Вкусная каша

Родители, как могли, заслоняли меня от нужды и невзгод военного времени. Папа получал в столовой обед, состоящий из супа, в котором кроме кислой капусты и нескольких кусочков картофеля ничего не было. На второе — каша. На десерт — „чай“ без сахара и заварки, то есть кипяток. Но в меню, все же, указывалось — „чай“. Папа съедал суп, выпивал „чай“, а кашу заворачивал в бумагу, затем в старую газету, незаметно клал в карман и приносил нам с мамой. При этом он улыбался своей доброй улыбкой и сообщал нам, что он сыт, и это дали „добавку“.
Мама вздыхала и шла разжигать примус, — так назывался нагревательный прибор, работавший на керосине — чтобы нагреть кашу. Каждый из нас съедал по две столовые ложки. Папа от своей порции отказывался, говорил, что сыт.

Когда папа уехал зимой на стройку в Бузулук, нам стали выдавать обед в столовой. Столовая была в центре города, а наше общежитие для беженцев находилось за городом. Надо было идти пять километров через степь. Конечно, женщины не вели туда детей, тем более что зима была не такая, как в Харькове, а настоящая — суровая, с морозами и пургой.

Мама тоже ходила за обедом в своем довоенном синем бостоновом пальто с черно-бурой лисой. Когда-то оно было красивым и модным, а сейчас оно было старое и потёртое, а сверху мама носила большой белый шерстяной платок, пожелтевший от долгой носки.

Я огорчалась. Раньше мама была такая красивая, носила шапочку, отороченную мехом. У некоторых женщин здесь были пуховые оренбургские платки — теплые и нарядные.

Я спросила:
— Мама, а почему у тебя нет такого платка?
— У нас, Светик, для этого нет денег. Такой платок очень дорого стоит. А те люди купили их раньше, еще до войны. Они здесь жили все время. А мы — беженцы, у нас всё осталось там, дома.

Я узнала, что эти платки делаются из козьего пуха. Во дворе паслись козы местных жителей. Мы, дети, гонялись за ними и выдергивали пух. Козы злобно блеяли и бодались. Я рассматривала пучок пуха в руке и думала: “И почему этот пуховый оренбургский платок такой дорогой? Вот надеру много таких пучков, и пусть мама свяжет себе такой платок».

Никакого общественного транспорта в Чкалове не было. В любую погоду зимой мама шла в столовую через степь. Оренбургская степь — плоская, как стол. Ветер, не встречая никаких препятствий, мчится, набирая иногда штормовую силу, и несет с собой мелкие колючие комочки снега и льда. К тому же мороз минус 25° или еще ниже.

Мама несла из столовой домой две плотно закрывающиеся кастрюльки: в одной был жидкий суп, в другой — пшённая или перловая каша. Раздатчица, накладывая кашу в кастрюльку, плескала туда чайную ложечку хлопкового масла. Я тогда впервые узнала, что бывает такое масло. Оно растекалось по каше мелкими блестящими капельками. Но потом у мамы возникла интересная мысль. Она принесла с собой железную коробочку с крышечкой, в ней когда-то была косметическая мазь — напоминание о тех далеких временах, когда женщины до войны пользовались кремами. Сейчас эта баночка предназначалась для другой цели. Мама уговорила раздатчицу вливать ложечку масла не в кастрюлю, а в эту баночку. Когда она возвращалась домой, то грела кашу и добавляла масло только в мою тарелку. И как же она была счастлива, когда я съедала это!

Я это заметила и спросила:
— А почему ты добавляешь масло только мне?
Мама очень серьезно ответила:
— А мне нельзя масло, оно мне вредно.

И я свято верила. Если мама сказала, значит так и есть, ведь она всегда говорит правду.

Однажды маме удалось достать толокно, это был большой успех, и мама сварила кашу. На коробке был нарисован ребенок с ложкой и тарелкой. На обороте коробки было что-то напечатано. Я уже была в первом классе и умела читать. Это было так интересно! Говоришь вслух (или шепотом) буквы одну за другой и вдруг... возникает слово! Я читала текст. Там сообщалось: „Варить на молоке пять минут, добавить по вкусу сахар, сливочное масло. Приятного аппетита, дети!“
Мама сварила кашу, я попробовала и не ощутила никакого вкуса. Можно сказать, было невкусно.

