Славик Галагорский

В нашем харьковском доме на пятом этаже жила Алла Константиновна Галагорская с сыном Славиком. Как и многие женщины, после войны она воспитывала его одна. Когда началась война, ему было два года. Я думала, что его отец погиб на фронте, но мама мне рассказала, что его расстреляли немцы, как и всех евреев, которые не смогли уехать и остались в городе. Дальнейший рассказ это то, что я услыхала от мамы и от Аллы Константиновны.

Немецкие войска вошли в город 24 октября 1941 г., т.е. уже через четыре месяца после начала войны. И наступили страшные годы оккупации — до августа 1944 г. Это было тяжелое время для всех жителей города. Но для евреев это был приговор, который не оставлял им никаких шансов на жизнь. Они были обречены на смерть самим фактом своего рождения.

События в городе после вступления немцев развивались очень быстро. Немецкие власти нашли среди местных жителей усердных помощников, в нашем доме таковым стал некто Калекин. Этот серый, незаметный, молчаливый человек был назначен ответственным за наш дом Nr.86 и соседний Nr.84 Он стал важной персоной, к нему надо было почтительно обращаться «господин управляющий».

Калекин составил список евреев, которые были жильцами нашего дома и соседнего. Все они должны были на одежде носить опознавательный знак — желтую шестиконечную звезду, ходить по тротуарам им было запрещено, — только по мостовой. В список, который составил Калекин, были внесены и те, кто имел еврейского отца или мать. Была там и я — Жукова Светлана, русская по отцу и еврейка по матери. И, конечно, была там и моя мама Клара Иосифовна Жукова (урожденная Герман).

У управляющего были ключи от всех квартир, и он мог зайти туда в любое время. После неоднократной проверки нашей квартиры Nr.28. и опроса русских соседей, было отмечено, что «жильцы отсутствуют, т.к. выехали из города».

Так же тщательно он обследовал и другие квартиры: на четвертом этаже семья Элимелах, на пятом — Галагорские, на втором — семья Вассерман — Анна Моисеевна, Соломон Маркович и их сын шестилетний Миша. Мы с ним вместе играли во дворе, ходили в детский сад. Они уехали в Киргизию, а когда вернулись из эвакуации, то оказалось, что их квартиру забрал «господин управляющий» для своей дочери и не хочет отдавать. Пришлось Соломону возвращать свои комнаты по суду.

Осталось загадкой, почему Калекин получил поддержку в районной милиции и даже приходил с милиционером, чтобы выселить семью Вассерман из их квартиры, в которую они вселились по решению суда. Обычно тихий и скромный Соломон Маркович вышел к ним с постановлением прокурора в одной руке и… с топором в другой. Это отрезвило.

Но вернемся в 1941 год. Калекин зашел в кв. 30, где жили Галагорские. Алла Константиновна была русская, в список не попала, а ее муж, еврей, в этом списке был. Из-за болезни (туберкулез), он не был призван в армию. Уехать они не успели. Калекин объявил, что согласно указу немецкого командования муж Аллы Константиновны и двухлетний сын с 14-го декабря должны в течение 48 часов переселиться в гетто на окраину города в район Тракторного завода.

— А где ваш сын? — спросил Калекин.
— Он куда-то пропал, я сама его ищу, — ответила она. Как только найдете, сообщите, — строго сказал «господин управляющий». — Указы надо выполнять.

Алла Константиновна пообещала, а Славика она еще две недели назад отвезла в деревню к своей матери, где он и жил до августа 1944 года, когда Харьков был освобожден.

Калекин приходил искать мальчика еще несколько раз, а его отец разделил судьбу всех евреев, которые остались в городе. 14 декабря евреи вышли на место сбора — более 10 тысяч человек. Их построили в колонну, и они двинулись по Пушкинской улице, потом по Московскому проспекту. Был сильный мороз, старики ковыляли, опираясь на палки, женщины несли на руках малышей, кто постарше — шли рядом со взрослыми.

На территории завода были старые пустые бараки с выбитыми окнами. Туда их и поселили — ни тепла, ни света. Голод, холод, болезни. Тех, кто не мог выйти утром на проверку — стариков и больных, расстреливали.

Через 12 дней объявили запись тех, кто хочет переселиться в другие области Украины. Люди записывались, хуже все равно не будет. На следующий день подъехали машины, и им велели садиться в них. Личных вещей велено было не брать, так стало ясно, что людей ведут на казнь. Людей насильно затолкали в машину и повезли к Дробицкому Яру. Здесь их расстреляли.

"Жи-ды!.." — предатели орали,
когда толпу фашисты гнали
сюда, на тракторный завод.
Людей в евреях отрицая,
толкали в яму полицаи
калек, и старцев, и сирот.
(Зиновий Вальшонок „Дробицкий яр“)

Каждый день увозили по триста человек. Так продолжалось до тех пор, пока гетто совсем не опустело. Активными помощниками при расстрелах были украинские националисты, ставшие полицейскими. Здесь же, в Дробицком Яру, расстреливали партизан, пленных красноармейцев и коммунистов. Но только евреев расстреливали единственно за то, что они родились евреями — 10271 человек.

Ров засыпали землей, а потом утрамбовали, проехав танками. И лежат они в родной для них украинской земле, на которой жили многие поколения их предков. Но еще более мучительной была смерть тех двухсот старых и больных евреев, которые не смогли дойти до бараков гетто, чтобы там дожидаться расстрела. На них не стали тратить пуль. Всех заперли в синагоге, заколотили досками двери и оставили там умирать. Жители ближайших домов и прохожие еще долго слышали их стоны и крики. Потом всё стихло…

После войны бывший «господин управляющий» Калекин продолжал жить в своей квартире, и никаких обвинений со стороны советской власти против него не было выдвинуто, в отличие от тех, кто служил полицейскими.

В декабре 1943 года (первое освобождение Харькова) состоялся суд над четырьмя военными преступниками, и по приговору этого суда на базарной площади, на том месте, где во время оккупации немцы проводили казни, смертный приговор был приведен в исполнение, они были повешены. Это был первый такой суд, до Нюрнбергского оставалось ещё три года.

После многолетних хлопот и отказов харьковчане, наконец, получили разрешение поставить в Дробицком Яру памятник погибшим. И теперь на этом месте находится величественный мемориал: 20-метровая менора, составлен мартиролог, в котором значатся все имена расстрелянных харьковских евреев. Я нашла среди них и фамилию Галагорский. Эти же фамилии внесены в мартиролог Яд-Вашема в Иерусалиме.
Еще долгие годы, проходя через двор, Алла Константиновна часто встречалась с Калекиным. Никто из старых жильцов с ним не здоровался.