Как я спасала собаку

Уроки начинались рано, я вставала затемно и всегда радостно. Мама укладывала меня рано, и я успевала выспаться. В школу ходила сама, выйду, бывало, и иду по снегу, по чьим-то следам, а если выходила рано, то сама прокладывала стёжку по занесенной снегом дороге. Снег скрипел под валенками, в воздухе пахло свежестью. Этот ни с чем не сравнимый запах я помню до сих пор.

Утром в школе не было света, поэтому на первых двух уроках мы разучивали стихи хором, и оценивали, какое звено говорит лучше и громче.

Наша учительница (а она была у нас до четвертого класса) считала, что хороший ответ должен быть не только правильным, но и уверенным, громким. Этого же требовал от меня и мой дед — Иван Леонтьевич Жуков, который плохо слышал. Это окончательно укрепило меня во мнении: громко — это хорошо.

Однажды, идя рано утром в школу, я увидела лежащую поперек тропинки большую белую собаку. Замерзла, бедная, подумала я. Потрогала ее — собака неподвижна. Ничего, это еще не значит, что она умерла. Надо ее отогреть, и она оживет.
Я обхватила собаку поперек туловища (руки у меня были свободны, так как сумка с книгами болталась на спине) и, минуту поколебавшись (в школу опоздаю), повернула обратно. Тащить собаку было тяжело, но я продолжала свой путь, представляя себе в подробностях, как она оживет, будет бегать, жить у нас в коридоре, лаять, и все будут удивляться и завидовать, что у меня такая хорошая большая собака. А почему бы и нет? Я ведь сама читала в детском журнале «Лесная газета», что один мальчик отогрел замерзшую птицу, и она ожила.

Наконец, я подошла со своей ношей к дому и постучала в кочегарку. Долго никто не открывал, потом появился истопник Сарачан, его все так и звали (была ли это фамилия или имя, не знаю). Сарачан был из местных, оренбуржских.

— Чего надо?
— Дядя Сарачан, у вас в кочегарке тепло, возьмите собачку, пусть она отогреется!
— Да ты что, сдурела, девка, что ли? Не видишь, она мерзлая, как лед.
Но я продолжала упорствовать:
— Да вы не знаете, так бывает, что оживают, я сама читала в книге про птицу.
Сарачан, громко ругаясь, захлопнул дверь, крикнув:
— Иди отсюда, все равно не открою!

Делать нечего. Я ушла, обливаясь слезами и думая: «Какой он злой, несправедливый».

В подъезде я положила собаку на пол, сама села на корточках рядом и стала ее растирать. Через полчаса проходившая мимо соседка увидела эту сцену и поспешила рассказать маме:

— Там ваша Светлана сидит, подобрала дохлого пса и растирает его.

Мама спустилась ко мне в подъезд и разъяснила мне тщетность моих усилий.

Собаку забрал Сарачан (он был и истопником и дворником) и, как мама мне сказала, «похоронил ее». Очевидно, предупрежденный мамой, он впоследствии на все мои вопросы бурчал ответ:

— Ну да, конечно, похоронил твою собаку, как полагается.

А я добилась от мамы разрешения завести щенка, чтобы он жил у нас в коридоре, в ящике. И, действительно, через месяц в коридоре появился черный щенок с грозной кличкой Трезор.

Все «лестничные» дети (так звали тех, которые бегали без присмотра по лестницам) играли с Трезором, иногда кормили его.

Моей гордости не было пределов, я даже пыталась дрессировать щенка, но, конечно, безрезультатно. Даже простых навыков выработать не удалось: он пачкал на полу, оставлял лужи к возмущению жильцов, чьи двери тоже выходили в этот коридор. Обстановка накалялась, и мама отдала щенка кому-то из местных домовладельцев.
Однажды, придя из школы домой, я кинулась к ящику — щенка нет. Где он? Мама сообщила, что пришел один дядя («лестничные» потом это подтвердили), посмотрел на щенка и предложил взять его в специальную собачью школу, где готовят собак для фронта. Он сказал, что у Трезора «хороший нюх», и что он «сообразительный».
Жаль, что опустел ящик в коридоре, Но, что поделаешь? Я понимала, что собаки-санитары нужны фронту, они разыскивают раненых, спасают их. Сейчас все отдают фронту всё самое нужное, пусть и мой Трезор потрудится для победы.

Я долго верила в эту версию и только через несколько лет, в классе шестом или седьмом узнала от мамы правду.