— Мама, а почему ты не сделаешь так, как тут написано? Надо варить на молоке и добавить масло и сахар!

Мама объяснила мне, что все эти вещи были раньше, до войны и после войны будут опять. Я спросила, у неё, когда. И тут она посмотрела на меня своим особенным, проникающим вглубь взглядом и очень четко, (а у нее была прекрасная дикция), сказала:

— Я точно знаю, что мы победим. Раньше или позже, но обязательно!
Я ела кашу и думала: „ Хорошо бы раньше!“

Пока я ела, я читала текст на коробке, и при этом возникало ощущение, как будто молоко, масло и сахар действительно в моей тарелке. Если у меня забирали коробку, то каша казалась мне совсем невкусной. И я читала этот текст в который раз, хотя уже давно знала его наизусть.

Приближался мой день рождения, и мама спросила меня:

— Светик, что ты хочешь, получить от нас с папой подарок, или мы тебе устроим день рождения и сделаем хороший стол? Денег на то и другое вместе у нас нет.
— Как это, стол? Вы будете делать стол из дерева?
— Нет, это так говорится, это значит, что на столе будет еда для гостей.

Я задумалась… В самом деле; что лучше? Но, будучи воспитана родителями в духе коллективизма, решила, что лучше пригласить гостей на день рождения. Так мама и сделала.

Помню, как мы сидим за столом, все дети с энтузиазмом поедают все, что стоит на нем, потому что все голодные или полуголодные. К этому чувству мы даже привыкли: в самом деле, нельзя же быть всегда сытым. Даже, наверное, скучно было бы.
Я с удивлением вспоминала довоенную жизнь, когда на завтрак была жареная картошка, куриная котлетка, соленый огурец. И все это нужно было съесть. Я медленно жевала и проглатывала очередную ложку «за маму, за папу, за то, чтобы вырасти большой». А остаток, всё же, не могла осилить и отдавала кошке, кроме огурца, который ей не отдавала, а сама съедала с аппетитом. Все это завершалось чашкой какао и обязательно хлебом с маслом. Это было для меня настоящее мучение…
Я старалась отгонять от себя эти воспоминания, но всё же думала: «А как хорошо было бы теперь съесть хлеб с маслом и выпить какао. Почему я раньше не понимала, что хлеб с маслом — это самое-самое вкусное, даже лучше; чем пирожное или шоколад. Хлеб ведь никогда не надоедает!» Так сказала мама, а она всё знает.
Мой папа пытался обеспечить семью и делал это, тратя последние физические силы.
Он часто выезжал по служебным делам на отдаленные стройки. Там обучались солдаты, формировались полки, под руководством папы строились заводы, больницы, танкодромы, аэродромы.

Под Бузулуком, куда он однажды поехал, были большие залежи соли, и на обратном пути домой папа взял с собой рюкзак с каменной солью, на неё в Чкалове можно было выменять хлеб. В то время папа жил впроголодь: при росте 172 см он весил 58 кг.

Возвращаясь с вокзала домой, он еле тащил на себе тяжелый рюкзак, шёл по заснеженной дороге и каждые полчаса останавливался. Не было сил идти, в лицо бил ветер с колючим снегом и валил с ног, спрятаться было негде. Вначале он думал дождаться утра на вокзале, но потом всё же пошёл, а потом другого выхода уже не было, надо было идти вперед, стоять было нельзя, можно замерзнуть. Несколько раз в голове у папы мелькала мысль, что можно высыпать часть соли , будет легче, но он представлял нас с мамой и думал, сколько хлеба можно выменять на эту соль…
На рассвете в нашу дверь постучали.

— Владик! — радостно крикнула мама и, открыв дверь, бросилась к папе. Он бессильно опустился на пол рядом с дверью.
— Девочки родные! Как вы тут без меня? Как Светик, здорова?

Эту картину я представляю так ясно, как будто это было только вчера.