Московское счастье Риммы Казаковой

Телепроект 2000 совместно с Людмилой Афицинской

Она влюбилась с первого взгляда и много раз приезжала на свидание через всю страну. Он ответил ей взаимностью, и она начала писать стихи о любви. Когда они наконец решили быть вместе, она знала, что он никуда не денется, потому что он ­ ее город, а она ­ поэтесса Римма Казакова.

­ Я жила в Хабаровске, мне нужно было общение, и в Москве были профессиональные сообщества. Для меня это было самое важное, потому что, как я позже поняла, меня по земле вело призвание. Жила в Хабаровске. После окончания ленинградского института поехала туда работать. Семь лет там жила, меня печатали, там вышла первая книга стихов.
Римма Федоровна, вы останавливались в Москве в гостинице «Украина»?
­ Я была членом Союза писателей, человеком небогатым. У меня было пятьдесят рублей. И я могла жить десять дней в двойном номере. Мне выдавали двойной номер, и в знак протеста я занимала две кровати и ложилась поперек.
Какое у вас было первое впечатление о Москве?
­ Чувство ужаса. Ну, «небоскребы ­ а я маленький такой!». Это был чужой город, который не бывает добрым. И только причаст­ность к писательскому сообществу делало меня своей. Было кафе на Пушкинской площади. Там впервые я пила коньяк и ела цыпленка табака. Моя задача была ­ вписаться в компанию. Все смеялись: провинциалка питается изысканными блюдами, пьет коньяк. Я была так смущена, что от страха говорила басом.
Римма Федоровна, было ли несоответствие с московским стилем?
­ Москва тем и прекрасна, что она разностильный город. Тут важно быть собой. Я раннюю молодость прожила в Ленинграде. У меня осталась дистиллированная ленинградская речь. Но в Москве я себя чувствую комфортней. Потому что здесь можно как иголка в сене затеряться. Это очень демократичный город. И мой стиль совпадает с Москвой. Я очень любила подходить к Кремлевской стене и приложить руку к кирпичу. Мне казалось, кирпичные стены хранят тепло прошлых времен, голос предков. И у меня появились стихи о прелестях старых стен.

Римма Казакова окончила истфак Ленинградского университета, после этого она жила и печатала стихи в Хабаровске целых семь лет. Себя в те времена характеризует как гиганта народного масштаба. Но масштаба хотелось всемирного, и поехала Римма в Москву.

­ Мы с вами стоим на Крымском мосту. Он для меня ­ символ Москвы, а может, всего человечества. Я писала ­ сцеплены руки Крымского моста, в нем есть что­то от разлук и встреч, в нем есть что­то от космоса, что­то летящее.
Римма Федоровна, когда вы уезжали из Москвы, вы скучали?
­Я вышла замуж за Москву. Я всегда любила только литературу, поэзию. А мне уже было много лет. Я хотела иметь детей, семью. И первый, кто посватался, нашел понимание. По радио я услышала, как он читал очерк. Прозаик Георгий Радов. А потом он захотел на мне жениться.
А больше было в Москве хорошего или плохого?
­ В Москве было всё то же самое, что могло быть в Нью­Йорке. Часто происходило всё против смысла, у меня и книжка будет называться «Вопреки».
Я помню фильм «Мне 20 лет», вас в Политехническом.
­ Хуциев снимал «Вечера в Политехническом», была группа поэтов. Фильм сохранил память только о немногих. Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Окуджава, я осталась в фильме молодая, с ненакрашенными губами. Шестимесячный ребенок, и я всегда спешила в Переделкино, часто сбегала.
Римма Федоровна, когда вы переехали в Москву, было трудно?
­ Ну, мне было легко и весело. Но у меня были туфли на микропорке, шуба из барана и одно платье. Но я как­то не ощущала убогости. Была комната шестнадцать метров, пятый этаж без лифта, который долго сохранял фигуру и экстерьер, в комнате двадцать человек с гитарой, бутылка водки, хвост селедки ­ и все были довольны. Заработать на литературе могли немногие, но я была популярным поэтом. Я переводила, писала статьи, чтобы кормить семью.
Вы участвовали в вечерах наравне с поэтами, которые уже были признаны?
­ Они были очень хорошие, особенно Рождественский. Меня мучило желание состояться, и я спросила у него, как быть. Он мне ответил: «Старуха, ты пишешь о своем ребенке, о любви, про природу. А ты посмотри немного пошире».
А кто тогда был вашим любимым поэтом?
­ Я всегда любила Евтушенко и люблю по сей день. Даже есть какое­то сходство. Но есть стихи только мои. Ему они очень нравятся, и он считает, что так не может.
Римма Федоровна, а как это совмещается с тем, что вы пишете стихи для шлягеров Киркорова, группы «Стрелки»?
­ Я пишу песни. Это имеет такое же право на жизнь, как стихи. Это жанрово иная вещь, там слова по­другому ставятся. Я их пишу, потому что я должна их писать. Вхожу в чебуречную перекусить. Там приемник, и я слышу: «Стрелки» поют мою песню «Я хорошая, а ты меня не любишь». И думаю, ведь никто не знает, что эту песню написала я. Как­то я вошла в чебуречную на Малаховом кургане, какой­то дурак построил там чебуречную, и весь зал подпевал динамику, из которого неслось: «Постарею, побелею, как земля зимой». Я была очень молодая, и слезы радости навернулись на мои глаза, когда я поняла, что моя песня пошла в народ.

