ После первой квартиры прожил в общежитии, потом женился, попал в аварию, остался без квартиры. Мне Фурцева помогла: великий художник и без квартиры? Мне дали квартиру, потом Терешкова помогла поменять однокомнатную на двухкомнатную в центре. Кремль, с ума сойти. Боже мой, из деревни Иваново ­ и в центре Москвы.
Это уже было то время, когда ты одевал Фурцеву и Терешкову?
­ И партийная элита ринулась. Но я постарался от нее деликатно отойти, поскольку я боялся последствий. Я имел неосторожность отказать мадам Брежневой, после чего меня перестали пускать за границу, был инцидент и с Косыгиными. Я жил в надежде воплотиться максимально. Поэтому суета вокруг была не столь важна, хотя пресса писала, что я одеваю партэлиту, ;чтобы меня от народа оттянуть. Но я почувствовал, что я уже москвич.
А это и был тот самый перелом?
­ Это моя жизнь ­ улицы Арбата, центр Москвы. Он теплый, уютный, домашний. По этим улицам ходили Пушкин, Грибоедов, Чаадаев. Ощущение значительности этих мест волновало душу и приподнимало над действительностью. Я не обольщаюсь относительно себя, но мне довелось быть в авангарде Божьей волей. И моя сознательная жизнь в Москве стала проходить в домах, где рядом церкви. Я был молод, устремлен, и Бог помог. Как бы трудно ни было, ощущение, что каждое утро ты можешь ощутить эту красоту, это творение рук человеческих, ­ это же фантастика! Человек, который жил в нищете всю жизнь, и вдруг открылись такие перспективы. Можно было скурвиться. До пятидесяти жил в нищете, никогда не роптал. Ну вот, мы пришли в мою обитель. С восемьдесят второго года этот дом стал моей обителью. В этом доме удалось то, о чем я мечтал всю жизнь: иметь возможность выйти на прямой контакт с людьми. В свое время он был открыт как подарок москвичам. Он стал называться «Дом моды Славы Зайцева». Люди меня любят и приходят ко мне.
Слава, а москвичи хорошо одеты?
­ Подлинные москвичи, мы их не видим на улицах. Главная трагедия в том, что мы заискиваем перед иностранцами. Тяжела участь русских художников, их не любит народ. Здесь создана великолепная коллекция классического стиля. Но люди пойдут на рынок, в бутики, переплатят. Я хотел создать оазис красоты.
А я недавно узнал: оказывается, ты придумал балахон Пугачевой.
­ «Женщина, которая поет». Когда она меня пригласила на фильм делать костюмы. Я, говорит, лучше себя чувствую в свободной одежде. Я сделал. Но потом у нас пошли разногласия. Я хотел, чтобы она убрала волосы назад, а она ­ ни в какую. Один раз она опоздала, второй раз я говорю: «Мы не можем больше работать. Ты занятой человек, ­ и я». Я помню слова Сенеки: «Всё у человека чужое, одно лишь время наше». Единственное, что мы можем подарить человеку, ­ это время, потому что всё остальное мы можем купить.
Видишь, ты уже стал коренным москвичом.
­ Я себя причисляю к москвичам. Самый лучший город на земле, где бы я ни был, куда бы ни приезжал ­ через десять дней меня тянет домой, в Москву, потому что здесь ­ пульс жизни.
Рецепт Славы Зайцева: как выжить в Москве?
­ Надо любить этот город, свою профессию, уметь отдать людям то, что даровано тебе природой и Богом. И Москва примет этого человека.