Аккордеон

Начали меня учить или мучить игре на аккордеоне в шесть лет. Первый аккордион, как папа говорил, был четвертинка. Очень красивый перламутровый с регистрами, меняющими звучание, он смотрелся дорогой игрушкой. Первый урок папа дал мне в воскресенье после обеда. Он посадил меня перед столом, одел на плечи ремни от аккордеона, а на огромную морскую раковину, которая всегда стояла на столе в виде украшения, облокотил нотную тетрадь с гаммами. Так красивая игрушка оказалась пыточным инструментом музыкальной инквизиции. Каждый день после обеда начинался урок. Папа ставил ноты, заводил будильник и в течении часа мы разучивали какую-нибудь простенькую композицию. Может быть это не было бы так горько и печально, если бы в открытое окно не доносились крики со двора. Пацаны играли в футбол, лапту или в пекаря, а я должен был тянуть меха и не фальшивить. Через неделю мною был открыт закон сжатия времени, что не сделало меня великим, но укоротило время пытки аккордеоном. Когда папа выходил на кухню, в туалет или просто отвлекался, я мгновенно переводил часы на 5-7 минут вперёд. Так я научился сжимать мой музыкальный час до 35-40 минут. Иногда мне удавалось перевести вечером стрелки назад. Родители жаловались, что будильник спешит, но слава богу ничего не предпринимали, а я получал лишние 20 минут удовольствия побегать во дворе. Папа всё ждал, что в музыкальной школе откроется класс аккордеона. Папина надежда не сбылась и через полгода мне наняли репетитора. Это был вальяжный дядечка всегда при параде и с какими-то нереально коричневыми от хны редкими волосами. Звали его Лев Сергеевич, он играл в центральном кинотеатре в оркестре перед сеансами. Меня удивляло, как легко он мог, насвистывая себе под нос, записывать мелодию песни из нового кинофильма. Вся моя музыкальная библиотека состояла из песен к кинофильмам. Не могу сказать, что занятия музыкой мне со временем понравились, но иногда на меня что-то находило и я с удовольствием играл "Бухенвальдский Набат" или "Жил да был чёрный кот за углом". Но насколько я не любил играть, настолько я любил петь. Голос у меня был сильный, глотка лужёная, и это при полном отсутствии слуха. Да, забыл про отличное чувство ритма. Когда набирали в школьный хор, учитель пения выстукивал мелодию по столу и просил повторить. У меня это выходило безукоризненно и мне был обеспечен первый ряд хора. При первой спевке, как только я открывал рот, хор исчезал, его не было слышно. Даже когда все умолкали, я самозабвенно подолжал петь. Преподаватель переводил меня во второй или третий ряд и пытался продолжить репетицию. Всё повторялось сначала. Я мог петь только соло без сопровождения, так как инструмент тоже не был слышен. К тому же, медведь, наступивший мне на ухо, был необычайно большого размера.  Так бесславно заканчивалась моя певческая карьера. Музыкальная же продолжалась класса до шестого или седьмого, правда последние годы без Льва Сергеевича. Просто папа просил меня разучить что-то из классики или вальс.
Я знал, что у отца абсолютный слух, да и у мамы слух был неплохой. Математика говорит, что минус на минус даёт плюс, а вот плюс на плюс минус не даёт. В жизни иначе - слух плюс слух дали полный минус. Так что пришлось отцу смирится с тем, что музыкантом я не стану. Он часто повторял, что любая профессия позволяет заработать на хлеб и только музыка позволяет заработать на хлеб с маслом. Что ж, на масло мне не заработать.
Про войну папа почти никогда не рассказывал. Когда я спрашивал его о ране на руке, он всегда отвечал - ерунда, прошла на вылет, а о контузии говорил - от взрыва землёй присыпало. Хотя поговорить он любил. Мог подсесть к незнакомому человеку, и через какое-то время они уже беседовали, как старые знакомые. Одну лишь историю о войне он рассказывал мне не раз, думаю, оправдывая свои тщетные усилия сделать из меня музыканта.
В сорок втором или сорок третьем, я уже не помню, на участок фронта, где он воевал сержантом, прибыл Жуков. Тогда все знали, если приехал Жуков, задача будет выполнена любой ценой. Солдат мог стать генералом, а генерал - солдатом. Был приказ взять высоту. В котёл бросали дивизии одну за другой. Высотка была, как чёрная дыра, из которой никто не возвращался. За день до того, как дивизия, где служил отец, должна была идти в атаку, его вызвали к командиру полка.
- Мне доложили, что ты музыкант. - сказал он.
- Да, играю почти на всех духовых инструментах. - ответил отец.
- Тогда принимай оркестр. У тебя есть день и ночь.- приказал полковник.
- Завтра в  пять утра полк атакует высоту. Будете играть на передовой.
Так на два дня отец раз в жизни превратился в капельмейстера военного оркестра. Из боя никто не вернулся. Высоту взяли лишь через несколько недель после того, как с флангов прорвали фронт. Но это уже было без Жукова и без отца. Его отправили в тыл на переформирование. Так музыка спасла ему жизнь. По крайней мере так ему казалось.
В нашей семье о войне говорили мало. Я знал, что и у матери и у отца до войны были другие семьи. У мамы в голодные тридцатые умер ребёнок, а у папы в первые дни окупации расстреляли жену и сына. Жизнь была поделена на "ДО" и "ПОСЛЕ". "ДО" не было табу, но о нём почти никогда не вспоминали. Есть раны, которые не заживают. Время накладывает бинты, но кровь просачивается. Память не даёт покоя. Мы, как и многие семьи, старались, если не забыть, то хотя бы забыться.
Учась в институте, на летние каникулы я всегда приезжал домой. Если умудрялся сдать последний экзамен досрочно, то мог приехать к своему дню рождения. Какие столы накрывала мама, до сих пор при одном воспоминании слюнки текут. В нашей семье никогда не напивались, но выпить 2-3 рюмки могли все. По-моему, это было моё двадцатилетие. Как всегда стол ломился от явств. Мы выпили немного больше чем всегда. Когда мама начала убирать со стола, отец попросил меня сыграть. Я взял аккордеон, сыграл несколько песен из старых уже кинофильмов и даже попытался подпеть. Отец сидел какой-то взволнованный. Вдруг он встал, подошёл ко мне, наклонился и прошептал на ухо:
- Эх... А у твоего братика был абсолютный слух.