Памятник Льву Толстому во дворе Союза писателей ­ не случайность. Помните «Войну и мир»? Именно здесь жила семья Ростовых. Теперь это родной дом Казаковой. Нет, у нее есть дом, и как приятно, что, путешествуя по Москве, можно закончить в любимом сквере.
Римма Федоровна, дом писателей здесь находится?
­ Здесь был Союз писателей СССР, это был знаменитый дом Ростовых, из «Войны и мира».
Римма Федоровна, а сейчас как называется ваша должность?
­ Первый секретарь Союза писателей Москвы. Полторы тысячи писателей Москвы входит в наш союз. В девяносто первом году поддержали не ГКЧП, а Ельцина и демократов.
А что входит в ваши обязанности?
­ Спасать литературу от преобладания чтива, тут без помощи меценатов, государства нам не справиться.
Москва ­ это как раз тот город, где живут все меценаты нашей страны.
­ Ну, вы думаете, очень приятно ходить с протянутой рукой, с согнутой спиной и учитывать пристрастия олигарха? Это дело государственное ­ литература.
Римма Федоровна, мне кажется, у вас довольно пессимистический взгляд на вещи. Это так?
­ Жили же в эпоху рабовладения, феодализма, при советской власти было еще хуже. Я из тех, кто считает: чтобы завтра что­то было, надо сегодня усилия предпринимать.
Римма Федоровна, а когда Алла Пугачева вам цветы подарила?
­ В Кремле вручали премии деятелям культуры, в том числе и Алле Борисовне. Я стояла около Филиппа Киркорова, я пишу ему песенки, и мы разговаривали об Аллочке, и она подошла и отдала мне букет. С меня слетела интеллигентность, и я говорю: «Ну что я, как дура, буду с цветами ходить?» Она подумала и говорит: «Нет, я буду, как дура, с цветами ходить?»
А с кем вам интереснее общаться ­ с литераторами или с представителями субкультуры, которая поет ваши песни?
­ Делить людей по категориям профессий не стоит. Я люблю общаться со своим сыном, который окончил литинститут. Как­то он прочитал интервью, где я говорю, что я против авангардизма и постмодернизма. Он говорит: «Мам, ты сама авангардистка. Если убрать авангардистские штучки из твоих стихов, то получится чушь собачья». Мне с ним всегда интересно. Но таких немного в любой отрасли. И министр может быть дураком, и таксист может быть умницей.
Но когда вы пишете песни, вам приходится опускать планку, чтобы эта песня была понята и принята.
­ Зачем мне говорить на философские темы с Киркоровым или с Лещенко? Но мне всё равно, умные они, глупые, с кем спят, что едят. Меня волнует положение слов в песне. Много рифмованной чепухи, песню должны делать профессионалы. И хорошие люди, оттого что у них нет денег, пишут песни сами. Профессионального умения у них нет. Но много хороших песен.